Как тогда... У реки...

«О здравствуй, дива, приветствую и тебя, и душу твою непорочную. Как видишь я стар, но еще многое могу увидеть и услышать, даже то, что увиденным и услышанным быть не хочет»
-Нечто хорошее, кто-то хороший-

Природа. Губительное — живое. Убийственное — беспощадное. Но всё же убийственность эта, красивее любых картин, описывающих природу. Её нельзя описать, нельзя обрисовать словами, нельзя понять эту беспощадную злодейскую красоту сразу, просто увидев её. Её нужно чувствовать, ощущать, пропускать через себя, а затем, когда ты будешь приближенным к природе, она убьёт тебя во имя инстинктов своих и законов, неподдающимся человеческой логике. Но всё же, когда близость к такой красоте — единственное удовлетворение в жизни, умереть не страшно, а даже горделиво и отважно.
И видел я красоты эти, и не побоюсь сказать, что я перестал бояться смерти, бояться потерять все, что у меня сейчас есть. В частности, всё из-за одного случая…
Середина осени, я всё еще находился в лагере, так как я мог легко обучаться там в специализированных заведениях, построенных на основе старой школы времен войны. В этом лагере я провёл всё лето, и за это время произошло несколько несчастных случаев, связанных с рекой. Там было очень много утопающих из-за положения этой реки. Она находилась в самой глубине леса, куда шли только три тропинки, они же разделялись еще по двое, то есть, шанс заблудиться в лесу или сбиться с пути был велик, но в походы к реке и в лес с нами всегда ходил старик, знающий эту местность лучше всех, хотя и был он глух и почти слеп, один глаз даже был покрыт бельмом. Он был добрым, но некоторые парни из нашего отряда иногда подшучивали над ним, стреляли с рогатки по его дряхлым бледным рукам, рвали некоторую одежду. Но старику было плевать. И меня всегда это удивляло. Он относился ко всем с глубочайшей и даже наивной добротой. Даже к тем, кто явно относился к нему с некой злобой, а им становилось немного, но стыдно. Но не будем отходить от темы и вернемся к реке.
Путей, ведущих к реке было всего три из восемнадцати. Поэтому, все боялись идти одни на ту реку, боясь пройтись по неизведанным тропам, ведущим, по рассказам и байкам, к таким же тропам, что циклом замыкаются и уводят тебя в чащу леса, в глубь этой зелёной пучины, из которой больше не выберешься. И ведь все это понимали, и нашёлся тогда такой смертник. Он ушёл один. Не вернулся. Убийственное и таинственное подчинило его себе. Ушёл он ночью, не понять зачем, куда и как, но ушёл. Его вина не в непослушании, а в том, что он поставил себя умнее природы. Вот это настоящая глупость.
Следующей жертвой стала девочка лет семнадцати, приехавшая в этот лагерь, по-видимому, по указу родителей. Замкнутая в себе, нервозная, параноик, всё это помогло ей уйти. Уйти в лес. В обилие не тайн, а кошмаров. Они не нашли ни пути назад, ни кроличью нору, они стали подтверждением человеческому фактору — самостоятельности и самоуверенности. Но разве может индивид потянуть против коллективного разума, неизученного людьми полностью? Нет… Она не потерялась. Прямо возле наших домиков в ванне для процедур нашли её тело, голое, в кровавой воде. Изрезанные руки её лежали на бортиках ванны, а оставшаяся кровь стекала на чёрную землю, уже впитавшую душу этой девы.
Она не выдержала гнетущего состояния изоляции от внешнего мира. Они могли в любой момент уехать, но лес пожирал их потихоньку.
Третьим был мальчик двенадцати лет, приехавший сюда в надежде найти новых друзей. Но, как же, наверное, было грустно его родителям, когда они узнали что их сын пропал. Не умер, а просто исчез на ровном месте. Лагерь, деревянные дома, сон час, ночь. Крики были слышны всем, будто вой сирены. Перепуганные дети, вожатые, мужики, все выбежали из своих убежищ так быстро, что можно было подумать что это военные учения, но вовсе нет. Умер старик. Кто-то забил его до смерти кирпичом во сне, а он так и не проснулся. Лицо всмятку, похожее больше на мясо вперемешку с разнообразными вкраплениями осколков зубов, тёкшими глазницами и рваным носом. На полу его кабинки кровавые следы ног, далее, выйдя из кабинки, все обнаружили следы шарканья на земле, ведущие на одну из тропинок. Кирпич нашли в кустах одно из садов. Избитого деда похоронили на входе в лес, как напоминание об ужасном месте и ужасных людях.

Тем временем, раненный ребенок шастает по бесконечному зеленому аду. Болит. Всё очень болит. Он плачет, размазывает слезы с кровью, из чего получается сплошная грязь на лице. Все руки в мозолях из-за кирпича, которым он бил лицо того деда. Никто не знал, но именно до этого мальчика домогался этот старик, причём избивал его, резал ему руки, потом накладывал бинты, заживая, он снова резал эти руки. Он убивал этого безобидного по-началу мальчишку. который постепенно превращался из ранимой жертвы, в убийцу, кровожадного. Ему было плевать на деда, захлёбывающегося в своей же крови, которого он избивал ещё долго, пока его лицо не стало напоминать кашу, а мальчишка, убийца, убежал от всех туда, куда ему следует попасть. Но…
Он держится за жизнь, не зная почему, не зная как, не зная ради чего в конце концов, ведь, найдя мальчика, его точно отправят в психушку, где его расстройство обостриться, и из маленькой рощи дубков вырастит вечная жизнь, зеленая смерть. Сейчас же это его верная соратница, поощряющая его своими плодами. Ягодами, дикими, возможно ядовитыми, но ему повезло и он съел обычную голубику. Он выпил из родника, идущего с холмов, незагрязнённого, чистого. Ему везло и везло, пока он не заметил её… Девчонку, бегущую к реке, по песчаному берегу, натыкаясь на коряги, палки голыми ногами, на которых уже есть кровавые потёки. Мальчик понёсся к ней, но не мог никак догнать. Он бежал, спотыкался, горячий песок жёг его уставшие ноги, река становилась шире и глубже, буйнее и темнее, а девочка бежала словно бесконечно, и в конце концов погрузилась в воду и посмотрела на. Её глаза блестели на солнце, и голубой их цвет сиял, она играла глазами с испуганным виноватым существом, а он, покорно наблюдая за ней, погружался в воду всё быстрее и быстрее, пока не потонул, и захлёбываясь, пытался было выплыть, но пучина затягивала его, течение уносило, а девочка смеялась, радостным детским смехом.