Сегодня мы с парнями снова в деле на пол ставки у старика Роя. Он всегда знает, когда, как и где можно поиметь дорогушу выгоду, в этом Рой тот ещё мастак. По средь выходных ему подкинули весьма неплохую сделку. Ясное дело перво-наперво он прозвонился мне и в самых радостных щах всё разложил: «Снова пачка травки, – самобытно брякнул Рой, его хриплый посаженный голос утих в белом шуме, растворяясь в нём шажками, – Алан, работаем по старой схеме, спокойно и без лишних хлопот. – с усердием кашляя в трубку старина Рой завершил беседу».
Времени оставалось мало. Через час мы всем скопом стояли у нашего дуба, где обычно у нас проходят дневные сборы по всякой всячине. Машины резво неслись по главной автостраде, моторы под лакированными капотами рычали, ревели, вопили. Теплый июльский ветерок подхватывал опавшие с дуба жилистые листочки, никем не увидавшими руками подкидывал их вверх, а сам улетучивался виражом дальше, по голубому, беззаботному небу. Ни облачка. Мы все дружно упали на мягкий газон. Лежа я рассказывал товарищам про нашу не пыльную работёнку и про то, кому какая доля от неё причитается после.
Немного погодя, обговорив детали и обсудив плату каждого, пошли на место встречи.
Солнце искрило лучами предстоящей удачи, я уже мысленно считал свою выручку и думал, какие башмаки за неё прикупить. Ребята тоже были довольные. Счастье так и выпирало из них, улыбка неистребимым комом поднималась на их лицах в предвкушении чего-то хорошего и стоящего. Глаза горели пламенем, а тело неистово тряслось от ожидания несметных богатств.
Размытые линии заката вскружились над ухоженным палисадником. Оранжево-желтые отблески с нетерпением прыгали чрез улочки и дома на перегонки, за углом скрылись и мы, выжидая покупателя в тенях уходящего дня. Вечер алел, конницей пробегая по нашей гладкой коже. Все мы, в том числе и я сам – будто сделанные из лака, блестели под тысячами самых разных световых плясок алого Солнца, его диск неспешно скрывался из виду, уходя за горизонт постепенно, медленно, но в то-же время так быстро, что уже спустя двадцать минут настала тьма, и её атрибуты: полумесяц на голом небосводе занимал малую его часть; звёзды, мигая наращивали свой яркий свет, бегая на чернеющем полотне как маленькие детишки в яслях, без устали летящие по первому зову воспитательницы на обед.
Он не представился. Пожал мне руку, холодно посмотрел, не произнеся ни слова. Я протянул ему свёрток. Обстоятельный мужчина очертил в суматохе глазами всех нас, резко достал из-под мышки пижонский кожаный бумажник и, взмахом руки вытянул полную пачку купюр на резинке. Я не церемонясь забрал и скрыл её под майку, почувствовав лишь как тяжёлая кипа бумажек спустилась вниз глубокого кармана штанин. «Мать честная», – от удивления вырвалось у моего друга Бари, тот сразу же похлопал себя по губам. Немного замешкавшись на месте, шустро скрылись аккурат вдоль дряблых заборов и двинули по проторенной дорожке на встречу с Роем, он то, чёртов скряга, и должен был вознаградить наши старательные труды. Шли гордо, мерно ступая ногами по бурьяну и траве, будто мессии, продвигались к последнему оплоту, последней заставе…
Пустые бутылки звонко ударялись об ноги, с характерным треском бились об землю и, хрустели под нами уже блестящими осколками от лунного материнского света. Я изредка поднимал голову повыше, смотря на звёзды – таял, поникал, плывя по течению этого молочного, окутывающего потока с ног до головы, извиваясь в нём так непринужденно, словно вечно, как змея в земной глади, и был таков. Далёкий предвещающий свет маяка, вскоре ставший обыкновенным светофором на переулке, ознаменовал наше богатство.
Из-за дверей несло жутким сухим перегаром и пряным алкоголем. Стихия запаха разошлась на два фланга: с одного веял невероятно острый на нос «Бакарди». С другого же, полевее, медленным танцем подвивал слегка кислый Кальвадос. Обе бутылки на столе были полупусты, менее чем в метре от них валялась клоака самых разных опустошённых склянок. Переступив через порог и оказавшись в кабинете Роя Сандерса я встал столбом, нахмурив мордашку мученика, и стал ждать, когда он наконец произнесёт хоть слово. Слегка пошатываясь, попутно в приглушенной манере отрыгивая весь ужин, употреблённый незадолго до нашего прихода, он привстал из-за стола потерев лысину, а после уселся обратно с противным треском, что молнией разнёсся по небольшому кабинету. Побив большим пальцем по сигаре пепел тотчас устремился в пепельницу, поднеся к носу он с чувством пригубил её, внимая весь аромат сочного табака откинувшись в кресле и почёсывая понемногу своё предательски огромное пузо. С силой затянулся и, обождав с пару секунд, став паровозом высвободил густой едкий дым наружу. Туман рассеялся по полу словно после ливня в знойный день, оставив лишь ощущение пустоты, печали и скребущей душу тоски.
– Получается всё? – жёлтыми глазами нацелил на меня толстяк. – Товар думаю всучили ещё как удачно. Вижу, всучили. Лицо уж больно радостное, смазливое у тебя, нахлебника. Это хорошо конечно, таких людей я вижу насквозь чтоб ты знал, впрочем, как и голых здешних распутниц с панели, специально пританцовывающих тут для меня во внеурочные часы, и я вижу их не чуть не хуже, совсем наоборот, даже во многом лучше, я то их дольше твоего знаю. – пыхтя пробурчал массивный Рой, потирая второй подбородок.
«Снова в раздрызг, – подумалось мне сразу. – и всё абсолютно также, как и в прошлом году: снова выпивка и голые его красотки, эх ты, старина Рой, похититель ты легкомысленных сердец, не стал ли ты случаем консерватором, а? Или был им долгое время а я попросту не замечал этого? Как ни крути, одни и те-же фразочки меняющиеся разве что лишь местами, но не своим изначальным смыслом меня скоро доконают. От этого я немного приуныл, вегетативно вдумываясь в собою приведенное сравнение, но вскоре, вроде откис».
– Хеллоу, – приветливо сказал я прямо в облако дыма, – верно ты подметил, прямо в точку – в яблочко! Всё прошло даже лучше, чем можно было себе представить! Копов не было. Не одного! Представь себе такую картину! Вот кстати, – я положил пачку свежих баксов на лакированный стол, – тут всё в точности до цента. Можешь пересчитать если не веришь, хотя я же тебя знаю как облупленного, не будешь ты таким маяться, на слово мне поверишь, а Рой?
Он подтянулся поближе к столу и рукой смахнул пачку в нижний ящичек. Бормоча он взял пустой стакан и начал доливать остатки живительной жидкости, облизываясь, будто вампир не пивший крови долгие недели на пролёт и получивший литры её самой только что в неиссякаемом количестве: красной, алой, вкусной, сносящей наповал своей терпкостью, своей горечью.
Закинув пару кубиков льда в бокал, Рой кивнул и лицо его стало попроще, расслабление: все морщины исчезли не оставив и следа, из-за них выглянула дедовская улыбка.
– Дать бы тебе тумака для ясности, – подшутил толстяк, – а вот жалко такого, вроде тебя. Ума много, хоть отбавляй, да и красив собой к тому-же, такая опера, что тут поделаешь, надо ублажать. – приподнявшись со скрипучего кресла он стал походить больше на бочку с мёдом нежели на нечто живое и мыслящее. Его плотная грудь стала больше, глаза яснее, а сам Рой Сандерс теперь был не начальником каторги, а лишь обычным пухлым здоровяком, отходящим помалу от запоя, и всё же, ясное дело, ему до сих пор подверженный в меньшей страсти. Расстегнув две пуговицы на рубашке и опустив подтяжки, он пробежался взглядом по столу, наметил средний ящик, открыв его вынул бумажный конверт и протянул его мне в руки. Я его взял, правой рукой пожимая ему в благодарность.
– Считать будешь, или на слово поверишь? – поддразнивал Рой смеясь, а затем и подмигивая мне в знак одобрения. – Да ладно, не парься, как мы и договаривались заранее по телефону – мне семьдесят, вам по десять на троих, и того тридцать процентов с носа.
Запрятав конверт в карман, я принялся улыбаться и радоваться. Ничего больше не могло испортить этот прекрасный день, который и так сам по себе велел скоро закончиться под мажорную ноту.
– По рукам. – заключил я, – Приятно работать с таким хорошим человеком как ты, Рой.
– А то! Ещё бы не было приятно. Я – самый лояльный дилер травки на весь город чёрт тебя побери! Все это знают, всё чёртовы нигеры и мои заклятые конкуренты! Каждый из них, уродов, рано или поздно ползком приползёт сюда к дядюшке Рою на коленки, чтобы тот продал всё оптом, а хрена с два! Затолкаю им всё по высшему эшелону и по трёхкратной цене! Пусть утрутся, молокососы!
– Тише, я тебя понял, Рой. Если ты будешь так кричать, то сюда слетится сейчас вся округа и нас с тобой сожрут живьём, с такими словами не шутят, уж тем более не бросаются ими на право и налево, особенно учитывая теперешнее положение дел на рынке, где всё плачевно, остаётся хвататься за всё, за что только можно ухватиться.
Рой засмеялся, открыл потайное дно и выудил папиросы. Двинул их мне навстречу махнув увесистой рукой.
– Возьми парочку, так уж и быть, разрешаю! Праздник всё-таки, как никак, да не простой, юбилей, можно сказать. Ровно как три… – Сандерс вдруг застыл в воздухе, – ровно как четыре года мы вместе работаем рука об руку! Ты посмотри, как время летит, и всё дальше от нас куда-то катиться, к чёрту, наверное, к кому же ещё ему катиться! – вздохнув и набрав в лёгкие кислорода он запил всё остатками кальвадоса с дрожью искривив лицо и поставив стакан с чётким отзвуком обратно на исходную позицию.
– Не стоит, слишком дорого, не по карману мне это. – отнекивался я, махая руками по сторонам. – Конопля? – указал я на свёрток, целую эскадрилью сигарет. – Что за сорт?
– Да бога ради! Какая тебе разница какой сорт у конопли? Бери, не выпендривайся! У нас тут говорят таким как ты вот как: «Она самая, твоя бывшая – твоя настоящая», – ухмыльнулся Рой. Стойкий луч света от настольной ламы испепелял его воистину отличительную черту – дедовскую залысину.
– Просто, детский интерес, ничего более. – парировал я контрударом.
– Ну раз так, говорю же тебе, в честь юбилея – бери бесплатно парочку-другую, будет тебе счастье под вечер насущный.
– Спасибо! – сказал я, выстроив улыбку как прежде. Упаковав несколько, я в доброе признание кивнул, отступив на шаг дальше.
Шмыгнув носом, Рой быстро принялся меня останавливать.
– Уже всё? Уходишь.
– Пора бы, на часах давно за десять.
– И то верно, – согласился Рой, – меня ведь тоже дела ждут, как никак я ж тут босс всё-таки! Хороший ты парень, Алан. Всегда будь таким, немного податливым и, с ярой, тепло горящей в глазах ненавистью в себе и добротой на душе к остальным, и может, самую малость с частичкой оскала в лице, как бык на родео, бей первым, а там и остальное подтянется следующим составом, вот увидишь!
– Буду стараться, увидим, приятно было поболтать с тобой так, ни в суматохе, без лишних пристальных взглядов, один на один, тет-а-тет.
Мы обнялись. Рой похлопал меня по спине, чуть не отбив мне все имеющиеся позвонки. Уже через пару минут я, взяв куртку под мышку, медленно уходил, на что старик Сандерс ласково ответил:
– Иди давай, и смотри у меня, разом всё не трать, и друзьям своим передай тоже самое!
Я промолчал, кивая в ответ.
На заднем фоне, Рой, включив радио громким щелчком тумблера, вновь рыгнул мне вслед, после, со всей элегантностью и нерасторопностью отпрянул в своё кресло и, постукивая подошвой туфель, провожал меня тихо, словно мимолётно. В один момент мне захотелось ринуться обратно, обнять его вновь, этого пухлого амбала с плешью заместо волос, посидеть с ним, выпить, поболтать с ним о всякой всячине. Но время – мой враг, и мне его не одолеть, что уж там мне, никому не одолеть, никогда. По радио играла колыбель, мелодия осознанности и её необъятные дали, холмы и горы, погрязшие в туманных степях, зовущих присоединиться к ним, улететь и никогда более не возвращаться в те богом забытые места.
Откашлявшись, Рой перестал выстукивать всякий ритм.
– Алан! – крикнул он мне в спину.
– Да, Рой? – обернувшись брякнул я, не ожидая больше с ним заговорить и услышать вновь, этот басистый, закалённый, столь потерянный голос.
– Шлюхи или выпивка? – задался он вопросом щурясь прямиком на меня.
– Что прости? – немного недоумевая от поставленного вопроса переспросил я.
– Что выберешь: – шлюх, или же предпочтёшь старую добрую выпивку в гордом одиночестве? Что тебе ближе, а, Алан?
Я встал по средь комнаты, подступился чуть ближе к нему.
– Выпивку. – твёрдо ответил я. – Она хоть забыться помогает. А шлюхи, что с них взять, на то они и шлюхи, в конце-то концов. Зачастую страшные, и всегда отродясь не настоящие, фальшивые, искусственные что ли.
– Верно, верно. Тут ты прав, Алан, тут ты верно прав…
Рой нахмурив брови стал грустнее, я это заметил сразу, он ничего не сказал, молча стал сидеть в тишине, утопая в мелодии звука. Я ушёл под сходящий на нет женский ласковый голосок из того самого радио. На улице нам с ребятами предложили поехать на машине, мы не долго думая согласились на аферу.
Остервенелый «Кадиллак» бежал по ночному городу, паря он рассекал встречный холодный ветерок и густой туман. За окном мельком проносились пёстрые горящие рекламные вывески, матовые жёлтые звёзды окон домов, квартирок. Верзилы Роя предложили подбросить меня с ребятами по домам, в некий знак благодарности отдав нам дань уважения и признания – молодым и потерянным романтикам двадцатого столетия, – как они любили вечно нас обзывать.
Верзилы Роя – ребята хорошие, знающие толк во всём. Сейчас мы проезжали закусочную «Тётушки Мо». Все мы любили толпясь у самого входа в её заведение ждать вкусный обед,завтрак, а иногда и ужин. Вместе с амбалами мы проводили много времени, зачастую по работе конечно. Тётушка Мо готовила чудесные хот-доги. У неё был свой семейный рецепт, передающийся из поколения в поколение. Когда мы туда заезжали, я с собачьим аппетитом отгрызал по целому куску за раз, дабы обхват был по сытнее, пожирнее. Каждый этот кусочек смакуя во рту, растягивая хоть на немножко подольше удовольствие, перед тем как проглотить деликатес. Я разрывался от наслаждения, неистово всхлипывал, источая слюни рекой, когда мною обожествляемый деликатес испарялся прямо у меня в руках, уходил из под них, как призрак; закатывал глаза повыше от тех пряных специй и острого с кислинкой соуса, от той мясистой, сочной сосиски и от той воздушной булочки, хранящей весь тот вкус, всё то волшебство момента. Её еда была не из этого мира, из совсем другого, непостижимого, недоступного нам, простым смертным.
Я откинулся об мягкое изголовье, растопырил ноги. Вытащив из карма одну сигарету закурил, глядя в боковое стекло, упиваясь красотами города, его красками, его наполнением.
«Сильная дурь», – затягиваясь думал я, откатывая глаза уже вверх, к потолку.
Вскоре я задремал.
Меня разбудил Трой, тычущий с усердием мне в плечо своим пальцем. Помявшись и сонно вглядываясь в запотевшее окно, я увидел – мы сбавили газ и плавно катим по пустой улице, постепенно подъезжая к моему дому. Чуть развернувшись, я для себя подметил – Бари в салоне «Кадиллака» уже не было. Оказалось, он сошёл ещё несколько минут назад – теперь остались только мы с Троем на пару. Открыв дверь и попрощавшись с амбалами за баранкой и шатающимся от бессонницы Троем, я вышел, сонный и уставший, но по-прежнему благодарный жизни за всё.
Пройдя сквозь преграду, коей стала скрипучая входная дверь, я тихо крадясь прошмыгнул в свою комнату. Тяжело упал на кровать. Вдохнул носом свежее постельное белье и, накинув на себя простыню уснул.
Сон был так приятен, бесподобен и насыщен, он не запомнился мне ни в коей ипостаси, но те ощущения я точно не забуду до конца дня. Вытягиваясь под утренним светом июльского солнца, вставая с кровати услыхал в ногах мощный щелчок. Эх, моё пренебрежение здоровьем, в особенности физической формой дошло к своей логической части – хрусту в коленях будучи семнадцатилетним.
Одев небрежно шорты и майку в кислотных цветах мне пришло осознание – я ведь был укурен ночью! Надо бежать в ванную и в желаемой степени не встречать никого. Я вышел быстрым вольным шагом с комнаты, разобрав на слух скрежет родной двери, которой уже не один месяц клянусь смазать петельки.
Благо ванна свободна. В коридоре взглянул на часы, показавшие мне без пятнадцати десять. Выспался я ни то что много, однако ёмко. Потеребив зубы мятной пастой, дабы никто в семье не учуял след моих иномирных похождений, я дыхнул в руку и ощутил резкий, но приятный запах, перебивающийся чем-то горелым.
Расторопно спустившись с лестницы, заходя за её угол на всю катушку свирепо кричало радио, из его мелодичных уст строфами аккордов нёсся чистый блюз. Только мне предстояло заместо приятных мгновений наслаждения музыкой, рассвирепеть при виде моей неумёхи девушки с задатками домохозяйки, успевшей сжечь пару сандвичей до состояния близкого к уголькам. Протаранив её с возгласами похожими на брань и взяв сковородку в своё распоряжение, я схватил тарелку и махом перевернул на неё уничтоженные продукты.
– Дорогуша, так уж и обязательно с началом замечательного дня переводить продукты? – говорил я так, будто эти сандвичи были моими ныне гиблыми братьями. – Ведь не один раз твердил, что кухня – моё поле битвы. Кулинария дилетантов не приветствует.
Смотря на меня как под прицелом, Джуди и не думала спорить, всем видом указывая на своё безразличие к трагедии. Но у неё появились одно пререкание:
– Твоё умение готовить бутерброды – пренебрежительно цокнула она – и яичницу с глазуньей, ещё не добавляет тебе авторитета в моих глазах.
– А как же мне его заполучить?
– Приготовь нормальный завтрак? – сказала Джуди, тупя глаза на стол, в давешнем ожидании еды – А то будить тебя не хотелось, странновато как то, но есть то хотелось. Надо же когда-то начинать учиться.
– Желательно в моём присутствии, потому как портить продукты до победного нервов и холодильника не хватит. – подойдя к нему самому, холодно амбалу, я уже размышлял чего бы сделать – Сядь, голубушка, к столу: в течении пятнадцати минут яичница с беконом, помидорами и базиликом будет лежать и остывать на столе. Пока ожидаешь приготовь себе тостов, приятная закуска под дело. – взяв всё нужное в охапку я встал у плиты и спросил – Соли и чёрного перца много сделать?
– Не много, что-то рот сжигать не хочется. – говорила она, уже ложа свежий хлеб в тостер.
Завтрак окончен. Повар я великолепный, спорить с собой не буду – приятно осознавать еду собственного приготовления вкусной. Видно Джуди также оценила, однако в силу яростной скромности высказала сухое «спасибо за еду». Я всё равно понимаю её прекрасно, отмечаю по мелким жестам и резким, необдуманным всплескам истинных эмоций сущность моей девушки. Мне нравится эта, с виду неприступная, так благоволимая для моей, искушенной циничностью жизни душе. Приток романтизма после пищи не остановим, надо бы его как-то заглушить возлежанием на диванчике в зале, под хладным бризом вентилятора, а тут как на западло – сломался родной.
Решив, что ничего страшного не случится я улёгся, напротив кампанию составила Джуди, передавшая мне какую-то книгу со шкафа, сама упала плашмя об ворсистый ковёр и воспринимает вселенную, пока я пытаюсь унять приступы не сбавляющей жары духовной утехой.
Температура меня убила. Книга упала с рук, ударившись об почти потерявшую сознание деву. Ей уже на всё без разницы, ей просто тепло, хорошо.
– Дорогая моя, любимая и неприступная, – откинув руку на отмокший лоб, я закатил глаза – нам нужно отправится куда-нибудь в Норвегию, желательно прямо сейчас, или на крайний случай в Россию.
Она медленно обернула голову со страдальческим выражением.
– И что ты предлагаешь? – спросила Джуди, ожидая подвоха с моей стороны.
– Пойдёшь за мороженным? Я денег дам.
Она сузила глаза и рот как-будто ощутила кислинку.
– Самому невмоготу? Я как бы девушка, ты, по идее, должен меня ублажать дарами и подношениями, вот только улёгся пузом к небу и о мороженном говоришь. Сходи сам.
– Ты явно чувствуешь себя лучше чем я. – отмахнулся.
– И как тогда быть? Спечься до конца и под вечер коржиками умываться холодной водой? Не ленись Алан, сходи уже.
– Нет.
– Тогда прощай, ты был мне дорог…
С этими словами она закрыла глаза и уронила голову вправо. Спустя десять минут Джуди с изнемогшим роптанием встала, взяла мои деньги с бумажника и пошла за охладительным счастьем, бросая мне взад проклятья. Я же, услышав треск двери, довольный пошёл к нам в комнату, где достав из-под кровати заначку волшебных сигарет, подаренных вчера Роем, встал у окна заднего двора, зажёг одну, втянулся.
Я надеялся перебить ощущения от мерзкой погоды косяком, обесцветив на какое-то время связь с реальностью. Эффект оказался сильнее чем я думал. Я аккуратно в удовольствии начал падать головой на подоконник, только он был раскалён и отбросил меня обратно на позицию. Потирая подбородок подошёл ко кровати, стянул мелкую простыню и положилна окошко – теперь вот полежу.
Ох, как же хорошо – единственное словосочетание приходившее мне сейчас на ум. До непристойности страшная жара потеряла свою сакральность, отошла на третий план и дала волю моему извращённому воображению, состоящему из абсурда на абсурде. Но это мне нравится. Погружение в уже давно не стыдные отроческие мысли доставляет очень даже. Жалко вот, что описать их никак не могу, они скрываются быстрее, чем колибри машет крылышками. Жалко, как же жалко.
В желании стряхнуть окурок на лужайку я протянул руку через окно, попутно откашливаясь, без церемоний ворвалась Джуди.
– Где ты пропал, милый иждивенец, весь этаж обыскала… – произносила она прикусывая мороженное и держа другое для меня. В нерешительности остановилась, чуток округлила глаза заметив меня в таком неприглядном виде и добавила – Мне протянешь?
Вмиг оказавшись у меня и потеснив на подоконнике, я инстинктивно передал ей сигарету, взяв мороженку. Она втянулась глубже, чем я когда-либо, это поразило меня, заставив откусить холодный кусок побольше. Я уже на четверть отупел и думаю о чём-то удалённом от сейчашней ситуации, к примеру – от неё замечательно, шикарно пахнет лавандой. Эта гармония курева и запаха цветов в моей голове создаёт вихрь, сбивающий любой намёк на понятливость.
– Я давненько догадывалась об твоей деятельности, но значения не придавала. Не рассказываешь, так не рассказываешь, значит не моего ума дело. Думала, что сам потом поведаешь, однако, видя теперь твоё выражение на лице понимаю, что тебе слишком хорошо, чтоб отвечать на вопросы. Потому давай без лишних прелюдий добей несчастное мороженное и садись на кровать, полежим вместе, расслабимся. Я же пока докурю, ты не против? – говорила она не вопросительным, утвердительным тоном.
– Никак нет, наслаждайся родная.
Докурив до конца, она взяла своё недоеденное мороженное, выкинула его за окно и без какой либо грации рухнула на мою большую кровать, подманивая меня все различными приятными жестами.
Джуди опустошенна сильнее моего. Присев на кровать я достал ещё одну сигарету, выкурил её на половину сам и дал оставшуюся ей на съедение. Теперь уж мы оба вне адекватности, оба потные до жути, но без малейшей мотивации пойти в ванну, лежим в впритык друг напротив друга, лишь и делаем что наслаждаемся дыханием половинки, чуем обворожительную смесь запахов цветов, испытывая каждый стук сердца.
Мы единовременно, перебивая партнёра приблизились ещё сильнее, чуть отдалились в смущении и вглянулись. Непередаваемое блаженство.
Мой помутневший разум слишком несуразен и поражён зарождающимся блаженством, чтоб мысль передала ту сухую часть переживаемого в данный миг, однако никто мне не мешает всё это перемешивать в себе, усиливая эффект.
Наше соприкосновение состоялось в краткой прелюдии, вдыхая партнёра и запуская его в свои глубины, став услаждением для взора нами самими, казание себе очаровательнее любых богов и богинь. Мы будто были в афродизиаке, тела стали нежнее во сто крат, и также принималась осязание.
Оголялась моя родственная душенька не спешно, вкушая снятие последующей тряпки, с бёдер, отточенного симпатией к труду, малость рельефного пресса, вгоняющего лишь видом в нескончаемые фантазии о том, что с ним можно сотворить, и не хуже, и не меньше чем с лоном. Вот передо мной своей красой спортивное тельце, не знающие невзгод нездоровья, любящее себя, жизнь, меня. Она испытывает тоже, что я, наверняка и воображает похоже, эх, как приятно осознавать такое.
Хвалить себя не красиво и грешно, знаю, но я счастлив понимать, что для боготворимой я неотразим. Мои руки перебираюче поднимаются от самой талии к шее, большие прикасаются к основанию лица. Я воспринимаю её от того удовольствия. Милая не уступает в ласках, зеркально проделывая мой подход. Прочие голова в голове слагают одно, – как же приятно – при том не беря в оборот, что приятное только заступает смену.
Ласки пошли на спад, уступив место главному, горячему блюду трапезы телесной. Схватившись меж собой, объяв себя людским теплом и слившись в приходящем экстазе, нам сопутствовали любовные завывания, присущие соитию. Я у неё в капкане, она насыщается этим столь сильно и вульгарно, что её доминантность вошла в проявление нежной агрессии, испытывая её к одному мне. Как же приятно, повторит мой разум не один десяток раз, быть обожаемым тем, кого обожаешь, стать её грубой частью, и вожделеть её раз за разом.
Оно, это выбирающиеся из бездны сотен разных чувств прямиком в свою партнёршу, возлюбленную много лет, не первый раз позволившую себя вкушать. И вот, оканчивается этот момент искренней любви мгновенным подрывом всего, оставив досыхать эмоции и тело. Нет, такого не может быть с тем, кого не любишь по настоящему, какой бы обесчеловеченный не говорил такого. Это могло случится у меня только с Джуди – моим олицетворением Цирцеи. Её ослабевшая натура пала на меня, довершив столь до безумия протяжный акт.
Уже темно, солнце спало, а луна восстала. Окутываемая ею Джуди беззвучно спит, не имея сил. Я не шумя вскользь оделся, вытащил из под кровати всю заначку запрещённого, и вышел на улицу, пройдя несколько кварталов от дома. Кинул, возможно, последнее приветствие названным друзьям, под мутным светом фонарей. Выбросил всё зло в канаву, к милости бомжей. Им и так нет погоды на оставшееся существование.
С головной болью я признаюсь себе в том, о чём никогда не хотел говорить, верить, знать. Мои друзья – мне не друзья, и ими не являлись, мои враги – мне не враги, ведь я не желал им зла. Рой, Трой и ребята, прочий сброд, кем бы он ни был, всё в прошлом. Моё занятие ведёт к продолжающемуся самообману. Я должен жить ради того, что важно, ради того, чем дорожу, ради той, кем дорожу, ведь остальное вторично.
Еще почитать:
Любя
Элементары — 3 глава
Жизнь в цвете — Желтый
Маяк — Глава 7. Ты убил их всех!
«
»
25.10.2021
