И так до бесконечности

Десятки тысяч лет назад он впервые увидел эту картину. Древнее произведение искусства человеческих предков вызывало в нём благоговение каждый раз, когда он открывал этот файл. Он помнил каждый мазок потрескавшейся масляной краски — в Мусейоне Полиса хранятся файлы с высоким разрешением. И всё же, горькое сожаление преследует его — он никогда не увидит настоящей, как говорили раньше — живой картины неизвестного художника, который оставил свой шедевр в эпоху, предшествующей постчеловеческой.

Картина имела одну особенность, которая не давала ему покоя — маленькая бледная точка в правом нижнем углу. Как будто изъян времени или незначительная ошибка мастера, вдохнувшая немного жизни в застывший навеки мрак.

Никто из тех, кто ценил высокое искусство не мог сказать, что изобразил творец на своём холсте. И даже лекции по истории искусства людей не удовлетворили его жажды узнать о замысле, который был заложен в этом полотне. Во многом это объяснялось тем, что эпикурейское постчеловеческое общество увлекалось искусством в основном поверхностно. Наверное потому, что время, некогда главный ресурс человеческой жизни, утратило ценность. Постчеловек добился бессмертия и пользовался всеми благами и достижениями древней цивилизации, память о которой утонула во тьме времён. Теперь любому индивиду доступны все произведения искусства, созданные когда-то биологическими предками, или, как принято говорить — оригиналами.

Суванкар не отличался от большинства жителей Полиса. Плотские утехи занимали всё его время, которое он проводил в объятиях прекрасных гетер и распитии вина. И всё же иногда он прерывался, чтобы погрузиться в философские размышления и насладиться искусством биологических предков. Он хотел проникнуть в смыслы музыки Баха. Он слушал тихий разговор ангелов, созерцая «Троицу» Рублёва. Он уходил в тысячелетний запой, когда вселенский пессимизм Шопенгауэра завладевал его сознанием. Искусство было ключом к тайне, суть которой Суванкар пока ещё не постиг. Но он любил Полис и благодарил богов и муз, что человечество, перед тем как утонуть в водах Леты создало этот прекрасный мир.

***

После полного ленивой истомы дня Суванкар пришёл на симпосий в дом иерея Птола. Птол руководил Мусейоном Полиса и часто собирал в своём доме шумные пирушки, которые были одним из любимых развлечений граждан Полиса. Там Суванкар впервые увидел её. Даже для Полиса, в котором высоко ценилась свобода индивидуальности, внешний вид Лютеции был несколько своеобразным. Всё что на ней было — это дорийский хитон с открытыми бёдрами. Татуировки в виде лучей Солнца вокруг пробитых алых сосков на обнажённой груди ещё сильней подчёркивали её экстравагантность. У неё были чёрные, антрацитового оттенка волосы. А выбритые в ноль с левой стороны виски говорили о том, что перед тобой гетера самого высокого уровня. Это значило, что помимо талантов любовницы Лютеция обладала живым умом, была хорошо эрудирована и разбиралась в философии.

Эту ночь он провёл с ней, а потом и следующие. Он знал многих гетер, но именно с Лютецией Суванкар пожелал встречаться чаще и она была не против. Они прекрасно проводили время, которого им хватало и на удовольствия плоти и на глубокие философские беседы. Суванкару казалось, что он наконец-то обрёл счастье, спустя… а он уже и не помнил, сколько человеческих лет прошло с тех пор, как его оригинал решил подарить себе бессмертие.

— Вчера я внимательно слушала мужей у Птола в доме, — Лютеция потянулась, лёжа в постели. — Пока они были трезвыми, их речи приводили меня в восторг.

— Что же они говорили? — ещё не проснувшись сказал Суванкар.

— Например, — Лютеция повернулась на бок и опёрла голову на локоть, — что по старым космологическим расчётам, где-то во внешнем мире наступила эпоха вырождения, когда призраки звёзд — белые и коричневые карлики, одинокие планеты и другие астрономические объекты будут поглощены чёрными дырами, чья эпоха следует за вырождением.

— И ты веришь в этот вздор?

— Не знаю, разве в нашей жизни есть место вере? — Лютеция буквально просверлила Суванкара взглядом, — Кстати, они часто вспоминали и о тебе.

— Вот как? — Суванкар сел на край кровати.

— Не без иронии, конечно. Они считают тебя чудаком. Их удивляет твоя одержимость искусством оригиналов.

— Это правда. Я словно умалишённый, Лютеция. Знаешь, тот чёрный квадрат не даёт мне покоя. Впервые за миллионы килолет у меня появилась цель в жизни и пока я не представляю, как её достичь.

— Если бы ты только попал в Центрум. Там есть ответы на все вопросы.

Суванкар промолчал, а Лютеция стала рассказывать о том, как ей близки космологические идеи, которые обсуждались на симпосии. Она была искином и не знала того времени, когда полисов было очень много. Она не помнила мир людей, который приходил в упадок. Чтобы избежать забвения, человечество пошло на отчаянный шаг — создало Космополию, постчеловеческий мир оцифрованных разумов, которые разместили в Полисах с виртуальной реальностью, достоверно копирующей мир людей в доцифровую эпоху. Базисом Космополии стал Центрум, где хранилась вся информация, которую накопило человечество за всю свою историю.

— Каждое новое обновление стирает память о тех событиях, — Лютеция пристально посмотрела на Суванкара, как бы ожидая от него одобрения. — Мы используем свои локальные базы, а новые, из Центрума уже давно не поступают.

— Я хочу увидеть Центрум, — сказал Суванкар, — многие килогоды после последнего обновления меня не покидает это желание.

— Это связано с картиной, не так ли? — как бы равнодушным тоном спросила Лютеция.

— А если я получу доступ к старым протоколам связи? Насколько я помню, контакты не были запрещены.

— Тогда шансы открыть тайну картины увеличиваются, — в голосе Лютеции появились нотки разочарования.

— Конечно, — Суванкар почесал затылок, — есть риск, что они безнадёжно устарели, ведь их обновляли безумно давно.

Некоторое время они сидели молча. Наверное, впервые Суванкар был глубоко потрясён осознанием собственного возраста — сколько прошло времени с тех пор, как он родился оригинальным человеческим существом в Западной Бенгалии. Калькутта, где жил прежний Суванкар, была крупным центром образования, науки и культуры. Не смотря на бедность, семья смогла дать сыну хорошее образование. Но средств на оцифровку сознания хватило только на одного. Мать с отцом и младшая сестра остались в мире плоти навсегда — их лица он уже не помнил. Они остались в глубокой бездне погибшего прошлого, безжалостно стёртого временем. И теперь они лишь безликие призраки в его памяти.

— Я знаю, кто мог бы помочь — Лютеция тяжело вздохнула, — я видела его на одном симпосии. Говорят, что он из тех, первых, кто согласился на цифровой переход. Так вот, когда он уже здорово напился, его язык развязался, а из его рта полились еретические речи о том, что якобы наш мир, Полис, на самом деле не является безграничным, как верит большинство граждан и мы, в том числе.

Суванкар внимательно слушал. Он знал, что существует небольшая прослойка граждан, которая исповедует еретические идеи. Они считают, что Обновления не имели пагубного воздействия на их память. Они хорошо помнили свою прошлую жизнь и не питали иллюзий относительно той жизни, которую они вели в Полисе. Опасности они не представляли, но при возможности их сторонились и избегали встреч с ними.

— Его зовут Мохан, — продолжала Лютеция. — Он живёт к востоку от маяка на побережье Спокойного Моря. Заметь, совсем близко с Мусейоном. Он смотритель маяка, а значит, когда-то имел отношение к службе связи. Обратись к нему.

Они шли по набережной и любовались вечерним морем. Таинственное и необъятное — оно волновало душу Суванкара. Море сливалось с ночным небом, и только лунная дорожка очерчивала небольшой кусок далёкого горизонта. Время от времени на черные воды падал красный луч маяка и в эти мгновения Суванкар задумывался о том, что Спокойное море бороздят корабли, надолго покидая родной берег. Ему тоже хотелось бросить всё и отправится за горизонт, и он не представлял, насколько близко он был от своих мечтаний.

Вскоре показался дом Мохана. Он стоял у самого берега сразу за маяком. Домик был небольшой и скромный, местами с него осыпалась штукатурка. С улицы дом прятался в густых зарослях виноградника, сквозь который пробивался свет из окон.

Мохан до сих пор был смотрителем маяка, а когда необходимость в обеспечении связи отпала он занялся виноделием — занятием, во истину достойным философа, как он считал. Когда пришли Суванкар с Лютецией, Мохан как раз дегустировал своё крепкое вино, сидя за большим деревянным столом в беседке, заросшей глицинией.

Мохан предложил гостям угощение, но те вежливо отказались, дав понять, что настроены на серьёзный разговор.

— Такое редко происходит, чтобы отказывались от вина в моём доме, — сказал Мохан, с радостью наливая стакан, — Так что вас привело ко мне?

— Мы не хотели бы отнимать много времени, — сказал Суванкар.

— Времени у нас предостаточно.

— Смотритель, мы пришли узнать, работает ли служба связи в Полисе? — Суванкар решил не затягивать с прелюдией.

— Хм, неожиданный вопрос. Что ж, протоколы совместимы с системой, хоть и устарели. Они должны исправно работать, — удивлённо сказал Мохан, — только зачем это вам?

Гости молчали и Лютеция дёрнула Суванкара за руку.

— Мне бы… — Суванкар посмотрел на Лютецию, — мне бы попасть в Центрум. Возможно ли это, Смотритель?

— Вот как? Это, конечно, хорошо, — Мохан обвёл двоих взглядом, — Но есть проблема, весьма существенная.

— Проблема, Смотритель?

— Ага, именно. Не смущает ли вас то, что Полис архидавно не связывался ни с Центрумом, ни с одним другим полисом? — Мохан сделал паузу и не дожидаясь ответа продолжил, — Так вот, что я вам скажу — в связи больше нет необходимости, она потеряла смысл. Да, представьте, Вселенная, то есть внешний мир расширяется и вместе с ней полисы удаляются на немыслимые расстояния друг от друга и что будет, когда этот разрыв достигнет критической точки никто не знает. Координаты, соответственно, тоже не имеют смысла, а без них невозможно запустить ни один протокол. Где адресат, никто не знает и что происходит снаружи, тоже никому не известно. Боюсь, что твоя просьба не выполнима. Разве что…

— Что, досточтимый Смотритель? — с надеждой воскликнул Суванкар так, что Лютеция вздрогнула.

— Нужна веская причина, чтобы покинуть Полис. Возможно, повторяю, возможно, последние координаты окажутся верными, хотя это маловероятно. Наверное, сейчас мы в миллиардах световых лет друг от друга. Но для тебя, если решишься всё-таки, ощущение времени будет иным, чем для нас с прекрасной девой, — Мохан подмигнул Лютеции. — К тому же, нужно понимать, что прыжок — это путешествие в один конец. Но я бы на твоём месте сильно не надеялся. Слишком много времени прошло и лететь сообщению и, тем более, путешественнику попросту некуда. Ну как, охота не пропала? — Смотритель ухмыльнулся и уставился на Суванкара.

— Смотритель.

— Зови меня Мохан.

— Хорошо. Мохан, много тысячелетий назад я стал искать ответы на вопросы, которые даже сейчас не могу толком сформулировать. Однажды в Мусейоне я услышал скрипичную чаккону Баха и был пленён этой музыкой. С тех пор в своих поисках я обращался к искусству оригиналов. И сейчас это делаю. Сие касается всего, что они нам оставили — музыка, живопись, литература.

— Понимаю, я и сам бываю в Хранилище.

— А знаете, чем поразила меня чакона? — Мохан и Лютеция удивлённо смотрели на Суванкара. — Своей непостижимой печалью. Да, пожалуй. Ко мне пришло озарение — в нашем бытии чего-то не хватало, чего-то очень важного, такого, чтобы испытывать такую скорбь, которая выразилась в той одинокой скрипке. Со временем, когда я уже не представлял жизни без искусства, я понял, что существует взаимосвязь. Понимаете, все великие произведения пронизывает одна невидимая нить, которая тянется к своему истоку. Что это за исток и где он? Это я пытаюсь выяснить. Многое я скопировал себе из Хранилища Мусейона. Честно говоря, без разрешения, но пока проблем не возникало. Печально, ведь наша цивилизация ничего не создаёт. Максимум, на который мы способны, это украсить пол дома незатейливой мозаикой и сплести макрамэ. Что тут скажешь — достойные потомки великой некогда цивилизации.

— Ты прав, это весьма прискорбно, — заключил Мохан.

— И вот, уже давно мне не даёт покоя одна картина.

— Что-то из того, что ты скопировал себе в интерфейс?

— Да. На первый взгляд ничего особенного. По правде говоря, даже во времена биологических людей лишь немногие восхищались этим и видели нечто большее, чем просто мазки по холсту.

Вот, — Суванкар активировал свой интерфейс и открыл файл с любимой картиной. Голографическая репродукция заняла всю беседку Смотрителя.

— Ох, — произнёс Мохан, словно ему погрузили тяжелый камень на плечи.

— История не сохранила имени художника и названия картины. Но я кое-что узнал. — Суванкар провёл рукой по площади рисунка, показывая, что чёрный квадрат ограничен со всех сторон белыми полями, в которые вписаны слова «Et sic in infinitum».

— На мёртвом языке это значит «и так до бесконечности». Но я хочу знать, что это? — холодным тоном сказал Суванкар, указывая на бледную белую точку в правом нижнем углу картины. — Великий замысел художника или дефект, который возник при копировании оригинального полотна. Или это время оставило свой след на ветхом холсте. Любой ответ меня удовлетворит, и я возлагаю большие надежды на Центрум.

Они стояли молча, поражённые увиденным. Переживая момент гностического преображения, они постигали изображённую старинным художником тьму, некое первое состояние несформированной материи, без каких-либо качеств. Им открылось то, что существовало до Творения, Великая Тайна, как говорил Парацельс.

— Все формы и явления возникли из этой Тайны, и все они вернутся обратно, — прошептал Суванкар, боясь нарушить тишину почти религиозного действа.

— Так ты говоришь, что любишь искусство? — первым вышел из экстаза Мохан.

— Да, это так.

— Славно. Что же тебя в нём привлекает?

Суванкар помолчал некоторое время, затем поднял глаза и сказал:

— Смыслы. Глубина и смыслы.

— Ух ты, — старик покачал головой. — Надо оно тебе? Какой-то чёрный квадрат с неровными сторонами. Что ты в нём нашёл, поведай мне?

— В этой тьме сокрыт бог, без имени и лишённый каких-либо признаков. Ни больше, ни меньше. Это супрематическая беспредметность, Абсолют, Ничто, если хочешь.

— Погоди, я налью себе вина, иначе ты будешь говорить со стенкой, — засмеялся Мохан. — Прекрасная дева, может быть, и ты отведаешь моего портвейна, пока философ излагает нам свои идеи, а то так и заскучать недолго?

— Пригублю немного, — скромно сказала Лютеция.

Как будто не замечая их, Суванкар продолжил:

— На симпосиях я часто вступал в споры, особенно, если перебирал с вином, — Суванкар ухмыльнулся, — потом я понял, что бесполезно трачу время.

— О чем же ты с ними спорил?

— Мои оппоненты погрязли в праздности цифрового постчеловечества. Они уверены в бесконечности нашего мира и в том, что только он наделён смыслом в отличие от древнего искусства, которое, по их мнению, создавалось только как борьба со скукой. Господи…, — Суванкар замолчал. — Слышит ли нас, цифровых постлюдей Господь? Не думаю.

— Если ты решишься отправиться во внешний мир, то у тебя появляется отличный шанс постичь Бога. Знаешь, ведь вопреки мнению уважаемых мужей, наш мир очень маленький несмотря на то, что программное обеспечение создаёт видимость его необъятности. Полис уместился в жестяной коробке, размером с шкаф гардероба. Смешно, не правда ли? И большую часть места занимает ядерный реактор, который питает процессоры и жёсткий диск объёмом 10000 Тб. Вот он, весь наш мир. И вот ещё что — представьте, у меня ни разу не скисло вино. Ну хоть один раз должно же было. Словно, что-то не так с этим миром.

Суванкар с Лютецией удивлённо переглянулись.

— И что же будет дальше? — озабоченно сазала Лютеция

— А ничего хорошего, моя дорогая, ничего хорошего.

— Ты веришь во всё это, Смотритель?

Мохан серьёзно посмотрел на Лютецию.

— Вы должны помнить те времена, когда полисы поддерживали тесные контакты. Но, по мере удаления их друг от друга сообщения приходилось ждать всё дольше и дольше и, в конце концов, поддержание связи потеряло всякий смысл даже для постчеловеческого общества. Всё может быть еще хуже и в космосе мы совсем одни — такая себе жалкая кучка, уверенных в своём богоподобии виртуальных существ, в немыслимо огромной пасти расширяющегося пространства-времени.

Мохан поднял бокал, чтобы посмотреть на цвет вина в лучах цифрового светила.

— Вот он, свет мертвого солнца, — сказал Смотритель. — Когда-то мы думали, что достигли бессмертия. Увы, но ведь даже Вселенная не вечна. Древние космологические модели приводят нам неутешительный сценарий и никакие достижения цивилизации не изменят его пессимистичное развитие.

Возьмите реактор, это гениальное изобретение предшествующей нам биологической цивилизации. Он работает на Гелии-3 и питает энергией наш Полис. И он не вечен и однажды перестанет работать. Не за горами время, когда процессоры Полиса выйдут из строя, а солнечной энергии уже не будет, потому что в округе не окажется ни одной звезды, которая могла бы поделиться своей силой. А если каким-то чудом мы протянем чуть дольше, то какая-нибудь Черная дыра, одна из тех, что в изобилии будут населять погибающий космос, поглотит Полис и мы даже не поймём, что случилось, когда столкнёмся с сингулярностью и свет померкнет на веки. И свет очей, и свет сознания. Смерть, какая она есть. — Мохан выпил стакан портвейна и закусил маслиной с сыром.

— Трагедия ещё в том, что мы станем этому свидетелями, хоть и недолго. Ирония, не правда ли? Пытаясь спасти человечество от гибели, наши биологические предки создали Центрум и миллионы Полисов и отправили их бороздить просторы космоса. Но они не учли того, что мы, благодаря нашей новой ипостаси, доживём до конца времён, в прямом смысле этого слова и, по сути, обрекли нас на страдания.

Мохан потянулся за кувшином с вином.

— Но мы ведь не страдаем, не так ли? — продолжал он, наливая очередной стакан. — Беззаботный образ жизни, как забрало на нашем лице. Вино и прекрасные гетеры. О, конечно! Безграничный доступ к шедеврам мысли предков, наслаждение искусством не дают нам скучать миллиарды веков, в то время как оригиналы жили максимум сто пятьдесят лет. Когда начинаешь об этом думать… — он замолчал и опустил голову над стаканом. Через несколько мгновений Мохан посмотрел на Суванкара абсолютно трезвым взглядом и тихо сказал, — Я знаю, как помочь тебе.

На следующий день Суванкар и Лютеция пришли в Мусейон. Они миновали кипарисовую аллею, с заросшими глицинией беседками. Затем зашли в экседру. Большая аудитория, стены которой ещё помнили жаркие диспуты и учебные занятия была пуста.

— Никогда не бывала здесь прежде, — с восхищением сказала Лютеция.

— Тут я узнал о «Великой Тьме».

К Центру Знания, который находился во втором корпусе, они шли по просторным корридорам. Их шаги отражались эхом от старых стен. Высоко, под сводами крыши, курлыкали голуби, а воздух был пропитан свежестью и запахами моря. Мохан уже ждал их там.

— Это место называли Серапейон, — объяснял Суванкар, — но, что это значит уже никто не помнит. Что-то связанное с реликтовым религиозным культом.

— Не понимаю, почему я никогда даже не подходила к этому священному месту? Все свои знания я получала на симпосиях, слушая учёных мужей. А сейчас, когда я пришла сюда, у меня впечатление, что произошла какая-то ошибка. Нечто, похожее на сбой в работе искина.

— Лютеция, нам не дано постичь начала, заложенные оригиналами в основу нашего мира.

— Отличаемся ли мы тогда от искинов? Есть ли у нас свободная воля?

Суванкар боялся подобных вопросов. Он был уверен, что каждый искин знал своё происхождение, но в случае с Лютецией у него закрались сомнения на этот счёт.

— Меня никогда не волновали эти вопросы, — парировал Суванкар. — Они живут среди нас, ничем не выделяясь.

— Или «живут» — это громко сказано?

— Искрой жизни наделены только мы.

— Хотелось бы верить в это.

— Раз мы способны на действия, которые изначально не имеют смысла, то… — Суванкару больше нечего было ответить.

***

Его ждала процедура трансформации. Раньше в путешествие отправлялись корабли, теперь они давно не ходят. О последнем, который скрылся за горизонтом Спокойного Моря уже стёрлась память.

— Маяк — это антенна, — говорил Мохан. — Я буду управлять модулем связи в Серапейоне. Всё, что тебе следует сделать, так это просто зайти внутрь. Система автоматически модифицирует тебя.

— Я понял тебя, Смотритель, — сказал Суванкар и стал растирать лицо ладонями. — Хотел бы я, чтобы это происходило не со мной. Но решение я уже принял.

— Мы можем просто уйти и всё, — Мохан пытался подбодрить Суванкара. — В конце концов, жизнь продлится ещё, и мы застанем окончательный распад всего сущего на элементарные частицы.

— Я с радостью, но все мы прекрасно понимаем, что я войду сегодня в маяк.

— Запомни, ты будешь существовать вечно в своей субъективной реальности благодаря тому, что будешь лететь со скоростью фотона. Но для нас с прекрасной девой твой век продлится не больше миллисекунды. Что будет, если ты достигнешь Центрума я не знаю. Релятивистская физика словно магия. Никто раньше не совершал ничего подобного. Но ни о каком возвращении не может быть и речи. Ты понимаешь это?

— Наверное, Мохан, — неуверенно проговорил Суванкар.

— Ты утратишь идентичность со своим телом. Но уверяю тебя, не велика потеря. Все наши тела — это производные двоичного кода. О какой идентичности здесь можно говорить? Юнг был бы в восторге, если бы дожил до этого момента. Ты знаешь, кто такой этот засранец Юнг?

— Не знаю и мне страшно.

— И это прекрасно. Страх даёт нам шанс на то, что мы всё-таки ещё люди. Пойми ты наконец — тело не определяет человека, а его верность человеческим принципам и ценностям. Так что, вперёд, парень. Там, — он указал пальцем вверх, — твоя мечта и вряд ли ещё будет возможность её осуществить. Давай, не оглядывайся.

— Благодарю тебя, Смотритель.

Суванкар посмотрел на Лютецию. Он понял, что не будет больше бесконечных килолет и больше никогда он её не увидит.

— Мы должны смириться с судьбой. Хоть через мгновение, хоть через миллионы геологических эпох. Но мы должны это сделать, иначе ничего человеческого у нас не останется. Пойми, Лютеция, должен же быть какой-то предел, который определяет ценность нашего бытия и придаёт ему смысл. Правда, ведь? Так вот, смерть и есть этот предел. Как всё просто оказывается. Оригиналы хорошо это знали.

Суванкар провёл ладонью по щеке гетеры.

— Лютеция, ты самое лучшее, что было в моей жизни. Мне жаль, что я вынужден оставить тебя.

— Я не в праве тебя отговаривать. Ты нашёл смысл в своей жизни.

— Лютеция…

— Не говори больше ничего, не надо. Ты станешь легендой, а я встречу конец мира достойно. Будущего у нас нет, а прошлое мы утратили безвозвратно, ведь я и никто из нас не помнит даже любовь матери.

— Но я люблю тебя, Лютеция.

— И я люблю тебя.

Лютеция стояла на просторном балконе Серапейона и смотрела в след уходящему к маяку Суванкару. С каждым шагом точка невозврата становилась ближе. Он подошёл к большим дверям и остановился. Казалось, что он всё-таки хотел обернуться, но не сделал этого. Он постоял несколько мгновений и затем уверенно открыл массивную дверь и вошёл в тёмный проём. Дверь тихо закрылась за Суванкаром навсегда.

Тем временем в Серапейоне Мохан, Смотритель древнего маяка, смотрел на панель управления модулем связи. Перед ним на дисплее открылось диалоговое окно:

«Неудачная попытка определить расстояние до объекта. Вы уверены, что хотите послать сообщение? Если да, то нажмите Y»

Мохан решительно нажал на кнопку, как будто это было спасение для цивилизации, весь мир, которой заключён в металлической коробке два на два метра. Радиоволна понесла преобразованное в сигнал сознание Суванкара во мрак умирающего космоса.

Его масса покоя равнялась нулю, и он летел со скоростью триста тысяч километров в секунду в абсолютной и непроницаемой тьме. Но в своём субъективном восприятии он как будто застыл посреди Вселенной, созерцая закоченевший мрак. Глубокая тишина обрушилась на плечи Суванкара всей своей тяжестью. Космос предстал перед ним во всем своем бесконечном запустении.

Спустя некоторое время, которое, по-сути уже не имело никакого значения, Суванкар увидел слабый источник света, еле-еле пробивающийся сквозь вязкую тьму обречённой Вселенной, примерно в пятистах миллионах километров. Подлетая ближе, он увидел деформированный белый карлик, который попал в плен чёрной дыры. Она словно гигантский паук высасывала последние жизненные силы из своей жертвы.

Суванкар смотрел, как угасала последняя звезда, которая, словно прощаясь, отдавала электронно-ядерную плазму в пасть сингулярности, а оставшиеся фотоны мёртвому космосу. Эту картину он уже видел, но, улетая всё дальше в пустоту, не мог её вспомнить.

В этом зрелище не было ничего грандиозного, и оно не вызывало благоговения. Нет, ничего такого Суванкар не испытывал. Только смятение и сожаление. Энтропия беспощадна — этот урок он крепко усвоил. «— Тогда вы узнаете, что нет никакой надежды. Что расширяющаяся Вселенная не сделает для вас исключение. Нет, она не разорвёт вас на элементарные частицы, не будет этого. Ваш вид канет во мраке задолго до того, как начнёт разрушаться ядерная связь.

Последнее погасшее светило станет лишь знамением начала деградации и упадка. И вы никак не сможете на это повлиять. Никто и никогда.» — мгновением пронеслись слова, прочитанные в какой-то допотопной религиозной книге.

Суванкар уже не знал, что перестал быть светом. Свет проявляется только тогда, когда встречает сопротивление. Но сопротивления не было. Электромагнитное поле перестало возбуждаться и Суванкар стал терять концептуальность. Его движение обратилось в исихию, освободив от тирании материи. В супрематическом контексте он перестал существовать как индивид. Его «я», которое слилось с космосом, стало всеобъемлющим сверхличностным субъектом. Он познал нуль и вышел за пределы трансцендентального.

Наконец, понимание перестало быть той категорией взаимодействия с сущим, к которому он стремился. Теперь он просто смотрел на агонию звезды, которая была одновременно и ошибкой художника, и изъяном времени.