За окном шёл снег. Ветром его задувало в сторону, и хлопья летели под углом, неприятно попадая людям в лица. Новый снег делал улицу белой, закрывая испачканные места. Рабочие его убирали, но он падал снова и снова, и работы у них не уменьшалось, да и не уменьшится ни в ближайшие дни, ни в ближайшие годы. Большая часть планеты Дормен была в зоне, где температура постоянно была ниже ноля, и снег скрыл землю, как предрассудки скрывают истину.
— Кэрри, вставай соня! – прокричала мама из кухни.
Кэрри приподняла одеяло, поёжилась и спряталась снова. Так не хотелось выползать из под тёпленького пухового одеяла и идти по морозной улице в плохо-отапливаемый цех. На улице темно ещё, завернуться бы поглубже и спать… Но включённая мамой лампа светила в глаз, и Кэй, с трудом, но всё же смогла встать. Сняв пижаму, прямо в майке и трусах, босиком побежала умываться, а потом делать зарядку.
— Оденься, простудишься, — откомментировала мама, проходя мимо.
— Неа. Зато проснулась.
— А лечиться ты на какие шиши будешь?
— Теперь никто не болеет.
— Конечно, теперь умирают быстрее, чем успевают полечиться. Иди есть.
Натянув нижний свитер и колготки, Кэрри пришла на кухню. Уплетая завтрак, рассматривала мать. Иногда, в такие тихие обыденные моменты ей вспоминалась прежняя жизнь. Часто приходила из глубин памяти картина: они втроём – Кэрри, мама и папа – поехали летом отдохнуть около деревни на специально снятой даче. Там были лес и поле, и речка. Кэй тогда была маленькая, и тогда ещё бывало лето. Вот так вот сидела она за столом и рассматривала, как её мама суетится около плиты – делает пирог с ягодами и фруктами, которые они насобирали в саду и лесу. Мама, очень красивая, в лёгком летящем платье, и запах… Блаженный запах еды, почти недоступной им теперь. Но она помнит, как тогда было – яркие картинки прошлого, когда у неё были особо обострены чувства. Помнит, как в окно сияло солнце и освещённую им зелень. Помнит, как со двора на зов мамы пришёл весёлый, смеющийся папа. И мама поставила им на стол готовый пирог. Помнит, как сказала: «Когда я вырасту, то тоже буду печь такие замечательные пирожки!» А потом воспоминание обрывалось. Оно скрывалось в тумане времени, Кэрри почти не помнила вкуса пирога, только что это очень вкусно. А ведь они его тогда ели. Но какой он был на самом деле, она точно сказать не могла.
Вот также мама и сейчас крутилась у плиты. Милая мама, вечно в заботах.
— Откуда хлеб?
— Папа твой получил премию, вот я и решила порадовать вас.
— Он будет хмуриться и ворчать.
— Но я точно знаю, что в душе порадуется.
— Наверно.
Расходящиеся круги в похлёбке снова увели в размышления. В детстве Кэй не любила хлеб. Но теперь и его она воспринимала, как деликатес. Что уж говорить о чём-то зелёном, красном, оранжевом… А папа всегда говорил, что «хлеб – всему голова». Опять вспомнилось лето на даче. Как они пошли на речку купаться, и когда проголодались, папа достал буханку и баночку варенья. Тогда этот полдник ей тоже показался вкуснее всех пирожных мира – она была такая голодная и уставшая. А теперь такое только в книгах найдёшь.
Поблагодарив за завтрак и сполоснув посуду, Кэрри оделась и отправилась на работу.
На улице всё ещё шёл снег. «Видно, до самого вечера будет» — подумала Кэй и зашагала на остановку, полную озабоченных людей, спешащих на заводы. Она ехала на ткацкую фабрику. Папа-инженер был против, чтобы она работала вместо учёбы, мать тоже была не в восторге, но понимала решение дочери, и, в конце концов, последняя всё же отправилась на фабрику. Учёба была теперь сплошь коррумпирована и попасть на бесплатное обучение было практически невозможно – только, если есть связи. Связей у Кэрри не было и довольно быстро она вылетела из университета из-за долга. Профессию она хотела совершенно неприбыльную (критик), и вывод напрашивался сам собой – работа и самообразование, глядишь, а что-нибудь из тебя и выйдет. К 21 году, она прочитала уже столько, что многие студенты позавидовали бы. И со временем ребяческие надежды таяли, как снег на лампе, а мысли Кэй приобретали новое русло. Однажды ей сказали: «Ты столько читаешь, что могла бы уже сама учебник написать». Эта фраза ей польстила, она написала несколько сочинений и отправила в редакцию одного журнала, но ей отказали, объяснив решение «незрелым мышлением» и «отсутствием опыта в зрительном восприятии». Долго размышляя над приговором, она пришла к выводу, что часто ходить в музей и филармонию у неё нет возможности, а значит и опыта действительно маловато. И она зацепилась за другую фразу из письма редакции – «пишете бойко». Почему бы не писать? Писать не ради зароботка, а ради письма? Теперь надо было набраться опыта, чтобы что-то описывать. Осознание такого поворота событий произошло недавно, и Кэй много рассуждала на эту тему. Собственно, где набраться этого достославного опыта? Только из жизни, подсказал внушённый опыт поколений. Своей и чужой. Свой накопишь со временем, а чужой можно узнать из книжек, фильмов, спектаклей. И Кэрри продолжила активно читать и откладывать деньги на театры и кино. А мысли о писательстве ушли глубоко в сознание, но закрепились там надёжно.
Троллейбус невесело тянулся по заснеженной дороге, тягуче гудел мотором. Люди, ещё плохо проснувшиеся, молчали и хмуро осматривали друг друга. Кэй отвернулась к окну. Повезло ей сегодня – заняла место у большого и довольно чистого стекла. На улице проезжали фонари. Один, два, три… Розовый, оранжевый, белый… Разноцветный снег. Врут, когда говорят, что он белый, он всегда разноцветный, только не все это видят.
Выйдя из транспорта, Кэрри глянула на небо – заря ещё даже не зачиналась. По узкой тропинке среди сугробов, потянулась за остальными к сторожке и дальше. Зайдя в раздевалку, а потом в цех, помещения показались удивительно яркими. Не то, когда в обед заходишь, ослеплённый ярким солнцем и снегом белей белого. Тогда и с включёнными лампами цех кажется серым и тёмным, но в такой момент, главное – зажмуриться по сильнее, так, чтобы разноцветные точки замигали, и резко открыть глаза. Вокруг будут расплываться тени, убегая в укромные места среди машин, уползая в щели около пола и под потолком, забиваться в самые щёлки между шестерёнок.
Скоро начался шум – шум включённой техники. Скучная затяжная работа. Кэрри никогда не могла понять: как утку не надоедает бегать туда-обратно? А может и надоедает? И потому он так торопится сделать свою работу, торопится – и нитка рвётся. Но как бы он ни старался делать дело быстрее, всё равно время отмерено и раньше он не кончит. И тоже интересно, что делают тени из машин, когда все уходят? В утке тоже такая тень сидит. Может на этом станке уток – он, а на другом – она. Почему бы нет? Только Кэрри попыталась представить, что могли бы делать тени двух утков, как нитка одного из них порвалась. «Не спи» — сказала себе Кэй, завязывая два кусочка. В ряду остановился ещё один станок, — «Ну, вот. Понеслось».
Когда солнце уже клонилось к закату, Кэрри стояла среди других рабочих на остановке. Люди толпились, подталкивали друг друга, кто-то шумно обсуждал, как что-то сгорело, как крыша прохудилась, что опять на ужин надо готовить непонятно что непонятно из чего. Транспорт ехал часто, а на всех не хватало. Кэрри никак не могла сесть на свой троллейбус. Стоять становилось холодно, особенно ногам. Прыгать (старый совет) – тоже не вариант, ещё хуже – начинает задувать в воротник и рукава. А тут ещё и какая-то бабулечка-красотулечка подошла: «Хорошо, когда зелёная травка, тепло. Не то что сейчас, правда? Ты мне сразу понравилась. Хорошая девочка. Удачи, счастья тебе…» Поэтому, когда приехал автобус, направляющийся в город, Кэй, недолго думая, заскочила в него. Он был довольно пустой, в нём было тепло и не было всякой брюзги. В центре можно будет погулять и отправиться домой другим путём и в другое, более свободное время.
Кэрри любила гулять в центре города. Он казался ей таким необычным и старым по сравнению с окраинными районами. Хотя здания были не такие и старые – около ста лет. Но декор, взятый с архитектуры древней, создавал впечатление нарядности и праздника, хоть и был лишь подражанием настоящего искусства.
Дома были разноцветные, светлых тонов, над крышами, заваленными снегом, поднимались трубы, из которых уже давно не шёл дым. Чистоту стен нарушали различные уголки, выступы и углубления, листочки и цветы, балкончики, которыми, конечно же, никто не пользовался. Окна… лучшее, что было в этих домах – это были окна. Они задавали ритм, разбивая стены на равные кусочки, но только они были различными, делали дома неповторимыми, несмотря на своё однообразие. Впрочем, в любом районе города это было. Но здесь окна были не такими, какими они были на окраине. За стёклами были блестящие множеством мелких деталей люстры, причудливые занавески, и даже лепнина на стене. А порой встречалось такое чудо как зелёное растение. Центр города был местом чиновничьих офисов, жилья состоятельных людей, огромных магазинов, театров, кинотеатров и музеев. Здесь было такое роскошество, как остовы замёрзших деревьев и кустов. В неблагоприятных районах их срубили в первые годы морозов, когда ещё никто не понял и не поверил, что потеплеет совсем не скоро. Народ всё надеялся и ждал, что придёт весна, растает снег сам собой, что растения восстановятся, что жизнь привычная вернётся, и не надо менять устои. А когда поняли, что мир изменился, было уже поздно. В обледенелых стволах было немного смысла, но они разбивали пространство, которое в бедных районах теперь состояло из бетона и снега.
Бродя по улочкам, Кэрри набрела на дворик, который отозвался картиной в памяти. Здесь был фонтан со скульптурой – молодые парень и девушка когда-то брызгались водой. Кэрри очень любила в детстве это место. Она точно помнила, когда ей было десять лет, она с родителями гуляла, здесь бегали дети младше, прятались за плакучими ветвями дерева, что нависало над фонтаном. В тот год зима была непривычно снежной, на следующий непривычно холодной, потом непривычно долгой… И так пока время тепла не сократилось до месяца плюсовой невысокой температуры – деревья даже не успели расцвести. И вот уже три года снег не таял вообще. И только в душе по-прежнему жила надежда на весну.
Рядом, на площади, под которой был «подземный город», разгребали снег. По центру был купол из стекла, за ним виднелись разноцветные огни украшений. Кэй так засмотрелась, что не заметила снегоуборочную машину. Сильная рука схватила её и рванула назад. Кэрри, чуть устояв на ногах, непонимающе посмотрела на парня, который ей что-то говорил, пришлось снять наушники.
— Ну, ясно. Ты б хоть смотрела по сторонам, раз не слышишь ничего.
— Так ведь не случилось ни чего.
— Хм… Ногу не подвернула?
— Неа, — улыбнувшись, Кэй замотала головой.
— Свободна, — со вздохом ответил незнакомец.
Ещё раз обернувшись напоследок, Кэрри проскочила в подземный город, полный тепла, света и ярких вещей.
Еще почитать:
Чувство
Жизнь в цвете — Желтый
Однажды ночью
Секретная зона Дильки Бие — После дождя.
«
»
