Грустные глаза в зеркале из бумаги.
Мне попалась на глаза серия картин Елишевы Несис. На всех полотнах были мистические создания похожие на кошек и на людей. Они не были безобразны, но и не были милы. У всех в глазах была многовековая скорбь. Я захотел ближе познакомиться с работами художницы и поэтессы из Израиля, поскольку мистика Елишевы была зеркальным отображением моих прошлых лет. Я видел себя в этом зеркале из бумаги, где отражался уже исчезнувший. Странно быть живым и видеть себя мертвым. Я листал её виртуальный альбом дальше и находил свое будущее в глазах этих животных. У них были мои глаза. У Елишевы тоже были мои глаза. У нас была общая печаль. Без этой печали мы не видим себя в зеркале из бумаги.
Нынешний Израиль “живо-мёртвый”, как кото-людские изображения. Почему в Израиле много русских? Россия тоже страна страна особенная, но она “мертво-живая”. К чему приложит усилия Израиль, то оживает, а к чему приложит усилия Россия, то умирает. Религии обоих народов почитают воду. Вхождение евреев в реку Иордан объединило всех, а русские вошли в реку Почайна и произошёл раскол народа. Евреи входили с надеждой добровольно, а русские под страхом. Иисус еврей, он проповедовал любовь. А любовь под гнетом страха не существует. В работах Елишевы не просматривается страх, а извечный еврейский вопрос “Почему?” Извечный вопрос русских “Кто виноват?” Первые ищут причину, а вторые виновника.
Рождение и смерть еврея и русского отражается в их мире по разному. Евреи ведут книги родившихся сначала от Адама, а потом от Авраама. Их народ знает праотцев. Русские ведут книги дат социальных потрясений и не знают праотцев. Это книги горя и русские их читают. Кто хочет понять вечность читает еврейские книги.
Ещё одно большое отличие. Русским можно только родиться, а евреем можно стать пройдя определённый ритуал. После прохождения ритуала род этого человека попадает в общую летопись цивилизации. Разные народы имеют разные ценности.
Я родился на Кавказе, там щедрые люди. Они щедры на радость, которую разделят с тобой и они разделят твоё горе, как свое. Скорбеть надо ехать на Кавказ. Там особые люди, они не задают вопрос, а просто скажут: “Проходи дорогой, гостем будешь”. Гость это почетный титул для любого, даже самого маленького человека. Если вы устали от унижений, самобичевания и горя, поезжайте на Кавказ, там вы быстро вернете себе утерянное, вы будете гостем до тех пор пока хозяева не увидят, что вы стали, как прежде.
Моя мама была учительницей на Кавказе. Учитель на Кавказе это человек, которому родители доверяют своего ребенка. Окупация Кавказа Россией низвела статус учителя до государственного служащего. Кавказ это Восток. Средняя Азия и Персия тоже Восток. Китай и Япония тоже Восток, там статус учителя велик. В Советской России всегда были “преподаватели”, но не было статуса “учителя”. Слово было, а статуса не было. Мама была уже на пенсии, когда к нам в гости приехал сын её ученика. Он хотел поступить в художественное училище и привёз показать ей свои работы. Ему отец сказал поезжай и покажи этой женщине, она моя учительница. Много ли русских посылает своих детей с такими поручениями к своим состарившимся учителям?
Парня приняли в училище, это был наш большой семейный праздник. Этот парень не намного был старше меня и посоветовал одну студию, где меня могли научить рисовать. Сам он рисовал прекрасно, но стать учителем, он себе не мог позволить. Я стал посещать студию, но у меня были проблемы с рисованием глаз. Они были грустные, как у кото-людей Елишевы. Они не были тоскливы, были светлы, но в них было предчувствие смерти. Я не рисовал котов, не рисовал солдат, не рисовал натюрморты и пейзажи, а только одну девочку. Она была чем то больна и угасала год от года. Мне казалось, что если я смогу нарисовать её весёлой, то её болезнь пройдет.
Так случилось, что мы оба попали в больницу Педиатрического института, Меня положили, чтобы разрезать живот, поковыряться там и зашить обратно. Мне не спасали жизнь, мне её улучшали. Девочка после операции лежала в той же огромной палате. Когда мои швы окрепли я к ней подходил, садился на краешек кровати и мы мечтали, что когда она выйдет я нарисую ей весёлые глаза. Кожа её становилась белее и белее, тоньше и тоньше и в один день её глаза вдруг засверкали, прямо загорелись. Нарисуй мне такие глаза, попросила она. Я поднялся и пошел к дежурной сестре за листом бумаги и карандашом. Та спросила зачем мне это. Я ответил, что у Светы Черни горят глаза и она просит их нарисовать на память. Сестра приказала, ждать здесь, позвонила дежурному врачу и кинулась в палату. Прибежал врач, а позже санитары увезли Свету и я её больше не видел. Сестра вернулась, дала мне лист бумаги, тупой карандаш и сказала, что надо художнику уметь рисовать по памяти. После смерти Светы я перестал брать уроки рисования. Сейчас я иногда рисую, но на всех женских лицах грустные глаза.
