Каждый выбирает по себе

Приметил я его еще на приеме этапа. Проводя опрос по личным делам, когда выгрузили автозак в ловушке, сравнивая фотографии на личном деле осужденного, выкрикнул: «Петров!». Из строя спокойно сделал шаг вперед неприметный мужичок, но при всей его неприметности было в нем что-то, спокойствие какое-то. «- Статья 105, часть 1, адрес проживания такой-то», — четко отрапортовал он. «Надо ж, убивец! А по виду и не скажешь!»- подумал, — «Небось, бытовуха на старости лет». Ну, да ладно, надо дальше прием вести.

И пропал мужик в зоне. Растворился. Конечно, на проверках встречал его постоянно, но так, чтоб с нарушениями, то нет. Трудился на рабочке, на подстанции, в жилую зону старался выходить редко: вроде как постоянным дежурным там был. Ни с кем контактов близких не поддерживал, но работу знал отлично, нареканий никаких. Внешний вид: всегда чист, выбрит, подтянут, вежлив. Единственный раз поймал его в пошивочном цеху: передвигаться без разрешения между цехами запрещено.

«- Ну, и что мы тут делаем?»- спрашиваю. Ответ: «Извините, гражданин начальник». И молчит. «Что молчишь? Объяснительную писать будешь? В шизо захотел?». А он опять молчит. «Написать рапорт да и вывести его с рабочки» — думаю. Но что-то в его молчании цепляет. «Ладно, на рабочее место шагом марш!». Тот разворачивается и уходит. Подзываю бригадира по пошиву: «Ну, теперь с тобой поговорим. Что у тебя зек с другого участка делает? Вместе в шизо пойдете?». «Ты, Андреич, извини, мой косяк. Ты, конечно, в полной воле наказать, одно сказать хочу: Петров этот за своего сменщика хлопотал. Выдали пацану форму на три размера больше: ну, как ходить? Вот он и попросил меня форму подшить. А мне ему отказать не тема, у него руки золото: машинки на раз ремонтирует и настраивает, у нас такого спеца давно не было. Половина осужденных на пошиве у меня косорукие, да и оборудование старое, а тут просто подарок». «Значит, руки золотые, говоришь?» — и подумал невесело, — «Судя по статье, и вправду». «Ладно, хорошо, что правду рассказал. Но на будущее: мастера в известность поставь, что как малолетки по цехам бегаете?».

И опять тишина. Уж не помню, сколько прошло. Пришел как-то на смену. Идет пересдача. Старый дежурный мне и говорит: мол, осужденного избили, на больничке теперь, фамилия такая-то. «Подожди» — говорю, — «Это который сменщиком у Петрова на подстанции работает?». «Да»- говорит, — «Тот самый». «А за что? — спрашиваю, — «И кто избил?». «Да, вроде, блатные за долг спросили, а других подробностей не знаю».

А через неделю пошел Петров за передачей, и, вроде, ничего необычного, да, только никогда за время отсидки никуда не ходил, да и не получал он ничего. Посмотрел внимательно список передач, кто кроме Петрова еще получает. Так, интересная картина: электрик с подстанции да с пошива человек во главе с бригадиром. Конечно, совпадения случаются, но в этом случае все знакомые, так называемые «семейники» Петрова. Ближний круг, своеобразное землячество. Думаю, скорее всего на общак тащит. Пообщался с агентурой (ну, что поделать, работа такая). Выяснил интересное: Петров, вроде как за сменщика избитого, долг отдал. Тот, дурачок, в карты проиграл, а у самого только душа да нагрудный знак с фамилией, ума маловато, а денег он отродясь не видел. Карточный долг в зоне — дело очень серьезное, никогда я про такое не слышал, когда кругом такая грязь, бессребреники здесь не выживают. Приглядеться надо к Петрову. Стал чаще с проверками к нему захаживать. Ничего: спокойный, уравновешенный, запрета никакого. Нигде не лазит, даже в церковь не ходит. Пытался контакт наладить: нет, не выходит.

Опять прошло какое-то время, оно для сотрудников быстро бежит. Смена расписана по минутам, успеваю только поворачиваться. После работы ноги еле волочишь, а уж про нервное напряжение вообще молчу. Сложная, трудная, неблагодарная это работа (ну, извините, отвлекся).

Захожу ночью с проверкой на подстанцию. Все как обычно, порядок. На рабочем столе стопка школьных тетрадок да книга историка Скрынникова лежит, получилось, что и сам я ее читал. Нашлась общая тема, разговорились. Умный человек, интересный рассказчик, но на личные темы ни — ни. Но какой-никакой контакт все же получился. Месяца через три спросил его: «Вы что, Сергей Степанович, даже в церковь не ходите? Все в себе носить-то тяжело, как ни крути, а в колонии это единственная отдушина». Вроде получилось, как укорил его за убийство, и вдруг всплеск: «Да, я этого гада еще бы раз встретил, еще бы раз и угробил. Не человек это был, гадина!». И пошел рассказ. Прожил Сергей Степанович 50 лет жизнью обычного человека. Все было: и хорошее, и плохое. Женился, детей, правда, не было. Потом развелся: жена ушла к другому. Жить стал один, замкнулся. Работал на швейной фабрике, электриком, на хорошем счету. Все обычно. И вот однажды, возвращаясь с работы, придержал дверь подъезда женщине с коляской (та была неудобная, старого образца), помог на этаж занести да лифт вызвал, услышав робкое спасибо, взглянул на нее. Тут — то и закончилась старая жизнь, которая катилась тихо и скучно по накатанной, словно стукнуло что-то по голове, зашло в сердце. Ничего в ней не было особенного, но утонул Сергей сразу, видно, суждено этому было случиться. Проводил до двери — они двумя этажами выше жили — ну, вот и все. Наблюдать стал за ней, через окно, когда во дворе гуляла с ребенком. Она в магазин и ему туда надо. Разговаривать стали: ну, так, ни о чем. Но он чувствовал: вроде, тянет и ее к нему. Как — то вечером наряд милиции приехал, соседи вызвали, крики говорят из той квартиры страшные. Дверь долго не открывали, пришлось выломать. Зашли, видят: ребенок плачет, и она вся избитая. У мужа, нарика, срыв оказался. Они в больнице месяц отходили, а извергу ничего: заявление она не писала, вроде как простила. Я его в подъезде встретил, говорю: «Ты, что творишь, гад?». А ему как с гуся вода. Стоит, сука, улыбается. «Ты, кто такой, чтоб меня спрашивать? Сосед? Ну, так и вали к себе в квартиру. Или, может, тебе моя нравится?». Надо мне было его тогда сразу прибить, да сдержался. Ходил к ней в больницу, передачи приносил. Она сначала отказывалась, я ей говорю: «От чистого же сердца, бери! Какое питание здесь? А тебе ребенка растить». Перед выпиской стал просить ее жить у меня, если захочет. Я у родни перекантуюсь, а о деньгах пусть не думает. А она головой машет: «Не отпустит он нас!». После выписки полгода прошло, вроде все тихо было, если встречались, она мышкой мимо меня старалась проскочить, даже глаз не поднимет, а меня аж рвет на части. Ну, и потом случилось это: среди ночи услышал крик, вскочил и к ним, дверь приоткрыта. Забежал. Она избитая на полу лежит, ребенка собой прикрыла. Он с ножом к ней, я его табуретом стукнул, что в коридоре стоял, ну, а потом еще раз.

«Да, я б его еще сто раз убил! Даже за одну ее кровинку! И виноват я только перед ней и ребенком, что раньше их не вырвал у зверя, сил не хватило настоять. Так что, Андреич, считаю, я свою правду зоной выкупил».

«А теперь как?» — спрашиваю.

«Теперь ждет, квартиру свою продала, ребенок в садике, сама работает. Я ей ко мне запретил сюда приходить, не хочу, чтоб даже пятнышко к ней пристало. Письма ей пишу, иногда по тетрадке в неделю получается».

Помолчали.

«А за сменщика зачем вписались? Он же денег не отдаст: гол как сокол.»

«Понимаешь, Андреич, прибился ко мне этот мальчишка. Ну, не мог я, чтобы ему жизнь угробили, и деньги тут слово лишнее.»

Двоякое чувство оставил у меня этот разговор. Вроде можно все сложностью жизни объяснить, непредсказуемостью ее течения, а с другой, эта любовь его отдавала каким-то фанатизмом. Как будто убеждал он себя и окружающих в своей абсолютной правоте. И главное тут слово, получается, что абсолютной.

Больше я с ним не говорил. Через месяц прихожу на смену, говорят: Петров удавился, и должен я с опером личные вещи на рабочке изымать.

Пришли на подстанцию. Никаких вещей нет, только на столе конверт от полученного письма, горка пепла в металлической урне, а в самом центре стола — листок белой тетрадной бумаги, с только одним написанным словом —

«Простите». И жирная, несколько раз обведенная ручкой, и вмятая в бумагу точка.