Герра Мудрый

 «Мерзайший день. Отвратительно»

Вечер ещё не наступил, но солнце уже скрылось за горизонт, оставив после себя лишь мглистое беззвёздное небо. Несмотря на это, светло было практически так же, как и днём, ведь тысячи урбанистических светил поменьше уже заступили на свою ночную смену. Свет одного из них как раз просачивался в комнату Сергея сквозь плотно занавешенное окно, несмотря на всё желание последнего пребывать в полной темноте. Всё в помещении было видно так же, как и днём: и заваленный бесчисленным количеством проводов и устройств компьютерный стол — что к чему зачем и как подключено не разобрал бы и сам IT-чёрт; и покрытый толстейшим слоем пыли стеллаж, служивший пристанищем каких-то бесполезных книжек и чешского сервиза из помутневшего от грязи хрусталя; и заваленное нестиранными мятыми вещами сломанное кресло, и полуразвалившийся диван, давно не знавший постельного белья. На этом диване и восседал Сергей — мужчина того неопределённого возраста, в котором о молодости приходится только вспоминать, а о спокойной старости только грезить. Если бы мы попросили Сергея описать себя, он бы попросту буркнул слово «скуф» (и вовсе не из-за скромности), так что, пожалуй, сами дадим некоторые детали его портрета для лучшего понимания того, с кем мы имеем дело: его покрытое щетиной лицо было типично для мужчины среднего возраста, хоть и несколько «иссохшее» и отличающееся нездоровой худобой; стрижку он предпочитал короткую, практически под ноль, ведь в таком случае можно было реже мыть голову. У него даже была припасена своя машинка для стрижки, чтобы лишний раз не тратиться в парикмахерских и вообще не выходить из дома куда-либо, кроме как за продуктами да пособием по безработице. Вечно мятая одежда как бы висела на его дряблом прыщавом тельце.

«Повёлся как дебил последний…»

Вот уже битый час он не мог оторвать взгляд от импровизированной пепельницы из консервной банки, доверху набитой пеплом, который уже был рассыпан по столу и полу. В руках он держал и мял едва мокрую тряпочку, ещё не тронутую ни пылью, ни грязью.

Как же он ненавидел этот день.

В любой другой день он был наравне со всеми: так же растрачивал впустую серые бессмысленные будни и плыл по течению жизни, не давая себе времени думать над экзистенциальными вопросами, но сегодня всё было не так. Сегодня даже самая жалкая распоследняя вошь вдруг вспоминала, что у неё есть семья, с которой неплохо бы провести время, друзья, с которыми можно устроить крутую тусу, вторая половинка, с которой приятно бы попасть на романтический уикенд. И тогда начиналось безумие: ёлка, алкоголь, телевизор, попса, безумный смех, фейерверки и карт-бланш на скотство. И мандарины в этот день вкуснее, и морозы роднее, и ночь волшебнее, и воздух пьянее, и даже часы, под ход которых Сергею обычно так хорошо спалось, будто пели:

Тик — неудачник!

Так — ты один!

Тик — салют, волшебство и гирлянды!

Так — Иришка больше не придёт!

ТИШКА БОЛЬШЕ НЕ ПРИДЁТ!

Сергей больно стиснул зубы и сжал в руке тряпку.

«Да кому ты нужен…»

Не так давно Сергей познакомился в телеграме с одним мальчиком, о котором, несмотря на интенсивное общение, мало что знал. Ему было известно лишь то, что тот звал себя Корицей и что он относился к тому самому разряду парней, про которых уместно сказать «девкой был бы краше». Недолго думая, Сергей пригласил его к себе на Новый Год, чтобы хоть как-то скрасить своё одиночество, и даже скинул чуть ли не последние свои деньги ему на билет. Сегодня он специально встал пораньше, чтобы убраться — не приводить же такого гостя в срач.

И вот, почти полночь. Ни Корицы, ни денег. Зато насмешливый тик часов, фонарь за окном, не использованная по назначению тряпка да гнетущее чувство одиночества — на месте.

«Он — молодой и красивый, а ты? Скуф есть скуф…»

За окном раздались приглушённые хлопки, сопровождаемые воплями пьяной радости.

«Как же это, блять, тупо — радоваться огонькам в небе. Тупые мещанские свиньи» — пронеслось в голове у Сергея, отвернувшегося от окна. И тут же ему вспомнились, как они обнимались с Иришкой, созерцая салют на мосту через Енисей. В тот день стояли крепкие (даже по сибирским меркам) морозы, а она была одета в лёгкую белую осеннюю курточку да вязаную шапочку с помпоном — ох уж эти москвичи! Её длинные прямые волосы цвета блонд пахли лавандой, а ещё она специально стянула перчатку с правой руки, чтобы прикоснуться к нему…

Сергей ощутил, как в груди разлилось тягостное чувство — то самое чувство, что не отпускает его уже на протяжении трёх лет. Он со злостью отшвырнул тряпку, ударил кулаком по столу, заставив банку рассыпать пепел по всей комнате, да кинулся на диван, где свернулся клубочком и отвернулся к стенке. Однако за окном раздались новые раскаты смеха — на этот раз детского.

«Тупые дегенеративные выблядки (а ведь у нас тоже могли бы быть…)»

Сергей вдруг вскочил с кровати, сгрёб беспорядочно лежавшие на столе купюры, накинул на себя лёгкое осеннее пальтишко и выбежал за дверь, споткнувшись по пути о лежавший у порога чемоданчик — он хранил там свои вещи на тот случай, если вдруг за ним придут менты.

Он знал, что без коньяка эту ночь ему не пережить.

***

Стоит признать: смелым Сергей был только в интернете.

В любом чате он мог сколь угодно рассуждать о людском идиотизме, осуждать решения властей, а пуще всего — призывать к люстрациям (люстрации — его любимая тема), но как только дело доходило до реальности…

Когда он зашёл в Пятёрочку, ему стало откровенно не по себе: неприятно засосало под ложечкой, а пульс несколько участился. Ему казалось, будто все — и покупатели, и посетители, и даже игравший в тетрис охранник — смотрели на него и осуждали. Страх и отвращение захлестнули его; он опустил взгляд в пол, стараясь поглядывать на окружавших его людей украдкой.

«Мещанство…»

Как-то раз он вычитал в одном советском учебнике, будто бы Максим Горький в своих произведениях откровенно выступал против пошлого мещанства. Ни одного произведения Горького он так в итоге и не прочёл, зато всё то пошлое, злое, порочное, что он видел в людях, он именовал никак иначе, кроме как мещанством — несмотря даже на то, что был, по сути, достаточно либеральных взглядов и в целом уважал зажиточный средний класс.

В алкогольном отделе ему повстречалась несколько полная женщина с ребёнком лет семи. Несмотря на то, что те даже не глядели с его сторонку, он сразу же для себя решил, что женщина эта — тупая и ограниченная бабища, которая, в лучших традициях мещанства, бездумно живёт от праздника к празднику и при этом смеет считать, будто бы в её жизни есть какой-то смысл, бьёт ребёнка и готовит к жизни очередную дефектную личность. Про ребёнка же тот рассудил, что, так как от осинки не родятся апельсинки, он — выблядок, и из него скорее всего вырастет дегенеративный алкоголик, который будет бить жену и детей, а потом он сядет за изнасилование и поедет на войну в качестве добровольца. Остальные посетители также не удостоились лестных оценок: немолодого мужчину, ходящего среди полок, Сергей окрестил «электоратом плешивого»; парня восточной наружности он про себя назвал «хачом, которого непременно нужно депортировать».

Трудно поверить, что когда-то, ещё года три назад, он работал в школе.

Впрочем, тогда ещё была жива Ирина, которую он ласково звал Иришка, потому что та была шепелява и звала его «Шерёжка» вместо «Серёжка», а потом, когда они уже поженились, «Шерёжка» неведомым образом превратилось в «Шети», да и Иришка стала просто Тишкой. Так и жили — Шети и Тишка, Тишка и Шети…

Сергей, он же Шети, молча положил на ленту самый дешёвый «Троекуровский» коньяк и не глядя кинул рядом смятые купюры — кассирша тоже отнюдь не вызывала у него симпатию: жирная рожа с насупленными криво нарисованными бровями выдавали в ней, как ему казалось, «истеричную свиноматку».

«Свиноматка», очевидно недовольная работой в ночь на первое января, ещё сильнее нахмурилась, и её размалёванное жирное рыло затряслось, словно настоявшийся холодец:

— Алё, мужик, тут не хватает! — она швырнула купюры обратно в Сергея, и те полетели на пол. — Чё, думаешь, если мы тут в ночную смену работаем, то в дураках все ходим? Смошенничать захотел, а? На пузырь не хватает, трубы горят? Валера-а! Валер, ты зачем всяких бомжей пускаешь?..

Сердце Сергея забилось как в лихорадке, на висках проступил пот. Он отвёл взгляд и пытался собраться с ответом, на которой был так скор в сети, но…

— Проблемы, мамаша? — раздался вдруг низкий хриплый голос за спиной незадачливого покупателя.

Сергей обернулся. За ним стоял тот самый старик, которого он записал в «электорат».

Кассирша закатила глаза.

— Мужчина, не лезьте не в своё дело.

— Человеку своему будешь указывать, куды стоит лезть, а куды нет.

— Какие-то проблемы? — к кассе подошёл грозного вида охранник, которого Шети ещё на входе окрестил «быдлом».

«Сходил, блять, за коньяком…».

— Никаких проблем, — спокойно ответил старик, вынимая из бумажника солидную купюру. — Просто свой товар оплачиваю, а жинка балаган устраивать изволит.

Кассирша замолкла и с недовольным лицом пробила покупку, и Сергей, не до конца осознав, что только что произошло, вышел вслед за своим благодетелем наружу.

— Да ладно те, не хмурься так. Подумаешь — баба что-то ляпнула. Женщина на то и женщина, что вечно всякую чушь мелет, такими уж их бог создал. — Приговаривал мужчина слова утешения, едва успели они выйти из злополучной Пятёрочки. — Кстати, коньяк твой — погань редкостная, — вдруг заявил он, повертев в руках бутылку. — Вот у меня есть вино домашне, дуже смачно! — и, видимо, в качестве подтверждения своих слов достал из-за пазухи дублёнки большую зелёную бутылку без этикетки. — Хошь попробуем, а, сынку? Тебе всё равно, кажется, нема шо делать.

«Ага, ищи дурака! Напоишь меня сейчас чем-нибудь, а я потом проснусь где-нибудь в Китае без органов!»

— Ладно, почему бы и нет.

— Вот и славно. Кстати, меня кличуть Егор Егорыч, ну или просто Герра. А тебя как звать?

***

При более близком рассмотрении оказалось, что Герра вовсе не старик. То был низенький чуть полноватый коренастый мужчина с уже поседевшими волосами, однако его острое лицо выглядело достаточно молодцевато. Особо молодо выглядели янтарного цвета глаза — словно старение вовсе и не затронули их. Их взгляд был так же пронзителен и ясен, как и у любого дюжего молодого парня, и было в этом взгляде нечто гусарское — хоть Сергей не то чтоб видел гусар.

По крайней мере, пил он точно по-гусарски. Домашнее вино оказалось крепче, чем коньяк, поэтому у Шети быстро закружилась голова — закуси у него дома не было, он привык пить натощак. Герра же, казалось, вообще не знал, что значит пьянеть.

— И всё же я не разумею, — говорил над стаканом Егор Егорыч, сидя с Сергеем за кухонным столом и глядя тому прямо в глаза, — почему ты так не любишь новый год? Чудеснейший праздник, как по мне. Самое время, чтобы хорошенько отдохнуть.

— Ага, как же, — буркнул Сергей, глядя в свой стакан, чтобы голова не кружилась. — Апофеоз мещанской пошлости. Каждый год из всех щелей лезут — мандарины, кока-кола, фейерверки, ёлки-гирлянды, и конечно же плешивая рожа в экране. И всё это для того, чтобы разок побухать до беспамятства и забыть о действительно важных проблемах. И это я уж молчу о том, что это такая конформистская концепция… и кто вообще придумал праздновать окончание определённого периода вращения планеты вокруг Солнца именно в этот день? Почему бы не выбрать другую точку отсчёта? Праздновали бы, например, в день зимнего солнцестояния — в этом, по крайней мере, было бы нечто мистическое, — или вообще летом, когда не надо ничего себе отмораживать…

— Вот не нравится тебе, шо бухают, а сам ведь сегодня за коньячком ходил, да и сейчас моей наливочкой не брезгуешь. Эво какой хитрец!

— Я и без таких сомнительных поводов могу выпить, уж поди не совсем дурак. — Раздражённо буркнул Сергей.

— Ну-с, звучит как повод для тоста!

— Твоё здоровье, Геррыч.

Чокнулись.

— Знаешь, и всё-таки я искренне убеждён, что важно не то, как ты проводишь новый год, а то, с кем ты…

— У нас что, других тем для разговора нет? «Новый год» да «новый год». У меня скоро башка начнёт трещать от этого слова.

Замолкли. Однако Герра всё никак не сводил с Сергея взгляд своих янтарных гусарских глаз, и, как бы сильно ему не хотелось их игнорировать, пришлось поддаться их немому обаянию…

— Ладно, мне нравился этот праздник, когда моя жена была ещё жива. Вот, ты прав, получается. Доволен?

— У меня тоже когда-то была жена. А потом в наш дом попал снаряд…

— Ой, да иди ты нахуй! — Сергей вскочил, опрокинув все стаканы (к счастью, уже пустые) на столе. — Вот все вы, старики, такие! Любите обесценивать чужие проблемы… я прекрасно понимаю, что в ваши времена и по десять детей рожали, и в колхозе сутками работали, и пятилетки за год выполняли, и ничего, все живы-здоровы, но я не такой охуенно-невъебенно сильный, как вы, окей?! Я очень рад, что ты справился со своей проблемой, а я вот не могу! Не могу я, блять! Не получается!

— Серёг, я ж совсем не это…

Но Сергей уже не слушал. Он уже лежал на полуразвалившемся диване в своей комнате, отвернувшись к стенке. Сначала его — такого выдающегося оппозиционера и борца с режимом — опустила ниже плинтуса какая-то «свиноматка», а теперь он сам же привёл к свою квартиру ворчливого старика родом из совка. Так держать! Повезло ещё хоть, что не опоил и не ограбил. Впрочем… всё ещё впереди.

В комнате послышались тихие шаги — для старика Егор Егорыч слишком уж бесшумно передвигался по скрипучим половицам.

Шети ощутил, как качнулся его диван.

— В конце концов, — раздался успокаивающий полушёпот, — если тебе не нравится уважительная причина для отдыха, если у тебя проблемы с компанией… ты всё же не сможешь отрицать такое явление, как новогоднее чудо.

— Хуюдо…

— Отпирайся сколько хошь, но я уверен, что по крайней мере иногда новогоднее чудо случается со всеми… Шети.

Сердце пропустило удар. Сергей напрягся, чувствуя, как мурашки покрывают его тело.

Воцарилось молчание.

— Но откуда ты… знаешь это имя? — наконец, по-прежнему не поворачиваясь к собеседнику, смог выдавить из себя Сергей, когда молчать более уже было невозможно.

— У-ру-ру, ур-р, ур-р… — комнату наполнило столько знакомое ласковое урчанье.

— К… Корица? Это ты? Ты всё-таки прилетел ко мне?

— Как видишь, Шети.

Страшно было шевельнуться. Страшно было дыхнуть. Страшно было повернуть голову. Страшно было протянуть руку. Казалось, одно неверное движение, один неверный порыв, одна неверная мысль — и всё разрушится, и окажется, что это сон, а не явь. Вдруг пелена спадёт, и окажется, что он по-прежнему сидит за столом с тряпкой в руке и ждёт сообщение от Корицы, понимая, что ожидание уже бессмысленно? И тогда опять этот луч света от фонаря в окно, опять эта жгучая, пожирающая изнутри ненависть ко всем тем, кто смеет быть счастливым без него…

— Шети…

Он ощутил тёплую и сильную руку у себя на плече, и тогда всё стало ясно.

Сергей вскочил и заключил друга в объятья.

— Корица!

Впервые за долгое время он испытывал что-то наподобие счастья.

— Можно просто Герра… впрочем, этот вариант мне тоже вполне нравится. — Улыбнулся «старик».

Вдруг за окном раздался звук салютов и смех зевак, и на этот раз Сергею не захотелось закрыть уши в приступе бессильного гнева.

— О, это, наверное, уже полночь пробила, бежим скорее смотреть на фейерверки! Загадывай желание!

И он без колебаний побежал на улицу.

***

В глазах Шети отражались десятки разноцветных огоньков, сплетавшихся в причудливые пороховые узоры на фоне светлого ночного неба. Впрочем, ещё более причудливые узоры сплетались сейчас в его сердце, ведь сзади, крепко обняв его сильными тёплыми руками и прижав к себе, стоял мудрый Герра, он же Геррыч, он же Егор Егорыч, он же Корица — его лучший друг.

— Полагаю, теперь ты веришь в новогоднее чудо?

— Определённо. Каким-то чудом восемнадцатилетний парень, с которым я общался всё это время, оказался сорокалетним дедом. Это ли не чудо?

— Ну, вообще-то мне шестьдесят.

— Ещё лучше.

— Прости, что обманул тебя… — спешно зашептал на ухо Корица. — Я увидел твою анкету и мне так захотелось с тобой пообщаться, но мне казалось, шо ты сразу меня пошлёшь… если я немножко не приукрашу.

— Все объяснения потом, а сейчас… давай праздновать новый год. С новым годом, Корица!

— Да… с новым счастьем!

Еще почитать:

Один день Ивана Антоновича

Коллекторы

Жребий брошен — Жребий брошен Глава 11

Жизнь только начинается — Пора поговорить о чувствах