— Знаешь, Реште, — сказал Степан. – Вот я, человек не курящий и очень-очень умеренно пьющий, по ходу нашего с тобой разговора, после того, как мы обменялись своими рассказами, все время ловлю себя на желании залпом вмазать граммов двести водки или граммов сто чистого спирта, а после этого стрельнуть у кого-нибудь сигарету и жадно-жадно затянуться. И мне кажется, что это не ты сейчас в своем Лабиринте все происходящее видишь во сне, а сплю как раз я сам. Только лишь ощущения, которые исходят от моей подбитой физиономии и сломанных ребер, убеждают меня в обратном. Но заметь, какой содержательной у нас получилась беседа. Я пополнил свои знания об Античном мире, можно сказать, из первоисточника, а ты узнала, каким станет мир через две тысячи лет после тебя. Классный сюжет для фантастического фильма. Ладно, что-то меня совсем в сторону понесло. Сейчас нам надо сообща пораскинуть мозгами, как тебе, когда ты проснешься, из этого самого Лабиринта выбираться, пока там тебя крокодил не схавал. Ты говоришь, есть еще нижний уровень, основной?
— Он есть, но где проходы в него, никто не знает, — ответила Реште. – На нижнем уровне должны были укрыться римляне в случае падения города, а верхний, на котором я нахожусь, был предназначен для того, чтобы воины Ганнибала запутались в хитросплетении ходов, и им стало бы не до того, чтобы искать путь вниз.
— Но тебе нижний все равно не нужен. Конечно, там могли быть спрятаны запасы воды и еды, но за столько лет это все уже… малость не то. Короче, слушай. Я в детстве как раз увлекался книгами про лабиринты, один роман вообще хорошо помню. Есть такое «правило правой руки». Теперь – внимание! Там, где ты сейчас находишься, ты оставишь какой-нибудь предмет, который можно разглядеть. Дальше ты идешь вперед и на всех развилках поворачиваешь только направо. Поняла? Только направо! Рано или поздно ты так доберешься до одного из выходов. Но может получиться и другой вариант: ты выйдешь обратно к тому предмету, который ты оставила.
Степан остановился, чтобы перевести дух, а затем продолжил:
— Так вот, в этом случае ты не вздумай психовать и падать духом. Просто это бы означало, что правая сторона закольцована. Значит левая – нет. И ты тогда повторяешь тот же маневр, только наоборот: поворачиваешь все время налево. И точно выберешься. Правда, я читал, что некоторые строители лабиринтов, чтобы пустить по кругу противника, использующего правило правой или левой руки, прибегали к схеме «решетки» или «пчелиных сот». Вот это безнадега. Но такое было в прошлом и позапрошлом веках, для древних римлян это уж слишком мудреный вариант. Словом, не дрейфь – выйдешь.
— Ты просто кладезь мудрости, ученый муж Степан, — взволнованно сказала Реште. – Своими глубокими познаниями ты и впрямь спасешь мне жизнь. Но как мне тебя отблагодарить?
— За советы денег не берут, это Америка страна денег, а у нас страна Советов, — пошутил Степан.
Впрочем, парфянка смысл шутки все равно не поняла. Вообще же, по результату их почти двухчасового разговора на скамье она была потрясена не меньше своего собеседника.
Странный Мир, как она поначалу его для себя обозначила, оказался миром будущего ее собственной действительности. Причем, будущего далекого, которое наступит через две тысячи лет. И он отличался от современного ей мира так, как день отличается от ночи. И отличие это было в неизмеримо лучшую сторону. То есть, было БЫ. Потому что в конце своего рассказа Степан сообщил ей кое-что очень-очень неприятное. О какой-то скорой страшной беде, которая уничтожит людской род на корню.
Ее мысли были прерваны возгласом:
— Кого я вижу! Вот так встреча! Степа-фимозник собственной персоной!
Реште подняла голову. К ним подходила размалеванная девица довольно вульгарного вида.
— Инесса?! – с изумлением пробормотал Степан.
— Надо же, вспомнил! А ты, я вижу, с девственностью расстался, раз подружкой обзавелся. А чего у твоей пассии вид такой тормознутый? Это из-за нее тебя так разукрасили?
Девица очень не понравилась парфянке. В первую очередь тем, что говорила о ней, дочери Амбеаршана из рода Файзака, явно пренебрежительно – это чувствовалось по интонации.
Надо было как-то показать ей свой гнев. Но как это делается в Странном Мире, Реште не знала. И вдруг вспомнила, как гневалась жрица в фиолетовых одеждах, когда парфянка возымела дерзость войти в гробницу здешних фараонов и даже попыталась прикоснуться к забальзамированной, но говорящей голове. Память тут же выдала ей загадочную сердитую фразу жрицы.
— Глыть ты подзаборная, — сказала Реште без выражения. — Шла бы ты на брой и в скирду, и чтобы тебя там выветрили.
И тут же вспомнив, как грозил один разбойник другому, добавила еще одну непонятную фразу:
— Урою, падла.
Реплики вызвали неожиданный эффект. Инесса отскочила назад, а лицо ее пошло некрасивыми красными пятнами.
— На себя посмотри, чувырла рыжая! – крикнула она. – Село древопупинское! Понаехали в Питер отовсюду! А ты, Степа, как дошел до жизни такой, что тебе только колхозницы дают?
Гордо вскинув голову, Инесса развернулась и стала быстро-быстро удаляться.
Реште услышала рядом с собой какие-то странные звуки, похожие на всхлипы. Она повернулась к Степану и была крайне удивлена.
Он ерзал на месте, весь трясся и то ли икал, то ли испытывал рвотные позывы. Но приглядевшись, парфянка поняла, что это был взрыв неудержимого хохота. Притом настолько неудержимого, что Степан не мог остановиться даже тогда, когда хватался рукой за место, откуда встревожено давали о себе знать два сломанных ребра.
— Это было бесподобно! – высказался наконец Степан, когда, чуть успокоившись, отдышался. – Ты только не спеши знакомить своих современников с нашим великим и могучим. Рано им еще его осваивать.
— А почему она убежала? – недоуменно спросила Реште.
— Она просто испугалась, что ты ей еще и наподдашь. Где, если не секрет, тебе привили такие знания об основах поведения в нашем социуме?
— На меня разгневалась жрица в фиолетовом одеянии, — смущенно ответила парфянка. – Я совершила тяжкий проступок, осмелившись войти в гробницу фараонов, когда усеченная голова какого-то из ваших умерших царей вещала в прозрачном коробе, а люди при этом совершали ритуальное совокупление.
— Понятно, ты забрела в бытовку для персонала, когда кто-то там решил опробовать скромного кекса и для звукомаскировки включить телевизор, а после отчебучила что-то неадекватное на глазах у уборщицы, за что она обложила тебя трехэтажным, — резюмировал молодой человек.
Пытаться объяснить жительнице позапрошлого тысячелетия смысл работы телевизора было бы занятием бесполезным. А вот насчет кино Степан все решил сказать пару слов, так как именно показ обыкновенных документальных кадров вызвал у девушки нервный припадок. Он постарался сделать свое объяснение предельно простым и завершил его сообщением, что сам, вообще-то, имеет самое прямое отношение к киноискусству, будучи сотрудником студии «Ленфильм».
— Так ты – жрец?! – воскликнула Реште. – Ты один из тех, кто наделен богами даром открывать ворота в загробный мир?!
Она даже немного отодвинулась и теперь смотрела на Степана примерно так, как смотрел бы при случайной встрече советский первоклассник на космонавта, только что вернувшегося с орбиты.
«Ни хрена не поняла, — мысленно вздохнул Степан. – Хотя, вообще, чего другого я мог ждать?»
— Скоро весь наш мир станет загробным, — вдруг сказал он с тоской, вспомнив о нарастающем Тебризском кризисе и рассказе Серго после встречи последнего с югославом, племянником знаменитой Златы.
Сам не зная зачем, он вновь сказал об этом Реште, которая сразу тоже помрачнела.
— Ты сообщил мне, ученый муж Степан, что этот мир, который для тебя родной, а для меня всего лишь далекое будущее, ждет беда и род человеческий вообще исчезнет. Но почему? По вашим землям пройдет чума или иной мор, либо моря выйдут из своих берегов?
— Не совсем так, — отозвался собеседник. – То, что произойдет, сотворят сами же люди.
И он рассказал о надвигающейся мировой войне, стараясь предельно упрощать детали своего повествования. Упомянул он и о том, что строительство баз в Тебризе и Мешхеде санкционировано иранским шахом Пехлеви, и появятся эти базы как раз на месте, где раньше находилось Парфянское царство. В конце концов, Степан завелся до такой степени, что уже забыл, что с кем-то разговаривает, просто принялся вслух рассуждать больше уже сам для себя:
— Как только «В-52» с ядерным оружием на борту будут у наших границ, а Тебриз рядом, рукой подать, следующим аккордом будут ракеты, которые не только весь наш юг накрывают, но им и до Москвы не сильно долго лететь. Понятно, что сделают наши в ответ. Вернут ракеты на Кубу, все будет, как в Карибский кризис. Только теперь уже по принципу «никто не хотел уступать». Только вот разница с шестьдесят вторым годом в том, что тогда Кеннеди окружали вполне вменяемые люди, а сейчас что? Бжезинский погоду делает, всюду своих людей просунул! Американская политическая элита ведь деградирует, хотя и мы по той же дорожке скачем еще как. И отыграть все так, как было пятнадцать лет назад, в этот раз уже не получится. Бжезинский будет ездить Картеру по ушам, что любое отступление будет объявлено признаком слабости и на выборах американцы это припомнят. Только вот этих следующих выборов уже не будет! По понятной причине. Моему другу его приятель-югослав, племянник самой Златы, про ее пророчество рассказал, а уж она-то никогда не ошибалась!
Степан уже не говорил, а кричал. Потом, немного успокоившись, он рассказал, как человечество будет мучительно умирать после грядущего апокалипсиса. И только тут он взглянул на собеседницу и… увидел ее глаза.
Та грусть, которую невозможно было не заметить, без всяких иных доказательств говорила о том, что, если исключить обилие технических и политических терминов, самое главное парфянка поняла.
— А я думала, что самое большое зло – это Рим, — тихо проговорила Реште.
— Спору нет, римская цивилизация была очень жестокой, — согласился Степан. – У нас даже любой атеист с раннего детства уже в курсе самого показательного примера — как распяли Христа.
— Кого? – не поняла Реште.
— Ах да, я же забыл, что ты жила раньше этого! Или живешь, я уж не знаю, в каком времени о тебе говорить. Но вот только в твою эпоху никаких человеколюбов вообще не наблюдалось, и я рискну предположить, что все остальные были не лучше римлян. И твое парфянское царство, за которое ты бьешься насмерть – всего лишь обычная восточная деспотия.
— Пусть так, но я не хочу, чтобы римляне пришли к нам со своими невольничьими рынками, казнями на кресте, гладиаторскими боями и растерзанием зверями в цирке! – запальчиво воскликнула Реште. – Все это так же гнусно, как те человеческие жертвоприношения, которые карфагеняне совершали своему Молоху!
— Ты хочешь сказать, что у вас нет рабов? – насмешливо спросил Степан.
— Есть, — нехотя призналась парфянка. – Но их не так много, и с ними не обращаются так жестоко, как в Риме. Они никогда не ходят в кандалах, могут носить оружие, служить в войске или обучаться ремеслам.
— А как у вас казнят? – поинтересовался житель двадцатого века.
— Забросают стрелами или дротиками, либо разобьют голову железной палицей. Но если вина велика, то сдерут кожу.
— Всего-то? Надо же, какие великие гуманисты собрались в Парфянском царстве, — иронически хмыкнул Степан. – Впрочем, мне кажется, что ты уже приходишь к тому же выводу, что в ваше время все социумы невероятно схожи друг с другом?
Но у его собеседницы оказался наготове еще один аргумент. Она вспомнила, какой хохот вызывали в Парфии рассказы о том, как Сулла в молодости не давал проходу актерам, а во время Югуртинской войны на каждом привале вступал в связь со своими воинами. Но в Риме этому не смеялись и после захватом Суллой власти удостаивали его всех возможных почестей.
— Мы дети Огня, а они дети порока, — упрямо сказала Реште. – Римляне такие же великие мужеложцы, как и подвластные им греки. Скоро там не будут нужны женщины, потому что римские мужчины сами начнут рожать.
Степан улыбнулся:
— Что-то мне подсказывает, что такое имело место везде, просто не везде было принято афишировать. Независимо от страны, баловалась знать, а уж точно не крестьяне и другой простой народ, которому надо было выживать и не давать семьям умереть с голоду, а значит, было не до того, чтобы предаваться греческим забавам.
Реште дернулась. Упоминание о крестьянах затронуло болезненную для нее тему. Парфянская земля не отличалась плодородием, урожаи были скудными, поэтому крестьяне с трудом сводили концы с концами, часто живя впроголодь. Это нисколько не мешало царским сборщикам податей регулярно объезжать все села с отрядами воинов. В неурожайный год, что бывало нередко, цари и не собирались уменьшать размер податей, что для крестьян часто означало голодную смерть. Хотя назвать парфянских царей бедными было бы сложно. Они держали под своим контролем Великий Шелковый путь, что давало огромный приток средств в их казну.
Тот год, когда погиб Амбеаршан, оказался одним из самых неурожайных. Умирали целые семьи. И тогда Реште, пересилив себя, пришла к Тару, старшему сыну полководца, который стал главным наследником, приняв под свою руку крепость и основную часть богатств. Нелегко было девушке решиться на этот визит. Старшие братья всегда относились к ней с пренебрежением, считая всего лишь дочерью купленной рабыни.
Реште попросила брата помочь голодающим крестьянам округи – ведь у него в крепости в закромах продовольствия было полно.
Тар засмеялся сестре в лицо, кликнул слуг и велел им проводить ее до выхода и больше никогда в крепость не пускать. Реште тогда пообещала себе это запомнить. А отношение ее к власти царя Харрута было враждебным, но тех пор, пока не минует опасность римского вторжения, она решила держать это при себе.
Степан прервал ее размышления:
— Реште, а что означает твое имя? Вроде, в Иране даже город есть почти с таким названием.
— Оно означает – «живая река», — ответила парфянка. – Может, это потому, что мою мать, которую я никогда не видела, привезли с берегов далекой северной реки.
Она поведала Степану о путешествии тирских купцов.
— Вот это да! – удивился ассистент режиссера. – Судя по описанию маршрута, они через Северное и Балтийское моря и Финский залив зашли в Неву, проплыли через всю территорию нынешнего Питера, то есть – здесь, а потом проплыли через Ладожское озеро и вошли в Волхов. А холм с поселением твоей матери – не иначе, как место, где через многие века возник Новгород. Получается, что ты не такая уж чистая персиянка, а в некоторой степени даже… Впрочем, не буду ничего предполагать, потому что неизвестно, какие там дальше случались переселения народов и были ли эти йонты прямыми предками восточных славян, то есть нас, русских.
Внезапно Реште почувствовала, что голова у нее закружилась, в глазах потемнело, а окружающая ее картина сильно изменилась. Все то, что она видела перед собой, как-то подернулось туманом, помутнело, расползлось по сторонам, образовав по центру прореху, через которую явственно проявилась серая стена проклятого Лабиринта.
Но это длилось всего одно мгновение. Прореха затянулась, а окружающий мир вновь обрел ясность и четкость.
— Степан, — тихо сказала Реште. – Я скоро проснусь и вновь окажусь т а м. Благодарю тебя, что ты помог мне советом. Быть может, я и выберусь оттуда.
— Ты обязательно выберешься, — заверил ее Степан. – Знаешь, Реште, а ты ведь в чем-то счастливее нас. Ты живешь одним днем и даже часом, не зная, что будет вот-вот, останешься ли ты в живых сегодня или завтра, через неделю, месяц, год, а может – вообще до старости. И эта неопределенность для тебя как бесконечность. А у нас иначе. Мы, несколько человек, знающих будущий исход «Тебризского кризиса», понимаем, что приговорены к смерти, а сейчас пользуемся лишь отсрочкой, а дата исполнения приговора известна, и расстояние до нее с каждым днем сокращается.
— Ты говоришь про ту приближающуюся страшную войну, которую начнут люди с головой гепарда, готовые убить весь человеческий род?
— Почему с головой гепарда? – удивился Степан.
— Я так почему-то вдруг подумала, — смутилась парфянка.
— Ну и воображение у тебя! Да, я про эту войну. Сейчас большинство людей ничего и предположить не могут. Но это все обретет определенность, как только все узнают о новом раскладе. Как только американские авиационные и ракетные базы будут в Тебризе и Мешхеде.
— Их там не будет, — твердо сказала Реште.
— Не будет? Почему?
— Потому что я этого не допущу.
— Ты?! – с удивлением воскликнул Степан. – Каким это образом? Как ты, живя двадцать веков назад, можешь повлиять на то, что будет происходить сегодня и завтра?
— Я убью царя Харрута и прерву правление его династии. Дозволить людям, приплывшим из-за дальних морей, разбить свой лагерь на земле Парфии и привезти огнедышащие летающие повозки и катапульты будет некому.
Степан горько рассмеялся:
— Реште, наивная ты девочка, неужели думаешь, что если ты две тысячи лет назад убьешь какого-то там царя, то этим изменишь весь ход истории? За двадцать столетий в Парфии-Персии-Иране этих династий еще больше полутора десятков сменится! Будут еще какие-то Сасаниды, какие-то Канджары. Да и какая разница, кто будет сегодня шахом, Пехлеви или кто-то другой, если внешним курсом страны полностью рулит Америка.
— Степан, — проговорила Реште. – Я понимаю, что ты сейчас надо мной смеешься, и это верно, потому что ты жрец и ученый муж, превзошедший своими познаниями даже моего наставника Калишатху, хоть ты и молод годами, а я всего лишь девушка из парфянской провинции, хоть и принадлежу к славному роду. Но есть и то, что неизвестно даже тебе, овладевшему многими тайнами мироздания. Я вспомнила: о той последней для всех войне, про которую ты говорил, есть в пророчестве последнего атланта.
— Я знаю о нем, мне рассказали.
— Но там есть и другое, о чем тебе не рассказали. Я появилась на свет как раз в ночь на Праздник винограда на двести одиннадцатый год Змеи. Старик-атлант не успел закончить то, что говорил, потому что умер. И может получиться так…
Реште не докончила, потому что вдруг издала какой-то тихий горестный стон.
— Что с тобой? – спросил ассистент режиссера.
— Я вот-вот проснусь, — упавшим голосом сказала парфянка.
Мир вокруг нее вновь начал постепенно мутнеть. Еще немного – и отвратительные стены Лабиринта проглянут вновь и сомкнутся вокруг нее уже окончательно.
— Степан! – крикнула Реште. – У тебя есть такое чудесное огниво, как у того ракшаса? Если есть, то зажги то, что сумеешь!
— Я вообще-то не курю, но спички с собой таскаю, зачем – сам не знаю. Попробую тебя порадовать напоследок.
Молодой человек извлек из кармана коробок и чиркнул спичкой. Одно лишь мгновение Реште заворожено смотрела на язычок пламени, а затем быстро произнесла нараспев несколько фраз на незнакомом Степану языке.
— Что это было? – с любопытством спросил он, задув огонь, как только пламя щипнуло его за пальцы.
— Страшные летающие повозки и катапульты, призванные сжечь весь мир, на парфянскую землю не придут, — была последняя фраза Реште уже по-русски. – И войны, которая убьет человеческий род, не случится. Я еще не знаю, как я это сделаю. Но только что я поклялась в этом перед огнем. А когда парфянская девушка из рода Файзака приносит Ахур-Маздогу клятву перед огнем, она сдержит каждое слово своего обещания, даже зная, что расплачиваться ей придется собственной жизнью.
