Кн.2. Глава 31. В краю наползающей тьмы

Роман из двух книг “Гранд-пасьянс в кабинете Андропова полностью опубликован здесь – https://www.litprichal.ru/users/gp436/ либо https://www.next-portal.ru/users/grand-passianse/

Пророчества последнего жителя затонувшей 12 тысяч лет назад Атлантиды и слепой провидицы Златы из Югославии свелись к одному: в 1979-ом году человечество ждет Третья мировая война и полное уничтожение. Это не останавливает группу американских «ястребов» во главе с Бжезинским, намеренных сорвать «разрядку» и вернуться к «холодной войне»: они готовят безумную выходку у берегов Крыма, не осознавая, что спровоцируют ядерный кризис.

Советская разведчица Валентина Заладьева (девушка из Древнего мира, погибшая в борьбе против Рима, но получившая «дубль-два» в теле жительницы XX века) решается на отчаянную попытку ценой собственной жизни сорвать гибельную для всего мира американскую провокацию, хотя понимает, что шансы на успех близки к нулю.

Кн.2. Глава 31. В краю наползающей тьмы

  Заладьева открыла глаза.  
  Она сидела за столом в своем кабинете. Но по сравнению с моментом, когда она приступила к медитации, кое-что изменилось. Во-первых, горел свет, а она не помнила, чтобы его включала. Во-вторых, в правой руке она сжимала ручку, а перед ней на столе лежал лист бумаги, на котором ее почерком была написана фраза:
  ТВОЯ ОТСРОЧКА – ПЯТЬ ЧАСОВ
  «Ясно. В бессознательном состоянии я встала с места, включила свет и написала сама себе записку. Понятно, кто мне надиктовал ее текст. Однако, дарованные мне пять часов отсрочки – неслыханная щедрость со стороны атлантов».
  — Стоп! – вдруг вспомнила она. – А удалось ли то, ради чего все затевалось?
  Валентина бросилась к радиоприемнику, который, к счастью, в ее кабинете был, и включила его. Шла как раз программа вечерних новостей.
  Прослушав несколько из них, она отключила радио и закружилась по кабинету с радостным криком:
  — Получилось! Все получилось! Никакого «Тебризско-Черноморского кризиса» нет и не было! То есть, как бы не было. Но главное, что миновало. Никаких нот, ультиматумов и обращений, никакие авианосцы никуда не идут, «разрядка» как была, так и осталась! Господи, как же я счастлива!
  Тут Заладьева бросила взгляд на настенные часы, и улыбку ее как ветром сдуло. 
  «А времечко-то, мне отпущенное, уже тикает. Жить осталось уже не ровно пять часов, а поменьше. Надо срочно ехать домой и там сделать все, что собралась».
  Она оделась и быстро покинула кабинет, а затем и здание Управления, вышла на ярко освещенную площадь с памятником Дзержинскому и направилась в сторону входа в метро.
  Дома она сбросила пальто, переоделась, а еще через двадцать минут вышла из душа в цветастом китайском халате. Сев перед зеркалом, Валентина тщательно расчесала свои серебристо-пепельные волосы, а затем поднесла к ним фен, наслаждаясь струей теплого воздуха и ласковым успокаивающим урчанием.
  «Наверное, только перед смертью настолько ценятся повседневные радости жизни», — подумала она с легкой грустью.
  Высушив волосы, она села за стол, выложила на него стопку чистых белых листов и принялась быстро писать. Первое письмо оказалось не очень большим. Оно состояло из двух частей, причем одну из частей Заладьева заклеила и вложила внутрь другой, сложенной пополам. Затем она засунула все это в конверт и написала на нем адрес.
  Накинув пальто, Валентина выскочила на улицу и бросила письмо в почтовый ящик, который находился совсем недалеко от ее парадной. 
  Вернувшись, Заладьева приступила ко второму посланию, которое она не собиралась выносить из квартиры. Оно обещало быть огромным, на многих листах, во много раз больше предыдущего, поэтому писала она очень быстро. На него ушло часа три, завершила же его Валентина последним абзацем:
  «Как только меня не станет, ты появишься в этом мире вместо меня. Я не знаю, какой ты будешь. А в чем твое предназначение – решать тебе».
  Собрав все листы в стопку, она их пронумеровала и положила на стол в кухне. На самом верхнем листе стопки Заладьева крупными буквами написала:
  ТЕБЕ, ВАЛЯ!
  Подумав, она еще набросала карандашом на чистом листе портрет девушки с восточной внешностью и подложила его под стопку.
  Как только она это сделала, ее взгляд упал на часы: «Успела!» Но жить ей оставалось меньше тридцати минут.
  И вдруг Валентина вскрикнула: острая боль пронзила ей грудь. Когда она чуть отдышалась, еще более резкая боль прострелила бок, заставив ее согнуться.
  «Вот оно что! А с чего я была уверена, что уйду в блаженном забвении? Не фига, атланты решили иначе. Ведь моя настоящая смерть пришла от множества стрел воинов Варсега. Вот и сейчас ко мне будут возвращаться эти стрелы, не видимые, но осязаемые, и все это займет не мгновение, как тогда в лодке, а растянется на весь отведенный мне остаток. Захотела судьбу мученицы – получай мученическую смерть. В логике атлантам не откажешь»,
  Еще одна «стрела». Заладьева застонала от боли, слезы брызнули из глаз, она даже рефлекторно потянула руку, чтобы выдернуть стрелу, которой не было. Но была только боль.
  Еще одна! И каждая следующая доставляла Валентине больше страданий, чем предыдущая.
  «А ведь возможна лазейка, — пришла ей в голову мысль. – Остановить сердце, так, как меня учил Калишатха, который, кстати, один из них. Для любого другого человека это был бы самый правильный вариант. И только мне одной этого делать нельзя. Убив свою физическую оболочку, я убиваю ту девушку, которая должна унаследовать ее от меня, послание для которой я сейчас писала три часа. Это все равно, что задушить новорожденного младенца в колыбели. Нет у меня лазейки! Осталось только держаться до конца, как и подобает дочери Амбеаршана и парфянке из рода Файзака».
  С трудом поднявшись со стула, Валентина принялась искать взглядом предмет, на который можно было бы опереться, чтобы дойти до кресла, стоящего в другом углу комнаты. Такой предмет нашелся: это была поставленная вертикально гитара. Когда-то настоящая Заладьева увлекалась игрой на ней.
  Опираясь на гитару, Валентина добрела до кресла и рухнула в него. Ситуация нарастала: уже не только новые «прилетающие» стрелы атаковали ее истерзанное болью тело, но и усиливающееся жжение в груди и животе, грозящее стать невыносимым.
  Когда ее взгляд случайно упал на зеркало, она ужаснулась. Ее еще недавно тщательно уложенные волосы были всклокочены, кожа лица приняла серый оттенок, глаза ввалились и потухли. «Как старуха!»
  Внезапно в комнате погас свет. Окна, задернутые плотными шторами, пропускали слишком мало света от уличных фонарей, поэтому несколько мгновений глаза Валентины привыкали к темноте. А когда она смогла различать предметы, то увидела силуэты семи неподвижных фигур, стоящих посередине комнаты.
  Когда же ее зрение окончательно освоилось с полумраком, Заладьева смогла разобрать, что это за фигуры.
  Четверо были в одеяниях Древнего мира. Красс и царь Харрут вообще не изменились с тех пор, когда она видела каждого из них в последний раз. Варсег был не в облике Баджари, а в своем настоящем. А Клеопатра была уже не юной девушкой, а зрелой женщиной, близкой к сорока годам, и одежда ее соответствовала уже не наследной принцессе, а царице Египта, что подтверждала и роскошная диадема. Чуть поодаль стояла другая группа. Рядом с Мартемьяновым и Ерофеевым присутствовала та, которую Валентина в течение последних двух месяцев много раз видела в зеркале. Заладьева-настоящая.
  — Какой внушительный трибунал собрался ради лишь одной умирающей девушки, — слабо усмехнулась Валентина. – Только неужели можно чем-то испугать человека, которому остались последние минуты?
  Варсег вышел вперед.
  — Как видишь, Эфа, ты не пережила меня даже на две недели. И еще хуже телесных мучений для тебя сейчас должно быть понимание того, что с твоей смертью заканчиваются и твои победы. Страну, которой ты служила последние два месяца, теперь ждут только поражения, а когда-то придет время, когда против нее поднимется весь остальной мир, скрутит ее в бараний рог и завяжет узлом.
  — Я уже догадалась, что на этой выставке восковых фигур из ада ты не только экспонат, но и главный организатор, — сумела слабо произнести Валентина, скривившись от очередного нахлынувшего приступа боли.
  Следующей вышла Заладьева-настоящая.
  — Сейчас к тебе пришло справедливое возмездие за то, что ты нагло пользовалась чужим. Моим телом, моей внешностью, которая никак не была положена тебе, носатой уродине. Моим положением, знаниями, интеллектом, жизненным опытом. Ты воровка, Реште. Краденый даже халат, который ты сейчас на себя напялила.
  — Вот уж от кого не ожидала услышать обличительную речь! Ладно, о том, что ты, получив от своей страны счастливое детство, лучшее образование и блестящие перспективы, вдруг возжаждала служить британской короне, судить не мне, человеку из другой эпохи. Но то, что ты издевалась над своим мужем, добрым, умным и честным парнем – это как?
  — Это была жесткая педагогика, в которой этот недотепа нуждался, — парировала «настоящая». 
  — А кто тебя на эту педагогику уполномочил? Нет ответа? Ладно, копнем раньше. Когда Алена Корневская, подавленная несчастьями, пришла к тебе за помощью, ты прекрасно понимала, что в истории с магазином она не виновата, но ты все же не удержалась от соблазна устроить себе адреналиновую забаву. Ты даже не понимала, Белихина, что она суициднуть могла.
  — А я ей что-то была должна? И почему я должна отвечать за каждый сопливый суицид несостоявшегося психолога? – презрительно усмехнулась Заладьева-настоящая.
  Валентина чувствовала, что силы ее на исходе. Теперь «стрелы» прилетали реже, но жжение в груди и животе превратило ее тело в настоящий комок боли. Она все же сумела перевести взгляд на Клеопатру:
  — Ну, а чем я обязана твоему присутствию среди них? Ведь я промелькнула в твоей жизни всего за одно мгновение и не имела никакого влияния на твою дальнейшую судьбу.
  — Это не так, — возразила царица Египта. – Принято считать, что я ушла из жизни добровольно, после того, как Октавиан сокрушил наши с Антонием планы. Но было иначе. Антония уже не было в живых, войска Октавиана вступали в Александрию, а у меня уже был подготовлен план побега. Из дворца шел подземный ход, о котором кроме меня знали лишь еще двое верных людей, которые должны были меня сопровождать. Я непременно хотела взять с собой змею, ведь после того, как я забрала ее у тебя, она была жива двадцать два года – срок для змей невозможный. Я чувствовала, что ее судьба как-то привязана к моей. Но когда я взяла в руки шкатулку, в глазах у меня потемнело, голова закружилась, шкатулка упала на стол, а выскочившая оттуда змея нанесла мне смертельный укус. Этим она исполнила твое предначертанье ей, ведь ты пожелала ей принести мне счастье, а я тогда не поняла скрытого смысла твоих слов.
  — Кажется, я знаю, что было дальше. Император Октавиан Август…
  — Как тебе известно, после моей смерти он прожил еще сорок пять лет, сохраняя свою власть незыблемой. Но конец его был жалок. В последний час его жизни смерть пришла к нему в моем обличье и встала возле его ложа. Ведь в его жизни главным врагом была все же я, а не Брут и Кассий, которых он разгромил при Филиппах, и не Антоний, который во всем следовал моим решениям и не возроптал даже тогда, когда я стала женой Цезаря. Но вернемся к принцепсу. Император кричал на своих приближенных и воинов, показывал на меня и требовал, чтобы они меня прогнали. А они не понимали, о чем речь, ведь видел меня только он. Придворные историки все это скрыли. Но есть ли разница между тобой и Октавианом, если природа всех людей одинакова? И сейчас я пришла посмотреть, как парфянская аристократка, Реште из рода Файзака, будет с криком извиваться на полу, подобно разрубленному пополам червяку, и молить своих атлантов, чтобы они скорее забрали у нее жизнь.
  — Значит, ты хочешь увидеть, есть ли разница между мной и Октавианом? – спросила Валентина.
  — Да! Я хочу это увидеть!
  — Падай на пол, Эфа, — сказал Красс. – Атланты жестоки, но они способны быть снисходительными к поверженным, что делает их в чем-то похожими на людей.
  — А уж я-то как буду счастлива, когда она начнет кататься по полу! – хихикнула Заладьева-настоящая.
  Валентина уже чувствовала, как разрывающая ее тело боль не дает ей сидеть на месте. Какая-то сила тянула ее на пол, чтобы там согнуться, скорчиться в надежде, что тогда станет легче.
  Вместо этого, она попыталась распрямить спину, насколько хватило сил, и спокойно сказала:
  — Не дождетесь.
  Одной рукой Заладьева подтянула к себе недавно служившую ей опорой гитару, другой перехватила ее и, с трудом попадая пальцем по струнам, дрожащим и прерывающимся голосом начала воспроизводить строки песни:
  — Я люблю тебя, жизнь,
    Что само по себе и не ново.
    Я люблю тебя, жизнь,
    Я люблю тебя снова и снова…
  Бросив взгляд вперед, она даже сквозь полумрак почувствовала, какое изумление появилось на лицах ее врагов, как подернулось от досады лицо Клеопатры, и это придало Валентине сил.
  — Вот уж окна зажглись,
    Я шагаю с работы устало.
    Я люблю тебя, жизнь,
    И хочу, чтобы лучше ты стала…
  Когда сквозь застилающие ей глаза слезы она вновь посмотрела вперед, то больше не увидела ни одной из семи фигур. Они исчезли, словно испарились. 
  — Кажется, выступление не снискало симпатий части зала, — сумела выдавить из себя Валентина. – И в зрительских креслах остались только атланты, могучие и всесильные вершители истории. Да вот только я и перед вами не упаду.
  И уже почти беззвучным шепотом она произнесла последние строки песни:
  — Так ликуй и вершись
    В трубных звуках весеннего гимна…
  Докончить Заладьева не успела. В ее груди что-то взорвалось, и это оказалось последней «стрелой», дарующей ей избавление от терзающего ее тело ада. Издав короткий стон, Валентина затихла. Выпавшая из ее рук гитара соскользнула на пол, жалобно тренькнула и отлетела на полтора метра в сторону.
  Прошло несколько минут. Но трупа в комнате не было. Скорчившаяся в кресле молодая женщина в цветастом китайском халате не подавала никаких признаков смерти. Ее остановившееся сердце начало биться снова, а дыхание постепенно становилось спокойным и ровным.
  Но эта молодая женщина была уже совсем другим человеком. Для жительницы Древнего мира, оказавшейся на два месяца в двадцатом веке, отсчет земного времени отныне остановился уже навсегда.

Еще почитать:

Глава 17. Красс и посол 

Волчий путь — Пролог

Жизнь с нуля: Параллельный мир — Пролог

My father Captain Hook