Как Я Провёл Ночь На Улице С Передозировкой

КАК Я ПРОВЁЛ НОЧЬ НА УЛИЦЕ С ПЕРЕДОЗИРОВКОЙ

(путевой очерк)

До того момента, как вся пачка снотворного не оказалась у меня в желудке, я думал, что не смогу сделать это. Я готовил себя к этому моменту не весь день, а, кажется, всю жизнь, но всё равно не верил, что решусь вот так просто взять и запить горстку белой смерти. Большой глоток воды, несколько мощных движений кадыка — поздравляю, дружок, одна нога уже в могиле, осталось лишь ждать. Я проснулся с мыслью о том, что вот оно — день, когда я себя наконец убью.

Поделом тебе, скотина, иного конца своей истории ты и не заслуживал.

И весь день ты морально готовишь себя к этому моменту, собираешь остатки смелости, натягиваешь нервы, наматываешь склизкую волю на кулачок, повторяя в голове — о да, сегодня я прекращу свое существование. Давно было пора, а теперь у тебя есть пусть и не достойный, но хотя бы повод сделать это.

Туда тебе и дорога, мудак.

Такими мыслями занята голова в первую половину дня, а во вторую ты начинаешь приводить дела в порядок, готовишь почву: сортируешь файлы на всех устройствах; оставляешь пароли на бумаге; чистишь историю браузера и все мессенджеры, чтобы никто не смог обсуждать личную жизнь покойника; пишешь прощальную записку, которая, разумеется, получается совершенно не такой пафосной, как ты всегда планировал — нет, всё очень скромно, кратко и по делу. Мне казалось, что я напишу не записку, а манифест — всё-таки это мои последние слова, последняя возможность сказать что-нибудь миру. Буду сидеть и писать его так долго, пока не передумаю убивать себя. А в реальности всё оказалось не так романтично — несколько абзацев с последней волей и набор штампов о том, чтобы никто никого не винил в твоей смерти. Какая же банальщина, чувак, ты даже предсмертное послание не смог сделать интересным. Сидишь и выдавливаешь из себя слова, оттягивая финал представления. Но вот уже всё готово, поздравляю — ты провёл день с мыслями о том, как убьёшь себя, что звучит легче, чем истинные чувства. Ты думал об этом десятки раз, но именно сегодня зашёл особенно далеко и уже не можешь остановиться.

Я всегда считал концепцию самоубийства актом минимализма. Не люблю в этом деле пафос, знаете, масштаб и всякие изощрённые способы. Не просто так ведь существует выражение про мыло и верёвку — подумайте, ведь это две самые доступные, дешёвые и эффективные вещи для устранения себя. Человек — какое громкое слово. Тот самый могучий человек, покоривший природу и отправившейся в космос. И для убийства этого сильнейшего создания достаточно мыла и верёвки. Может поэтому я и не стал пытаться строить из своего самоубийства что-то большее — исчезни тихо, постарайся уложиться в этот минимум и не превращать всё в гротеск.

И знаете, что самое обидное? Столько приготовлений, столько подготовки, а сама кульминация длится всего несколько секунд — и вот уже вся упаковка таблеток внутри тебя. А сам ты стоишь на морозе, проглатывая остатки воды и не веря в то, что спустя столько лет ты решился на это. Боже, ты правда это сделал — сознательно засунул внутрь себя потенциальный яд. Сколько раз ты описывал это в своих рассказах? Сколько раз размышлял в своих бесполезных эссе? Много, очень много, не правда ли? Но ты ведь никогда не думал, что сделаешь это с собой. По-настоящему. Всю жизнь ты говорил о самоубийстве, старался помочь другим найти иной путь, а самому себе помочь так и не смог.

Ну и где ты теперь, а? Давай посмотрим: время близится к восьми, небо уже полностью потемнело, температура опустилась ниже 25 градусов, в твоём желудке медленно растворяется снотворное, кашель сдавливает горло, а из носа течёт, потому что ты ещё и простыл. Но что ещё хуже — ты здесь совершенно один, тебе никто не поможет, никто не знает о том, что ты с собой сделал. Теперь только одна дорога.

Какое-то время ты думаешь — может, написать? Сказать: слушайте все, я попытался вызвать у себя передозировку, не пытайтесь меня спасти, ведь я нахожусь далеко от дома и не собираюсь возвращаться, а искать меня бесполезно. Ну знаете, вызвать жалость, выдернуть из чужого рта слова сочувствия, потому что ты у нас такой маленький и несчастный. Возможно, я бы так и сделал — позволил той части мозга, отвечающей за инстинкт самосохранения, предупредить своих знакомых, потому что в глубине души ты не хочешь умирать и надеешься на спасение или чудо. Никто не хочет умирать по-настоящему. Ты всегда цепляешься за людей, ищешь выход до последнего. Но вот же беда — батарея телефона на морозе разрядилась полностью за те десять минут, что ты разговаривал с той девушкой в последний раз, прежде чем проглотить таблетки. Это плохо, спрашиваешь ты себя?

О, это просто пиздец, друг мой, — ты, видимо, не понял до конца, как же тебе повезло. Ты остался на морозе, никто не знает, где тебя искать, снотворное уже всасывается в кровь, твой организм ослаблен простудой, при тебе нет документов, и, тут внимание, никакой связи с миром. Даже если теперь ты внезапно захочешь повернуть назад — будет поздно, детка. Некого звать. Дом далеко. Тебя никто не услышит. Если б они смогли простить тебя, то, возможно, попытались спасти твоё жалкое тело, но теперь ты абсолютно один в этом городе. Готовься ко сну в полном одиночестве. Одно хорошо — ты никому ничего не сказал, так что искать тебя начнут (если вообще начнут) только утром, а до тех пор никакой паники.

Почему-то мне казалось, что снотворное начнёт действовать сразу. Что я упаду лицом в снег в течение первых тридцати минут. У меня не было плана, что делать, если доза будет недостаточной — я просто верил в магию чудодейственного избавления. Мол, проглотил таблетки и жди. Но время шло, а смерть не наступала. В первый час ты идёшь знакомыми путями и постоянно прислушиваешься к стуку сердца, обращаешь внимание на любые странные ощущения и физиологические отклонения, думая про себя — может, вот сейчас? Сейчас всё закончится? Ты даже не представляешь, что именно должно произойти, но всё равно ждёшь и видишь смерть в каждом спазме. И знаете, тебе совершенно не страшно, ведь ты всё равно не в силах что-либо поменять.

Я шёл в противоположную сторону от дома, рассчитывая на то, что, если внезапно мне станет невыносимо плохо, я не смог быстро добежать и спасти себя. Нет, я уходил как можно дальше, чтобы смерть застала меня в пустых дворах, пустырях или скверах, откуда я не успею выбраться. По мере движения температура воздуха опускалась всё ниже, людей и машин вокруг становилось меньше, а головная боль усиливалась. В какой-то момент мне начало казаться, что мой череп сдавливает огромный гидравлический пресс, а из носа идёт кровь. Проверить ли?

Да, всё пока что нормально — никакой крови, тебе это только кажется. Но голова всё равно раскалывается, а дыхание замедляется, пока конечности стынут и одежда покрывается коркой льда.

Я оделся достаточно тепло, поскольку первоначально не собирался оставаться на улице — думал вернуться домой, включить метал и уснуть спокойно навсегда в тепле и уюте. Но когда понял, что даже такая доза снотворного не убивает моментально, решил сменить тактику и довести себя до изнеможения. Если таблетки не убьют меня, то я им помогу — ночь под открытым небом точно добьёт меня. А может я просто в какой-то момент свалюсь от усталости — кто знает? В любом случае нельзя останавливаться, нельзя давать себе отдыха — ускоряешь шаг и идёшь в те районы города, в которых ты никогда не был. По пути впитываешь холод, иногда давишься кашлем, следишь за самочувствием и, внезапно, внимательно изучаешь мир вокруг. В ожидании смерти глаза начинают видеть больше деталей — то, на что раньше ты никогда бы не обратил внимание, в ночной тьме становится крайне интересным и необычным. Останавливаешься, рассматриваешь витрины, поражаешься игре теней и света, ловишь взглядом каждого прохожего, дышишь полной грудью, пытаясь уместить в себе как можно больше городской жизни. Ты начинаешь заглядывать в горящие окна уродливых домов, словно надеясь увидеть кого-то, кто заметит тебя и позовёт внутрь, проявив…

Жалость. Это самое никчёмное чувство, дружок, сотканное из жалости. И ты ищешь его даже в такой момент, потому что и сам ты всего лишь кусок дерьма.

Я сделал полный круг ближе к десяти часам вечера, когда улицы стали стремительно пустеть, а мои ноги, лицо и руки вопили от холода. Снотворное наконец начало действовать — я покачивался, глаза мои пощипывал сон, дышать стало совсем тяжело. Пару раз я ощутил такую слабость, что чуть не упал на льду. При этом я ни на секунду не прекращал изучать знакомые улицы и заглядывать в каждую витрину, откуда веяло теплом, уютом и жизнью.

Ты ведь можешь прекратить это, верно? Зайди куда-нибудь, закажи поесть, отогрейся. Ночь будет долгой, ты же знаешь, так куда мы торопимся?

Я прошёл так мимо десятка другого различных магазинов, решив, что не стану слушать этот голос внутри себя и проведу на морозе всю ночь. К тому же, без телефона я утратил чувство времени и понятия не имел, какие заведения ещё работали, а какие всего лишь обманывали своей новогодней иллюминацией.

Вот ещё, о чём тебе не говорят в фильмах и книгах о самоубийстве — порой это крайне скучный процесс. Возможно поэтому люди выбирают что-то экстремальное и быстрое, вроде выстрела или прыжка с крыши. Но поскольку ты трус, то выбрал самый безболезненный способ и теперь ходишь по городу в ожидании, когда яд подействует. И спустя два часа такой прогулки мозгу становится совсем невыносимо — он и так весь день изводил себя мыслями о смерти, а теперь ещё и вынужден бездельничать всю ночь. Я тогда вновь пожалел о том, что не спрятал телефон внутрь куртки, где он бы не разрядился — так бы я смог сделать несколько плохих снимков ночного города или, знаете, открыть заметки и записать поток сознания, передав эмоции в режиме здесь и сейчас. Я даже попытался зайти в канцелярский магазин, чтобы купить блокнот и ручку, после чего найти тихое заведение и сделать последние в своей жизни записи. Неплохой бы получился очерк, не правда ли? К сожалению, все магазины уже были закрыты, так что я был вынужден остаться без чернил и бумаги, а вы — без моего потока сознания. Не велика потеря, если честно.

Наконец, мороз меня доконал. Я зашёл в круглосуточное кафе и решил заказать поесть. На самом деле, есть я не хотел — просто нужен был повод посидеть в тепле. На кассе меня встречает молодая девушка и спрашивает, чем она может мне помочь. Её волосы тёплого рыжего цвета, в носу продета серьга, внешне она достаточно привлекательна, а моего ужасного зрения не хватает, чтобы разглядеть прикрепленный к фартуку бэдж с именем. Только взглянув на меню, я тут же выбираю капучино. Ненавижу капучино, но, знаете, отсылки. Я имею в виду, что в тот момент я просто не мог не заказать капучино — если и быть героем романа, то до конца. Прошу дать мне два пакетика с сахаром, поскольку стесняюсь попросить больше. Она спрашивает меня о корице, но я отказываюсь. Несколько минут ожидания, и мой стакан с пеной готов. Вообще я также заказывал поесть, но, видимо, сказал слишком тихо, из-за чего получил только кофе. Отхожу в дальний угол от кассы, начинаю потихоньку пить горячий напиток — он оказывается горьким. В помещении я один, за окном настолько темно, что можно отчётливо разглядеть своё отражение. Впервые за столько лет я посмотрел на себя без страха — разглядел каждый изгиб бледного лица, провёл пальцами по лбу и подбородку. Я не знаю этого человека, откуда он взялся? Неужели это правда я? Вот, значит, как я выгляжу вблизи. Жуткое зрелище.

Я никуда не торопился — стакан был большой и горячий, а капучино с каждым глотком становился слаще. Оказалось, что сахар лежал на самом дне, я просто забыл его размешать. Интересная метафора пришла в голову: жизнь как стакан с капучино, сахар в котором забыли размешать — чем больше пьёшь, тем слаще становится. Не нравится? Не смешно? Ну уж извините, у меня сегодня туго с образами.

Пустой стакан летит в мусорное ведро, а моё тело — обратно на ночные улицы города, где ресницы моментально покрываются льдом, а пар валит изо рта без остановки. Как я себя чувствую, а, внутренний голос? Всё очень плохо? Прошу, скажи, что всё очень плохо. А он мне и отвечает после анализа всей системы: нет, мол, никаких признаков смерти, но вот желание спать действительно убийственное. Что насчёт обморожения, спрашиваешь ты?

Тоже неплохо — у тебя очень тёплая обувь, две пары штанов оберегают твои ноги, руки сидят в безопасности внутри карманов куртки, которая спасает большую часть твоего тела. Замерзает только лицо, поскольку шарф превратился в хрустящую льдинку и уже совсем не греет. Увы, дружок, но тебе ещё придётся немного пожить. Если хочешь добить свой ослабший организм, то найди безопасное место и попробуй уснуть там — обещаю, в таком случае ты уже никогда не проснёшься. Для тебя сейчас это лучший вариант. И не переживай так сильно о тех, кто будет тебя искать — твой маршрут легко восстановят благодаря яркому цвету одежды и записям с камер видеонаблюдения, если сотрудники полиции будут не кончеными идиотами.

Я твёрдо решил играть до конца по своим правилам. Если решил умирать, то пусть хотя бы здесь всё будет по-твоему. Убить меня в эту ночь может только синтез снотворного и сибирского климата — никаких ножевых ранений от случайных алкашей или полёта через несущейся по льду автомобиль. И даже если это меня не добьёт, то, надеюсь, я хотя бы заработаю осложнение простуды. Но в идеале, конечно, не дожить до рассвета.

Мои ноги без тени усталости несут моё сонное сознание по широким улицам, стараясь оставаться на свету. Взгляд цепляется за вывески магазинов и заведений, но везде уже закрыто.

Ты ведь не думал, что они будут работать ради тебя?

Под ногами хрустит толстенный слой спрессованного многоголовой толпой снега, а бездонное чёрное небо не радует тебя даже звёздами. Мимо равнодушно проносятся машины, а ты сжимаешь внутри карманов кулаки каждый раз, когда проходишь рядом с другими людьми-полуночниками. Воздух настолько холодный, что можно услышать его звон. В домах ещё горят многие окна, а дорога упрямо катится по прямой, предлагая тебе миллионы километров, чтобы довести себя до изнеможения. Иногда глотку режет надрывный кашель, а капучино подступает обратно, оставаясь на языке горькими пятнами. В носу стойкий лекарственный запах — снотворное что-ли даёт о себе знать или мне это уже кажется? Голова по-прежнему болит, а корпус тела угрожающе качается, теряя равновесие. Может, просто упасть? Нет, слишком легко, ты заслуживаешь больших страданий, так что иди молча на самый край города.

Иногда доброжелательно махая рукой проезжающим мимо дальнобойщикам, я добрался до тех мест, которые не посещал очень много лет. По пути не оказалось ни одного более-менее приличного круглосуточного заведения, куда можно было бы зайти и провести ночь спокойно — открыты были только пивные, публика в которых соответствующая. Пришлось даже подавить странное желание снять номер в отеле. Оглядевшись по сторонам, я спросил себя, что мне делать теперь? Я стоял на перекрестке и испытывал страх — слишком уж много криминальных хроник просмотрено, чтобы вот так просто расхаживать по ночному городу, чувствуя слабость в каждой мышце. Внутренний голос, есть идеи? Говоришь, искать тихое и безопасное место для сна? Как скажешь.

Мои глаза приходилось удерживать открытыми невероятными силами воли. Ноги завели меня в районы новостроек — уродливые дома здесь сменились на стройные башни, окна в которых светились гирляндами. Я никогда раньше здесь не был, но внезапно испытал такой уют, что захотел остаться навсегда. Перейдя дорогу, я пошёл во двор, огибая припаркованные автомобили. На улице кроме меня не было ни души. Утопая в сугробах, мне удалось добраться до детской площадки, где я и разместился на одной из скамеек, после чего закрыл глаза и попытался уснуть. Какое-то время мне было тепло и хорошо — тишина вместе с морозом убаюкивали, а снотворное не позволяло легко поднять веки. Я просидел так, наверное, минут тридцать, прежде чем почувствовал, как мои ноги коченеют. Сон так и не забрал меня. Ночь привела меня сюда, усадила в центре жилого комплекса, чтобы не убить, но позлорадствовать — заставить посмотреть на горящие окна, ощутить тотальное одиночество, холод и болезненную сонливость. Довести организм до истощения, прежде чем выдернуть его из комы обратно в реальность. Ну почему ты просто не убила меня? Ведь я так готовился, я всё сделал для этого, но ты постоянно оставляешь меня в живых.

Поднявшись, я сбросил с себя остатки морозного сна и понял, что ужас как хочу капучино. Время перевалило за полночь, а путь предстоял неблизкий. Я мог зайти и купить этот идиотский кофе где угодно, но почему-то мне захотелось вернуться в самое начало и заказать его у той же самой девушки. Так что я двинулся обратно, с трудом ориентируясь и петляя между домами по незнакомым улицам. Один раз за весь путь мимо меня проехал велосипедист. На небе появилась жёлтая луна. Проходя мимо церкви, я сложил крест из двух средних пальцев.

Я добрался до того самого кафе к часу ночи, будучи совершенно отмороженным, уставшим, голодным и сонным. За кассой меня встретило знакомое лицо. Пока девушка повторяла капучино, я решился заговорить с ней, чего раньше никогда бы со мной не случилось:

— В ночную смену работаешь?

— Ага

— Я б повесился от скуки.

— Ну, я сижу здесь, вышиваю.

— Сколько платят, если не секрет?

— С учётом премий получается где-то 30-40 тысяч.

Заметив мой удивленный взгляд, она добавляет, скромно улыбаясь:

— А ведь я всего лишь стажёр.

Когда она передаёт мне стакан с кофе, я внезапно для себя предлагаю купить и ей тоже чего-нибудь выпить. Она смущается и отказывается, а я лишь пожимаю плечами и отворачиваюсь к окну. На этот раз я не забыл размешать сахар. Тёплый стакан быстро согрел мои покрасневшие руки. Какое-то время я стою спиной к кассе, потягиваю осторожно кипяток и думаю, что мне делать дальше.

Внезапно рыжеволосая девушка продолжает беседу, сказав, кажется, что редко кто появляется за ночь дважды. Я в тот момент был невероятно счастлив, что она решила поддержать со мной разговор, поэтому повернулся к ней лицом и подхватил тему. Глоток за глотком — и вот мы уже перешли на «ты», узнали возраст друг друга и обсудили преимущества и недостатки ночной смены. Я заверил её, что не отношусь ни к одному из разрядов местных алкашей, вновь предложил купить ей кофе, после чего выслушал несколько жутких, но забавных историй о прочих ночных посетителях, которые, в отличие от меня, не отличались тактом и более-менее хорошими манерами. Я признался, что вообще не должен был возвращаться, но всё-таки решил зайти вновь — вдруг ей будет приятно увидеть знакомое лицо. А она мне рассказала немного о себе: ей всего восемнадцать лет, живёт она очень далеко от места работы, в другой части города, раньше училась в колледже на направлении живописи, но взяла академический отпуск, и вот теперь работает здесь, отпугивая всяких маргиналов, которые заходят в тепло, чтобы колоться или выпить чего покрепче.

Капучино уже закончился, но мы продолжали общаться, хоть я и сказал, что она может попросить меня свалить в любой момент, если ей станет скучно. В какой-то момент я вновь заговорил о своём ночном походе и проговорился, что чувствую себя ужасно сонным из-за принятия убойной дозы снотворного в погоне за передозировкой. Я боялся, что напугаю её этим, но она поняла меня и поинтересовалась, из-за чего я попытался «передознуться».

— Это очень долгая, глупая и скучная история, — вздохнул я. — Не хочу грузить тебя своими личными проблемами.

Как оказалось, ей самой было что рассказать про самоубийство. Вот уж совпадение — в два часа ночи наткнуться на человека, который не только понимает тебя, не боится и слушает, но и имеет просто чудовищный опыт нахождения на куда более низком уровне спирали. Она рассказала мне о том, как вызвала передозировку антидепрессантами прямо во время смены; как резала своё тело, из-за чего теперь вся её кожа усыпана глубокими ранами; и как наблюдалась у психиатра, пока полицейские сторожили её во время сеансов. Наслушавшись, я понял, насколько же никчёмны мои собственные переживания. А ведь так сразу и не скажешь, что перед тобой сидит настолько травмированный, поломанный жизнью человек, который скрывает в сердце ад куда больших масштабов.

На её откровения я ответил своими, предупредив, что моя история — всего лишь дешёвый сценарий глупого ситкома. А затем рассказал ей абсолютно обо всем, что произошло со мной за последний месяц и привело меня в то состояние, в котором она наблюдает меня сейчас. Я говорил долго, стараясь учесть все подробности и ничего не скрывать. Она налила себе кофе, уселась поудобнее и слушала внимательно, хотя я для неё был всего лишь случайным незнакомцем с улицы. Пару раз я чуть не заплакал, но быстро взял себя в руки и спокойно выдохнул, завершив словами: и вот я здесь. Грёбаный Холден Колфилд припёрся пить кофе и жаловаться, насколько же ему стыдно, мерзко и погано на душе. Так погано, как не было никогда за всю жизнь.

Некоторое время она смотрела на меня молча, не зная, что сказать. А потом, видимо, решила перебить мою историю охапкой своих. И каждая из них была настолько кошмарной по описанию, что под конец я удивился, как можно вообще рассказывать о подобном столь непринужденно. Её любовные и не очень истории были полны жестокости, манипуляций, абьюза, крови, измен, расставаний, настолько порой аморальных и мерзких вещей, что я даже не хочу излагать их здесь. И ведь ей всего восемнадцать лет! Боже мой, разве это нормальная личная жизнь? Мне казалось, что подобные истории существуют только в рамках фантазии какого-нибудь Люцифера Валентайна, а не приятной девушки, продающей кофе в ночную смену. В общем, я был малость шокирован, когда осознал, что за человек сейчас передо мной и через что ему пришлось пройти. Да, наверное, мне стало искренне её жаль, хотя она явно не нуждалась в моём сочувствии. Она просто продолжала рассказывать, а я всё ждал, настанет ли предел этим мучениям. Моя эмпатичная натура явно не была готова к подобным спонтанным, откровенным беседам.

Закончив свой рассказ, она вернулась к моей персоне и попробовала взглянуть на ситуацию со стороны, сразу заявив, что проблема вообще не стоит таких радикальных мер, как самоубийство. А после она внезапно встала на мою сторону, чего я вообще никак не мог ожидать, поскольку считал тогда и считаю до сих пор себя и только себя виноватым в случившемся. Но её взгляд отличался особой добротой и странным пониманием ситуации: она простила мои ошибки, не назвала меня кретином и предложила вернуться к ней, когда найду более весомую причину убить себя. Она легко могла согласиться с тем, как я казнил себя во время рассказа, учитывая её собственный, гораздо более болезненный опыт. Однако этого не случилось — она не сказала обо мне ни единого плохого слова, хотя я этого заслуживаю. Под конец я спросил, что мне теперь делать? А она посоветовала просто пойти домой, принять ситуацию, приготовить себе что-нибудь поесть и уснуть, потому что всё это вообще не стоит того, чтобы умирать.

— Оказалось, что я такой же мудак, как и все остальные, — сказал я перед тем, как мы разошлись. — А ведь я всегда мечтал не быть таким.

— Да уж, все люди мрази, — улыбнулась она, затягиваясь электронной сигаретой. — Добро пожаловать.

Я вернулся домой ближе к трём часам ночи, после чего сразу же начал писать этот… путевой очерк? Можно ли это так назвать? Сейчас часы уже показывают шесть утра — у меня завтра пары, но я никуда не пойду, потому что снотворное разрывает мою голову, а простуда только набирает обороты, сокрушая тело ознобом. Ну и для кого я писал предсмертную записку, а? Остаётся лишь надеяться, что снотворное всё-таки сработает, и к тому моменту, как все будут читать это, я уже разучусь дышать. Зато теперь я точно знаю к кому идти, если вдруг захочу повторить попытку и умереть наверняка — антидепрессантов хватит на нас обоих.

Ну так что, хватит с тебя самоизнасилования? Достаточно ты страдал?

О нет, дорогой мой внутренний голос — эта резня уже никогда не закончится. Мне всегда будет мало, я буду искать новые способы истязания себя. Сегодня я зашёл очень далеко и узнал, что падать при желании можно ещё ниже. Но даже этого не хватит, чтобы искупить всю мою вину перед теми, кого я люблю. Так что не вздумай останавливаться — мы ещё вернёмся в эту спираль, но уже под иным предлогом.

А теперь что?

Теперь — очень долгий сон. Гори весь мир, только не буди меня. Как проснусь — отправлюсь дальше танцевать диско на могиле своих иллюзий, романтических идей и эгоизма.