. Роман из двух книг “Гранд-пасьянс в кабинете Андропова полностью опубликован здесь – https://www.litprichal.ru/users/gp436/ либо https://www.next-portal.ru/users/grand-passianse/

Пророчества последнего жителя затонувшей 12 тысяч лет назад Атлантиды и слепой провидицы Златы из Югославии свелись к одному: в 1979-ом году человечество ждет Третья мировая война и полное уничтожение. Это не останавливает группу американских «ястребов» во главе с Бжезинским, намеренных сорвать «разрядку» и вернуться к «холодной войне»: они готовят безумную выходку у берегов Крыма, не осознавая, что спровоцируют ядерный кризис.

Советская разведчица Валентина Заладьева (девушка из Древнего мира, погибшая в борьбе против Рима, но получившая «дубль-два» в теле жительницы XX века) решается на отчаянную попытку ценой собственной жизни сорвать гибельную для всего мира американскую провокацию, хотя понимает, что шансы на успех близки к нулю.

  

Кн.2. Глава 33. Перевернутый мир

  Вбежав в квартиру, Валя первым делом бросилась на кухню. Она почему-то боялась, что на кухонном столе ничего не обнаружит. Как возникла это рукопись ниоткуда, так и исчезнет обратно в никуда. 
  Но она лежала на прежнем месте.
  Сбросив пальто и сапоги, Валя присела за кухонный стол, схватила рукопись и принялась жадно вчитываться в строчки, написанные ее собственным почерком.
  «Начну с главного. Я – это не ты, а ты – это не я».
  — Это мы уже выяснили, — прокомментировала девушка и принялась читать дальше.
  «Меня зовут Реште, дочь Амбеаршана из рода Файзака. Прежде чем перейти к пророчеству последнего атланта, скажу, что я появилась на свет в городе Гафуте Парфянского царства в ночь на Праздник винограда, отмечаемый древними персами и парфянами на шестнадцатый день месяца шахривар, в 211-ом году Змеи, что в вашем европейском летоисчислении соответствует ночи с 6-го на 7-е сентября 74-го года до рождества Христова».
  — Вообще-то, я выпускница иранского отделения востфака, так что могла бы не разжевывать, — фыркнула Валя. – Но надо же, какое совпадение! Только вот с годом малюсенькая промашка, на какие-то две тысячи лет. Да кто же ты такая, любительница розыгрышей, покопавшаяся в моих паспортных данных? Уж не Елистратов ли за этим всем стоит?
  Она продолжила чтение.
  «Согласно поверью древних персов и парфян, рожденных в такую ночь, случающуюся лишь раз в двенадцать лет, может ждать особая судьба, которая заставит их менять кожу, подобно змее, а кровь их напитает силой земли, как сок винограда».
  — Опять талдычишь то, что я и так знаю, — снова рассердилась Валя. – Впрочем, спасибо за дельное замечание. Я-то, когда на «день донора» бегала, думала, что просто кровь сдаю, а оказывается, силу земли тупо разбазаривала.
  После этой реплики она вновь углубилась в чтение. Когда Валя дошла до момента, где заблудившуюся в Лабиринте незнакомку едва не употребил в пищу эузухий, она снова не удержалась от комментария:
  — Да тебе, подруга, сказки бы надо писать. Наподобие чего-нибудь про Золушку и Дракона. Только ты с адресатом-то точно не попутала? Я-то не редактор издательстве и не литературный критик. 
  Постепенно и незаметно девушка увлеклась ходом описываемых событий. Как и следовало ожидать, ее симпатии оказались полностью на стороне героини, от лица которой велось повествование. Это не удивительно: любой советский человек со школьной скамьи усвоил четкое определение Древнего Рима как одного из самых жестоких рабовладельческих социумов. Но вот только и к главному персонажу тоже были вопросы. Валю покоробила игривая легкость, с которой жительница Парфянского царства готова была обращаться к помощи ядов. Но все же она решила эти шалости незнакомке простить, найдя на то два обоснования. Во-первых, «время было такое». Во-вторых, парфянка вроде бы далее хулиганить с ядами не собиралась.
  «Один раз – еще не Гондурас», — вынесла Валя свой вердикт, великодушно согласившись считать «одним разом» шантаж Луция Анния и попытку убийства Цезаря.
  Так она и добралась до места, где преданную своими и схваченную парфянскую лазутчицу римляне бросили на съедение питону на арене цирка. Стоп!
  — Я же видела это во сне! – почти крикнула Валя.
  Ее пробрал озноб. В какой-то момент она даже подумала: не спит ли она и сейчас? Все события сегодняшнего дня уж как-то противоречили естественным представлениям о мироустройстве. Впрочем, Валя пришла в себя довольно быстро. Получалось, правильно она предположила, что эта рукопись – ключ к разгадке всего остального. Следовательно, надо читать вдумчиво, не отвлекаясь на эмоции. 
  А дальше все описываемые события повторяли фрагменты ее кошмарного сна. Девушка из античного прошлого уцелела на арене цирка, не удалось врагам и закопать ее заживо. Зато ее ответный удар оказался для римлян сокрушительным. Сгорел и утонул самый мощный корабль римского флота с боевыми собаками и войсковой казной. А сама виновница такого исхода погибла от вражеских стрел.
  И все эти события были из того самого сна!
  Потрясенная Валя отложила рукопись в сторону. Сейчас она нуждалась в немедленной передышке, чтобы хоть чуть-чуть собраться с мыслями. А тут еще телефонный звонок резанул по ушам. Девушка схватила трубку:
  — Алло!
  Звонила Катя. Но сейчас Валя находилась в состоянии, похожем на то, что было в метро в первые минуты после инцидента, поэтому не была способна воспринимать все то, что говорила ей подруга. Поэтому пришлось ее прервать:
  — Катюша, прости, я сейчас не сумею говорить. Что? Нет, ничего не случилось, со мной все в порядке. Но… Я тебе потом перезвоню, хорошо?
  И положила трубку, вернувшись к размышлениям. Выходило следующее: загадочная особа, умеющая проникать сквозь стены и в совершенстве подделывать чужой почерк, умела еще и считывать чужие сны! А еще – пока человек досматривает последний из них, это сверхъестественное существо может с космической скоростью переносить все на бумагу. 
  Валя вернулась к рукописи. На гибели жительницы Древнего мира повествование от ее лица пока что прекращалось. Зато описывалась международная обстановка, сложившаяся к началу нынешнего 1979-го года.  Я к о б ы  сложившаяся. Потому что в реальной действительности ничего подобного не происходило, процесс «разрядки» непрерывно шел себе и шел, никаких намеков на возможность повторения Карибского кризиса не присутствовало.
  — Фигня полная, — оценила Валя прочитанное. – Нет, конечно, Бжезинский нас не любит, но кто он такой, чтобы самолично вершить политику Америки? Никакой он не «серый кардинал», и вообще он никто, и звать его никак. А шах Пехлеви, которого только что скинули, хоть и прохвост изрядный, но никогда бы не пошел на такое обострения с нами со строительством баз.
  Оставшуюся часть рукописи девушка прочитала в полном молчании.
  Заканчивалось жизнеописание древней парфянки, попавшей в двадцатый век и чужое тело, обращением к ней, Вале:
  «Как только меня не станет, ты появишься в этом мире вместо меня. Я не знаю, какой ты будешь. А в чем твое предназначение – решать тебе».
  Это была последняя запись, но не последний лист. Оставался еще один. Валя уставилась на него.
  Там не было текста, только карандашный рисунок. Изображена была девушка с ярко выраженными восточными чертами лица и довольно некрасивая. Это была та самая, из сна.
  Валя оставалась сидеть неподвижно. В острой до невыносимости тишине было отчетливо слышно, как в ванной упали из крана в раковину две или три капли. Но девушка не шелохнулась. 
  Сейчас она испытывала самое сильное потрясение в жизни. Впрочем, жизни-то этой было у нее не больше суток. А все, что до того – придуманные, навязанные извне ложные воспоминания. Получается, что никаких событий, о которых она якобы помнит – не было. Потому что не было ее самой, она начала существовать лишь сегодня, оказавшись в физической оболочке, которая раньше принадлежала не ей, и будучи, по сути, искусственным продуктом манипуляции атлантов.
  Человек без прошлого. Человек ниоткуда.
  И с Катей они никогда не были подругами, они даже не могли быть знакомы по причине отсутствия в этом мире самой Вали. Это в память каждой из них засадили псевдовоспоминания об их дружбе – и все.
  То, что ее отец, по паспорту Олег Белихин, был на самом деле Васей Мельниковым и всю жизнь прожил по чужим документам, на девушку особого впечатления уже не произвело. Ведь это уже не имеет для нее значения, потому что у нее не могло быть родителей по определению. А этот человек был отцом не ее, а первой владелицы тела, в котором сейчас уже сутки существует нынешняя «искусственная» Валя. 
  «Надо как-то собраться, взять себя в руки и попытаться принять все это как факт», — пришло в голову правильное решение. Но лишь через минут пять у нее это как-то получилось. А затем бушевавшая в душе буря уступила место вполне логичным рассуждениям.
  «Итак… Получается, что это тело, в котором я сейчас нахожусь, является чем-то вроде квартиры в «доходном доме», построенном в Петербурге больше ста лет назад. Первым ее съемщиком был отпрыск обнищавшего дворянского рода, который ради выживания пошел служить в какую-то канцелярию, а закончил жизнь, как это тогда было модно, пулей в висок из-за несчастной любви. Его сменил другой постоялец, приезжий богач, этакий новоявленный Лопахин, которому надоел аромат вишневых садов провинции и захотелось вдохнуть запаха петербургских кафешантанов. Но пришел семнадцатый год, в квартиру нагрянули революционные матросы товарища Дыбенко и увезли богача в неизвестном направлении, а в квартиру вселился человек во френче и с маузером. Прошло еще двадцать лет, и уже сотрудники НКВД увезли человека во френче, а квартира приняла нового жильца. Которому не суждено было пережить блокаду. Так и продолжался этот круговорот. А квартире было все равно. Она равнодушно смотрела на меняющихся жильцов, но все же они оставляли ей какие-то метки: кто-то – нацарапанную на внутренней стенке шкафа надпись, кто-то – несмываемые следы гуталина. 
  Так и с этой физической оболочкой. Первая ее владелица, изначальная и законная, оказалась эгоцентристкой с возведенным в абсолют собственным «я», потому и соскочила на плохую колею. Вторая, иранка из Древнего мира, оставившая мне эту рукопись – ее антипод. Но довелось ей походить в этом теле всего два месяца. И вот я, третья по счету. Девчушка-простушка. Ничего во мне нет ни от первой, ни от второй, а со знанием правды теперь придется жить.
  И где жить! В мире, который, оказывается, тоже не настоящий. Получается, материалистическая диалектическая философия в нем не работает, раз люди формируют этот мир как раз своими представлениями о нем».
  — Это даже не агностицизм Юма и Канта, — возмущенно проговорила Валя. – Это… солипсизм какой-то! И все потому, что эти атланты где-то по соседству себе гнездышко свили!
  Затем мысли ее соскочили на более приземленную тему. Повезло, что гостья из прошлого за эти два месяца не успела или не захотела удариться в личные приключения.
  — Весело было бы, если бы она залетела, — вслух размышляла Валя. – Отдуваться-то пришлось бы мне! Вот уж точно никакого нет желания ни бежать на аборт, ни пополнять ряды матерей-одиночек.
  Еще два часа девушка размышляла. Следующий день обещал быть не менее тяжелым, чем сегодняшний, первый день ее жизни, в смысле – существования как личности. И к завтрашнему дню ей надо как следует подготовиться.

  В десять утра она вошла в кабинет Елистратова. После обмена сдержанными приветствиями Валя по приглашению начальника ОСБ села напротив него и из сумки выложила перед собой на стол пачку исписанных листов.
  — Это что, конспекты работ Гегеля? – поинтересовался Елистратов.
  — Нет, не то. Гегель все же был объективистом, к солипсизму не склонным. Тут, скорее, Бабель. Рецепты местечковой еврейской кухни. Остро, жгуче, с перчиком и чесночком.
  — Вы теперь еврейку решили из себя изображать? Очень убедительно получается, при вашей-то внешности Глаши-Дуняши с берегов Оки.
  — А вы почитайте. Там вам будет такая Глаша-Дуняша, что дальше некуда.
  Чуть помедлив, Валя добавила:
  — Обязана сделать заявление. Хотя здесь почерк неотличимо похож на мой, я этого не писала. Нашла вчера утром в квартире на кухонном столе. Это на случай, если у вас после прочтения возникнет желание меня в психушку определить.
  — Вопрос о том, куда вас определить, пока остается открытым. Давайте ваши опусы.
  Сняв трубку, Елистратов даже не набирал номер, а тут же распорядился:
  — Товарищ капитан, зайдите ко мне.
  И почти сразу в кабинете появился сотрудник в штатском, но с военной выправкой.
  — Проводите Валентину Олеговну в «комнату отдыха», где ей пока придется побыть до особого распоряжения.
  — У вас и такая имеется? – удивилась Валя. – А настольный теннис там есть?
  — Если достигнем взаимопонимания, мы вам туда и бар с дискотекой поставим. Все, временно с вами расстаюсь. Пока что посидите, отдохните, поразмыслите, если вдруг дома не успели.
  На этом их недолгий разговор закончился, и Валя пошла вслед за капитаном по длинному коридору. Возле одной из дверей он остановился, открыл ее ключом и коротко сказал:
  — Проходите.
  Едва девушка зашла, дверь за ней сразу захлопнулась. Было слышно, как капитан снаружи закрыл ее на ключ. 
  Осмотр помещения не дал Вале повода для оптимизма. Обставлено оно было предельно просто: стол, два стула почему-то шкаф, хоть и не очень габаритный. На комнату отдыха это место точно не походило. Для освещения использовалась лампочка на стене под потолком, а окно вообще было забрано изнутри решеткой.
  Ох, как сильно эта комната смахивала на камеру для задержанных! Имелась здесь и небольшая боковая дверка, за которой находился крошечный санузел.
  Валя присела на стул и задумалась. Понятно, что находиться в этой «комнате отдыха» она будет все то время, пока Елистратов знакомится с содержанием рукописи, возможно, показывает ее еще кому-то, а затем принимает решение. Их может быть только два: либо их общение продолжится, либо за ней придет конвой, чтобы в автозаке увезти ее в следственный изолятор в Лефортово.
  Чтобы скоротать время, девушка достала из сумки взятую из дома книгу «Общественный договор» и углубилась в чтение, наслаждаясь плавным течением мысли одного из великих французских мыслителей. За чтением незаметно пролетело четыре часа.
  Оторвавшись от книги и взглянув на наручные часы, Валя занервничала. Нет ничего хуже, чем неопределенность. Или о ней вообще забыли? Интересно, а в коридоре за дверью никого не поставили ее охранять?
  Подойдя к двери, арестантка стукнула по ней кулачком и громко сказала:
  — Эй, шерлоки холмсы, а если я есть захочу? Меня голодом морить будут?
  Тишина. Вслушавшись в нее, Валя почувствовала, что за дверью никто не стоит. Но тревога продолжала нарастать. Чтобы как-то отвлечься от этого неприятного ощущения, она обследовала шкаф. Все ящики были пусты, кроме самого нижнего. В него были свалены какие-то старые розетки, а под ними…
  Шнур удлинителя!
  Мысли Вали заработали в новом направлении. Она подбежала к окну и принялась всматриваться в то, что могла увидеть с высоты третьего этажа. Окно выходило во внутренний двор, совершенно безлюдный. Во дворе стояло около десятка легковых автомобилей разных марок и цветов, включая черный, а еще два грузовика с кузовами, обтянутыми брезентом, обнаружились как раз напротив ее окна. 
  Длины шнура вполне хватило бы, чтобы спуститься по нему из окна. Там можно было бы забраться в кузов одного из крытых грузовиков и дождаться, когда он выедет с территории Управления. Если, конечно, ее бегство не будет обнаружено раньше. А вот что делать дальше? Непонятно. Жаль, что все эти фантазии теряют смысл из-за решетки на окне. Впрочем…
  Валя залезла в сумку и извлекла из нее пилку для ногтей. Проведя ею несколько раз по пруту решетки, она взглянула на результат и разочарованно хмыкнула: на пруте осталась лишь едва заметная царапина. Тогда она слегка изменила угол наклона и повторила свои манипуляции. После них на решетке осталась хоть и крохотная, но все же бороздка.
  Это воодушевило Валю. Мельком она подумала, сколько же таких пилок нужно перевести, чтобы перепилить хоть один прут, но тут же решила, что это занятие все же лучше, чем праздное сидение на иголках в ожидании своей участи. Напевая «Вихри враждебные веют над нами!», она принялась старательно водить пилкой по решетке.
  За этим занятием ее и застал капитан, который умудрился открыть дверь и зайти совершенно бесшумно. Несколько мгновений он наблюдал за ее потугами, а затем вежливым голосом поинтересовался:
  — Простите, я вам не помешал?
  От неожиданности Валя ойкнула и уронила пилку на пол.
  — Развлекаетесь, Валентина Олеговна?
  — Укрепляю нервную систему по методам йогов, — смущенно ответила Валя. – Да вы присаживайтесь и чувствуйте себя как дома.
  — Я бы и рад, только ждут нас, видите ли. Точнее – вас. Так что собирайтесь, и отправимся к месту назначения.
  Сначала Валя шла вслед за капитаном по коридору, показавшемуся ей бесконечно длинным. Затем они остановились у лифта, который поднял их на самый верх. Снова длинный коридор, затем выход на мрачную лестницу, освещаемую лишь тусклыми лампочками на каждом этаже. Получалось, что только что девушка и ее сопровождающий поднялись на лифте вверх, а затем им снова пришлось идти вниз. И тут Валя запаниковала:
  «Не нравится мне все это, ох как не нравится! Почему мы ходим кругами? И товарищ капитан уже больше не улыбается, хоть улыбка это флаг корабля. А если меня прямо сейчас, на этой лестнице, спишут в расход?»
  От такого предположения ей едва не подурнело. Может, эта лестница и служит иногда для таких вот целей? Если бы капитан шел сзади, он бы мог пустить ей пулю в затылок из пистолета с глушителем. А раз он идет впереди, то может резко обернуться и выстрелить в лицо.  
  Капитан продолжал спускаться с этажа на этаж, Валя шла за ним, и их шаги по ступеням как-то особо зловеще звучали в тишине этого неприятного места. 
  «А потом немая уборщица, которой, как слуге графа Монте-Кристо, отрезали язык, чтобы нигде не сболтнула лишнего, придет отмывать со стен и ступеней кровь и все остальное». 
  Тут же она решила, что последнее предположение – это, пожалуй, перебор. Но ситуация от этого лучше не становится. В тридцатые годы в подвалах этого же здания конвоиры точно так же неожиданно стреляли в приговоренных. Только вот Валя не собирается повторять судьбу жертв репрессий. У нее, вообще-то, натренированная реакция фехтовальщицы, а рука, привыкшая к рапире, тоже не слабенькая. Если капитан резко повернется к ней, на ходу выхватывая пистолет, она метнет ему в глаза пригоршню монет. На несколько мгновений это его вырубит и даст ей возможность выхватить у него пистолет и бежать что есть силы вниз по лестнице…
  Стоп! А куда бежать-то?
  Но это, пожалуй, лучше, чем спокойно дать себя убить. Человек с оружием может рассчитывать на какие-никакие переговоры, тогда как безоружный права голоса вовсе лишен.
  Не замедляя хода, Валя опустила одну руку в сумку, нащупала там кошелек и начала сгребать в руку монеты, стараясь делать это как можно тише.
  — Что вы там мелочью бренчите? – спросил капитан, даже не обернувшись.
  — Да вот, хочу потом в здешнем буфете мороженого купить. Вы мне что посоветуете: пломбир или крем-брюле?   
  Ответом он ее не удостоил, а путь их вдруг завершился у одной из запертых дверей, которая вела с лестницы на этаж. Капитан начал ее открывать, а Валя облегченно вздохнула: стрелять ей в лицо пока не собирались. Или это пока?
  Открыв дверь, капитан пропустил ее вперед. Они оказались в коридоре, совершенно не похожем на остальные в этом здании, казенные до мозга костей. А здесь даже все цвета были другими – какими-то более уютными, что ли. И ясно, что обычные лубянские лифты с этим сегментом явно не сообщались.
  У одной из дверей капитан резко остановился и сказал:
  — Сейчас вы будете беседовать с председателем Комитета и членом Политбюро Андроповым Юрием Владимировичем. Предписания для вас следующие: сейчас вы оставите сумку в специально отведенном помещении, там же сотрудница охраны проведет личный досмотр. В кабинете главы Комитета вам запрещается делать любые резкие движения и по собственной инициативе сокращать дистанцию менее пяти метров. Вам все понятно?
  — Все понятно, — пролепетала Валя, которая от столь неожиданного сообщения почувствовала стремительно головокружение и оперлась одной рукой об стену, чтобы не упасть на пол коридора.

Еще почитать:

Джейн Грей и Ворон Истуканов — Джейн Грей и Ворон Истуканов — 21: Преступление раскрыто!

Добро пожаловать в Черкесию! 17 глава

Альтея: Полое Солнце — Глава 1 — Непрошенное таинство

Начало отношений и любви — «Однажды, в новой сказке»