Я узнал слишком много о изнанке вселенной; открыл завесу в сумрак, куда не проникает свет небесных мерцал. Мне стало ясно, что полное отчаяния и есть морок, только искаженный до неузнаваемости. Первородная тьма всегда таится внутри человека. Любой выход за пределы рассудка — неистовое безумие и всепоглощающий морок, который дарует нам ту самую желанную свободу. Порою, когда сознание теряет над собой контроль, мы возвращаемся в изначальное небытие, лежащее в основании мира, или, по-другому, мы погружаемся в томящуюся пустоту первозданного хаоса, из которого возникло все сущее.
И то, что я поведаю вам, сейчас заставило меня трепетать, заставило мою кровь стынуть в жилах и пробудило к великому творению. В тот день я впервые решил за долгое время выйти наружу, покинув свою скромную обитель. Слабый лунный свет заливал моё тело, и я походил на жуткую куклу в антикварной лавке. С чёрными кругами под глазами, морщинами на лбу и такой страшной гримасой — полной отчаяния, безысходности, впрочем, лишённой жизни. Тёплый ветер трепетал мои волосы, развивал одеяния, щекотал кожу на щеках и звал меня прочь, за эту запретную черту, за которой начинается великая свобода. Деревья тёмной аллеи, будто вальсировали — иногда —вдруг, совсем неожиданно, взмывали в небо и, словно подхваченные невидимой волной, опускались на землю и разлетались во все стороны. Их кроны становились то ярче, то темнее; то уже, то шире; то ниже, то выше; а потом вновь обретали расплывчатые очертания.
Переулок, освещённый одиноким фонарём, становился всё уже и уже. Я уже не видел ни деревьев вокруг, ни даже слабого лунного света или мерцания звёзд. Грязные каменные туннели образовывали лабиринт, по-другому, сеть канализаций Лондона. Тёмно-зелёная вода журчала под ногами, а жирные крысы, пронзительно пищавшие где-то в тоннеле, изредка, с опаской, приближались ко мне. Бесконечная пустота и темнота, окутывала меня, и я брёл в неизвестном направлении, навстречу свободе и изнанке, что так отчаянно звала меня. Бетонные стены, сливались в одну толстую полосу и рябили глаза, вызывая слабое головокружение.
Внезапно моих ушей коснулся странный звук, схожий с раскатом грома, ударом молнии, бьющий в каждую частичку моей души. Он постепенно становился сильнее, наливаясь красками, достиг своего апогея. Глухие, многократно усиленные удары сложились в низкий, басовитый рёв. Волна дикой, необъяснимой силы буквально обожгла моё сознание, и разорвала в клочья ночную тьму.
Золотая люстра, со свисающими нитями белого жемчуга, засверкала огнями и отражая сотни бриллиантов, вкраплённые в нёе, обрушила на меня водопад янтарного света. Белые, устремлённые ввысь мраморные колоны увлекли меня вверх, в сводчатый потолок. Опаловая фреска с изображением изумрудного беса, скачущим на белом коне и пронзающего своим нефритовым копьём небожителя, вспыхнула рубиновым шельфом.
Пространство вокруг взорвалось шумом десятков голосов, и моим сознанием овладело блаженное забытие, сопровождавшееся абсолютным неверием во всё происходящее.
Дамы в викторианских платьях, расшитых сусальным золотом на чёрном бархате, воздевали руки к кварцевым сфинксам и драконам из голубоватого лунного камня. Мужчины, чьи лица смотрели, сквозь прорези масок, бесстрастно и зло, словно орлы, парящие над пустыней, перехватывали их в головокружительном танце.
Оркестр, расположившийся в левой части зала, играл свою пленяющую мелодию, словно глас меди в тот самый миг, когда творец достигает самых сокровенных струн человеческой души. Перезвон серебряных колокольчиков смешивался с гулом рояля, а затем переходил в бешенный грохот тромбонов и переплетался с мелодиями скрипки.
А затем наступила гробовая тишина, и мужчина в шелковом сапфировом сюртуке, подняв бокал, крикнул:
Пишу кровавое стекло с ноткой философии В моих книгах вы не найдёте радугу и единорогов Если готовы к эмоциональным американским горкам- добро пожаловать
