Роман из двух книг “Гранд-пасьянс в кабинете Андропова полностью опубликован здесь – https://www.litprichal.ru/users/gp436/ либо https://www.next-portal.ru/users/grand-passianse/

Пророчества последнего жителя затонувшей 12 тысяч лет назад Атлантиды и слепой провидицы Златы из Югославии свелись к одному: в 1979-ом году человечество ждет Третья мировая война и полное уничтожение. Это не останавливает группу американских «ястребов» во главе с Бжезинским, намеренных сорвать «разрядку» и вернуться к «холодной войне»: они готовят безумную выходку у берегов Крыма, не осознавая, что спровоцируют ядерный кризис.

Советская разведчица Валентина Заладьева (девушка из Древнего мира, погибшая в борьбе против Рима, но получившая «дубль-два» в теле жительницы XX века) решается на отчаянную попытку ценой собственной жизни сорвать гибельную для всего мира американскую провокацию, хотя понимает, что шансы на успех близки к нулю.

Кн.2. Глава 37. Заключительная глава

  Шел сентябрь 2022-го года – восьмой месяц российской спецоперации. Контрнаступление ВСУ в Харьковской области стало объектом разработки еще с начала августа. И разработка эта в условиях строгой секретности осуществлялась командованием вооруженных сил США в Европе с привлечением представителей генеральных штабов еще нескольких стран НАТО, разумеется, включая Великобританию и Польшу.
  Целью операции должно было стать окружение и последующий разгром изюмско-балаклейской группировки российских войск. Среди факторов, которые предполагалось использовать, были: скрытая переброска резервов для создания подавляющего преимущества в живой силе, внезапность наступательного маневра, использование рельефа местности, использование преимущества в средствах разведки, включая спутниковую группировку США, и в количестве беспилотников, недооценка российским командованием боевых возможностей ВСУ.
  Стратеги НАТО рассчитали предполагаемый путь отхода российской группировки после намеченного наступления ВСУ и сумели определить точку приложения усилий для завершения операции успешным охватом противника.
  Такой точкой стал поселок Карасино на правом берегу реки Чилки.
  Здесь была так называемая «серая зона», а река представляла собой естественную преграду между противостоящими сторонами. Но как появление групп ВСУ на правом берегу, так и российских групп на левом, было явлением редким.
  Это пока. А дальше?
  Если одновременно с наступлением на основном участке фронта часть украинских сил совершит форсированный бросок на Карасино, наведет понтонную переправу, выйдет на левый берег и продвинется еще восточнее, путь для отступления российских частей будет перерезан. То есть, речь шла о полном окружении.
  Дело было за малым. Если русские обнаружат любые приготовления к такому маневру, они сумеют подготовиться. Перебросят на левый берег Чилки артиллерию и наметят удары по Карасинскому плацдарму с воздуха. Поэтому в конце августа и начале сентября наряду со скрытым подтягиванием резервов к основному участку соприкосновения, одновременно шло сосредоточение сил для наведения переправы. Ниже по течению реки не так далеко друг от друга были размещены три буксирных катера «БМК-225». В «час икс» они должны были быть переброшены вверх по течению – к месту будущей переправы. 
  Была сформирована колонна грузовиков с понтонами, но все единицы грузовой техники изначально намеренно находились в отдалении друг от друга, чтобы быть собранными вместе внезапно: должен сработать фактор неожиданности для российской разведки. В тылу ВСУ была сосредоточена также инженерная рота, в задачу которой и входило наведение переправы.
  Как только началось украинское наступление в Харьковской области, все совсем недавно рассыпанные составляющие одного механизма были моментально собраны в единое целое с немедленным выдвижением в сторону Чилки. 1-я ударная рота батальона «Ворон», входящего в состав одной из механизированных бригад ВСУ, совершила на бронемашинах марш-бросок на Карасино, заняла «ничейный» поселок и закрепилась в нем. Рота была усилена польскими, румынскими и британскими наемниками, поэтому иностранную речь там можно было слышать очень часто.
  Три буксирных катера также были немедленно переброшены вверх по течению реки и оказались в Карасино. А с запада уже выдвигалась колонна, состоящая из инженерной роты, грузовиков с понтонами  и остальными двумя ротами батальона «Ворон» и четырех самоходных гаубиц «Тиреофор», поставленных из США. Далее в некотором отдалении следовала вторая колонна – еще одна часть ВСУ, усиленная танками и системами «Град». После наведения переправы эти части ВСУ должны были выйти на левый берег Чилки и перерезать пути отхода российской группировке, которая сейчас была вынуждена отступать под напором превосходящих сил противника.
 Когда российское командование, получившее свежие разведданные, поняло замысел командования ВСУ и НАТО, время было уже потеряно. Перебросить на левый берег Чилки артиллерийские системы россияне уже не успевали. Когда же ВКС попытались нанести удар с воздуха по украинским позициям в Карасино, пришлось столкнуться еще с одной неприятной неожиданностью. Выяснилось, что со стороны ВСУ две установки, «С-300» и «Бук», оказались заблаговременно переброшены на плацдарм на правом берегу реки и теперь сильно затрудняли действия российской авиации. 
  Единственным подразделением, которое российское командование смогло направить для противодействия наведению переправы, стала 2-я штурмовая рота батальона «Себеж», выдвинувшаяся в сторону Карасинского плацдарма. Возглавил ее командир «Себежа» Илья Здрогов с позывным «Айвенго», а для молодых бойцов – «Никитич». Преодолев основной отрезок пути до Карасино, российская часть закрепилась в поселке Запесочная. Другие две роты «Себежа» остались прикрывать отход Изюмско-Балаклейской группировки, сдерживая яростный натиск многократно превосходящих сил ВСУ.
  В самом же Карасино с нетерпением ждали колонну грузовиков с понтонами и инженерное подразделение, чтобы начать наведение переправы, что говорится, «прямо с колес». Во главе 1-й ударной роты батальона «Ворон» находился сам командир этого батальона Стас Поштарь с позывным «Оклахома». Сейчас Стас сидел перед картой вместе с другими офицерами, имеющими говорящие позывные «Бенито», «Гесс» и «Маннергейм».
  Сразу после того, как 2-я штурмовая рота «Себежа» подошла на рубеж огневого поражения, началась яростная минометная дуэль, которая не принесла ощутимых успехов ни одной из сторон и вскоре затихла.
  Между тем, время работало против россиян. Грузовики с понтонами, инженерное подразделение и основные силы ВСУ уже совершали марш в сторону Карасино. Когда на плацдарме будут сосредоточены все силы противника, сделать что-либо, чтобы помешать переправе, станет уже невозможно.
  — Следующий шаг русских я уже просчитал, — сказал Стас. – Тут и мудрить особо не надо. Катера.
  Действительно, если бы россиянам удалось уничтожить буксирные катера, вся украинская операция по подготовке Карасинского плацдарма для наведения переправы, потеряла бы смысл. Во время отражения российской атаки с воздуха все три катера маневрировали на воде, чтобы не быть неподвижными мишенями и этим сократить вероятность их уничтожения. Обошлось. 
  Сейчас, когда Оклахома заявил, что с наступлением темноты понадобится вытащить их на берег, Бенито, Гесс и Маннергейм вытаращили на него глаза:
  — Зачем?!
  — Ночью прилетят не к нам, — спокойно ответил Оклахома. – В смысле – сюда, в Карасино. С воздуха будут пытаться бить по нашей идущей сюда колонне, чтобы замедлить ее приход. А нам здесь надо ждать гостей из воды, с минами «УПМ».
  — Ты хочешь сказать…
  — Именно то. «Себеж» — это морпехи. И там есть несколько боевых пловцов. Об одном я знаю точно.
  — Кого ты там можешь знать? – удивился Маннергейм.
  — Боевой пловец – сам Айвенго, он же Илья Здрогов. Я его лично не знаю, но мне известно, что он мой одногодка, ему тоже сорок один. 
  — Ого, ты даешь! Информацию-то где прихватываешь? 
  — Позвонил в СБУ и узнал. А для чего мы восемь лет наращивали в России агентуру? Инфа о кадровых офицерах, особенно элитных частей – ценная база данных, которую нужно собирать. Кстати, страниц в соцсетях у него нет. Шифруется, что правильно. Его отец, военный отставник, тоже вне соцсетей. А вот у матери даже свой сайт есть. Бывшая дипломатка, сейчас художница. И явно повернутая на голову.
  — Почему ты так решил? – поинтересовался Гесс.
  — У нас же Крупп – хакер. Любопытства ради взломал он ее почту. У нее на сайте все ее картины, а особняком стоит портрет какой-то азиатки из библейских времен. Рожа на картине такая, что Крупп едва не сблевал, там одного ее шнобеля на пятерых бы хватило. Так вот, насчет почты. Мамаша Ильи Здрогова этой носатой страхолюдине молится и шлет ей письма на несуществующий адрес. А сейчас, на войне, типа, препоручает Айвенго ее небесному покровительству. Как думаете, поможет?
  Бенито, Гесс и Маннергейм захохотали.    
  — Подожди, ты вот сказал, что мы с темнотой катера на берег вытащим, – вдруг вспомнил Маннергейм. – Получается, что Айвенго и те, кто с ним будет с минами «УПМ», как только это увидят, не вылезут и обратно поплывут?
  — А вот уж нет, — возразил Стас. – Они попытаются выскочить на берег и насадить мины на катера уже на суше.
  — Они что, идиоты? Не понимают, что на берегу мы катера тоже будем охранять?
  — Я уверен, что такой вариант русские тоже просчитали, — ответил Оклахома. – Значит, диверсионных групп будет две. Кроме подводной, будет еще наземная, которой поставят задачу огнем отвлечь на себя охрану катеров.
  — Я, кажется, о твоем замысле догадался, — хохотнул Бенито.
  — Правильно догадался. Сухопутную РДГ, она же «отвлекающая», мы спокойно подпустим поближе, сделав вид, что ее не заметили. Пусть начинают перестрелку, для Айвенго и тем, кто с ним, она станет сигналом, чтобы выскочить на берег. И вот тут мы их встретим. Кстати, сам Айвенго мне нужен живым.
  — Для обмена? – поинтересовался Гесс.
  Стас покачал головой:
  — Я в эти обменные игры играть не собираюсь. Эти наши «возвращенцы» потом на фронт все равно не попадут, они как-то умудряются просачиваться за границу, чтобы там врать об «ужасах русского плена» и собирать на этом донаты, на которые потом живут там в шоколаде. Безопасно и при бабле. И мы должны опаснейшего врага менять на этот сброд?
  — То есть, у Айвенго билет в один конец?
  — От меня он уже живым не вернется, как любой летчик, сапер, артиллерист, танкист. Их поголовье надо сокращать, иначе войну не выиграем.
  На том совещание и закончилось.
  В подвале одного из домов держали двух пленных. Первый, боец российской армии, был недавно захвачен ДРГ батальона «Ворон». Второй была девушка из Красного Луча, ранее служившая связисткой в армии ЛНР. Сейчас она приезжала забрать пожилую тетю, чтобы вывезти ее в Россию, но «добрые люди» из числа местных жителей указали на нее украинским военным.
  Боец был прикован наручниками к трубе отопления за обе руки, у девушки же одна рука оставалась свободной.
  Оклахома спустился в подвал, зашел в комнату, где их держали, некоторое время разглядывал обоих, а потом вдруг засмеялся:
  — Уже, наверное, сто раз успели обсудить, какой я изверг и выродок? А зря, между прочим. Я, пожалуй, вас даже отпущу. Не верите?
  Прикованные молчали. Тогда Оклахома продолжил:
  — Отпущу, но не сразу. Сначала придется послужить науке. Есть у меня один солдат, хотел он в этом году в медицинский институт поступать, а теперь из-за вашего вторжения вместо студенческой скамьи сидит на грязи в окопах. Но когда-нибудь поступит, он ведь пластическим хирургом стать мечтает. Ого, смотрю, Юлечка как сразу напряглась! Вот скажи, Коля, ты «Человека, который смеется» читал?
  — Читал.
  — Помнишь, кто такие были компричикосы?
  — Это которые под заказ детям лица уродовали?
  — Вот-вот. И наш будущий хирург на вас обоих потренируется. А потом пойдете на все четыре стороны. Да еще с гарантией верного заработка: будете где-нибудь в Москве на улицах себя показывать во всей красе в качестве жертв вражеского плена, вышибая у прохожих слезу и деньгу. Еще и обеспеченными людьми на этом станете, только спасибо мне скажете. Как вам идея?
  Русский презрительно посмотрел на Стаса:
  — Оклахома, а ты не пробовал воевать по-честному? Как мужик, а не как обоссанный нацист. Не калеча пленных, не прикрываясь мирными и не набирая заложников. Или уже никак?
  — Ха! Ну, ты, Коля, сказанул! А вы по-честному воюете, когда утюжите нас «Калибрами», зная, что нам ответить нечем? Пока нечем… Может, еще предложишь мне Айвенго на поединок вызвать?
  — Не вызовешь, потому что он из тебя картофельное пюре сделает.
  — Но пока-то у него самого очко играет. Сунуться сюда не решается, да и как ему? С одними переносными минометами? А их у меня в три раза больше, да и людей прилично побольше. С наших позиций на возвышенности мы их покромсаем за один час. Так что, никто вас отсюда не  выдернет, придется вам свою внешность принести в жертву науке.
  Этот разговор с беспомощными людьми Оклахоме наскучил. Развернувшись и насвистывая песенку, он вышел из подвальной комнаты, не забыв снаружи задвинуть за собой засов.

  В Запесочной, где закрепилась 2-я штурмовая рота российского батальона «Себеж», в это же время тоже развернули на столе карту. А перед совещанием неожиданно приехала съемочная группа. Причем – не снимать, а ради совсем другой цели. Из машины выгрузили медикаменты (в основном – средства первой помощи), три мины «УПМ» и три гидрокостюма. Все это командир «Себежа» запросил в срочном порядке у командования, и отвезти этот груз в расположение его части, весьма и весьма отдаленное от российских сил, вызвались военкор и оператор. Рисковали они немало: по пути можно было легко наткнуться на украинские ДРГ, либо обычное подразделение противника, которое вырвалось далеко вперед. Продвижение ВСУ в ходе наступления было довольно быстрым.
  Поэтому оба приехавших были вооружены, что смотрелось странно: нечасто встретишь съемочную группу с автоматами за плечами.
  — Давай определимся, сколько нам вывести «трехсотых», — сказал военкор.
  — Нисколько, — улыбнулся командир «Себежа». – У меня их пока нет. Кстати, мужики, я вас раньше видел в Изюме, но так и не довелось познакомиться. Илья Здрогов.
  Он протянул руку каждому из них.
  — С позывным «Айвенго», — подхватил военкор. – Проблемный он у тебя, потому что слишком ко многому обязывает.
  — Я не сам назвался, — с некоторым смущением ответил командир. – Ребята прицепили. А я отбрыкаться не смог. Все от того, что люблю петь под гитару Высоцкого, «Балладу о борьбе».
  — Игнат Громенков, — представился военкор.
  — Антон Татищев, — назвал себя оператор.
  Если командир «Себежа» и военкор выглядели уже заматеревшими мужиками под сорок или чуть больше лет, то оператор был молодым парнем не старше двадцати трех.
  — Одна из ваших фамилий на слуху, — заметил командир.
  — Потому что три века назад путешественник Василий Татищев основал Оренбург, — блеснул познаниями военкор. – Прикол в том, что Антоха как раз из Оренбурга.
  — Нет, я про твою фамилию. Режиссер Степан Громенков.
  — Батя мой.
  — Респект твоему бате от всех участников спецоперации. Я читал, как он отвечает своим «коллегам», которые крысятничают в «пятой колонне». Получается, ты в профессии по его пути пошел?
  — Почти. Да ведь и ты наверняка из военной семьи?
  — У меня родитель – генерал-лейтенант ПВО в отставке.
  В этот момент командиру «Себежа» поступил вызов по рации. По мере того, как он слушал сообщение, лицо его становилось все более мрачным. Закончив разговор, он, словно забыв о приезжих, вызвал к себе офицеров с позывными «Сварщик» и «Карбид».
  — Противник уже в Купянске, — ознакомил он их с ситуацией. – Если утром в Карасино подойдет их техника с основными силами, они наведут переправу, тогда – все. Перерезанный путь отхода для нашей группировки и ее окружение.
  Сварщик взглянул на часы, потом на командира:
  — А если наши переправу «откалибруют»?
  — А если нет? Мы уже сто раз обсуждали, как много странностей на этой войне творится. Хотя я кричал, настаивал. Результат неясен.
  — Тогда?
  — Тогда – первоначальный план. Буксирных катеров у них три. Нас тоже трое: я, Бобур и Пейнтбол. Столько же гидрокостюмов и мин «УПМ». Как только стемнеет, мы идем в воду. Леня, ты берешь второй взвод, выдвигаешься на сближение и ведешь отвлекающий огонь. Андрей, ты с первым и третьим пока остаешься на нынешних позициях. Дальше принимаешь решение по ситуации.
  — Погоди, — сказал Карбид. – А если они катера на сушу вытащат? Я бы на их месте так и сделал. Был бы у нас дрон, мы бы это отследили.
  — Был бы хрен у бабушки – она была бы дедушкой. Если вытащат, то придется вылезать из воды и цеплять упээмки на земле. Для этого и нужна отвлекающая стрельба.
  Глаза обоих собеседников командира едва не выкатились из орбит.
  Мина «УПМ», прикрепленная к объекту диверсии, взрывается не ранее, чем через пятнадцать минут. Если даже трое боевых пловцов сумеют, выскочив из воды, нацепить «упээмки» на катера, украинцы их за такое время успеют обезвредить. Есть лишь один способ привести «УПМ» в действие сразу. Для этого, прикрепив ее к объекту, надо тут же и открепить. Для диверсанта это означает самоподрыв, потому что мина, уничтожающая объект, взрывается у него в руках.
  Первым опомнился Сварщик:
  — Илюха, ты с катушек съехал, в камикадзе записался?! Хочешь сказать, что начальство твой самоподрыв санкционирует?!
  — Оно и украинский контрнаступ не санкционировало. Только там и спрашивать на стали.
  — Подожди… А Бобур и Пейнтбол?
  — Если катера будут на суше, из воды вылезу я один. Если все три рядом, то одной мины на них хватит. Если их растащат друг от друга, я обнулю хотя бы один. Если останется два, это сильно замедлит наведение переправы и даст нам выигрыш во времени. Ночью и завтра каждый час будет на вес золота. И для нас, и для них.
  — Илья, очухайся! – почти крикнул Карбид. – Ведь хреновню ты затеял!
  — Угроза окружения нашей группировки, по-твоему, тоже хреновня?
  — А насчет котла, — пришел на помощь товарищу Сварщик. – У украинцев были Иловайск, Дебальцево и Мариуполь, но Украина после этого не развалилась.
  — В том-то и суть, — задумчиво проговорил командир Себежа. – Что они и от ста Иловайсков не развалятся. А нам и одного может хватить. И знаешь почему? У них иммунитет к унижениям поставлен хорошо, а у нас он выветрился за последние двадцать лет. Они ведь теперь европейцами себя считают. Если сегодняшнего европейца под страхом смерти заставить есть фекалии, то он схавает с невозмутимым видом, а на следующий день о том забудет. А нынешний русский либо откажется и смерть примет, либо даст слабину и тоже съест, но потом сам себя убьет, потому что никогда не сможет простить себе этой своей слабины. Иначе мы от них устроены, уж не знаю, хорошо это или плохо. Я тебе ответил исчерпывающе?
  — Погоди-ка с решением, командир, — вдруг раздался спокойный голос. – Может быть иной вариант, и я могу тебе его озвучить.
  К столу, возле которого стояли Илья, Сварщик и Карбид, подошел Игнат, о присутствии которого в комнате они уже успели забыть.

  У китайцев есть древнее проклятье врагу: «Чтобы тебе жить в эпоху перемен!» А Игнату Громенкову, как и его поколению, с этим особенно «повезло». Политические катаклизмы попали как раз на его детство.
  Когда Советский Союз прекратил свое существование, ему было десять лет. В школе на эту тему почти никто не говорил: учителя – из каких-то своих соображений, а одноклассников эти дела не волновали. Но волновали Игната. В его квартире каждый вечер был включен телевизор, а родители обсуждали происходящее совсем не как равнодушные зрители. Когда пошел следующий 1992-й год, мальчик уже много чего понимал. Однажды по телевизору выступал депутат от «Демократической России» (партии радикальных сторонников Ельцина), этот тип сразу Игнату не понравился. Геннадий Можаев очень вдохновенно говорил о «приватизации», а глаза его при этом масляно поблескивали. Видно было, что он очень хотел от этой «приватизации» в стороне не остаться.
  Когда мать зашла в комнату, отец кивнул на телевизор:
  — Вон твой бывший арии исполняет.
  Она вгляделась в экран:  
  — Точно оперный театр его недосчитался. А ты разве с ним знаком?
  — Пересекались как-то на дискуссии в прямом эфире за полгода до ГКЧП. Они с Артемкой, тоже тебе известным, начали этак вкрадчиво меня в свои ряды вербовать. Понятно, что набирающий известность режиссер добавил бы им несколько фунтов веса. Пришлось вежливо, но четко им объяснить, что мне не нравятся тусовки, раскачивающие лодку в расчете на то, что у самих тогда получится хватать рыбу руками прямо из мутной воды.
  Анастасия Романовна поведала мужу о слухах о том, что сейчас депутат Можаев переживает скандальный развод с супругой. Впрочем, скандальным был не сам развод, а дележка имущества. Незадолго до этого Любовь Можаева приобрела на аукционе самую дорогую в стране коллекцию бриллиантов. Также в интервью одному из модных журналов она сообщила, что намерена создать в Москве и Санкт-Петербурге светские салоны для политического и творческого бомондов новой России, а себя рассматривает как современную Жермену де Сталь. Последняя считалась самой утонченной светской львицей во Франции эпохи Наполеона и ранней Реставрации.
  — Кстати, это та самая Люба из винно-водочного отдела, из-за драки с которой Алену отчислили из Универа, — вспомнила мать.
  Игнат жадно вслушивался в разговоры взрослых и все запоминал.
  Прошло еще немного времени, и осенью 1993-го президент Ельцин объявил о роспуске Верховного Совета и отмене действующей Конституции.
  К начавшемуся в Москве противостоянию двух ветвей власти отец отнесся безразлично, считая его разборкой внутри одной компании, где в свое время вклад в разрушении СССР внесли обе стороны. Иного мнения придерживался друг отца Сергей, которого все звали Серго. Они проспорили весь вечер, а на следующий день Серго отправился защищать Дом Советов и Конституцию России. Обратно из расстрелянного танками здания парламента он уже не вернулся. Без отца осталась дочь Таисия, которой в будущем суждено было стать женой Игната.
  После полной победы Ельцина спустившаяся на Россию ночь девяностых стала окончательно непроглядной. Но почему-то большинство россиян этого не понимали, что приводило в недоумение родителей Игната. 
  — Этот дурман, которым все отравились в конце восьмидесятых – начале девяностых, не навсегда, но надолго, — грустно констатировал Степан Максимович, называвший состояние общества «хронической интоксикацией».
  Обнищание большинства людей, убийство промышленности и обороны, неспособность милиции защитить людей от бандитизма, поражение в Первой Чеченской войне – все это должно было бы отвратить народ от Ельцина. Но летом 1996-го года он все равно был избран на второй президентский срок.
  К этому времени Игнат уже многое понимал отлично. А в 1999-ом году ему уже исполнилось восемнадцать. И тут – новая трагедия. Во время одной из американских бомбардировок Югославии погибли самая близкая подруга матери Алена Леонидовна и ее муж-серб. Мать заперлась в ванной и долго оттуда не выходила. Отец же ходил мрачнее тучи, а потом сказал Игнату:
  — Ты должен это запомнить. Потому что, если забудешь, с нами когда-нибудь сделают то же самое.
  Американцы и остальные натовцы вели себя в Югославии столь нагло и уверенно, потому что с Россией, измочаленной восьмилетним правлением «либералов», лишенной экономического и военного потенциала, растерявшей все остатки международного авторитета, можно было не считаться. 
  Прошло совсем чуть-чуть времени после этого – и банды Басаева и Хаттаба ворвались из Чечни в Дагестан. 
  Случайное совпадение по времени?
  Но разве в политике бывают случайности?
  Тем летом Игнат собирался поступать на факультет журналистики Университа, но свое решение резко изменил и дождался осенней повестки из военкомата. Родители не пытались его переубедить: человек уже взрослый, сам знает, что ему нужно. В армии после учебки он сразу же написал заявление о своем желании участвовать в контртеррористической операции на Кавказе. 
  Разумеется, его туда отправили. Нельзя сказать, что он прошел все пекло боев, но в ряде серьезных историй его подразделение поучаствовало. Для него все обошлось благополучно, не получил даже царапины.
  А уже после армии, поступая на факультет журналистики, он уже точно решил для себя, что станет военным корреспондентом. И такая профессия неизбежно будет возрождена, потому что, к сожалению, эта война еще далеко не последняя.

  — Я не знал, что теперь на военных совещаниях присутствует пресса, — недовольно сказал командир «Себежа».
  — Ты же меня не выгнал.
  — Мы просто про тебя забыли. Мог бы хоть кашлянуть.
  — Считай, что сейчас кашлянул.
  — Ладно, выкладывай, что хотел сказать, — пробурчал Илья.
  Игнат начал неспешно развивать свою мысль:
  — Вообще-то, сколько в мире существуют войны, командиры на самоподрыв не ходят. Потому что их место во главе своей части. Теперь о себе. Я не боевой пловец, но уже двадцать лет занимаюсь подводным плаванием. Если бы мы с тобой под водой состязались, еще неизвестно, кто бы кого сделал. И с обращением с «УПМ» проблем не будет. Поэтому мое предложение: я пойду с миной к катерам вместо тебя.
  — Нет, — жестко отрезал командир «Себежа». – Я своих решений не меняю. Здесь ты и твой оператор на моей территории, поэтому я отвечаю за вашу безопасность. Делай свою работу, а я буду делать свою. Мне помнится, кто-то обещал «трехсотых» вывозить? Они скоро появятся. Или уже передумал?
  — Буду вывозить, — угрюмо кивнул военкор.
  Повернувшись, он направился к двери и вышел из комнаты, плотно затворив дверь за собой.
  Офицеры переглянулись.
  — Видно, что когда-то воевал мужик, — сказал Карбид.
  — Я тоже это понял, — кивнул Илья. – Короче, сейчас оговариваем все детали. На случай, если я не вернусь, у вас должен быть сценарий «Б», его сейчас тоже обсудим.
  И все трое снова склонились над картой.

  В подвальной комнате одного из домов в Карасино двое пленных, прикованных наручниками трубе отопления, напряженно вслушивались в тишину. Но никаких отдаленных звуков они пока не слышали, в подвал никто не спускался, по коридору никто не шел.
  — Если они меня изувечат, я покончу с собой, — всхлипнула Юлечка.
  — Да хватит уже! – прикрикнул на нее Николай, — Нечего причитать раньше времени.
  — Раньше или позже – какая разница?!
  — Есть разница. Я думаю, Айвенго уже работает над планом, как выбить их отсюда.       
  — А ты помнишь, что Стас сказал? У Айвенго и людей меньше, и артиллерии почти нет. А здесь еще основная колонна на подходе, я их разговор слышала, когда меня сюда тащили.
  — Да понял я, — мрачно проговорил боец. – Хотя… Говорят, что спасение утопающих – дело рук не только дельфинов. Мне тут в моменте одна задумка пришла.
  Юлечка с надеждой воззрилась на него. 
  Николай окинул ее наряд критическим взглядом.
  — Никогда не мог понять этой дурацкой моды на дырявые джинсы, — пробормотал он. – Но сейчас это нам на руку. Я уверен, что Стас еще зайдет над нами поглумиться. Тебе надо будет словно невзначай повернуться так, чтобы сверкнуть голым бедром во всей красе.
  — Зачем?
  — Чтобы он возбудился и захотел тебя облапать. Когда он сократит дистанцию, я смогу достать его ногой в пах, а когда согнется – то в голову, чтобы вырубить наверняка.
  — Ну, вырубишь ты его, а дальше что?
  — У тебя же одна рука свободна. Обшаришь его карманы, найдешь ключи от наручников и нас отомкнешь.
  Девушка скептически хмыкнула:
  — А если ключи не у него?
  — Тогда это будет фальстарт.
  — Это в любом случае будет фальстарт. Ему стриптиз – что мертвому припарки. Ты видел его зрачки и тремор рук? Он возбуждается только на порошок, который вдыхает с ладони.
  Николай вздохнул, признавая правоту собеседницы.
  — У меня другой план, — вдруг сказала бывшая связистка ЛНР. – Когда я услышу в коридоре шаги, то сразу начну надсадно кашлять. Когда он или кто другой зайдет, очень натурально изображу, что у меня коронавирус. Тогда ты – контактный. C нами и близко стоять не решатся, а уж лицо резать…
  — Года на два твой план опоздал, — прокомментировал боец. – Оклахома не тупой, он не поверит. А если вдруг чудом поверит, то зачем ему здесь двое ковидных? Нас пристрелят и выкинут из здания.
  — Пусть уж лучше пристрелят.
  — А это от нас и так не убежит.
  В помещении снова воцарилось унылое молчание.
  — Короче, так, — прервал его Коля. – Пока в голову ничего не приходит. Придется действовать по ситуации. Рано или поздно нас отомкнут. С первой же секунды твоя задача — смотреть не на них, а на меня. Ловить каждое мое движение и ждать моих команд.
  — Я попробую.
  — Тихо! Кажется, идет кто-то.
  Лязгнул открываемый засов, и визитер зашел в комнату, окинув взглядом обоих пленных. Этим «кем-то» вновь оказался Оклахома, который поинтересовался:
  — Ну что, Коля, как настроение?
  — Подойди поближе – узнаешь.
  — Ага! Хочешь мустанга включить и лягаться? У тебя же все мысли на лице написаны. Потому и придется внешность поменять и тебе, и Юлечке. А перед тем, как вас будут от трубы отцеплять для доставки в «операционную», вам небольшой наркоз сделают, из газового баллончика. Чтобы ты под Ван Дамма косить не стал, пластические хирурги буйных пациентов не любят. К тому же, эта операция будет сниматься.
  — Чтобы тебе потом под наркотой просматривать? Порноролики уже не интересны?
  — Зря ты, Коля, остришь. Это политика. Наш будущий студент-медик в халате и маске будет, но в кадр попадут еще и люди с российскими шевронами и буковкой «зет». А ваши лица в кадре будут за пятном.
  — От твоего фейка, Стас, за сто миль дешевкой разит, — усмехнулся Николай. – Нас  идентифицируют почти сразу.
  — Да хоть сто раз. Европа с Америкой класть хотели на вашу идентификацию. У них одно ухо к нам повернуто, а другое от вас заткнуто. Если мы применим химическое оружие и объявим, что это сделали вы, пройдет наша версия. А когда вы полезете со своими фактами и доказательствами, они оба уха заткнут. Если взорвем тротил в киевском метро, то никто и вякнуть не посмеет, что это не Россия сделала. Поэтому мы можем и на красный ехать, а вам придется и на зеленый стоять. Уже давно это усвоить пора. Когда в Сирии эта история с хлором была, ваши вместе с сирийцами этого малыша отыскали живого и здорового, привезли в ОЗХО и хотели залу предъявить. Так все европейцы, американцы и канадцы просто встали и из зала вышли. Как я тогда хохотал! Потому что они вас до того ненавидят, что мечтают, когда же ни одного из вас на планете не останется. В чем я с ними полностью согласен.
  — Так вы их фейками уже перекормили.
  — У нас для этого еще поле непаханое. Кстати, у вас в «операционной» еще и сосед будет. Юлечка, ты у нас умненькая, догадайся – кто?
  — Не имею представления, — отозвалась Юлечка. – У тебя в голове столько говнища намешано, что лопатой не разгрести.
  — Илья Здрогов, он же «Айвенго». Мы ему расставили ловушку, в которую он стопроцентно полезет. И мы его тепленьким в плен возьмем. Наш будущий хирург на нем потренируется, как брюшную полость вскрывать. Но вот в отличие от вас, ему наркоз не положен. Вам всего-то личики покромсают, так это детская песочница по сравнению с тем, что с ним делать будут. А вы, православные кацапы, будете слушать его вопли и благодарить своего православного бога за то, что вы не на его месте. 
  Как и в прошлый раз, Оклахома так же внезапно потерял интерес к узникам. Выговорившись, он повернулся и вышел, опять задвинув засов снаружи.
  По рации командир батальона «Ворон» связался с командиром колонны, находящейся на пути к Карасинскому плацдарму и состоящей из двух остальных рот батальона, передвигающихся на БМП, грузовиков с понтонами, инженерной роты и четырех самоходных гаубиц «Тиреофор» американского производства. Этим САУ отводилась особая роль: артиллерийским огнем выбить из Запесочной 2-ю штурмовую роту батальона «Себеж», нанеся ей максимальные потери. Этим устранялась единственная возможная помеха для наведения переправы.
  Придерживаясь назначенной дистанции, за этой колонной следовала вторая – с основными силами ВСУ, которым предстояло, оказавшись на левом берегу Чилки, отрезать путь отхода отступающей российской группировки и замкнуть вокруг нее кольцо окружения.
  Чуть раньше Оклахома принял решение, которое счел оптимальным: первый удар по Запесочной должен быть нанесен еще на марше, до прихода колонны в Карасино, как только «Тиреофоры» достигнут расстояния до российских позиций в двадцать километров. Время сейчас на вес золота, конечно, можно протянуть с началом удара, но в следующие пять минут может произойти российская атака с воздуха с неприятными последствиями для самоходных гаубиц. 
  Окончательно определившись с этим решением, Стас поручил Гессу с наступлением темноты вытащить катера на сушу и разместить в засаде группу захвата, которой отводилась роль пленения Айвенго и тех, кто может быть с ним. О том, что командир «Себежа» сможет как-то отбиваться, и речи идти не могло: он ведь вылезет из воды с миной «УПМ», которая весит четырнадцать килограммов. И мгновенно привести ее в действие тоже не сможет, ведь для этого ему надо ее к чему-то прикрепить и сразу отделить.
  На глаза Оклахоме попался боец с позывным «Домино», тот самый, который собирался поступать в мединститут.
  — Когда возьмем Айвенго, он твой, как и те двое — сказал Стас. – Маску натяни на рожу по максимуму, потому что весь процесс снимать будут. Скальпель чтобы побольше сверкал на переднем плане. Рот Айвенго надо плотно заткнуть, чтобы крики приглушить, а то поставит на уши всю округу. Мне нужны будут три результата: душераздирающее видео, один труп и двое уродов. 
  Домино заверил командира, что все будет сделано как надо. И он считал, что имеет основания так утверждать.
  Он жил в одном из поселков Киевской области, где большинство домов были частными. За два года до Майдана ему исполнилось тринадцать. Мальчик был в поселке на хорошем счету, проблемных поступков не совершал, был со взрослыми вежлив и почтителен, отлично учился в школе. И очень интересовался естественными науками. Тайны живого организма – вот что будоражило его воображение.
  Когда одинокий сосед уехал за границу на заработки, он без колебаний оставил мальчику ключи от своего дома, попросив заходить поливать цветы. В аккуратности соседского сына он не сомневался, равно как и в его честности. Впрочем, брать в доме было и нечего. Самым дорогим предметом была огромная микроволновка.
  Она-то и приковала к себе трепетный взор Домино, когда он первый раз зашел в опустевший дом. На следующий день он пришел туда снова, принес тс собой купленного в зоомагазине хомячка, засунул в микроволновку, захлопнул дверцу, послушал, как тревожно суетится зверек и… сжег его.
  После этого он несколько раз покупал в зоомагазине хомячков, которые стоили совсем недорого. Самым волнующим был для него первый момент после включения, когда сразу был слышен удар: жертва, для которой замкнутое пространство мгновенно превращалось в ад, еще успевала броситься вперед, ударившись об стенку. 
  Затем, чтобы не тратиться на хомячков, Домино стал ездить по другим поселкам и выпрашивать у жителей недавно родившихся котят и щенят. Их охотно отдавали интеллигентному мальчику с ясными глазами. Он рассчитывал к тому времени, когда вернется сосед, выветрить стойкий запах горелого мяса на кухне, заодно заглушив его ароматизаторами, микроволновку же он каждый раз тщательно внутри отмывал. Но вскоре интерес к животному миру у него пропал, уступив место тяге к познанию устройства человеческого организма.
  В пятнадцать лет он стал участником Майдана. Там ему с напарником определили ответственный участок работы, снабдив самодельным устройством, которое стреляло бритвами. Напарник должен был подбежать к бойцу «Беркута» и выплеснуть из баллончика краску на прозрачную перегородку пластикового шлема, закрывающую лицо, чтобы заставить «ослепшего» противника ее поднять. Тут же подбегал Домино и выстреливал «беркутовцу» бритвой в незащищенное лицо.
  Получалось успешно, а восторг Домино не знал границ, переходя в экстаз. Именно тогда ему пришла в голову мысль когда-нибудь стать пластическим хирургом. Но подготовку к поступлению в медицинский институт он отложил: помешала политика. Когда утвердилась новая власть и началось противостояние в Донбассе, Домино вступил в организацию «Рейд патриотов», ставившей своей целью выявление и пресечение пророссийских настроений. 
  Один университетский профессор имел неосторожность публично сравнить кричалку «Слава Украине, героям слава!» с исторжением жидкой рвоты, а тех, кто ее выкрикивал, назвал «зомбоживотными». Этого оказалось достаточно для того, чтобы привлечь к нему  внимание организации. Ее активисты нагрянули к нему прямо на кафедру. Увидев их эмблемы, он сразу все понял. Но первым отличился Домино, совершивший поступок, которого от него никто не ждал, да и сам он от себя его не ждал. Пятнадцатилетний юнец, подбежав, дал пожилому профессору пощечину.
  Остолбенели даже другие погромщики, но быстро пришли в себя и принялись унижать профессора уже словесно. Один из ассистентов кафедры успел позвонить в полицию. Стражи порядка приехали достаточно быстро, но увезли почему-то профессора. А видео с пощечиной, на котором лицо Домино было затушевано, обошло украинский сегмент ютуба, собрав множество лайков и одобрительных комментариев. 
  Здесь, в батальоне «Ворон», Оклахома, быстро оценивший молодого бойца, обнадежил его:
  — Когда разобьем Россию, не сомневайся, что в мединститут тебя примут. Пусть только попробуют не принять!
  Каким-то образом распознав в Домино родственную душу, Оклахома однажды привел его в помещение, которое на тот момент занимал, и выложил перед ним несколько предметов, о предназначении которых Домино вряд ли смог бы догадаться сам.
  — Это амулеты вуду, — объяснил ему командир батальона. — Все они становятся оберегами для своего владельца: и куклы, и мешочки «гри-гри». Разумеется, чтобы приобщиться к их силе, надо пройти обряд посвящения. Ты готов?
  Заинтересованный Домино дал согласие. Заодно Стас провел с ним разъяснительную беседу о необходимости искоренения на Украине православной веры, против чего неофит нисколько не возражал.
  Сегодняшнее обещание командира отдать ему для наработки практики сразу троих пленных не просто обрадовало Домино. От счастья он словно воспарил до небес. До этого он мог лишь завидовать белой завистью женщине-врачу из батальона «Азов» с позывным «Майна», которая всегда располагала обширным полем деятельности. Еще во время «революции гидности», когда майдановцами был захвачен секретарь львовского обкома компартии, она тренировала на нем свои навыки: вырвала ему клещами ногти. А в этом году Майна что-то подобное вытворяла с пленными донецкими бойцами в подземелье под Мариуполем, когда эта территория еще была под контролем ВСУ, по слухам – вводила им внутривенно бензин. Из Мариуполя она сумела выбраться в штатской одежде, насильно захватив с собой двух детей и выдавая их за своих. До этого их настоящих родителей она застрелила собственноручно. Майна была задержана россиянами, но затем освобождена в результате обмена пленными. Прошло немного времени, и госсекретарь США Энтони Блинкен лично вручил ей американскую награду «За отвагу».
  На российской стороне тоже шла подготовка к событиям этой ночи. Как только подступила темнота, 2-й взвод 2-й штурмовой роты батальона «Себеж», который должен был открыть отвлекающий огонь, начал выдвигаться в сторону вражеских позиций. В это же время Илья Здрогов, Бобур и Пейнтбол вышли на берег Чилки. Разговаривали они вполголоса.
  — Проверить экипировку, — тихо отдал приказ командир «Себежа». Тут же он принялся перечислять: дыхательный аппарат, маска, жилет-эквилибратор, компас, подводные часы и глубиномер, водолазный нож, подводный фонарь.
  На все перечисленное Бобур и Пейнтбол отвечали: «На месте!» После завершения проверки Айвенго около минуты стоял, вглядываясь в черноту реки, а затем, негромко сказав: «Пора, мужики», принялся надевать гидрокостюм, а двое других боевых пловцов последовали его примеру.

  Хотя в Москве тоже на пороге была ночь, мать Ильи, немолодая женщина, каким-то чудом сумевшая сохранить молодой блеск в глазах, с серебристо-пепельным цветом прически, маскирующим естественную седину, вдруг ощутила легкий укол в сердце, который так же мгновенно улетучился. Но осталось состояние смутной неопределенной тревоги, которая постепенно нарастала, а потом вдруг стала предельно отчетливой.
  До такой степени это у нее раньше не проявлялось, хотя ее сын был на войне уже не первый месяц. Но именно в эти минуты то, что с ней происходило, можно было назвать острым приступом страха. 
  — Так, не раскисать! – приказала она себе. – Какие у меня основания паниковать именно сейчас? 
  Тут же она подумала: 
  «Вот у Толи Елистратова оба внука воюют, но он молодец, держится как-то. А ведь старше меня на шестнадцать лет, восемьдесят пять ему уже. Надо хоть позвонить ему, словами поддержать. Мы ведь оба — осколки  т е х  событий, поэтому дороги друг другу как память. Никого больше не осталось, кто знал тайну той рукописи. Андропов умер в феврале восемьдесят четвертого, пробыв генсеком чуть больше года».
  Но тут мать Ильи почувствовала, что поддержать кого-то она сейчас не в состоянии. Более того, она сама нуждалась в поддержке. Но от кого она могла ее получить? Как назло, муж сейчас в Улан-Удэ, а по телефону всего не скажешь, это разговор глаза в глаза.
  «Илья в опасности! Не такой, которая на войне присутствует всегда и для всех. Эта опасность персонифицированная, четко очерченная, предназначенная кем-то лично для него», — вдруг сложилась в голове четкая мысль. И она почему-то  з н а л а,  что ошибиться не может. На Илью надвигалось что-то страшное, черное, обволакивающее. 
  Женщина едва сдержала желание начать метаться по квартире. Она понимала, что от этого ей станет только хуже. Да и многолетняя дипломатическая закалка позволяла держать себя в руках – внешне. 
  Запиликал смартфон, и на экране высветилась надпись «Ира». Можно было не сомневаться, что жена Ильи тоже что-то почувствовала, как и его мать. Но обсуждать это с ней сейчас нельзя. Просто нельзя, и все.
  Поднеся телефон к уху и нажав на ответ, женщина резко сказала:
  — Ира, извини, я сейчас не могу говорить. Я тебе перезвоню. Пока!
  И положила смартфон на стол.
  Как бороться с нарастающей паникой, она не знала. Да и могло ли у нее присутствовать какое-то спокойствие раньше? Уход Ильи на войну обрушил все плавное течение предыдущих лет жизни Андромеды – такое шутливое прозвище дали ей в мире художников и ценителей их работ.
  После перевода из КГБ в МИД СССР в 1979-ом году она сразу была назначена на достаточно ответственную должность – благодаря личной рекомендации председателя КГБ Юрия Андропова, данной в разговоре с министром иностранных дел Андреем Громыко. Ей предстояло координировать оказание консульской помощи гражданам СССР, попавшим в нештатную ситуацию за рубежом. Правда, такие ситуации случались не столь уж часто. В частности, ей удалось добиться возвращения девушки, которую могли безосновательно обвинить в убийстве мужа-американца: он издевался над ней и насильно подсадил на тяжелый наркотик. Ее путь домой Андромеда отследила до конца и облегченно вздохнула лишь тогда, когда ее подопечную поместили в закрытую наркологическую клинику, где врачам предстояло избавить девушку от смертельной зависимости. 
  После распада Союза и массового оттока части россиян за рубеж, количество «плохих» историй возросло в сотни и тысячи раз. И с этим Андромеде, оставшейся на той же должности уже в российском МИДе, надо было разбираться. Но работать стало гораздо труднее. Раньше за ее спиной стояли мощь и авторитет великой державы, а теперь об ельцинскую Россию, усилиями новой власти опущенную в разряд третьестепенных стран, только ленивый ноги не вытирал. Могучее здание советской дипломатии, созданное за много лет усилиями Андрея Громыко, почти одномоментно было обрушено назначенным Ельциным тогдашним министром иностранных дел России, выходцем из «либеральной» среды. В будущем этому человеку предстояло перебраться в США и влиться в среду наиболее оголтелых русофобов-эмигрантов.
  Андромеда не спасовала перед трудностями и порой добивалась почти невозможного, спасая незадачливых соотечественников, хотя для этого ей часто приходилось долго биться лбом об стену. Но когда осенью 1993-го в России произошел государственный переворот, президент отменил действующую Конституцию, распустил парламент и расстрелял из танков его защитников, ее терпение лопнуло, и она вознамерилась уйти из МИДа. Слишком тяжело было смириться с произошедшим. Андромеда вспоминала, как когда-то в арестантской комнате здания на Лубянке она прислушивалась к шагам в коридоре, ожидая, что придет конвой, который увезет ее в СИЗО в Лефортово. Но сейчас все происходило иначе: она была на свободе, в тепле, сытости и комфорте, а вот ее друзья и единомышленники были брошены в камеры в Лефортово. И это тогда показалось ей невыносимым.
  Муж принялся отговаривать ее от такого шага. 
  — Сделать вид, что все хорошо – значит быть соучастницей того, что они творят! – бушевала она.
  На это муж заметил:
  — А мне каково? Ты думаешь, мне не хочется сорвать с себя погоны после того, как армия так опозорилась, стреляя в собственный народ? И таких, как я, много.
  — Так и сорвал бы! И ты, и те, кто думает так же.
  На это он усмехнулся:
  — Конечно, это большой соблазн: взять и оставить эту власть без армии. Только ради чего? Чтобы нам наклали еще и дудаевцы? А там и другие подтянутся: грузины, поляки, прибалты, украинцы, японцы… И все – с могучим американским дядюшкой за спиной. От России начнут откусывать все, что возможно, пока от нее ничего не останется.
  Правоту мужа было невозможно не признать. А он еще добавил:
  — Между прочим, Илье сейчас двенадцать, как раз личность формируется. Это нормально, если у него перед глазами будет пример таких вот ущербных родителей – пары озлобленных неудачников? 
  — А что нам тогда делать? – растерянно спросила Андромеда.
  — Сжаться, затаиться и ждать. Стоит тебе оставить свою должность, как ваш феминизированный босс с вкрадчивым голосом тут же найдет тебе замену с их морального дна. В твоем кабинете сядет какая-нибудь сволочь, которая пальцем не пошевелит, чтобы помочь нашим, которые за границей,  оставшись без паспортов, оказались в рабстве или в публичном доме. 
  — Я с тобой согласна, — проговорила она. – Но вот ждать-то – чего?
  — Мы же с тобой еще молодые совсем. Сорок лет – это не возраст, нам еще много событий предстоит увидеть. А потому не надо сейчас пороть горячку. Увидишь, мы их еще пересидим. 
  Железная логика мужа и его бодрый настрой слегка ее успокоили. И он оказался прав. На рубеже двух веков власть в России поменялась, страна начала подниматься из руин, да и любое дело продвигалось живее. Военная карьера мужа пошла в гору, а ей стало гораздо легче решать задачу помощи попавшим за границу в беду соотечественникам. Но после достижения пенсионного возраста она задерживаться в МИДе не стала, считая своим долгом дать дорогу кому-то молодому, энергичному, продвинутому и более соответствующему стремительно меняющейся реальности. 
  Когда вдруг образовалось огромное количество свободного времени, она уже заранее знала, чем его заполнить, и в полной мере отдалась своему увлечению живописью. Прошло тринадцать лет – и выставки ее работ стали магнитом для москвичей и гостей столицы. Ее картины были связаны с сюжетами книг советского писателя-фантаста Ивана Ефремова. В первую очередь, они представляли собой иллюстрации к его роману номер один – «Туманность Андромеды». На фоне невероятных сооружений стояли красивые и во всем совершенные люди, мужчины и женщины в разной одежде, с разными цветами кожи, воплощавшие собой космический уровень земной цивилизации, того общества будущего, каким видел его Иван Ефремов. Не удивительно, что в кругах художников и ценителей их творчества ее наградили шутливым прозвищем «Андромеда», которое приклеилось  ней намертво. 
  В один из дней экспозицию посетил известный режиссер Степан Максимович Громенков, с которым она ранее не встречалась. В знак особого уважения к посетителю, Андромеда вызвалась лично выступить для него в качестве экскурсовода.
  Вдвоем они переходили от картины к картине, и о каждой из них художница сообщала что-то особенное.
  — Странно видеть здесь столько посетителей, — сказал режиссер. – Несколько дней назад началась спецоперация, но люди продолжают проявлять интерес к далекой от политики живописи.
  — Отнюдь не далекой, — возразила Андромеда. – Война идет за будущее на много веков вперед. Наши ребята сражаются и готовы погибать за то, чтобы мир когда-нибудь стал таким, как у Ефремова, а все, кто им противостоит, бьются за иное будущее — в духе Оруэлла или фильма «Бегущий человек».  
 Наконец они дошли до портрета, который находился в явном диссонансе с остальной экспозицией и назывался «Девушка из Древнего мира». И была эта девушка весьма некрасивой.
  — Вы так представляете себе Таис Афинскую? – с удивлением спросил режиссер.
  Его логика была понятна. Если представленные работы заточены под сюжеты Ефремова, то кем еще может быть эта молодая женщина, как не героиней второго по известности романа писателя-фантаста?
  — Это не Таис Афинская, — сразу внесла ясность Андромеда. – Это персонаж как раз с противоположной стороны, да и время более позднее.
  Громенков понимающе кивнул. Ясно, что противоположная сторона – это Персия.
  — А какое время? – все же поинтересовался он.
  — Парфянское царство эпохи династии Аршакидов. Эта девушка жила в середине первого века до нашей эры и погибла в год неудачной римской экспедиции Красса.
  Режиссер изменился в лице. Оно у него словно побелело в тон его седым волосам, губы сжались, глаза сощурились, а их пристальный немигающий взгляд, казалось, пронизывал Андромеду насквозь.
  — Что с вами, Степан Максимович? Вам плохо? – с удивлением спросила художница.
  — Нет, мне не плохо, — медленно произнес Громенков изменившимся голосом. – Просто я старею. Ведь должен был бы понять, кто вы. То же имя, тот же цвет прически, лишь фамилия другая – по мужу. Хотя, что с меня взять… С семьдесят девятого ведь уже сорок три года прошло.
  — С семьдесят девятого? – с недоумением переспросила Андромеда.
  И тут же все поняла.
  — Вы ее знали? – тихо спросила она.
  — Я ее знал. Мне кажется, нам лучше продолжить этот разговор не здесь и не сейчас. Допустим, сегодня вечером в каком-нибудь кафе.
  — Принимается, — кивнула художница.
  — С нами будет еще моя жена.
  — Не знала, что для людей нашего возраста еще актуальна супружеская бдительность, — слегка улыбнулась Андромеда.
  — Дело в том, что моя жена тоже ее знала и тоже навсегда запомнила. Если этот разговор произойдет без нее, она мне этого не простит.  
  Вечером назначенная встреча состоялась. Вместе с Громенковым пришла его супруга, миловидная шатенка на несколько лет младше мужа, который был ровесником художницы.
  — Лучше всего вам будет называть меня просто Степаном, а мою жену Настей, — предложил режиссер.
  — Хорошо, а я тогда буду просто Андромеда. Раз уж мне теперь от этой кликухи никогда не избавиться.
  Они заняли один из столиков и сделали заказ. От пристальных взглядов Громенкова и его жены Андромеде даже стало не по себе, и она с иронией заметила:
  — Зря пытаетесь сравнивать, счет баллов заведомо не в мою пользу. Я всего лишь ее бледная тень.
  — Вы не правы, — возразила Настя – Человек может укрыться в тени, может ее отбрасывать или не отбрасывать, но он не может сам быть чьей-то тенью.
  — Странно, что я вообще ее отбрасываю, — проговорила Андромеда. – До сей поры не получается смириться с мыслью, что ты – искусственное существо в чужом теле с ложными воспоминаниями, навязанными кем-то извне. У вас-то все было по-настоящему: детство, мама, папа.
  — Кстати, насчет «извне», — вдруг сказал Степан. – Вы в курсе, кто это был?
  — Высшая по сравнению с нашей цивилизация, условно называемая «атлантами» и существующая параллельно с нами. Больше ничего о ней она не знала, а все, что знала, написала в оставленной для меня огромной рукописи. Потом эту рукопись уничтожил Андропов. Но никого из вас она по именам не назвала. Просто упомянула о каких-то абстрактных людях, которые ей помогали.
  — Она все сделала правильно, — улыбнулся Степан. – Любое упоминание имен и фамилий могло принести неприятности их обладателям. Вы же сами сказали, что рукопись попала к Андропову. А нам она оставила вот эти два письма.
  Он протянул собеседнице два листка бумаги. Прочитав, Андромеда спросила:
  — А Алена, Станко, Серго? Они живы.
  — Нет, они все погибли.
  — Скажите, а какой она была? – задала Андромеда свой главный вопрос.
  Степан пожал плечами:
  — Обыкновенной. Не бастионом из камня и стали. Романтичная, мечтательная и сентиментальная девушка. Просто все кому не лень вовлекали ее в жестокие игры на выживание, где каждый день нужно было спасать себя, а иногда – других.
  — Да, это трагическая и несправедливая судьба, — согласилась художница. – А то, что еще и душа оказалась стерта…
  — А вот ни фига! – мотнул головой Степан. – Это она была уверена, что так будет. Но человеческая душа – бессмертна. И ее душа – тоже. Никакие «атланты» ничего «стереть» не могут. Они не боги, да и сам Бог ее не сотрет. Мы с Настей – православные. Двадцать лет назад мы крестились, будучи уже в весьма зрелом возрасте, то есть, это был не хайп, не дань моде, а серьезное решение зрелых людей с давно сложившейся личностью. Будьте уверены, что сейчас ее бессмертная душа там же, где и у остальных ушедших.
  — Но как же тогда атланты, реинкарнация, успешные эксперименты Шаркевича? – спросила Андромеда – Все это никак не стыкуется с православными канонами. Христианская религия не приемлет реинкарнацию.
  Степан, казалось, был готов к этому вопросу:
  — Не надо пытаться найти какие-то объяснения или противоречия. Чем больше вы будете это делать, тем больше запутаетесь. Единственное объяснение называется – «Промысел Божий». Важно не то, какие события происходили, важен их результат. А результат таков, что мы с вами сидим и беседуем в мирном кафе, как и люди за другими столиками, а не превратились в ядерный пепел.
  — Вы меня убедили, — вздохнула Андромеда. – Промысел Божий объясняет все, хотя некоторые его результаты осознавать печально. В адресованном мне посмертном послании она написала: «В чем твое предназначение – решать тебе». Но ничего решать мне не пришлось. Из органов меня выгнали, великим дипломатом я не стала, великим художником – тоже, ведь интерес к моей экспозиции уже пошел на убыль.
  — Андромеда, вы не правы, — вступила в разговор Настя. – Сначала обозвали себя искусственным существом… Но детей-то вы рожали по-настоящему?
  — Уж точно не виртуально, — рассмеялась художница.
  — И наверняка воспитали их тоже по-настоящему.
  — Да, с этим все в порядке.
  — Вот вы сами и ответили на свой вопрос о предназначении.
  С момента той встречи прошло уже полгода. 
  Сейчас, когда Андромеда вдруг отчего-то поняла, что жизнь Ильи повисла на волоске, она вспомнила этот разговор во всех подробностях. В особенности – ту его часть, где речь шла о том, что душа девушки из Древнего мира так же бессмертна, как и у всех остальных людей. 
  Женщина встала и прошла в спальню. Над ее кроватью висело три портрета: Андропова, Громыко и той самой жительницы позапрошлого тысячелетия. Этот рисунок был оставлен самой умершей как приложение к ее посмертной рукописи. Андромеда поместила его в рамку и повесила здесь, а то, что видели посетители выставки, было лишь копией.
  Только сейчас художница обратила внимание на то, что за окном стало уже темно. Пришел вечер, а на подходе была ночь. «Время, когда силы зла властвуют безраздельно», — вспомнила она цитату из романа Конан-Дойля, и все ее тело пробрал мороз. Но тут же она сумела собраться и, глядя на девушку на портрете, негромко заговорила:
  — Думается, в том, что касается нас с тобой, настал момент истины. Тебя давно нет на этом свете, но где-то обретается твоя бессмертная душа. Знать бы где, впрочем, скоро узнаю по себе, годы-то отстукивают. Но я ушла куда-то не туда. Илья в беде, сейчас я могу сказать это точно. Когда он ушел на эту войну, я просила тебя его хранить. Сейчас я прошу тебя его спасти.
  Андромеда замолчала, пристально глядя в лицо девушки на портрете, словно рассчитывала увидеть какой-то знак, что ее услышали. Но все оставалось по-прежнему, никакие неожиданные звуки не врывались в установившуюся в квартире тишину, портрет так же неподвижно висел на стене, а девушка из Древнего мира по-прежнему неподвижно смотрела куда-то вперед своими огромными и просто бездонными глазами.
  Андромеда заговорила снова:
  — Сорок три года назад, после того, как Никита вытащил меня из воды, я пришла в себя и сразу его узнала. Не только по твоему описанию, но и сердце подсказало. Было ли все дальнейшее предательством по отношению к тебе? Ведь я забрала не свое счастье, а чужое, не доставшееся тебе. По справедливости, это ты, а не я, должна была бы стать женой Никиты и матерью Ильи. У Никиты, как и у всех остальных, смена реальности вырезала кусок памяти, и он так никогда и не узнал, что девушки его мечты давно уже нет в живых, а ему достался всего лишь утешительный приз в моем лице. Когда через два дня, девятого мая, мы с ним шли на салют в сторону севастопольской набережной, во взглядах всех встречных читалось: «Какая красивая пара!». Все по Градскому: нас тогда без усмешки встречали все цветы на дорогах земли… Но так на всю жизнь и осталась между нами недосказанность. С моей стороны. Конечно, я была обязана сказать ему всю правду, а не поплыть по течению. Дать ему право выбора дальнейших действий. Но я ничего ему не рассказала, успокоив свою совесть железной отмазкой: «Он же все равно не поверит». Так он и остался на всю жизнь в блаженном неведении. Но ты существуешь, хоть и в ином мире, том, где все умершие. Способна ли одна женщина простить другой такое? Вопрос болтается в воздухе.
  Опять нависла тишина, а жительница Древнего мира смотрела с портрета таким же неподвижным и безразличным взглядом.
  Андромеда снова вернулась мыслями к Илье, и вновь нахлынувшая на нее волна ужаса оказалась сильнее всех предыдущих. Не в силах совладать с собой, она упала перед портретом на колени и зарыдала:
  — Спаси его! Я тебя умоляю! Пожалуйста, спаси!
  Снова тишина, которую прервал лишь рев пронесшегося по проспекту мотоцикла.
  «А чего ради я перед ней так унижаюсь? Что это изменит?»
  Поднявшись с колен, она уже более спокойно продолжила:
  — Разве так важно, простила ты меня или нет? Я всего лишь прошу тебя спасти Илью. Он – сын человека, которого ты любила. И если ты спокойно допустишь его гибель, значит, я за свою жизнь чего-то недосмотрела и недопоняла.
  Ничего сказать дальше она не успела. Нахлынувшее страшное видение встало у нее перед глазами, загородив собой весь остальной мир. В каком-то мрачном подвале Илья лежал на столе, прикрученный к нему ремнями, а какой-то человек в белом халате и маске грубо, по-мясницки, кромсал скальпелем его обнаженный окровавленный живот. И слышны были приглушенные стоны Ильи. Приглушенные от того, что его рот был чем-то заткнут.
  Увиденного оказалось достаточно, чтобы несчастная женщина рухнула на пол, погрузившись в спасительное беспамятство.

  Колонна ВСУ, выдвигавшаяся с запада к Карасинскому плацдарму, была усилена еще и тремя танками. Но ее главную боевую мощь составляли все же самоходные гаубицы «Тиреофор», способные точно поражать цель уже на расстоянии в двадцать километров.
  Командиром батареи этих САУ был кадровый офицер вооруженных сил Литвы Альгирдас Войтела, недавно прошедший у американских инструкторов курс дополнительного переобучения. Имя ему отец, историк Густав, дал в честь Ольгерда, правителя Великого княжества Литовского, который не раз ходил с войском на Москву. Хоть и не смог он ее взять, но нанес Московской земле глубокие кровавые раны. Сын Ольгерда Ягайло, союзник Мамая и победитель крестоносцев при Грюнвальде, обвенчавшись с польской Ядвигой, дал начало Унии: поглощению и окатоличиванию Литвы Польшей. Литовская знать от этого ничего не потеряла: по землям и богатству Сапеги и Радзивиллы могли соперничать с польскими Вишневецкими. Крепостными крестьянами литовских магнатов были православные белорусы.
  После 1991-го года на этом основании те, кто желал предельно отдалить Белоруссию от России, стали активно внедрять в ней «литвинство». Дескать, белорусы – это потомки «литвинов», поэтому не имеют общих корней с русскими. Историк Густав Войтела ездил  читать лекции на эту тему в белорусских вузах, получая за это оплату грантами из США (от «Фонда Сороса») и стран ЕС.  
  Можно догадаться, какими настроениями проникся Альгирдас с детства. Историю в литовских школах преподавали очень избирательно. Вводу советских войск в Литву в 1940-ом году в учебниках было посвящено много страниц. А вот факт, что в 1941-ом после ухода Красной Армии вермахт даже не успел начать охоту на евреев (их всех по примеру Львова вырезало литовское население), был запрещен к упоминанию в прибалтийской республике. «Российская пропаганда» — и все. Обвинят в чем-то подобном – и получай тюремный срок. То же самое происходило в Латвии и Эстонии.
  Окружение и разгром украинских сил под Иловайском и Дебальцево Альгирдас воспринял очень болезненно, хотя находился за много сотен километров от Донбасса. Сразу после начала российской спецоперации, зная, что кадровые военные стран НАТО начали перебрасываться на Украину, он добился, чтобы отправили и его. Ведь он считал своим долгом лично принять участие в реванше. Реванш – это запланированное окружение изюмско-балаклейской группировки РФ и ее последующая ликвидация. Перед отъездом Альгирдаса на фронт, Густав сказал ему:
  — Когда Россия потерпит поражение и развалится, придет время ее делить, как и Белоруссию. Думаю, немцы заберут свой Кенигсберг, поляки – Львов, Смоленск, Брест и Гродно, но на остальную часть Белоруссии исторически имеем право претендовать мы, ведь эти земли заселены потомками наших крепостных.
  Сейчас Альгирдас вышел на связь с Оклахомой, сообщив о местонахождении колонны. Самым главным моментом сейчас было расстояние даже не до Карасино, а до Запесочной. Сейчас оно составило двадцать километров. 
  Получив это сообщение, Стас вывел на экран ноутбука координаты русских целей, полученные с разведывательных дронов и подтвержденные сведениями американской спутниковой разведки. Оставалось сделать последний шаг – продиктовать эти данные Альгирдасу. После этого за десять минут залпового огня САУ «Тиреофор» сотрут с лица земли все цели в расположении русских, заставив остатки 2-й штурмовой роты «Себежа» отползти на север, напрочь забыв о попытках помешать наведению переправы с Карасинского плацдарма. 
  Оклахома еще подумал, что со стороны русских пока не слышно выстрелов, хотя их группа численностью до взвода выдвинулась к украинским позициям. Это означало, что отвлекающий огонь противника еще впереди, и вскоре после того, как он начнется, из воды выскочит Айвенго с миной «УПМ» — прямо в руки группы захвата. Но это уже вторая задача, а сейчас его сообщения о координатах целей в Запесочной ждет Альгирдас.
  Прежде чем Оклахома начал диктовать, он в какой-то момент отвлекся на свое состояние – внезапно нахлынувшее ощущение безмерной усталости. Настолько сильной, что ему захотелось прямо на месте лечь, вытянуться и начать с наслаждением проваливаться в сон.
  — Не понял, — вслух произнес Стас.
  Предпосылок для такого состояния у него не должно было быть, как не должно было быть и ломки. Дозу своего порошка он вдохнул совсем недавно, испытав подъем и легкость мысли, которые должны были бы оставаться и сейчас. Но все почему-то было наоборот.
  Тут Оклахома вспомнил, что Альгирдас сейчас ждет его команды, а время сейчас на вес золота. Он принялся диктовать координаты целей, но из-за того, что к его состоянию добавилась еще и оглушенность, он не слышал своего голоса. 
  «Да что это со мной, черт возьми?!»
  Словно в каком-то полусне Стас продиктовал цифры, по-прежнему не слыша своего голоса, и только после этого испытал облегчение. Сейчас «Тиреофоры» вступят в игру, снаряды понесутся в сторону Запесочной, сея в расположении русских разрушение и смерть, а он ляжет, вытянется и на какое-то время обо всем забудет.
  «А не ошибся ли я разок-другой, когда в полуотрубоне сообщал ему координаты? — вдруг мелькнула отстраненная мысль. – И часть снарядов улетит «в молоко»? Тогда плохо, себестоимость каждого снаряда исчисляется не в гривнах, а в долларах».   
  Додумать до конца он не успел.
  Последним, что в своей жизни увидел Стас Поштарь с позывным «Оклахома», стала закрывшая все перед глазами оранжевая завеса, а вот грохот до сознания дойти уже не мог, потому что фрагменты его тела уже разлетались, уносимые взрывной волной.
  Бенито, который в это время подходил к наполненному минами кузову грузовика, тоже успел увидеть лишь обжигающее глаза и тело оранжевое море, которое захлестнуло его, унося куда-то в черную пустоту.
  Группа захвата, залегшая недалеко от берега в ожидании появления российских боевых пловцов, увидела совсем иное. Два взрыва разметали буксирные катера на осколки, часть которых упала в воду в том же месте, где намечалось наведение переправы. Неподалеку взметнулось еще два фонтана огня и дыма – там, где только что находились установки «С-300» и «Бук».
  Остолбеневший Сварщик, наблюдавший за происходящим в расположении противника, с трудом смог выговорить:
  — Ё-моё… Это что ж такое?! Фашне от своих прилетело!
  По рации он быстро доложил Карбиду обстановку. Последний, мгновенно оценив, насколько в моменте поменялась ситуация, отдал приказ о штурме украинских позиций силами всего личного состава роты. Заработали российские минометы. Поливая автоматным огнем все, что представляло собой явные или вероятные цели, бойцы «Себежа» начали короткими перебежками приближаться к позициям противника, ошеломленного и деморализованного ударом собственной артиллерии.
  Все же Маннергейм попытался организовать оборону. Но ему было ясно, что удержать Карасинский плацдарм не удастся. 
  «Оклахома вызвал огонь на себя, — успел подумать Маннергейм. – Получается, что отмороженный наркот работал на русских, а мы и раскусить его не смогли. Хотя – кто бы смог? И это тогда, когда победа была уже возле кончиков пальцев, только дотянись. А теперь и отходить-то некуда, нас прижимают к реке. Придется грызться до последнего».
  А вот Домино рассудил иначе. Вникать в причины разгрома 1-ой штурмовой роты батальона «Ворон» и грызться до последнего он не собирался, у него мгновенно созрел иной план действий. Стрелковый бой ночью – история особая. Когда ни у одной из сторон нет приборов ночного видения, определять цель приходится по вспышкам выстрелов со стороны противника, которого разглядеть не можешь. Но для Домино, спокойно решившего отчалить из столь неприятного места, каковым стал Карасинский плацдарм, это была идеальная ситуация. 
  Определив направление, он, пригнувшись, пробежал зигзагами метров сто, когда вдруг почувствовал, что ему в спину уперся ствол  автомата, и услышал знакомый голос:
  — Далеко собрался?
  Домино начал осторожно оборачиваться.
  — Бегом на позицию, педрила гнойный! – бешено выкрикнул Гесс. – Убью, с-сука!
  Изобразив полную покорность, Домино сделал несколько шагов в ту сторону, откуда он только что пытался скрыться, и вдруг, резко обернувшись, наискось прошил Гесса автоматной очередью.
  — Педрила гнойный – это ты, — пробормотал он, мельком взглянув, как на земле пару раз дернулся в агонии Гесс. – А я всего лишь не против пожить на свете подольше.
  Но драгоценное время он потерял. Теперь вспышки выстрелов можно было видеть со всех сторон: русские брали Карасино в охват. Все же Домино определил направление, где вероятность выскочить была все же больше, и бросился в ту сторону. Но пробежать он успел метров двести: случайная пуля, попавшая в сонную артерию, оборвала его жизнь мгновенно.
  Когда в Карасино начали рваться первые снаряды, Илья Здрогов еще не успел зайти в воду. К своим он присоединился тогда, когда стрелковый бой был уже в самом разгаре. Приняв у Карбида командование ротой, он заслушал сообщение разведки о приближении колонны противника, сейчас находившейся уже в пятнадцати километров от Карасино. Но факт уничтожения украинских установок «С-300» и «Бук» сейчас обеспечивал россиянам простор для работы с воздуха. Связавшись с командованием бригады, в которую входил батальон «Себеж», Илья потребовал поддержки с воздуха.
  Все, что наши могли предоставить в сегодняшней сложной обстановке – это два вертолета «Ми-28». Но и они представляли для находящегося на марше противника реальную угрозу. Вертолеты пересекли пространство над Чилкой и Карасино, за какие-то минуты домчались до колонны и нанесли серию ракетных ударов, поразив один танк и два грузовика с понтонами и уничтожив три самоходные гаубицы «Тиреофор» из четырех, а также штабную машину. Отстрелявшись, они повернули на восток. Движение колонны было приостановлено.
  К рассвету стрелковый бой в Карасино, по сути, превратившийся в зачистку, завершился. Около десятка оставшихся в живых бойцов ВСУ предпочли сдаться, еще где-то столько же сумели уйти. К этому же времени вернулась российская ДРГ, сумевшая захватить одного пленного из числа приближавшихся к Карасино основных сил противника. Он сообщил о потерях колонны в результате авиаудара и гибели несколько офицеров, включая ее командира. С его слов, командование колонной принял офицер литовской армии Альгирдас  Войтела. Для попытки атаковать российские позиции изрядно потрепанная группа ВСУ должна была еще оправиться от ночного удара. 
  — Вот так, маски окончательно сброшены: офицеры армий НАТО в открытую командуют частями ВСУ, — прокомментировал Илья услышанное. 
  Связавшись с командующим бригадой, он доложил об итогах ночного боя. Потери его роты оказались минимальны: двое погибших и семеро раненых, среди которых тяжелых не было. 
  После завершения связи он коротко сообщил Карбиду и Сварщику приказ командования: их роте предписывалось оставить Карасинский плацдарм и идти на соединение с основными силами. Необходимости в контроле над этой территорией больше не было: вопрос возможности переправы противника на левый берег на ближайшее время отпал, а значит – отпала и угроза окружения российских частей, отходящих из Харьковской области. Конечно, события на этом участке фронта стали успехом ВСУ и серьезной неудачей российских сил. Но все-таки заканчивалось украинское контрнаступление совсем не тем результатом, на который рассчитывало натовское командование.
  — Я этому Войтеле записку оставлю, — вдруг сказал Илья, набросал на листке бумаги несколько фраз и зачитал их Карбиду и Сварщику.
  «Альгирдас!
  Благодарю за огневую поддержку. Жалею, что не довелось познакомиться, но еще не вечер, поэтому не прощаюсь, а говорю: до встречи.
                                                                                                                                                                                     Айвенго».
  Военкор и оператор стояли возле своей машины, ожидая, пока туда загрузят нескольких раненых. Наблюдавший за Ильей Игнат сказал оператору:
  — Сделай-ка с ним кадр.
  И вполголоса добавил:
  «Тот, кто стоит на вершине горы, не упал туда с неба».
  — Что ты там бормочешь, неугомонная душа? – спросил оператор.
  — Да это я так… Конфуция цитирую…

  Андромеда открыла глаза и с трудом поднялась с пола. Взгляд ее упал на огромные настенные часы, которые показывали двадцать два часа вечера. Но она точно помнила, что до того, как потеряла сознание, было уже точно двадцать три, а то и больше.
  «Получается, я почти сутки пролежала в обмороке? Невероятно!»
  Но долго размышлять на эту тему ей не пришлось. Требовательно запиликал смартфон, и когда она протянула руку к столу, чтобы его взять, сразу увидела на экране надпись «ИЛЬЯ». Но вместо бурной радости сердце ее сжал страх. Сейчас она ответит на звонок, а там чей-то незнакомый голос сообщит ей, что…
  Нажав на клавишу ответа, женщина застыла, не в силах произнести ни слова.
  — Ма, ты чего молчишь?! – заполнил пространство веселый голос Ильи. – У тебя все хорошо? У тебя, у отца?
  Обруч, сжимающий сердце, с треском разлетелся, и Андромеда почти крикнула в телефон:
  — Илюша, с нами все хорошо! А ты?! С тобой как?!
  — Как слышишь, жив и здоров.
  — Скажи мне правду, — потребовала Андромеда. – Тебе ведь этой ночью угрожала какая-то опасность? Это так?
  Илья замешкался. Как, ну как она могла почувствовать?! А опасность была не из штатных: освобожденные из заточения в подвале российский боец и бывшая связистка ЛНР успели рассказать ему об их разговоре с Оклахомой и о том, какие планы были у командира «Ворона» на его счет. Понятно, что все это ей говорить ни в коем случае нельзя, но и убедить ее, что все было в ажуре, тоже не получится. Поэтому придется просто сказать часть правды.
  — Тут, понимаешь, хотели нацики по нам из гаубиц пройтись. Но явно обдолбанные они были под завязку, потому что врезали по своим и разнесли в клочья свою лучшую роту. Ребята даже языками чешут, что какая-то высшая сила за нас вписалась. А сейчас мы временно вне игры, с достоинством и не спеша отходим. Так что, не беспокойся за меня, от таких вояк мне для себя большой беды ждать не придется. 
  Проговорил он все это нарочито бодро.
  — Илья, Ира!
  — Я уже звонил, она вне доступа. Ты сама до нее, пожалуйста, дозвонись и до отца тоже. На почту я им уже написал. Все, ма, я с разговором завязываю, короче, себя берегите.
  И отключился.
  Все время разговора Андромеда беззвучно плакала. Но это был такой вот всплеск радости, свойственный только женщинам. Положив смартфон на стол, она подошла к портрету жительницы Древнего мира, бережно провела рукой по ее лицу и сквозь слезы улыбнулась:
  — А ты и после смерти осталась такой же, какой была при жизни: неподражаемой и непревзойденной. Спасибо тебе за все: за то, что было, и за то, что будет. Ведь теперь я знаю, что ты его не оставишь. А я-то, глупая, переживала: простила ты меня или нет? Получается, пришел час сказать тебе: «С возвращением!» Или я немного тороплю события? На эту тему пока остается большой жирный знак вопроса.
    Распахнув окно, Андромеда с наслаждением вдохнула как можно больше московского уличного воздуха, сотканного из множества разнообразных запахов. Вслушиваясь в звуки проезжающего транспорта, она вновь ушла в свои мысли, не сразу заметив, что внезапно поднялся ветер, который несколько раз сердито качнул провода и кроны деревьев. А она все стояла у окна, закрыв глаза и с наслаждением подставляя лицо этому ветру, насвистывающему свои мелодии засыпающему городу.

                                                                                        Ноябрь 2022 г. 

Еще почитать:

Анкеруд — Глава 3: Белоснежная леди.

Глава 2.

Кладбище забытых талантов — Талант №2. Умение доверять черным котам

Тайны великой академии. II том. Молчание подданных — Глава 18. Долгожданный союз