Голодная тундра

Вот снова я на улице. Выбежал из дома в одном нижнем белье. Ночь на дворе. Ночью летом там, где я живу, прохладно, но мне жарко. Я чувствую, как пот стекает по шее на грудь и со спины на ягодицы. Как будто я долго и упорно приседал со штангой в теплых штанах и свитере.

Пять минут назад я видел Смерть. Кто-нибудь встречался с ней, и после встречи лицом к лицу сможет описать ее? Почему-то все представляют ее старухой с голым черепом в длинном черном плаще, держащей одной рукой косу.
Нет, она выглядит не так. По крайней мере, в том месте, где я был летом тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года…

Хлоп! ЧЕРТ, ХОРОШО-ТО КАК! Я убил комара. Насекомое с тонким, как волосок, хоботком, который оно вонзает в кожу, как иголку, и сосет кровь, пока его серое с белыми полосками брюшко не разбухнет до размеров капли и не засветится темно-красным цветом. Вот такое насекомое только что ужалило меня. Хлоп! Убил еще одного комара.

Значит, все в порядке.

Кого-то уж сильно досаждают комары. Спросите каждого, нравятся ли ему они, и он ответит с жаром: «Да я бы их всех выжег до единого!» Глупцы! Там, где нет комаров, обитает Смерть.

Ночной кошмар постепенно растворяется в моем сознании, как растворяется сахар в горячем чае. Пот высох, меня уже начинают заедать комары и я вовсю начинаю чесаться, как вшивый пес. Все в порядке. Комары живут. Значит, буду жить и я. 
Но в душе неспокойно. Такое ощущение, как будто кто-то стоит за спиной. Противное, опасное существо. Это ощущение появилось недавно, как призрак прошедших событий, где оно было реальностью. Казалось, я от него избавился. Но вот появился этот призрак и я молю Бога, чтобы оно вновь не обрело телесную оболочку. 

Совершенно внезапно я вспомнил голос, похожий на завывание зимнего ветра в валяющихся на снегу широченных железных трубах и в открытых канализационных люках, похожий на вой волка лунной ночью и рев голодного медведя. Голос тундры. 

Р-р-р-р-о-о-о-о-о-о-у-у-у-у!

Так воет тундра, когда она голодна. Голос, предвещающий появление Смерти. Я знаю, как она выглядит там, на Чукотке. Страшный лик. У нее огромные выпуклые глаза, широченная пасть с кривыми зубами и зеленые губы.

Теперь уже до утра не заснуть. Сколько прошло лет, а я все никак не могу избавиться от того ужаса восемьдесят восьмого года, который меня преследует в ночных кошмарах. И лицо Эйвена с раскосыми глазами и широкими скулами коренного чукчи. Он сказал тогда мудрые слова: «Не трогай то, что принадлежит тундре. Иначе она будет преследовать тебя всю жизнь и пришлет Смерть. А Смерть в тундре никого не выпускает. Но если все-таки ты смог уйти от нее, она рано или поздно найдет тебя. Хоть на краю света…»

Эти слова поселились в моем мозгу, как поселяется червь в спелом яблоке. А я в том году смог вырваться из ее объятий. И еще кое-что урвать у тундры.

…Я сидел в «пене» и без особого интереса смотрел по сторонам. «Пеной» называлось здоровенная железная волокуша, этакое корыто, которое цепляли за трактором. Оно предназначалось для перевозки людей, материалов и всякого оборудования. Мы сидели втроем, развалившись на наших рюкзаках, палатках и ящиках с продуктами. Зэк, большущий беспородный пес, бежал рядом, высунув язык. Изредка он замечал что-то среди кочек или слышал чириканье евражек — местных грызунов и кидался за ними, зарывался с носом в песок, а через минуту бежал дальше. Евражек он загрызал ради спортивного интереса, а коричневато-серых мышек-полевок, если удавалось поймать, с удовольствием ел целиком, как конфетки.

От горизонта до горизонта простиралась тундра, очерченная очень низкими, пологими холмами или возвышенностями, сплошь состоящими из кочкИ. Почему-то геологи называли ее так, с ударением на последней букве. И всегда говорили в единственном числе. Кругом нас окружали шарики кочек, словно армия голов каких-то застывших животных, только вместо густой длинной шерсти на них росла желтоватая спутавшаяся трава. И так со всех сторон. Глазу абсолютно не за что зацепиться. Нет таких объектов, по которым можно было бы ориентироваться. Поэтому когда мы разбивали профиля, траектория моего движения напоминала путь осилившего пару литров водки мужика. Даже кажется, что холмы и облака стоят на месте.
Лишь рядом с нами, возле «пены», кочки несутся с приличной скоростью. Дэтэшка трещит, переваливаясь с боку на бок, как неваляшка, коптя выхлопной трубой. Из-под ее гусениц вылетают куски раздавленной и размятой кочки, бурая почва, пропитанная влагой. Вся корма и заднее стекло от нее залеплены грязью, Как говорил Володя-тракторист: «Жопа засраная.» Сам он болтался в кабине, как пестик в колоколе.

Я устроился в ложбинке между двух палаток, закинул руку за голову и жмурился на уже нежарком августовском солнце. Удивительная вещь — солнце здесь в самые жаркие дни лета ничуть не уступает крымскому, но стоит сорвать верхний слой почвы с кочкой, как было уже раз, когда наш трактор забуксовал, и сразу же обнажается серый ледяной панцирь вечной мерзлоты, которая никогда не тает. Возле ящиков с продуктами, уткнув в угол рта папиросу и рассматривая теологические карты, высунутые из планшета, сидел Тимофей, старший геолог, проводивший в то лето свой тридцатый полевой сезон. Мужику было под пятьдесят лет, а по тундре носился как лось, при этом жутко дымя папиросами.

Ниже меня, почти у ног, устроился Эйвен обрусевший чукча, что-то напевал себе под нос, прижав к груди свой карабин. Широкоскулый, с маленьким носом, раскосыми глазами и белым крупным шрамом на щеке, который ему когда-то оставил медведь.
Мы подъезжали к палаткам, виднеющимся вдали, у ручья. По размерам они были похожи на спичечные головки. До них предстояло ехать еще долго. Гораздо дольше, чем казалось. Тундра скрадывает расстояние. Так что можно было спать.
Я тогда был на практике, по направлению от Сусуманского горного техникума, где и учился на техника-геолога. Направили на сезон на Чукотку, в Билибино. В Чаунскую геолого-разведочную экспедицию. Вертолетами нас забросили в еще только разворачивающийся отряд, проводящий разведку золота и тяжелых металлов.

После той практики я бросил техникум и больше никогда не думал идти работать геологом.

Наш отряд работал двумя группами. Первая группа разбивала профиля и отбирала пробы по ним. Наша, вторая группа ходила по ручьям и брала пробы в них на наличие золота и других тяжелых металлов. Тимофей в нашей группе был главным и вел, так сказать, организаторскую работу. То есть орал на нас матом, что мы еле телимся и не хотим работать, что-то отмечал в своих картах. Я же кайлил пробы (их надо было брать в руслах ручьев на глубине не менее сорока сантиметров), а Эйвен в своем лотке промывал их, причем так шустро, словно в его руках находился какой-то моторчик, Володя отвозил нас на тракторе к началу маршрута и потом забирал с него.
В общем-то, народ у нас был нормальный, хотя и ершистый.

Когда в Билибино соседи по общаге узнали, в какой отряд я попал, то сказали, что я попал в «черный» отряд. Не только в том смысле, что в нем был определенный контингент (хотя народ был не хуже таких, какие были в других отрядах), но в том, что его направляли на самые сложные участки. Я это испытал на собственной шкуре, проклиная тот день, когда пошел учиться на геолога, на весь мир, и на тот день, когда появился на этом свете. И среди этого крутого контингента совершенно непонятно как затесался Эйвен, который в своей жизни не сделал никому ничего плохого. Он был наивен, и все посмеивались над ним, впрочем, без злобы. Но, несмотря на свою наивность, он был мудр в жизни. 

Я помню, как он переменился в лице, когда на следующий день после переезда к новому месту, мы поднялись на почти плоскую сопочку и поглядели с нее на следующий участок работ. Семен, начальник отряда, развернув в руках карту, указал рукой вперед, где тундру внезапно прорывали серые клыки скал.

— Вон! — он махнул рукой в их сторону. — Там тектонический разлом и из-под него, — это он говорил главным образом мне, — торчит этот батолит.

— Шису! — вдруг произнес Эйвен и схватился за то место, где под робой у него на груди на высушенном оленьем сухожилии висел какой-то мешочек из шкуры — не то амулет, не то талисман. Он отшатнулся, как будто его ударили в лицо, и побледнел. Ни разу я его не видел таким напуганным. Его глаза, не мигая, смотрели на скалы. Губы он плотно сжал.

— Эйвен! — Володя хлопнул его по плечу, и даже сквозь черную вуаль накомарника было видно его широченную белозубую улыбку. — С сердцем плохо? Не волнуйся, мы эти скалы разбирать и перетаскивать не будем. 

— Плохой место. — Пробормотал он.

— Что? — хором спросили мужики.

Эйвен нервно мял под одеждой свой амулет. 

— Плохой место… Тундра там злой!

— «Злой – злой»! — Володя опять изобразил свою улыбку. — Комар кусай, медведь на ухо наступай, оленя рогами бодай.

Мужики заржали. Я присоединил к ним свое скромное хихиканье. Но Эйвен не разделял шутки.

Он повторял:

— Плохой место… Злой!

— Ну, чего там? Чего? — Семен перестал смеяться и широким жестом обвел весь тоскливый чукотский ландшафт. — Завтра поедем и увидишь, что там ничего такого. А что до плохого… Тундра отличной не бывает. Для меня, по крайней мере.

Эйвен вдруг испуганно посмотрел на него:

— Не можно ехать туда! Плохой место!

— Ну, чего ты завелся? — Володя обнял его. – «Плохой-плохой!» Кто тебе эту ерунду сказал?..

— Наркырьен. Шаман. Плохой место! Злой тундра… Голодный… Красивый место, но плохой, однако, злой…

— Заладил свое. Лоток тебе в рот! — недовольно проворчал Тимофей, дымя очередной папиросой. — Шаман сказал… Экстрасенс чукотский. Тьфу! Что там может быть? Медведь, что ли?..

— Не можно туда ехать. — На манер испорченной пластинки заладил Эйвен. — Плохой место !

— Да ты замолчишь — нет?! — Володя начал нервничать.

— Милый! — Семен поднес к глазам Эйвена карту. — У нас задание — отобрать там две тысячи проб. Понимаешь?

— Не можно ехать! — Эйвен не обращал внимания на карту.

— Ай! — Семен, разозлившись, махнул рукой. — Чукча и в тундре чукча! Деревянный по пояс…

Я стоял и наблюдал за Эйвеном. Он был так испуган неизвестно чем, что и мне передался его страх, и я чуть было не поддержал его. И мужики бы сказали, что в отряде еще один чукча появился, если не трус… И еще в этот день появилось то чувство, будто кто-то пристально наблюдает за мной за моей спиной. Чувство опасности. Казалось, оно исходит, от тех скал. Огромные, старые, но еще острые зубы великана.

Зубы Голодной Тундры. 

— Наро — о — од! — крикнули у подножия сопки. — Обе-е-ед! 

Вечером мы сидели в своей палатке. Я поставил на печку таз с водой и варил в ней сгущенку. Володя, поджав под себя ноги, сидел на своих нарах и, разложив перед собой амуницию, медленно водил лезвием своего огромного охотничьего ножа по шершавому телу бруска. Эйвен в этот вечер не напевал никаких песенок, ничего не рассказывал, ни о чем не расспрашивал. Он молча сидел, опустив на колени руки. Пальцами он теребил свой мешочек из оленьей шкуры, висящий на груди и глядел перед собой. 

— Эйвен, — спросил я, — а что там плохого? 

— О, — Володя усмехнулся, ткнув в мою сторону ножом, — уши развесил. Студент! Слушай его больше. 

— Плохой место, — со всей серьезностью ответил Эйвен.

— Почему?

— Злой тундра!

Я про себя сматерился, проклиная этого Эйвена. Володя вдруг захохотал, хлопнув себя по колену:

— Ну, Эйвен, ну, прикол!

— Эйвен, что там? — допытывался я. 

Я уже совсем не разделял настроение Володи. Чего греха таить — он меня окончательно напугал.

— Злой тундра, ек твою мать! — продолжал веселиться Володя.

— Моя не знай! — Эйвен наконец-то заговорил человеческим языком. — Наркырьен говорил — ходи мимо. Злой тундра. Злой дух жить там. Давно жить. Наркырьен говорил — злой дух прошел — оленя ел, чукча ел, никого не выпускай.

И его слова, и дрожащий испуганный голос, которым он все это говорил, и полутьма палатки, где лишь коптила одна свечка, создавая причудливые, шевелящиеся и большие тени, отчего они казались зловещими, нагнали на меня такого ужаса, что мне уже казалось, что вот-вот из-под кочки выскочит когтистая лапа, схватит меня за ногу и утащит в царство мертвых, или в сеточное окно палатки заглянет чудовище со светящимися глазами, покрытое густой и грязной шерстью, облизнется своим длинным красным языком, с которого потянется нить густой ядовитой слюны.

— …Люди заманивай, а потом ел. Плохой место!

— И что, — Володя вдруг перестал точить нож и без всякой иронии в голосе спросил, — всех ест? Никто оттуда не возвращается?

— Моя не знай… Моя знай — не можно брать ничего у плохой тундра… Не можно! — Эйвен говорил быстро, с жаром, под его носом заблестели мелкие капли пота. — Не трогать у тундра принадлежать… Принадлежать.., — он сбивался, пытаясь выразить свою мысль. — Не можно брать что принадлежать тундра!.. Взял что-то тундра – она… Она весь жизнь преследуй тебя. Она злой. Злой дух смерть дружить. Смерть хозяин! Кто пришел злой тундра — смерть ел. Кто убежал смерть — она найти хоть край света и ел…

Володя открыл рот, и у него было такое выражение лица, будто он сидел в кабинете ухо-горла-носа и растерянно слушал врача, ставящего неприятный диагноз. Так и подмывало сказать: «Закрой рот — кишки простудишь.» Но я не сказал. У меня, наверное, рожа была не лучше. Эйвен вдруг вполголоса затараторил по-своему, словно молился, закрыв глаза и теребя свой амулет.

— Вот блин! — Володя закрыл рот и кивнул мне на Эйвена. — Напугал ведь, зараза. Завтра точно с собой все обоймы возьму. Я им покажу — смерть ел! Володя сам не раз смерть ел!

— Карабин не помогай! — отчаянно воскликнул Эйвен. — Ничего не помогай Злой тундра…

— Заткнись, а?! — взревел Володя. — Еще что скажешь, я тебе яйца оборву! 

— Нельзя яиц рвать — Иргын домой не пускать… 

Володя на секунду со злостью посмотрел на Эйвена, а затем вдруг заржал на весь отряд, упав на нары и, как ребенок, задрал ноги и схватился за живот. Я сам заливался смехом. Через полминуты сбежались остальные, узнать, что произошло. И вскоре тундра огласилась нечто подобным ослиному реву. Даже Эйвен, позабыв свои страхи, хихикал, взявшись руками за голые ступни своих ног.

Мы смеялись последний раз…

На следующий день мы переезжали на новое место. Семен решил поставить лагерь как можно ближе к району разведки. Я, как всегда, валялся в «пене» среди свернутых палаток. Естественно, как все студенты, страдающие хроническим недосыпанием в утренние часы, я дремал, иногда проваливаясь в сладостную яму сна. К тому же ночью я пару раз просыпался с непонятным чувством страха, оглядывал сумрачную внутренность палатки и замершие серым саваном пологи над спящими, темные пятна брошенной одежды, затухающие угли в печке, которые через отверстия поддувала казались чьими-то маленькими коварными глазками, и лез в спальник, где у меня лежал доверенный мне Тимофеем наган, в котором тускло блестели семь новеньких патрончиков.

Я по пояс вылезал из спальника, откидывал свой полог и сквозь сеточку окошка глядел на спящую тундру. Никого и ничего. Лишь журчание близкого ручья да шорох листьев низенькой карликовой березы возле него. Володя храпел на всю округу и гневно бормотал во сне. Эйвен беспокойно ворочался и дышал часто, как собака. Тимофей грузно сопел. За палаткой гудело облако комаров и слышалось частое постукивание их тел о материю палатки.

Медленно мы объехали плоскую и широкую сопочку, с которой тянулись ручьи. Издалека сразу можно было увидеть, где по тундре бегут водостоки, потому что возле них росла более разнообразная растительность, чем просто травянистая кочка. Когда мы летели на вертолете из Билибино до базы, я смотрел сверху на тундру, и мне казалось, что петли ручьев, окруженные зеленью — не что иное, как кровеносные сосуды на ее теле.

Когда мы объехали сопочку, Тимофей вдруг выплюнул папиросу и, глядя куда-то в одну точку, стал шарить рукой возле себя. Эйвен встрепенулся, глянул туда же и поднял вверх свой карабин.

ЗЛОЙ ДУХ!

Ночной страх тут же вынырнул из прошедшей ночи и лизнул мне затылок ледяным прикосновением, а сердце забарабанило с такой силой, что еще бы чуть-чуть и оно бы выскочило из нее и ускакало по кочке, как испуганный заяц.

Но то, что я увидел, оказалось гораздо прозаичней, чем какой-то там паршивый злой дух. Но я бы не сказал, что это было безопасней чудовища, хотевшего вчера заглянуть к нам. С сопки спускался медведь. Издалека он казался игрушечным. Но по рассказам мужиков я знал, что со своей силой, острыми длинными когтями и крепкими зубами он превращался в машину смерти.

Поэтому я мог понять, почему Тимофей и Эйвен сжали в своих руках карабины. Но для Тимофея этот рефлекс имел второе дно: в нашу сторону направлялось килограмм двести-тристо натурального свежего мяса и великолепная шкура. За два месяца полевой жизни жирная и болоньевая советская тушенка успела приесться. Но он, как и Эйвен, не спешил: медведя лучше валить одним выстрелом: раненый медведь теряет страх и рассудок.

Медведь в это время остановился, словно раздумывая, стоит ли продолжать преследование, и вдруг стремительно побежал в нашу сторону. Воистину: характер мишки непредсказуем. По идее, он должен был бежать от трактора, звук и вид которого пугал всякую живую тварь.

— Давай — давай! — крикнул Тимофей.

Он крепко держал карабин в руках, не торопясь, прицеливался и барабанил пальцами по деревянному ложу. В рот он засунул следующую папиросу, но не закуривал ее, а просто держал во рту, как леденец.

Эйвен же, наоборот, опустил карабин и, не отрываясь, глядел на несущееся в нашу сторону животное. Медведь все приближался. Сейчас он уже был размером с клубок ниток. Его шкура лоснилась и переливалась на солнце, двигаясь волнами по телу. «Красавец!» — подумал я. Володя не замечал мчащегося зверя — он был поглощен дорогой и за грязным окошком трактора был виден его волосатый затылок.
Медведь все приближался с грацией движущейся торпеды, и уже было видно, как врываются в землю, отталкиваются от нее и взлетают вверх его лапы. Мне показалось, что он бежит не прямо к нам, а куда-то немного в сторону. Уже можно было видеть его косматую голову и ухоженную шкуру. Я видел медведя в зоопарке, но там он был каким-то замученным, облезшим. А этот, что бежал к нам, был ну прямо-таки шедевром природы, истинным хозяином тундры. Я даже забыл свои опасения, залюбовавшись им. Зэк бежал по другую сторону «пены» и не обращал внимания на хищника.
И вдруг медведь споткнулся передними лапами, но инерция его движения была так сильна, что его занесло дальше и он перекувыркнулся через голову, изобразив сальто, из-за чего во время пируэта стал виден его живот со скатавшейся на нем шерстью.

После этого он распластался на кочке.

Тимофей, который до этого целился в него, удивленно посмотрел в ту сторону, потом на карабин, на нас. В его глазах было написано: «Я что — уже выстрелил?» Я пожал плечами. Эйвен молча смотрел на шевелящееся метрах в ста с чем-то от нас бурое пятно.

Володя, видимо, заметил медведя и остановил трактор. «Пена» замерла.
— Че, завалили?! — Володя вылез из кабины. — Я что-то даже не услышал…

Больше никто ничего не сказал, потому что раздался вопль. Я даже не понял сперва, что это был голос медведя. Он испускал какой-то жуткий крик, похожий на предсмертный визг человека, полный ужаса и боли. Я бы никогда не подумал, что огромное хищное животное способно так верещать, как до смерти перепуганная девчонка. Зэк упал в кочку своим задом, поджав хвост, и стал вертеть головой из стороны в сторону, не понимая, что происходит.

Эйвен выпустил карабин и обеими руками схватился за свой талисман. Тимофей открыл рот, и папироса упала вниз. А я сидел, вцепившись руками в брезент. Барабанные перепонки у меня буквально вибрировали, а волосы на теле торчали, как иглы дикобраза. Вопль оборвался, как резко кончившаяся магнитофонная пленка. Медведь вдруг задергался, стал биться и вырваться, как будто он попал в капкан. Потом он словно просел. Лап его не стало видно. Лишь одна голова дергалась, как задетая высоковольтным проводом. Он взвизгнул и… заплакал.
Вы когда-нибудь слышали, как плачет медведь? Я вообще раньше считал, что плач — это исключительно монополия человека. Но в тот момент я слышал, как плачет огромный зверь, плачет своим звериным басом. Это был плач прощающегося с жизнью существа. Правду говорят — перед лицом смерти все одинаковы.

— Р-Р-ААУУУУУУУ! УУАА-А-А! ММММОООООУУУУУАААА!!!

— Господи боже, что с ним?! — Тимофей уставился в сторону рыдающего зверя.

— К-капкан? — спросил я на редкость писклявым голосом. 

Неожиданно совсем рядом с нами взвыл Зэк, высоко задрав голову вверх. Однажды я видел, как собака выла так по своему погибшему брату, псу из этого же помета. Зэк выл точно так же, как будто прощаясь с кем-то родным. Да вообще-то все правильно — медведь гораздо роднее собаке, чем человек.

— Злой тундра! — голосом мертвеца пробормотал Эйвен, до белизны в пальцах сжавший в руке свой амулет.

— На помощь! — Володя вдруг выскочил из трактора и побежал к медведю.
Представляете ситуацию? Беспомощное существо — человек — бежит на помощь сильному и свирепому зверю, который ударом лапы способен свалить небольшое дерево.
Но в тот момент это казалось естественным — мы слышали плач, плач живого существа, взывающий о помощи. И мы, побросав оружие, бросились вслед за Володей. Лишь Эйвен, чуткий к любой букашке, почему-то остался в пене, превратившись в статую, и сжав губы так, что на их месте осталась узкая полоска.

— Ничего не пойму! — растерянным голосом воскликнул Тимофей. — Здесь что, трясина?

Медведь пропал. На его месте осталась лишь потревоженная кочка с примятой травой. А между округлых тел кочек булькала влага. Все вокруг было забрызгано мелкими брызгами крови. Глубоко дыша, мы растерянно озирались. Что здесь произошло? Зверь словно провалился сквозь землю. Но как? Там, в полуметре от верхнего слоя почвы матовое стекло вечной мерзлоты. Еще я ощутил — или мне просто показалось — что подо мной кочка пошевелилась и где-то там, в глубине, медведь последний раз подал свой голос. Я инстинктивно отпрыгнул назад.

— Пойдем отсюда! — вдруг сказал Тимофей и огляделся вокруг. Его рука машинально похлопала по бедру, как бы проверяя, на месте ли его добротный охотничий нож.

Мы поплелись назад и за всю дорогу не проронили ни одного слова. Зэк, и тот замолчал и только внимательно смотрел на нас своими умными карими глазами. Дойдя до тихо бормочущего трактора, мы увидели еще одно не менее странное зрелище. В «пене», по пояс раздетый, стоял Эйвен, глядя куда-то поверх нас. Его тело было полным, с желтоватой кожей и узкими плечами. От правого соска по животу у него шли три длинных белых шрама. Правой рукой, как повелось со вчерашнего дня, он сжимал амулет, а левой потирал эти шрамы. 

— Эйвен, ты чего? — глухо спросил Володя. События последнего полчаса выбили устойчивый реальный мир из-под его ног.

Эйвен молчал. Он перестал тереть шрамы и замер. Потом повернул голову в одну сторону, в другую, и пробормотал:

— Комар нет…

— Что? — не понял Тимофей.

А я понял. Ведь когда сидишь в едущей «пене», комаров сдувает. Но стоит остановиться хоть на минуту, и тебя облепят облака гнуса. Воздух наполняется таким гулом, будто где-то невысоко в небе летит звено бомбардировщиков. И ничего, кроме плотной робы и накомарника не спасает в тундре от комаров. Любой противокомариной мази или репеллента хватает на полчаса, не больше. И если даже за это время насекомые не успевают хорошенько покусать вас, то в глаза, нос и рот они забьются.

Я в тот момент стоял без накомарника и не слышал ни единого писка зловредного кровососа. Вообще, стояла тишина. И этот гудящий комариный фон вдруг исчез, освободив множество других звуков, которые обычно были заглушены. И даже рокот двигателя не заглушал их. Журчание ручья, шелест травы, шепот ветра, учащенное дыхание успокоившегося Зэка, разномастное сопение мужиков, бряканье стекла в кабине трактора.

В любое другое время я готов был ползать по тундре сутками, если б ни одна кровожадная тварь не трогала меня. Но сейчас, когда я только что видел свежую кровь, оставленную провалившимся в тундру медведем, я опять ощутил, что ночной страх обхватывает меня плотным кольцом. Так и хотелось спрятаться за чью-то спину, как в детстве за спину отца. Но меня успокаивало лишь одно — по лицам мужиков, стоящих рядом со мной, можно было понять, что они чувствуют то же самое. Лишь один Эйвен излучал какое-то нехорошее, как будто ОБРЕЧЕННОЕ, спокойствие.

— Херня какая-то, — подвел итог Тимофей и торопливо достал портсигар.

Эти звуки — когда зашуршала одежда, щелкнул замочек портсигара, Тимофей дунул в бумажную трубку папиросы, чиркнула спичка и та зашипела, загораясь белым пламенем — хоть чуть-чуть успокоили меня и отодвинули от обрыва, где меня поджидал ужас. Все по-старому. Я на земле. Мертвецы не повылезали из могил, солнце стоит на месте, медведь провалился в трясину, а комаров сдуло. Или они просто здесь не летают.

— Злой тундра. Голодный. — Без страха в голосе сказал Эйвен. — Тундра медведь ел…

— Да заткнись ты! — Володя был белый, как мел, и оттого бурая борода на фоне лица казалась черной и словно приклеенной. Он балансировал на краю обрыва.

Эйвен ничуть не обиделся. Он посмотрел на Володю мудрыми глазами коренного жителя тундры:

— Русский боится, русский видеть неизвестность. Он пугать, однако. Русский боится потому. Эйвен нет злится. Эйвен нет неизвестность. Эйвен знать — тундра плохой.

— Ладно, прости! — Володя тоже отошел от обрыва ужаса уже на безопасное расстояние. Кровь возвращалась к его лицу. Он подошел к Эйвену и похлопал его по плечу.

— Прости, я просто не в себе. Действительно, место хреновое.

— Надо уходить отсюда! — сказал кто-то, и его голос показался мне знакомым.

Это сказал я. Вырвалось совершенно автоматически. Нечего удивительного, если учесть, что пару минут назад я хотел спрятаться за чью-нибудь спину, и даже в тот момент был еще не против. Мужики посмотрели на меня, как на идиота, хотя по лицам можно было сказать, что они такие же идиоты. Тимофей усмехнулся:

— Ну, студент! Ума палата… Да если даже здесь и есть что-то опасное — мы штрафники! — он обвел руками всех нас. — За нами и так тянется ха-ароший хвост. Мы в списке. Понимаешь?.. И если наше дорогое начальство, накапает, — что мы отказались проводить разведку… Ладно, поехали!

Это он сказал Володе. Потом затянулся, выпустил струю дыма и добавил:

— Приедем к остальным, Степану доложим.

— Худой дело! — Эйвен стал одеваться. 

«Худой дело, — подумал я, — очень худой дело. Просто офигеть какой худой дело. Жопом чую…»

Володя запрыгнул в трактор. Тот закашлял, как спящий человек, внезапно поперхнувшийся слюной, и, выхаркнув несколько сгустков дизельного перегара, залязгал гусеницами. Мы опять же ехали в полном молчании. И весь путь, что мы ехали, я вновь проклинал тот день, когда пошел учиться на геолога. Спать расхотелось.
Естественно, Степан послал нас подальше вместе со своими страхами и пообещал, что точно отправит в самое натуральное хреновое место, если мы не закончим работы в срок. А Эйвену, который заскулил про плохой место, посоветовал ловить ближайшего оленя и гнать обратно в свое стойбище, одеть кухлянку и ловить красную рыбу вилами. Эйвен ответил с достоинством: 

— Эйвен не боится дух, не боится голодный тундра, — и указал пальцами на амулет, — Бхыкыйгун хранит Эйвен. Эйвен боится за геолог. Бхыкыйгун не хранит русский геолог.

— Русский геолог сам съест тундра! — с не меньшим достоинством изрек Степан и тут же закричал. — Ну, чего стоите?! Палатки ставить!

Скалы были совсем близко. Над их остроконечными вершинами зависли негустые облака.

Вскоре лагерь был поставлен. Степан вечером собрал старших техников и объяснил им задачу на следующий день. Тимофей уже ближе к ночи пришел в палатку под мухой, при этом основательно запахнув полог входа, в чем вообще-то, не было необходимости — комаров можно было не бояться, и сообщил нам:

— Завтра по старой схеме… Берем пробы по ручью. Но только пойдем вверх по течению, чтоб туда-сюда не бегать. Ик!

Потом он достал планшет, раздвинул карту и хмельным взором уставился в нее. Достал карандаш и стал что-то размечать в ней. Володи не было. Но было слышно, как он чем-то брякает возле своего трактора невдалеке от палаток.
Лежащий на нарах Эйвен вдруг встал и прислушался. Я посмотрел на него и попытался тоже напрячь слух. Володя шумит инструментом. Тимофей шумно дышит и шуршит картой. В соседних палатках гомон, хохот, аккорды гитары, великий и могучий русский мат, да бормотанье приёмника, где-то свистит примус. Но сквозь шум проходил какой-то звук, как будто где-то ворчал куропач. Только слишком протяжно и грубо.

Р-Р-Р-Р-0-О-О-О-О-О-У-У-У-У…

Как-то низко и утробно. К тому же брачный сезон для куропачьего племени закончился. Птенцы давно оперились и научились летать.
Я глянул на Эйвена. Тот заметил мой взгляд и посмотрел мне в глаза. С полминуты мы так и смотрели друг на друга молча. Его глаза говорили:
«Ты слышишь?» «Слышу.» «Злой дух. Это его голос. Голос голодной тундры.» «Что же делать?» «Поздно, ничего не сделаешь. Мы уже в ее владениях и просто так она нас не отпустит…» 

Дикий хохот, донесшийся из соседних палаток, разорвал нить нашего мысленного диалога и заглушил вновь поднимающийся во мне ужас. Страх — он не уходил со вчерашнего дня. Он был начеку и лишь иногда подремывал, когда светило солнце. Возле палаток заскулил Зэк: если бы он находился в квартире, то можно было подумать, что он хочет по нужде, и его не выпускают. Но кругом была уйма свободного пространства, и каждую кочку при желании можно превратить в туалет. Зек бегал и скулил. Вот он гавкнул раз, другой.

— Замолчи! — крикнул Тимофей.

— ВВАУ! АВОВ! ВАВ! ВАВ! 

— Зэк, фу!

— ВА-ВА-ВА-ВАВ! 

Тимофей потянулся к карабину и пошевелил ремнем. Тот звякнул антапками. Зэк испуганно замолчал, услышав самый мерзкий и напоминающий о боли звук (Тимофей иногда воспитывал пса ремнем), но продолжал скулить.

— Зэк, с ума сошел?! — недовольно проворчал Тимофей.

— Собака плохой чует, — констатировал Эйвен.

— Дурак ты… У него как раз в это время крыша на баб едет.

— Собака плакать.

— Много ты понимаешь.

Я, как всегда, не удержался, чтоб не раскрыть рот:

— И комаров нет.

— И что? — Тимофей посмотрел на меня.

— Почему? ‘

— По кочану…

— Собака плохой чует, комар плохой чует, зверь плохой чует, — сказал Эйвен.

— Ох, студенты, горе с вами! — Тимофей улыбнулся. — Думаете, я первый раз встречаюсь с некоторыми странностями в тундре?
Он посмотрел хмельными глазами на Эйвена, а потом широко зевнул.

— Эйвен не бояться. Бхыкыйгун хранит Эйвен…

— Хранит-хранит, — согласился Тимофей, — все мы там будем…

Ему оставалось жить не больше двенадцати часов.

Утром пропал Зэк. Тимофей кричал, звал, свистел с полчаса и брякал ремнем на карабине. Потом, в конце концов, плюнул, выматерился, угрюмо добавив: 

— Придет, я ему уши оборву!

Предстоял очередной рабочий день. Было восемь утра. Царило необычное оживление. Такое ощущение, что не утро, а уже день. Мужики о чем-то разгорячено спорили, говорили Степану. Тот был весь вспотевший, как будто только что бежал кросса. Сашка, промывальщик, парень лет на пять старше меня, стоял с влажным лотком в руке и что-то говорил ему, тыкая пальцем то в направлении ручья, то на лоток.

Тимофей подошел к ним и стал слушать, о чем они там беседуют. 
Я еще сидел в палатке на своих нарах и не торопясь наматывал на ноги серые шерстяные портянки. Печь потухла еще ночью и палатку выстудило. Меня колотило, изо рта валил пар. С каждым новым днем чувствовалось все сильнее, что короткое чукотское лето на последнем дыхании, хотя днем еще было очень жарко. 
Торопливо затарахтел пускач трактора. Через несколько секунд его заглушил рокот дизеля, словно «дэтэшка» ворчала на кого-то. 

— Студент, бегом! — в палатку заглянул Тимофей, схватил свой карабин, закинул его на плечо, захватил с печки разогретую Эйвеном тушенку. Самого его не было — он всегда вставал рано.

Я присел к печке, взял банку, достал складень и принялся за завтрак. В палатку, едва не свалила меня, влетел Володя, ошарашено посмотрел на меня и заорал благим матом:

— Студент, идрит твою налево! Сколько жрать можно?! Все тебя ждут…

— Дак время-то.., — попытался оправдаться я, уже предчувствуя, что тушенку придется глотать на бегу.

— Что случилось?

— Работы полно! — Володя достал свой лоток, которым еще ни разу не пользовался, скребок и выбежал наружу. — Догоняй!

Затарахтел другой трактор. Все куда-то торопились. Значит, что-то произошло из ряда вон выходящее.

Я прыгнул в «пену». Эйвен, действительно сидел там, обняв, как девушку, свой карабин и, покачиваясь, что-то напевал. Тимофей только что закончил свой завтрак и отбросил свою банку в сторону. Я принялся глотать теплое мясо, одновременно запихивая в рот большие куски хлеба.

Первый трактор уже переехал ручей и на полной скорости мчался по своему маршруту. Володя глянул из кабины на нас и газанул вперед. «Пена» бешено дернулась. Банка, естественно, наполовину разлилась, уделав робу, и без того не отличающуюся чистотой. Я с великим сожалением проглотил остатки, тяжело вздохнул и тоже отбросил пустую банку. Володя из трактора тоже пытался что-то увидеть. Можно было подумать, что вот-вот они заметят табличку, на которой будет написано: «золото брать здесь!» Русло ручья было таким извилистым, широким и глубоким, что казалось, будто мы едем возле оврага.

— Оп! — крикнул Тимофей.

Володя дал по тормозам. «Пена» по инерции проехала еще немного и ударилась носом о гусеницу трактора. Меня все по той же инерции бросило вперед, и я распластался по железному днищу с видом замученной лягушки, оцарапав ладони и подбородок. Но мои проблемы были всем по фиг, потому что Тимофей уже кричал:

— Студент, не спи!

Когда я подошел к ним, то увидел, что глаза у них лихорадочно блестят. Они нетерпеливо ждали меня в русле, когда я, наконец, начну копать лопатой песок. Эйвен не разделял их настроения. Он лишь поглядывал по сторонам и, качая головой, шевелил губами. Наверное, он опять что-то твердил про тундру.

Я начал брать пробу в небольшой песчаной косе. Чтобы достать пробу, нужно было поднять осадочный материал с глубины в сорок сантиметров. Я так и сделал. Эйвен подставил лоток, и я кинул в него пару лопат песка. Эйвен принялся шустро орудовать им в ручье. Казалось, лоток в его руке исполняет какой-то дикий рок-н-ролл. При этом более тяжелая фракция должна была спускаться на дно лотка. Эйвен скребком отделял примерно половину осадка и вновь погружал лоток в ручей, где тот продолжал отплясывать свой танец. И так продолжалось до тех пор, пока в лотке не оставалась щепотка самой тяжелой фракции.

— Ну-ка, студент, давай! — Володя подставил свой лоток. Я ему тоже бросил лопатку.
Он работал не менее шустро. Тимофей, весь в столбе от дыма папироса, стоял над Эйвеном и внимательно глядел в его лоток.

— Есть! — сказал он.

Я подошел поближе и посмотрел на черное дно старого лотка. Там, среди серо-черного песка блестело с десятка два медно-желтых пылин. В самой глубокой части лотка находилось две крупинки такого же цвета. Это было золото.

— Ага, вот он! — воскликнул Володя. У него в лотке тоже были весовые знаки. — Эйвен, смывай пробу!

Тимофей достал маленький бумажный пакетик и подставил его под лоток. Эйвен зачерпнул горсть воды и плеснул ей на лоток. Она вместе со знаками слилась в пакетик. Тимофей взял его и сунул себе в рюкзак, потом сказал нам:

— Слушайте… Там, в устье ручья знаков было меньше, да и по качеству они были хуже. («Ага, — отметил я тогда, — вот они о чем так оживленно разговаривали и почему мы так рано поехали!») Володя, помнишь?

— Ага.

— Я вот что думаю, — Тимофей развернулся к скалам, — видимо, там находится месторождение рудного золота. Оно разрушается, и золото сходит в ручей. Студент, секешь?

— Да изучали вроде механику образования месторождений…

— …А значит, чем ближе к нему, тем больше должно быть там знаков… И я думаю, выше должно быть весовых побольше. Его глаза заблестели.

— Поехали дальше! — Володя полез вверх по террасе ручья к трактору.

— А что, мы пробы брать не будем? — удивился я.

— Вот что я тебе скажу, — Тимофей вынул изо рта папиросу, сплюнул и выкинул ее в ручей, — подумай своей головой. Нам только нужно определить золотоносный ручей это или нет. А он золотоносный — это уже явно. И я уверен, что здесь содержание гораздо выше промышленного. Усек? Так что мы там, вверху намоем груду этих знаков и расфасуем по пакетикам.

Володя смотрел на меня сверху и нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

— Теперь дальше. Едва мы это доложим наверх, здесь появятся добытчики, и я знаю, больше половины его осядет не в госзапасе, а в чьих-то карманах. Поэтому — я повторяю — поэтому я не собираюсь дарить кому-то то, что нашел сам. И тебе я тоже советую не терять возможности. По-моему, деньги никогда лишними не бывают. Мы будем работать с Володей, ты с Эйвеном. Поэтому что намоете — ваше. Да, кстати, разговора этого не было. Усек?.. Да вообще-то, я по тебе вижу, ты не стукач, как и все наши здесь. Поехали дальше!

Эйвен, казалось, не слышал разговора и был занят какой-то своей думой. Но едва Тимофей двинулся вверх по террасе, он пошел вслед за ним. Скалы были совсем близко. Огромные, хмурые статуи, изрезанные глубокими трещинами, как морщинами.
Как только я прыгнул в «пену», Володя, не дождавшись, пока я сяду, дёрнул машину и я с грохотом средневекового рыцаря, упавшего с коня, рухнул на железное днище. Естественно, высказал все, что по этому поводу думаю. На это никто не обращал внимания.

Скалы росли, вытягивались своими грубыми твердыми телами, как армия неземных чудовищ. Тянулись вверх, расширялись, подбирались к нам. Незаметно, но быстро. Мне от их вида становилось жутко.

ПОЧЕМУ НЕТ КОМАРОВ? ПОЧЕМУ НЕТ ПТИЦ? ПОЧЕМУ НЕ СЛЫШНО ЧИРИКАНЬЕ ЕВРАЖЕК? НИКОГО, БУДТО ВСЕ ВЫМЕРЛИ…

Вот что я думал тогда. Но эти думы затмевал собой вид желтого металла. Ведь мужики вчера тоже испытывали страх, но сегодня его прогнали эти желтые крупинки. Сколько там было в лотке? полграмма? Грамм? Не больше. Если перевести в деревянные, не такая уж большая сумма. Но что, если Тимофей прав? А ему — старому геологу — не было причин не верить. Что, если там, вверху по течению, не граммы, а десятки или сотни их? Или, вообще, килограммы? Надо его брать, пока есть возможность. Им оно было нужно. А мне?..

У меня была мечта – «Олимп». Бобинная стереоприставка, колонки С-90, усилитель и эквалайзер. Вот такая у меня мечта была в те дни. И передо мной появилась великолепная возможность превратить ее в реальность. Единственная возможность.
Я тоже с нетерпением ждал, когда Тимофей махнет рукой, и мы прыгнем в глубокое русло, где под слоем песка будет лежать золото. Сколько надо на мою мечту — тысячу? Две? Ну, максимум пять. По тем временам кошмарные деньги. Я сидел и прикидывал. Мой друг говорил (все по тем временам), что цена золота за грамм сто пятьдесят рублей. Но я понимал, что в деньги его будет нелегко перевести и его понадобится гораздо больше, чем просто на стереосистему. Даже если сдать государству, и то четверть достанется. Может быть… Батя мне говорил — найдешь золото, выкинь его подальше и забудь о нем. Не стоит ради такого дерьма портить себе жизнь.
Эх, батя, батя, легко это сказать, когда у тебя есть все, что нужно для жизни. А если ничего нет, можно ли побороть искушение взять нужные тебе деньги, когда они у тебя лежат под ногами?

В общем, я подсчитал, что мне надо с полкило, ну, и полкило для друга, который благодаря своему блестящему уму превратит все это в деньги. Килограмм? Всего-то? Это ж ерунда! Я решил набирать больше, если, естественно, представится возможность. Ведь как говорили древнегреческие крестьяне — запас карман не тянет.

А НАБЕРУ ЛИ Я СТОЛЬКО?

Неважно. Буду набирать, сколько смогу. Ведь не с двух грамм мужиков загорелись глаза!

— Оп! — крикнул Тимофей.

Трактор тут же замер, качнувшись на катках. «Пена» в очередной раз врезалась в него. На этот раз я удержался. Тимофей выпрыгнул и устремился к ручью.

— Студент, вперед! — Володя пробкой из-под шампанского взлетел из кабины.

Я с не меньшим рвением устремился за ними, держа в руках монтирку и лопату, которыми я кайлил пробы. Пока я спускался к ручью, Володя уже нагреб своим скребком в лоток песка. Я оглянулся — Эйвен не вылезал из пены. Он сидел с каменным лицом и, сжимая в руках свой амулет, не собирался выходить. Ему не нужен был магнитофон.

А «Олимп» просто стоял перед глазами. Можно было протянуть руку и потрогать его холодный пластмассовой корпус черного цвета, кнопочки, увидеть его серебристые стрелочные индикаторы, катушки-семисотки, переливающиеся в свете солнца. И еще звук, который идет из многосильных колонок. Просто объемистый бесподобный чистейший звук. Звук, который напоминает рычание…

У меня кишки свалились вниз. Я узнал звук, который слышал прошлой ночью, в отдалении… Теперь он был близко, он шел отовсюду, он ОКРУЖАЛ нас.

РРРРРРРРООООООООООбУУУУУУУУ!

— Что это? — Володя оставил лоток, выпрямился и взялся за кобуру, где у него висел такой же, как и у меня, наган.

Тимофей повертел головой и подбросил на плече карабин.

— Не знаю… Раньше я такого не слышал. Может, медведь?

— Хрен с ним! — Володя продолжил свое занятие.

Я еще с минуту отходил. От только что услышанного звука мое хозяйство сморщилось, превратившись в ощетинившийся клубочек. Что-то блестело под ногами.
Пытаясь побороть подступивший ко мне ужас, я отвлекся и наклонился. На дне ручья, среди камней тускло блестели крупные блестки. Я сунул руку в ледяную воду (она меня окончательно отрезвила), зацепил одну из них и поднес к глазам. Тяжеленький желтый окатыш размером с таракана. ГОСПОДИ БОЖЕ! ЭТО ЖЕ ЗОЛОТО!!!
Я отбросил в сторону монтирку с лопатой и стал собирать небольшие самородочки руками.

— Студент, ты что там нашел? — спросил Тимофей.

— Что нашел, то мое! — веско ответил я. Меня уже охватила лихорадка.

— Смотри-ка, он шарит! — Володя кивнул Тимофею на меня и тоже стал рассматривать дно ручья.

— МАТЬ ТВОЮ! ДА ОНО ЖЕ ПОД НОГАМИ ЛЕЖИТ!

Разговоры смолкли. Теперь лишь было слышно торопливое дыхание трех глоток, плеск воды, да бряцанье снаряжения. Через несколько минут Тимофей распрямился и сказал:

— Мужики, по-моему, мы опять мелочимся! Вернуться мы всегда успеем… Надо ехать прямо к истоку. Где-то там должно быть сердце месторождения. И я думаю, что металла там побольше.

Мы поднялись к трактору. Эйвен стоял возле пены.

— Прыгай, поехали! — крикнул ему Володя.

— Не можно ехать, — ответил Эйвен, — Эйвен не ехать. Эйвен идти назад.

— Ты что, с ума сошел? — воскликнул Тимофей.

— Ум сошел русский, — спокойно ответил Эйвен, — русский не чувствовать дух. Злой дух! Он жить там!

Он указал рукой на скалы.

— Эйвен не ехать камни. Эйвен идти назад.

Он достал из пены свой рюкзак, забросил его на спину, лоток взял под мышку, карабин на плечо и молча направился вниз и вдоль ручья. Тундра лежала под ногами. Бескрайняя, соломенно-желтая, с ярко-зелеными кровеносными сосудами ручьев, прорезающих ее тело.

— Студент, ты что? — спросил Тимофей.

— Я еду дальше! 

А хотелось мне ответить совсем другое. Все-таки я ощущал, что здесь что-то не так, что это действительно плохое место, что мне здесь страшно. И надо отсюда рвать когти. Но я не мог побороть искушение. Моя мечта была почти в кармане, я должен был пройти путь до конца. Если б я знал, что меня будет ждать впереди! Но что плакать? Я ведь жив. Я дошел до конца, я выиграл эту игру. Единственный из всех.
Мы поехали дальше. К скалам. Они вплотную подступили к нам, окружили со всех сторон, нависли громадами. Пена диким воплем заскрежетала по камням. Появился чесночный запах горелого камня. Вскоре трактор остановился. Дальше идти было невозможно. Дорогу преграждали глыбы и большие камни. Сплошь камень. Серый, почти черный. Я заметил, что, несмотря на золотую лихорадку, Тимофей о чем-то задумался и закурил.

— Пошли! — крикнул Володя и его возглас многократным эхом отразился от стен каменного лабиринта.

— Я вот что думаю. — Тимофей наклонился и поднял из-под ног камень, посмотрел на меня. — Это какая порода?

— Э… Это… М-м… — я стал мучительно вспоминать название.

— Я имею ввиду состав, — подсказал он.

— Ну… Судя по цвету, ультраосновная.

— А золото встречается в каких породах?..
Как я раньше не подумал об этом?! Догадка заставила меня пропотеть. Я ответил севшим голосом:

— В кислых.

— Вот-вот… Здесь, в этой стопроцентно ультраосновной породе нет кварца и не может быть золота. Здесь, в этом месте, — он обвел рукой вокруг, — нет ни единой жилочки и не видно никаких постмагматических или вторичных образований.

— Ну, хватит рассуждать! — поторопил нас Володя. — Быстрей берем свое да уходим отсюда. Что-то здесь место в натуре не ахти.

Тимофей опять огляделся, причмокнул, губами, покачал головой, подбросил на плече карабин и пошагал вперед. Я не отставал. Но мне так и хотелось залезть в свою кобуру. Но, странное дело, среди этих громадных мрачных скал ощущения, от которых у меня было холодно в животе, полностью исчезло. Будто тут был мой дом, рядом со мной веселая компания и хорошее вино. Ну, вот, думал я, приеду с поля, и у меня будет зверь-аппаратура, занимающая чуть ли не половину моей комнатушки. Посмотрим, что тогда скажет батя.

Володя уже скакал возле грохочущего на перекатах ручья. Здесь у него был крутой горный характер. Даже не верилось, что тот журчащий ручеек среди тундры и эта бурная речушка — один и тот же водосток.

Пройдя ущелье, мы попали в громадное природное сооружение, которое не сможет создать ни один из талантливейших архитекторов — горный цирк. По его краям стояли, как стены крепости, испещренные миллионами лет зноя и холода, каменные стены. А внутри, как артисты манежа, замерли, словно заколдованные, скалы, скалики, скальчухи, скальчушечки, глыбы, глыбухи, глыбенки. Причем в таком живописном беспорядке, будто это сказочные животные вбежали на арену и решили провести стоячую забастовку, да так и остались здесь навечно. Единственное движение, нарушавшее полное молчание остановившейся жизни на манеже — это рокот бегущего ручья. 

— МАТЬ МОЯ!!!

Это был даже не крик. Это был вопль путника в пустыне, внезапно нарвавшегося на озеро ледяной воды. Володя стоял над ручьем, расставив ноги, растопырив руки и чуть согнувшись, будто он во время мучения с поносом решил пукнуть, да и не рассчитал сил. Его глаза смотрели в одну точку. Мы подошли к нему. Действительно, тут было над чем покричать.

В русле ручья, среди больших камней, размытые движущимся стеклом воды, шевелились вцепившиеся в грунт самородки.

— Чего уставился? — толкнул его Тимофей. — Бери, пока кто-нибудь другой не слямзил.

И подал пример. Крепкой мозолистой рукой он залез в воду и поднял вверх похожий на плоский корральчик самородок. Тускло-желтый, размером с детскую ладонь.

— Фантастика! — улыбнулся он.

Володя с открытым ртом смотрел на него, как на волшебную палочку или скатерть-самобранку. Но, наконец, он очухался от наваждения и, радостно пыхтя, погрузился в ручей всеми конечностями. Я обошел их и пошел выше по течению. Тут и там виднелись тельца самородков. Через несколько минут роба обтянула меня, как резиновый напальчник. Карманы были тяжелы. Я скинул рюкзак и переложил все в него. Потом вновь наклонился, чтобы взять еще, но вдруг подумал — к чему? Видимо, я еще был слишком молод, чтобы создавать приличный запас. Да и рюкзак был, честно говоря, тяжел.

Я взвалил его на плечи и пошел дальше. Мне было интересно — неужели весь ручей наполнен золотом?

Едва я прошел несколько шагов, как мгновенно остановился. Я посмотрел выше по течению… Если б я не посмотрел туда, то уже готов был поверить в бога, дьявола и чудеса. Что это сверхъестественные силы своим чудотворным прикосновением обратили этот ручей в рог изобилия. Но я увидел нечто гораздо проще Господа и более фантастичнее его.

Сперва я увидел пещеру. Огромную. Вернее, вход в нее. В общем-то, это была даже не пещера, а скорей ущелье с карнизом. Вот как раз из этого ущелья вырывался грохочущий поток горного ручья. Этого самого ручья, где были груды самого умопомрачительного металла на земле. Вот, значит, где находилось коренное месторождение, подумал я тогда. Я представил, что если такие кошмарные самородки попадаются в ручье, то какие тогда шматы находятся в породе, откуда их выносит вода!

Стены ущелья были скалистыми, потрескавшимися, как и скалы. Но карниз… Он был слишком ровен и гладок для камня, и к тому же матово блестел, как давно не смазывающийся автомат. Я пошел ближе.

— Студент, возвращаемся! — крикнул сзади Тимофей.

Я не слышал его. И я ничего не видел, кроме этого карниза. Мое сердце начинало колотиться все сильнее и, казалось, я начинал парить над землей. Так, наверное, чувствует себя ученый на пороге открытия. Я шел к пещере, как завороженный. Я еще не успел догадаться, ЧТО это за карниз, но я понимал, что это не образование, а сооружение. Неизвестно только, чьих рук. И рук ли… 

Я все шел. Теперь, чтобы лучше рассмотреть его, надо было задирать голову.

— Студент, ты оглох?!

Надо мной, метрах в пяти была шероховатая поверхность какого-то металла. Это была… как объяснить?.. Ну, представьте, что вы построили возле речки игрушечные горы из песка, зарыли в нее плоскую консервную банку из-под сельди тихоокеанской жирной нормального посола и законопатили этим песком так, чтобы ее не было видно. Получились этакие песочные горы.

Так вот, песочные горы — это скалы. А потом под действием воды, ветра и других факторов коррозии, горы рассыпались, чуть обнажив консервную банку.
То есть я хочу сказать, что надо мной было нечто вроде консервной банки. Но только невероятных размеров. Из скал торчала лишь небольшая их часть. И по этой слегка закругленной части можно было сказать, что она в диаметре, наверное, не меньше километра. Она была закована в эти скалы, как кусочек железки в булке хлеба.

— Ни фига себе! — восхищенно пробормотал Тимофей за моей спиной.

— Что за ерундовина? — Володя уже стоял тут же.

— Студент, достань радиометр. — Сказал Тимофей. 

Я снял рюкзак, развязал его и достал оттуда радиометр. Небольшой пульт с кнопочками, который вешался на шею, и сам измеритель, представляющий из себя что-то типа пистолета, соединяющийся с пультом проводом. Я повесил пульт на шею, включил его и протянул пистолет к «банке». Стрелка резко прыгнула вправо.

— Породы замерь, — сказал Тимофей.

Стрелка упала до двадцати микрорентген. Я вновь поднял пистолет и стрелка опять прыгнула до пятидесяти.

— Что это? — Володя смотрел на сооружение как на божество и сейчас как никогда со своей светлой нечесаной бородой и низким лбом был похож на неандертальца перед автомобилем двадцатого века.

— Эта штука, — Тимофей достал папиросу и голосом учителя математики, разъясняющего простое уравнение, стал объяснять, — свалилась откуда-то небес. Тарелка.

— Че? — Володя нахмурился и глянул на него, проверяя, не смеется ли тот.

— НЛО. Летающая тарелка.

— Че?

— Да дрын в очо! — психанул Тимофей. — Не понимаешь, что ли? Эта штука с неба свалилась, из космоса! От нее до сих пор радиацией прет.

— Господи боже! — Володя перекрестился, хотя я предполагал, что он в бога не верит.
Впрочем, я и сам был не прочь перекреститься и уже поднял руку для крестного знамения. Черти побери! Передо мной был самый настоящий корабль пришельцев! Огромный, просто гигантский. Меня с ним можно было сравнить, как муравья все с той же банкой из-под сельди тихоокеанской жирной нормального посола. У меня тогда было непередаваемое чувство. Как будто я стоял перед дверью в волшебный мир. И Тимофей это подтверждал таким спокойным тоном, будто летающие тарелки к нам сыплются каждый день да не по разу.

— А как же она упала с неба, — вдруг заговорил Володя, — он уже начинал очухиваться от блаженного трепета, — если вон скалы целые?

Вот ведь удивительное существо человек! Только минуту назад он потерял дар речи, убитый фантастическим зрелищем, а сейчас задает вопрос, до которого я даже не додумался, хотя был не так поражен, как он.

— Точно, — только и смог выдавить я. 

— Ну тормоза… Геологи сраные! — усмехнулся Тимофей. Покуривая, он рассматривал корабль, как музейный экспонат. — Может, он упал миллиарды лет назад, когда на Земле не было ничего живого, и она была сплошным вулканом. Упал, погрузился в магму, а потом его вместе с этим батолитом подняло вверх, на поверхность коры. Затем начались процессы эрозии, застывшие скалы разрушались.

И вот он обнажился… И ведь его никто до сих пор не обнаружил и не обнаружит. Вот смотрите, — он указал рукой вверх, — над ним еще сотни тонн породы, и с самолета или вертолета его не зафиксировать.

— А как же он не расплавился, если попал в магму? — попытался задать умный вопрос я. Ничего умного в тот момент в голову не приходило.

— Эх, студент… Ты думаешь, если эти лунатики придумали штуковину, которая могла летать черт-те где, то они не могли придумать, как сделать ее покрепче.

— А откуда берется золото? — Мой голос сорвался на фальцет, как будто меня только что оскопили.

— …А вот это я не знаю. Может, лунатики везли его в корабле и пока того тискало в недрах матушки-земли, он треснул где-нибудь… Или потом треснул и золото поперло из него… Или они люк открыли, да выбросили его, или благотворительностью решили заняться, или еще что… Да откуда я знаю?! Я же не специалист по гоминоидам… Смотри, студент, запоминай. Больше ты его никогда не увидишь и не услышишь о нем. Засекретят, оцепят и скажут, никогда и ничего здесь не было.

И тут появился этот звук. Казалось, его изрыгают сами скалы и эта пещера-грот, над которой застыл скованный камнем космический корабль. Волосы на загривке у меня встали дыбом.

РРРРРРРООООООООООУУУУУУУ!!!

Даже чудилось, что воет каждый камушек и их вой передается мне через ноги, отчего те вибрируют.

— Идем-ка отсюда! — Тимофей выплюнул папиросу и повторил то, что делал сегодня весь день — подбросил на плече карабин.

Что-то упало в ручей, громко плеснув, там, в пещере.

— Ох, мать.., — Володя сбросил с плеча свой карабин и, взяв наперевес, попятился назад.

Я же просто поступил по-овечьи — развернулся спиной к этой инопланетной банке и, брякая радиометром на шее, дал деру. Казалось, у меня выросли крылья, а ниже спины появился двигатель от космического челнока «Буран».

РРРРРРРОООООООООООУУУУУУУУУ!!

Выли скалы, ревели глыбы, за мной вслед с матюгами и проклятьями бежал Володя. Тимофей бежал молча, но не отставал от нас ни на шаг. Самое удивительное — он на бегу достал из пачки новую папиросу.

Я с разбегу запрыгнул в пену. Радиометр глухо ударился об ее железный борт. Пистолет звякнул о днище. Что-то в нем задребезжало. Володя уже был в тракторе и круто выворачивал его. На меня сверху, едва не вызвав инфаркт, свалился Тимофей. Его лицо было красным, дыхание тяжелым, но в глазах не было ни чуточки страха. В них горел азарт. Я знал — ему нравилась опасность. Мужики сказывали, что он раньше в одиночку хаживал на медведя с одним ножом в руке.

Звенья гусениц загрохотали пулеметной очередью по железу пены, корежа ее нос. Было такое ощущение, что нас закрыли в металлическую бочку, и кто-то принялся колотить по ней кувалдой. Трактор развернулся к тундре и помчался прочь от скал. Скрежетало днище, воняло горелым камнем. Володя не оборачивался, и если бы трос, за который к трактору была прикреплена пена, оборвался, ему было бы все равно.
Тимофей отдышался и закурил. Я незаметно расстегнул кобуру и обхватил рукоять нагана так, как будто это был пулемет М-60, а я был не практикант, а Джон Рэмбо. Хотя и Джон был бы бесполезен со своим пулеметом. По кому стрелять — по скалам, воющим демоническим голосом?

Скрежет пропал — мы ехали по кочке. Скалы нехотя отступили от нас. Отворачивали от нас свои суровые лица, будто бы в нас разочаровались. Мы неслись возле ручья, где брали пробы.

Володя резко затормозил и пена не в первый раз глухо поцеловала трактор. Я опять рухнул на днище, больно ударившись грудью о радиометр. Тимофей, заорав матом, выплюнул смятую папиросу. Открылась дверца и Володя высунул свое бледное лицо. Он посмотрел на нас, а затем молча указал рукой вперед. Там было что-то такое, что напугало его. Тимофей кивнул головой, как бы спрашивая, что там. Володя что-то сказал, но за рычанием работающего двигателя ничего не было слышно.
Тимофей вылез из пены, снял с плеча карабин и пошел вперед. Я тоже вылез и вынул наган, не отделавшись до конца от синдрома Рэмбо. Володя выпрыгнул из трактора.
Я ожидал там увидеть какое-то чудовище или скопище инопланетян из этой чертовой банки из-под сельди. Но я увидел нечто похуже. Это была первая наша жертва тундре.
Сперва ничего я не заметил. Но чем дальше мы шли, тем лучше становились видны некоторые детали. Я заметил разломанный лоток. Лоток Эйвена. Недалеко от него лежал скребок. Они были забрызганы кровью. Она еще толком не успела засохнуть. Кочка вокруг тоже была забрызгана красными каплями. Мне сразу же вспомнился провалившийся трясину медведь. Эйвен, провалился в трясину?..

— Что ты увидел? — опросил Тимофей.

От его громкого неожиданного вопроса я так вздрогнул, что у меня чуть ли не отлетела голова, а перед глазами запульсировали концентрические круги.

— Мне показалось, я.., — Володя так и не сказал, что ему показалось.

Что-то еще лежало среди кочки. Я направился туда, но Тимофей резко остановил меня:

— Не ходи туда! Медведя помнишь?..

Значит, не я один вспомнил медведя. И естественно, я не хотел повторить его участь. А то, что было недалеко от лотка, и так было хорошо видно. Это была рука. Вцепившаяся в пучок зеленой травы на кочке. И я знал, чья это рука. Это была рука Эйвена. Казалось, он провалился сквозь землю, но в последний момент успел вцепиться в траву. 

Тимофей, осторожно ступая, подошел к ней и задел ее. Она расслабилась, и пальцы плавно разжались. Тимофей закинул оружие за спину и обеими руками взялся за руку Эйвена. Потом дернул на себя. Видимо, он приложил максимум усилия. Я бы поступил точно так же, потому что подумал, что семидесятикилограммовое тело Эйвена не так просто будет вытащить из трясины.

Тимофей свалился на спину.

— Черт побери! — Володя вскинул карабин и направил его на Тимофея.

Не знаю, как это я сообразил отбить ногой оружие в сторону. Впрочем, Володя и не собирался стрелять. Просто это была его реакция на неизвестное. Тимофей тут же вскочил, как ужаленный. Я впервые увидел его испуганным. Его лицо стало таким, будто его посыпали мелом. Он вырвал из кочки не Эйвена, а только то, что ею него осталось. Это был обрубок руки. И сейчас он лежал вверх раной. На ней, как на специально приготовленном экспонате, были хорошо видны волокна мяса, перерезанные трубочки артерий и белое колечко кости с желтым мозгом внутри него. С раны все еще сочилась кровь.

— Господи боже! — воскликнул Володя и опять перекрестился.
И вдруг щель между кочек, откуда Тимофей вырвал руку Эйвена, стала расширяться, словно происходило землетрясения, и земля расходилась в стороны. Но почва под ногами у меня была по-прежнему неподвижной и лишь в трех метрах впереди кочка расходилась, обнажая черный провал.

«Бхыкыйгун хранит Эйвен, — подумал я, — очень хорошо хранит. Бхыкыйгун спрятал его в желудке». Эта мысль вызвала у меня нервный смешок. И я бы, наверное, мог истерично захихикать, если бы Володя вдруг не выстрелил в эту цель.

Карабин грохнул с такой силой, будто возле уха выстрелили из гаубицы. Уши словно цементом заложило, и в них остался лишь звон. Минут пять остальные звуки доходили до меня, как сквозь вату.

Щель захлопнулась со шлепаньем, какое издает бочка с навозом, когда в нее попадает крупный камень. Володя передернул затвор. Из патронника вылетела длинная дымящаяся гильза и упала метрах в двух от нас. Следующий патрон был в канале ствола. Володя вновь прицелился и тут Тимофей остановил его:

— Вова, стоп!!! Все спокойно! Вова, ты слышишь?!

Володя глянул на него, не опуская оружия.

— Ты меня слышишь? — Тимофей подошел к нему и мягко поднял его карабин вверх.

— Все нормально. Садись в трактор, поехали.

— Так что, Эйвена нет?! — Володя был на грани срыва. На его щеках появились красные пятна. – 0н что, погиб?

— Тимофей, — вмешался я, неотрывно глядя на то место, где несколько секунд назад была черная щель, — что это было?

Тимофей устало покачал головой:

— Студент, я не знаю… Но теперь я знаю, что Эйвен на сто процентов был прав — здесь очень хреновое место. Володя, поехали быстрей! Возвращаемся на стоянку, докладываем Степану и дуем отсюда!

Вскоре мы уже спустились к основному водостоку. Я оглянулся: скалы были далеко, и даже не верилось, что среди них мы видели инопланетный корабль. Да и в тот момент он меня не интересовал. Я не испытывал уже то восторженное чувство, когда увидел его впаянным в ребра скал. У меня перед глазами был обрубок руки человека, с которым мы разговаривали не более получаса назад. И в этом обрубке было не больше эстетичности, чем в неаккуратно отрезанном куске охотничьей колбасы.
Я не испытывал жалости, я был в панике. Кто будет следующим? Вторая группа еще не вернулась. Тимофей дал нам задание снимать лагерь и сворачивать палатки, снимать антенну, собирать вещи, разбирать печки, грузить все это в пену. Тимофей рассчитывал так, что когда вернется вторая группа, мы сразу же отправимся отсюда. Тимофей сделал все возможное, чтобы предотвратить большую беду. И как старый полевик, он в первую очередь думал об остальных, а потом о себе. Хотя он мог дать команду для нас троих и, может быть, мы бы вырвались из объятий Голодной Тундры. Единственное, с чем он поторопился — это снять антенну. По рации можно было бы вызвать вертолеты. Другой вопрос — когда бы они прилетели…

Когда мы почти закончили сборы, то увидели, как к нам с той стороны водостока приближается оранжевая точка — трактор с первой группой. Я работал как никогда. Носился, грузил, поднимал, собирал, переносил. Как говорится, со скоростью плохой ракеты. Подмышки вспотели, запястья и кисти рук были сырыми и на прилипшей к телу робе проступили темные влажные пятна, грязные нечесаные волосы приклеились ко лбу. В тот день я буквально чувствовал, как воздух наэлектризован опасностью.
Через полчаса первая группа была здесь. Едва они подъехали, как по их распаренным лицам, блестящим глазам и шумным вскрикам стало ясно, что у них было золота не меньше, чем у нас. Оно всех нас превратило в слепых алчных скотов. Семен выпрыгнул из пены и удивленно оглядел пустое место, где совсем недавно стоял лагерь:

— Что такое?

Тимофей подошел к нему:

— Степа, грузите оставшееся и рвем отсюда!

— Ты что, с ума сошел?! Здесь такие дела…

— Здесь ДЬЯВОЛЬСКОЕ место… Нам же еще вчера это говорил Эйвен. А мы, остолопы, пропустили его слова мимо ушей!

— А кстати, где он? — Семен заглянул за его спину, посмотрел в нашу сторону.

— Нет его…

— Где он?

— Нет его… Вообще нет! — Тимофей указал сукой в сторону скал. — Он остался там… Навеки.

Степан внимательно посмотрел ему в глаза, потом на нас:

— Что случилось?

— Погиб он.                        

— Как?!

— Не знаю…

— Что случилось, черт побери?! — Степан начинал кипеть. — И кто у вас стрелял? Где Эйвен? Вы что, что-то не поделили?!.

Все замолчали и так в мертвой тишине, не нарушаемой гулом комаров и клекотом птиц, наблюдали за ними обоими. Тишину лишь нарушало бормотанье тракторов.

— Что?! – Тимофей поднял руки, чтобы схватить Степана за грудки, но сдержался. — Ты что думаешь?! Ты думаешь, что я… мы… Ну, ты и падла!

Степан сузил глаза:

— Что с ним случилось?

— Погиб он!

— Как?!

— Да не знаю я!!! — заорал Тимофей.

— Поедем на то место!

— Я не уверен, что ты захочешь это посмотреть.

— Слушай, ты что-то…

— Пошел ты в жопу! Я говорю, нужно как можно скорей рвать отсюда когти!

— Нет, мы сейчас… — Степан осекся.

Они оба замолчали и дружно посмотрели под ноги. Я глянул туда же. Казалось, под их ногами происходит какое-то движение. Я привстал, чтобы лучше рассмотреть, что там происходит.

— …Мать! — Степан отпрыгнул назад. Тимофей молча попятился.

Да, как я и ожидал, под их ногами появилась щель. Точно такая же, из которой Тимофей вырвал руку Эйвена. И в следующее мгновение из этой щели донеслось рычание, как будто там сидел тигр. Оно было тихое, как будто сонное. Но потихоньку в нем появлялся смысл. И он говорил о голоде и злобе.

— Что это?! — Степан растерянно посмотрел на Тимофея, как будто тот мог дать ответ. Он вынул из кобуры наган.

— ГОСПОДИ, ОПЯТЬ ЭТО НАЧИНАЕТСЯ! — взвыл Володя.

— Вова, заводи трактор! — крикнул Тимофей, сбрасывая с плеча карабин, крикнул Степану. — Что стоишь?! Рвем отсюда!

Рычание превратилось в рев. Щель расходилась все больше и больше. Это было какое-то сюрреалистическое зрелище. Смотреть, как среди кочки появляется разлом, напоминающий пасть и издающий звук разъяренного хищника. Она стала длиной метра в два.

Потом кочка вокруг нее вся как-то сжалась, сбугрилась, как кожа на носу разозленной собаки, и внутри разлома обнажился красно-черный провал, по краям которого торчали какие-то плоские горизонтальные и широкие пластины различных размеров. Из этого провала, который был от меня всего лишь в трех метрах шла такая вонь, какая идет изо рта человека, больного кариесом и не увлекающегося чисткой зубов. И едва я уловил этот запах, то понял, что красно-черный провал — это огромный рот, а эти грязные серо-желтые пластины зубы, только с человеческую кисть каждый.
Тимофей выстрелил. В ушах вновь зазвенело. Один зуб разлетелся на кусочки в разные стороны. Пасть захлопнулась, обиженно замычав.

Степан стоял, как окаменевший. У сидящих в его пене мужиков было одинаковое выражения растерянности и страха на лицах. Степан посмотрел в глаза Тимофею, и в этом молчаливом взгляде выражался один вопрос: «Я что, ума схожу?»
Тем временем Володя уже дал полный газ на своей дэтэшке. Я свалился, вдребезги разбив радиометр. Тимофей опомнился и побежал за нами.

— СЕ-ЕРЕ-Ега, жми! — кричал Степан, очнувшийся от спячки и бегущий к своей пене.

— Володя, стой! Вовка, стоп!!! — орал я. Тимофей с трудом нагонял трактор. Кочка мешала быстрому бегу. — СТОЙ!!!

Я еще приложил несколько крепких выражений. Но Володя уже ничего не видел и не слышал. Видимо, им полностью овладел инстинкт самосохранения. Я достал наган и выстрелил в воздух. Но наган — это не карабин. Он издал лишь жалкий хлопок детского пугача, который был почти не слышен.

Тимофей почти догнал пену. Он бежал рядом. Еще чуть-чуть, и он запрыгнет. Я протянул к нему руки. Его руки уже почти касались моих. Но он споткнулся и упал. 

— СТОЙ!!! — орал я.

Я потерял контроль над собой — навел пистолет на кабину машины и выстрелил. Пуля угодила в стекло, оставив дырочку в нем и паутину трещин. Но Володя по-прежнему ничего не слышал и не видел. Что-то заорали мужики с той пены, едущей чуть впереди и справа от нас метрах в десяти.

Тимофей встал, но кочки тотчас под ним разошлись. Я увидел, как он провалился вниз, словно нож в бочку с подсолнечным маслом. Над кочкой осталась лишь его голова. Он выбросил руки вверх и вцепился в траву. Как все это было знакомо! Он хотел выскочить из пасти, но она сомкнулась.

Он погиб мгновенно, без звука. Лишь коротко хрустнули его кости, с громким треском лопнул карабин. Вверх вырвался Фонтан мелких красных брызг, выжатых из его тела. Потом исчезла и голова. В следующее мгновение в том месте задвигалась кочка, и даже сквозь шум надрывающихся тракторов было слышно сочное чавканье.
Мужики из той пены загомонили, как толпа детей, увидевших монстра. Я тоже заорал и принялся из нагана палить в то место, где пасть дожирала моего старшего техника. Надолго меня не хватило — всего пять выстрелов и наган превратился в ненужную железку, но я продолжал им щелкать. Первый трактор проехал недолго. Он клюнул носом, накренился и забуксовал, выбрасывая из-под гусениц кочку, куски торфа и грязь. Потом появился звук, который издает открываемая заржавленная дверь. Режущий слух скрежет и скрип железа. С криками мужики высыпались из пены и бросились врассыпную. Один с воплем провалился с головой в кочку. Там он замолк. Навсегда. Остальные бежали к нам. Володя по-прежнему, не оглядываясь, жал газ.
Он ехал на последней скорости. Но мне все равно казалось, что мы ползем с черепашьей скоростью.

Закричал кто-то еще. Потом еще. Жуткие предсмертные вопли, от которых можно сойти с ума. Грохотали выстрелы карабинов и наганов. Стоял такой гвалт, будто здесь снимали боевик про техасских рейнджеров.

Некоторые смогли добежать наперерез пути нашему трактору и, цепляясь за шесты, торчащие из труб каркаса пены, валились на железное днище друг на друга. Этакая куча мала, устроенная перепившимися работягами. Их осталось очень мало, и Степана среди них уже не было.

Второй трактор, зарывшись носом в кочку, уже не буксовал. Он стоял без движения. Серега-тракторист сидел на его капоте и дико хохотал, паля наганом во все стороны. «Он сошел с ума!» — апатично подумал я. Вероятно, я тоже. Или просто мир сошел с рельсов. Перед моими глазами творилось нечто такое невероятное, что мой разум просто не мог это воспринять. Он как бы застыл и лишь абсолютно безэмоционально воспринимал то, что происходило вокруг.

Я много думал про это место и не мог придумать толкового объяснения кошмара 88-го года. Наверное, Тимофей прав — когда-то очень давно этот корабль пришельцев упал на землю, утонул в магме, а потом, когда планета начала остывать, он остался замурованным в остывающей породе. Через миллионы или даже миллиарды лет порода, в которой он был, начала разрушаться и корабль обнажился. Неизвестно, выжили ли инопланетяне. Может, эти рты Тундры и были инопланетянами, мерзкой формой жизни, пожирающей все живое вокруг. Корабль, может, вез золото в огромном количестве, и оно полезло из него, когда тот повредился. А может, корабль его как-то вырабатывал специально, чтобы привлечь сюда жадных до золота людей, а потом расправиться с ними. Но остается только гадать на кофейной гуще и строить догадки. Потому что чем больше пытаешься разгадать тайну того места, тем больше появляется вопросов без ответов.

И я до сих пор не слышал, чтобы этот корабль нашли. Хотя его, наверное, находили, и находили за много лет до моего рождения. Но никто не мог сообщить о нем, потому что Тундра не выпускала никого. А может, кое-кто, как я, и спасался, но ничего не мог доказать. Да и вряд ли кто захотел бы что-нибудь рассказывать. Это ужасное место хочется забыть навсегда. Но мне никогда его не забыть. Мне никогда не уйти от руки Эйвена, от кровавого гейзера, выдавленного из тела Тимофея, от сумасшедшего хохота Сергея, от плача медведей, от чавканья пастей.

Казалось, мы уже вырвались из смертельного кольца и клацающие и чмокающие звуки отдалились. Первый трактор стал размером с рублевую монету, но тут вдруг забуксовала наша машина. Из кабины донесся вой Володи. Было видно, как его лицо опять стало белым. Он прыгал, дергал рычаги и махал руками. Из-под гусениц полезли влажные куски почвы, пахнущие торфом. Володя сдал назад, ударив пену, а затем резко дернул. Ничего не изменилось. Гусеницы продолжали бесполезно перемалывать кочку. Трактор сам себе рыл могилу, погрузившись так, что его нижние катки скрылись из вида.

— Мать твою! — заорал Витька-техник. — Они приближаются!

Он выпрыгнул из пены и побежал прочь. Я оглянулся — сзади к нам приближалась клацающая волна кочки. Я лихорадочно стал выбивать гильзы из барабана. У меня была еще одна запасная обойма. Володя вновь сдал назад. От удара пистолет выпал из моих рук. Я потянулся за ним. Володя взял правее и дернул. В этот раз почти получилось. Трактор проехал развороченную жижу, забрался на более твердую основу, высоко задрав нос, и потянул пену. Если б ее не было, трактор бы вырвался.
— Елы-палы! — крикнул Сашка-промывальщик, парень лет на пять старше меня и передернул затвор карабина.

Вылетевшая гильза ударила по голове находящегося возле него Антона-техника. Но тот на это не обратил никакого внимания, потому что тоже, вытаращив глаза, смотрел на то, что увидел Сашка.

Кочка возле нашей пены расползлась, образовав вонючую щель. Я увидел знакомый черно-красный провал рта. И по длине всего борта волокуши появился ряд здоровенных желтых зубов. Пасть раскрылась шире и мы провалились как раз в нее. Зубы с грохотом вонзились в борт пены.

— Ах, отродье сучье! — заорал кто-то за моей спиной.

Это был Василий, геолог, почти дед. Он глядел за тот борт пены. И не глядя можно было понять, что с той стороны было то же самое. Огромная пасть, шире длины нашей пены, словно капкан, сжала в своих челюстях наше передвижное средство, и держала ее своими зубами мертвой хваткой, как бультерьер. И все усилия Володи были бесполезными. Трактор опять начал рыть себе окоп. 

— Бежим! — крикнул Василий.

Он выпрыгнул за борт и устремился вслед уже за удалившимся Витьком. Оставшиеся мужики последовали его примеру. Сашка направил карабин на самый большой и подпорченный кариесом зуб и выстрелил. Зуб развалился как карточный. Остались обломки, торчащие из коричневой с красными прожилками десны. Пасть ответила недовольным ворчанием. Сашка передернул затвор и направил ствол оружия в образовавшуюся пробоину. Вновь грохнуло. Вверх брызнули густые капли крови. У Сашки все лицо стало крапленым. Пасть взвыла.

— Съела, ага?! — радостно вскрикнул он. — Сейчас я тебя еще разок подкормлю.

И тут под нами заскрежетал металл, словно кто-то решил попробовать расшатать заржавленные дверные петли перед концертным микрофоном. Я почувствовал, как меня приподнимает, словно пена подо мной ожила. Но я не сразу понял, что происходит. Сашка пушечным ядром вылетел из нашей телеги. Видимо, он просек, в чем дело. А происходило то, что пасть раздавливала нашу игрушку из фольги.
Я чуть не потерял рассудок от паники. Но все же не убегал. Я еще питал призрачную надежду не то, что пасть не раздавит прочное железное корыто. К тому же выпрыгивать не хотелось. Мужики думали иначе. Они уже были далеко.

Наконец я решился — ведь они бежали, и с ними ничего не происходило. Я уже залез на борт волокуши, когда закричал Витька, уже удалившийся чуть ли не на полкилометра. Чуть ли не плача от обиды и ужаса я рухнул назад, на катанки палаток. Нечего было и думать спасаться бегством по тундре, кишащей ртами. Да ведь не может же, в конце концов, эта проклятая пасть раздавить сооружение из почти сантиметрового железа!

Но вопреки моим надеждам и мольбам (думаю, что в тот момент я все же молился от ужаса) пена сжималась, издавая рвущий барабанные перепонки звук. В тон ему рычала пасть. Ревел трактор, пытающийся выбраться из капкана. В тундре один за другим появлялись и затухали предсмертные крики последних оставшихся в живых людей. Все звуки слились в какую-то дикую симфонию, написанную сумасшедшим композитором. Володя до сих пор пытался вырваться на тракторе. Другого выхода не было.

С грохотом выстрела днище подо мной лопнуло. Трещина расколола его пополам. И теперь пена из корыта по форме превращалась в узкую глубокую лодку. Я наконец-то сообразил, что сидеть в ней бесполезно. Еще чуть-чуть и рот сделает из более чем тысячекилограммовой железяки жалкую лепешку. Господи, какая же сила таилась в этих челюстях! Поистине, Смерть всемогуща и жвала ее всесильны! 

Что оставалось делать? Говорят, у человека в критической ситуации мозг работает со скоростью компьютера, принимая молниеносные решения, заставляя тело действовать мгновенно. Наверное, то же самое происходило и со мной. И происходило где-то на уровне подсознания. Потому что я не соображал, что делал, но, тем не менее, спасал себя. 0т сознания толку не было — оно было раздавлено адом, творящимся вокруг меня.

Я запрыгнул на трактор и обезьяной залез на крышу кабины. Видимо, мне это казалось самым безопасным. Естественно, я не подумал, что если пасть с ловкостью раздавила тонное корыто из железа, то трактор будет задачей сложней ненамного.
Пену я покинул вовремя — через несколько секунд с грохотом она сложилась пополам и стала похожа на гигантский чебурек. Только мясо в нем не было. Мясо сидело на кабине трактора, судорожно вцепившись в фароискатель и истерически вопило.
Я орал, переходя от матов к мольбам и от псалмов до проклятий. Но это ничуть не мешало мне глядеть по сторонам и фиксировать происходящее. В живых уже никого не осталось. Кроме меня и Володи. Повсюду, насколько я мог видеть, шевелилась тундра, открывая и закрывая свои рты, которые то лаяли, то выли, то рычали. 
Мы оставались вдвоем. Пасть попробовала съесть пену и поняла, что ничего вкусного и питательного в ней нет. Еще немного со страшным скрежетом пожамкав и помяв ее, она, в конце концов, выплюнула этот большой железный блин и разочарованно закрылась. На ее месте лишь осталась шевелящаяся кочка.

Что-то разорвалось под нами. Раздался громовой раскат крошащегося металла. Трактор пошатнулся. Я распластался по крыше, чтобы, не дай Бог, не свалиться вниз и с горячим чувством схватился за фароискатель. Потом осторожно выглянул за край кабины, смотря вниз, и… сходил по маленькой, не снимая штанов.
Теперь пасть, не меньше той, которая изжевала пену, появилась под трактором и принялась его размалывать и поедать, будто это был своеобразный гамбургер со свежим бифштексом, даже двумя, на его макушке. С первого укуса разлетелись гусеницы, нижние катки, и ведущие. Во все стороны брызнуло машинное масло. В пасть посыпались звенья гусениц, массивные пакеты катков. Она захлопнулась, чуть вытолкнув трактор из себя, и принялась жевать первый кусок. При этом машина волнообразно шевелилась, как будто я сидел в лодке. Под кочкой в глубине рта слышался треск дробящегося железа. Я наделся, что пасть отстанет от трактора, как от неудобоваримой пищи.

Но, удовлетворившись первым куском, она опять раскрылась и мы провалились на полметра. Между ее зубов виднелись застрявшие кусочки разрушенного металла, как волокна мяса между зубов пообедавшего человека. С пушечным грохотом пасть откусила еще кусок трактора. Одна гусеница по каткам съехала в нее и скрылась в ненасытной глубине. Вновь захрустело железо. Нас опять начало покачивать на жующих челюстях. Затем раздался глоток, который издает голодный шахтер на ужине после смены. Пасть вновь открылась и затем сомкнулась, оттяпав часть трактора по самый пол кабины. В ней заорал Володя. Я заглянул, насколько смог, к нему. Поразительно, но он до сих пор дергал рычагами, хотя трактор давно, примерно с минуту, перестал существовать как единица техники.

Вокруг этой здоровой пасти раскрылось множество других ртов поменьше. Видимо, им тоже хотелось урвать хоть какой-нибудь кусочек от общего пирога. Они скалились и щелкали зубами, но наш супер-рот установил монополию на трактор и поедал его в гордом одиночестве.

Я завизжал и едва не потерял сознание, потому что мне что-то вцепилось в ногу. Я автоматически стал делать движения удирающего велосипедиста, пытаясь сбросить эту штуку. Хорошо, что я посмотрел на нее, иначе бы точно сошел с ума. В ногу вцепилась простая человеческая рука. Вторая тоже шарила по крыше кабины, пытаясь за что-нибудь ухватиться. Из кабины выбирался Володя. Вот показалась его голова с ополоумевшими глазами. Он заголосил:

— Убирайся с моего трактора! Пошел вон!

И в подтверждение своих намерений он сильнее дернул мою ногу. То есть он собирался скинуть меня с крыши. Скинуть в эту жадную чертову пасть! Это был его трактор, и он ни с кем не хотел его делить.

— Володя, ты что?! — ответил я. – Мы вдвоем уместимся! 

— Пошел на хер! — глаза его горели безумной злобой и страхом. 

Он хотел спастись любой ценой, если даже из-за него погибнет кто-то другой, как это было с Тимофеем. Если б Володя был здоровым мужиком, как, например, Тимофей или Степан, он скинул бы меня как щенка. Но к счастью, ему не хватало сил оторвать меня от фароискателя. 

И тут я сделал то, на что меня в другой ситуации не хватило бы. Наверное, это сработал инстинкт самосохранения. Он был не хуже, чем у Володи.
Я второй, свободной, ногой ударил его по схватившей меня руке, потом подполз задом поближе и со всей силы ударил его в лицо. Он вскрикнул. В его глазах, кроме всего прочего, появилось недоумение. Но ненадолго. Когда я ударил его еще раз, он сорвался.
Он не угодил в пасть только потому, что она была в это время занята сосредоточенным пережевыванием. Володя упал с трактора в кочку, головой вниз, высоко задрав ноги.

Кое-как выровнявшись, он перевернулся и начал вставать.
Но тут же под ним раскрылся шустрый маленький ротик размерам с пасть льва и своими острыми зубами впился в его ногу. Володя испустил протяжный вой и упал, схватившись за поврежденную ногу. Рот откусил ему стопу вместе с башмаком сапога, от которого на укороченной ноге осталось только голенище. Из раны бурно текла кровь. Рот торопливо, как голодная мышь, разжевал стопу, облизнулся узким лиловым языком и вновь открылся. Володя, увидев щелкающую зубами пасть, забыл про боль и попятился от нее задом.

— СЗАДИ!!! — закричал я.

Но Володя то ли не услышал меня, то ли не хотел слушать и продолжал ползти дальше, как раз в пасть раза в три побольше. А та уже открылась во всю ширь, ожидая, пока жертва сама приползет к ней.

Володя обеими руками угодил в провал рта и упал, опять же задрав ноги. Челюсти тут же сомкнулись. Косточки рук треснули, как сухие ветки. Володя пулей вскочил на обе ноги и изумленно уставился на свои руки. Тоже укороченные наполовину. Кричать у него не было сил. Он просто молча шевелил обрубками, из которых хлестала кровь, а потом рухнул без сознания. Спиной в первую пасть. Ее зубы тут же перекусили беспомощное человеческое тело. Изо рта Володи тоже побежала кровь. А рот небольшими порциями поедал его, причмокивая. Я отвернулся и меня тут же вырвало. Перед глазами потемнело.

По еще целым лобовым стеклам трактора потекли желтоватые ручьи полупереварившегося завтрака. Трактор подо мной дрогнул, возле ушей затрещало железо. Кабина покорежилась. Я просто-таки нечеловеческим усилием воли смог подавить соблазн дальнейшего покрытия стекла своим внутренним раствором.
Я подумал, что очень скоро трактор будет съеден и я, вероятно, тоже. Мысль о том, что со мной будет примерно то же самое, что и с Володей, заставила шевелиться мои мозги. Вернее, по-прежнему, думало мое подсознание, которое было менее впечатлительным и более аналитичным.

Я вертелся на крыше кабины, покачивающейся, как обычно, на обедающей пасти. Кстати, она не торопилась, будто ее невидимей хозяин начитался журнала «Здоровье» и вбил себе в голову, что пищу надо пережевывать тщательно, до полного измельчения, иначе будет язва желудка. И я скажу, что это было мне на руку.
На мгновение я увидел обрызганный кровью рот, который покончил с Володей. Тот блаженно отрыгивал и лениво облизывал своим языком губы. Свои зеленые губы. Вот тут в мозгу наконец-то стало что-то шевелиться.

Язык ходил по кочке, с которой тянулась ярко-зеленая трава. Он тщательно вылизывал оставшуюся на ней кровь. Рот полностью окружала трава.

ТРАВА! ТРАВА! ГЛЯДИ НА ТРАВУ!!! — вопил кто-то в моей голове.
Я перевел взгляд с того рта на пасть, жующую трактор. Она тоже была окружена зеленой травой. И как раз эта пасть сомкнулась вновь. От капота осталась лишь верхняя часть, да полкабины, на которой я до сих пор находился. Она принялась пережевывать очередной кусок машины, а я внезапно подумал, что со следующим укусом она, наконец, доберется до самого смачного места — сырого бифштекса с косточками.

НЕ ОТВЛЕКАЙСЯ, УРОД! ГЛЯДИ НА ТРАВУ И ДУМАЙ!!!

Я посмотрел дальше, но остальные рты, виднеющиеся до очерченного холмами горизонта. Эти все рты были окружены ярко-зеленой травой. Все. А там, где между ртами было хоть какое-то расстояние, трава была желтоватой, пожухлой, как во всей — обычной — тундре. Вот тут-то, наконец, до меня дошло, что у меня появился шанс спастись. Единственный! Если пробираться между этих зеленых губ, то можно выбраться. Эти губы были видно хорошо. В частности, для тогдашнего моего обостренного восприятия.

Под ногами булькнул глоток гигантского шахтера и я с криком «Господи, спаси!!!» прыгнул вниз. И приземлился ногами в шевелящуюся кочку. И тут же поспешно посмотрел в то место, на котором я стоял. Губ подо мной не было. Я прыгнул на удивление метко и попал на спасительный пятачок. Буквально через пару секунд остатки трактора ухнули в бездонную глотку. 
Возле меня защелкали зубы. Я отшатнулся, глядя на улыбающуюся под моим ногами пасть. Но радиометр, до сих пор висящий на шее, не дал мне упасть назад. У моих ног скалился небольшой ротик с маленькими детскими зубами, способный, однако, отгрызть мне эти самые ноги. А если б я упал назад, то как раз угодил бы в хавальник величиной с раскладушку, выражение которого напоминало плакат советских времен: «Добро пожаловать!»

Я не упал. Я немного помахал руками, а радиометр помог мне поймать равновесие. Раскладушечная пасть зарычала, залаяла на меня кошмарным басом. И смех, да и только — плюнула в меня. К счастью, ее густой зеленый плевок устремился вверх и вернулся обратно. Пасть завыла. Наверное, мои бы уши повяли от многоэтажного мата, если бы она умела говорить. Все это сейчас, по прошествии стольких лет, выглядит немного забавно. Но тогда, естественно, мне было не до смеха. На моих глазах погиб отряд из двенадцати человек. А мне предстояло идти дальше.

Не знаю, сколько я шел. Наверное, целую вечность. Я очень внимательно смотрел под ноги, высматривая злосчастные пучки ярко-зеленой травы. Не знаю, почему на ртах она была ярко-зеленой. Наверное, из-за того, что там было теплее и влажнее. Вечером, когда сгустились сумерки и мир потерял свои краски, я остановился. Нельзя было в полутьме различить губы смерти. Я опустился на широкую плоскую кочку и так просидел всю ночь, окруженный несколькими острозубыми подружками. С полчаса они щелкали зубами, чмокали и хлюпали, соблазняя меня познакомиться с ними поближе.
Но, видя бесполезность своих попыток, они вскоре захлопнулись и задремали. Через пару часов задремал и я, согнувшись в три погибели и клюя носом. Так я и просидел всю ночь, вздрагивая от каждого шороха и вновь погружаясь в тяжелый беспокойный сон.

Проснулся я от сковавшего меня ледяного холода. Все мышцы затекли. Пальцев на руках и ногах я не чувствовал. Я просто закостенел, как фигурка из гипса.
Со стонами и проклятьями я стал подниматься и шевелиться. Едва кровь немного побежала по телу, как меня тут же всего заколотило. Ко всему прочему хотелось есть и пить. Но больше всего, конечно, хотелось жить. И я опять продолжил свое движение. Опять меня окружили рты, только на это раз проснувшиеся.

Пока я шел, то невольно стал различать рты, классифицировать их. Одни были совсем мизерных размеров. В одну такую я угодил и отделался лишь легким испугом, потеряв каблук сапога, который она принялась дико жевать. Несколько раз, обмирая от ужаса, я буквально ходил по губам, растопырив руки и балансируя чуть ли не на самих губах. Почва под ногами дергалась в такт разевающимся пастям, и при каждом толчке я зависал над давно нечищеными зубами, а сердце прыгало от пяток до горла. Один раз я чуть не свалился, но меня спас «пистолет» от радиометра, которым я пользовался как тростью. Стоит ли говорить, что после этого я трости лишился. Один раз я видел древнюю, воняющую гнилью пасть, как будто это была пасть старухи. Зубов в ней не было. Лишь голые десна с почерневшими корешками. Эта пасть судорожно тряслась и шамкала безтравными губами.

Я все шел, далеко не отдаляясь от следов, оставленных нашими тракторами на пути в мир смерти, чтобы не петлять по однообразной местности. Мои губы пересохли, язык распух, желудок сосало, да еще давил на шею этот треклятый радиометр. Не знаю, почему я до сих пор таскался с ним — ведь он абсолютно, ничем не мог мне помочь. Он даже как прибор был бесполезен. Наверное, хорошо мне вдолбили в голову, что эта штука стоит больших денег и не дай Бог ее потерять.

К полудню я нарвался на гигантскую пасть. Она мне преградила дорогу, как овраг или небольшой каньон, дна которого я не видел. Зубов в ней было великое множество и они располагались в несколько рядов, как у акулы. Такая прорва, наверное, могла бы сожрать в один момент корабль размером с эскадренный миноносец.
Я стоял около нее с ватными ногами и глядел в ее невидимую глубину. Господь, видимо, все же существует, и он приглядывал за этой образиной, чтобы она не проглотила меня. Она сонно зевала, будто только что заглотила «Боинг – 747» и теперь после сытного обеда готовилась ко сну.

Она широко зевнула, отчего меня вместе с кочкой отодвинуло назад метров на десять. За спиной у меня защёлкали меньшие братья этой громады. В разинутом красном овраге выгнулся синий язык величиной с небольшого кита с красными пульсирующими присосками и черными трубками вен. И этот рот, казалось, очнулся от дремоты, почуяв близкую добычу, и язык ухнул вниз, шаря вокруг рта в поисках пищи. Я едва не закричал от страха. Этот страшный слюнявый гигант вот-вот мог коснуться меня и прилепить к себе, как муху язык лягушки и отправить в многорядные жернова.
Вот тут я и поблагодарил свое ослиное упрямство, что не выкинул радиометр раньше. Я быстро снял его с шеи и сильным толчком, на какой только был способен, отправил в эту чудовищную пасть. Было слышно, как он брякнулся где-то там, во влажной глубине, подняв вверх фонтан капель густой слюны. 

А дальше произошло то, что происходит с людьми, если которые бывают очень любознательными. Я вдруг подумал, что будет, если в эту пасть попадет крошка? Этой крошкой мог как раз оказаться мой радиометр. Пасть подавилась прибором и принялась надрывно кашлять. При этом из нее выходили звуки, как будто кто-то рядом устроил бомбовую атаку. И земля уходила из-под ног, как во время сильного землетрясения. Я упал на свой зад и так и сидел, зажав уши и ожидая, пока этот ад прекратится.

…Уже к вечеру я понял, что, наконец, выбрался из объятий Голодной Тундры. Я понял это потому, что меня за ухо укусил комар. Потом к нему присоединился второй и третий.

— ГОСПОДИ, СПАСИБО ТЕБЕ!!! — воскликнул я, вскинув руки к небу.

Все, я был спасен. С полчаса я хохотал, прыгал, катался по земле и показывал далеким скалам средний палец, выставленный из сжатого кулака. Только через эти полчаса я перестал радоваться, потому что комары уже начинали заедать меня.
…Добрался я до базы в полном истощении, распухший от укусов комаров головой и рухнул на руки завхозу — единственному человеку, оставшемуся на базе. И так и лежал пластом до того момента, как за мной прилетел вертолет и полуживого забрал в Билибино. В то время у меня немного съехала крыша. Я что-то бредил про глаза, рты, оторванные руки и кровавые фонтаны.

В общем, полтора месяца я проторчал в Билибино в допросах, следствиях и лечениях. В конце концов, меня отпустили домой, предварительно взяв мой адрес и внеся в какие-то свои списки.

Самое поразительное было то, что было только в старые застойные времена и только на Крайнем Севере — никто не поинтересовался содержанием моего рюкзачишки, когда он валялся в моей общаге. И только когда я перед отлетом сдавал робу на склад, то с удивлением обнаружил собранное мной золото. Перед отъездом я соображал уже нормально, но продолжал «косить» под больного. А что мне оставалось делать? Я рассказал все, как было, но никто мне верить не хотел. Меня самого навели на мысль, что я заблудился, а все остальное мне приснилось. Да и мне поскорей хотелось покинуть это богом проклятое место. В каждом бугре мне чудился глаз, в каждой трещинке я видел рот.

Золото я без труда привез в Магадан, потому что в Кэпервееме, откуда я улетал после практики, фактически досмотра никакого не было. К тому времени я уже считал, что эти золото по праву заработал своими нервами и потом, я вырвал его из хватки тундры и не собирался терять ни грамма. И дело уже было не в магнитофоне, дело было в принципе. Оно меня немного успокаивало по ночам, когда я просыпался, вырываясь из гигантской пасти.

В Магадане на пару с приятелем я перевел почти все золото в деньги. Вернее, переводил он. Остальное он переплавил мне в сувениры и помог каким-то образом мне вылететь с ним из Магадана — я вообще больше не хотел оставаться на Севере.
А совсем недавно я избавился от последнего грамма, едва за спиной у меня появилось существо, которое я никак не мог увидеть.

И вот теперь я постоянно выбегаю во двор своего дома и проверяю, есть ли комары, потому что мне кажется, что я допустил смертельную ошибку. Эйвен говорил, что нельзя брать у Тундры то, что принадлежит ей, иначе она может прислать Смерть с огромными глазами и ртом, обросшей зеленой травой. Я боюсь ее. Но еще больше я боюсь за жену и ребенка, которые ни в чем не виноваты.

Казалось бы, чего бояться? Комары есть. Кругом живут люди, ходят на работу, веселятся, отдыхает, трудятся. Но недалеко от нас есть пруд, обросший кочкой. И эта территория из рода в год разрастается. Сейчас осень, вся трава пожухла, пожелтела, а я смотрю на пруд издалека и вижу, что там виднеются полоски зеленой травы.
Я знаю, что это губы. И я догадываюсь, зачем они здесь…

Еще почитать:

С любовью, Влад

Моё отношение к отцу.

Стрекоза

Неполноценный человек.