Фрик

Мне нравится блуждать в пространстве; я одинокий серый волк. Мне нравится бродить по безлюдным местам в ранние часы, когда многие ещё (или уже) спят. Меня мало заботит утренний холодок, пронизывающий насквозь всё моё худое, усталое от этой никчемной, бренной, скучной жизни тело. Мне импонирует исследовательская деятельность учёного-ботаника, злого гения и отшельника — в особенности после событий, свершившихся много лет назад, и после которых мне стало открываться такое, что не снилось никому и в страшном сне.

Любознатель, травознатец, искатель приключений, авантюрист, естествоиспытатель — чёрным, как ночь, февральским утром я направился к северо-западу от своего тайного убежища, дабы вновь вкусить тот неповторимый запах необычного, неизведанного… И мне повезло, мой друг: спустя некоторое время я, держа в руке карманный фонарь, уже сгибался над свежими волчьими следами!

В деревне нашей меня считают чудаком и сторонятся (равно как и я в ответ). Все смеют утверждать, что виденные накануне мной следы — собачьи, ведь в округе нашей и в помине нет волков. Но я-то знаю лучше, я попросту уверен: такие большие, такие странные следы в принципе не могут быть собачьими!

На следующий день я направился к искусственно созданному озеру, питающимся от реки посредством специально возведённых некогда каналов. Возможно, сегодня мне повезёт куда больше, и я докажу им всем, что я не просто видел волков — надеюсь, я приведу неоспоримые доводы в пользу того, что волки эти — самые настоящие ископаемые монстры навроде оборотней; что эти существа — не этой природы, но куда древнее. Может быть, они обитали здесь, в этих богом забытых краях ещё задолго до становления человека как вида. Посмотрим, и да пребудет со мною удача…

Однако у вытянутого, продолговатого озера внезапно наступила весна, и чем ближе я подходил к нему, тем больше проваливался. Что это? Береговая линия началась раньше? Как я не увидел скрытого?

Зрение у меня и впрямь неважное: это не обычная близорукость, но сложный миопический астигматизм, и левое око видит хуже правого. Сейчас стало ещё хуже: как назло, очки мои запотели, и я не видел абсолютно ничего. Зато я с восхищением слушал тишину, с упоением внимал ей в эти краткие часы покоя.

В обыденной мирской жизни меня окружает неисчислимое количество источников самого разнообразного шума: гул автомобилей, грохот на ж/д путях, электродрель, визги и беготня странных, непонятных лично мне созданий, именуемых «детьми»… Здесь же, в сей ранний час вроде бы и страшно находиться вдали от так называемой «цивилизации», но в то же время хорошо и даже чудесно; уютно, комфортно, спокойно. В эти редкие минуты я испытываю некоторое умиротворение; самое настоящее и самое искреннее. Мне удивительно приятно быть вне общества людей, я чувствую знатное облегчение. Это уникальная возможность остаться наедине со своими мыслями, сосредоточиться на какой-то высокодуховной идее; возможность погрезить, помечтать в полнейшей тишине… Тишина… Люблю я слушать тишину — ведь когда я её слышу, все другие звуки становится несколько другими; через призму тишины все эти звуки приобретают свойства иного характера. Такой вот парадокс: уловив тишину, я как бы снимаю дымку с других звуков, наступает успокоение и внимательность. Некоторые из них всё столь же безобразны на слух, но другие (в особенности альфа-волны, а также звуки, идущие из подсознания) обретают совсем иную форму, их совокупность представляет собой совершенно иную картину — более гармоничную, более приятную. Я как бы в мини-раю, если можно так выразиться. Говорят, умение слушать других — это искусство; но ещё большее искусство — это услышать в себе и вокруг себя нечто такое, аналогов чему нет нигде. Едва уловимый, почти не слышимый, но не раздражающий гул посреди гробовой тишины — это и есть альфа-волны, издаваемые человеческим телом.

От озера я пошёл прочь — там следов волков я не обнаружил, а жаль. Они, эти люди, крутят пальцем у виска, говоря, что надо быть полным фриком, чтобы не бояться быть растерзанным стаей диких хищников. В том-то и дело, что я не боюсь: я с ними однажды уже встречался, и мы с вожаком подолгу глядели глаза в глаза, покуда он, в конце концов, не от-вёл сначала свой взгляд в сторону, а потом и всю свою стаю.

Внутренне я чувствовал некоторое беспокойство: возможно, меня даже трясло, как осиновый лист сильным ветром. Но моё любопытство пере-весило мой страх, и вожак волчьей стаи понял, что я не представляю угрозы, и намерения мои — явно миролюбивого характера. Что же до того, чтобы полакомиться свежатиной — повторюсь, моё взращённое искусственным вскармливанием неспортивное тело, испещрённое прививками, напичканное фаст-фудом не представляет собой особой ценности; это скорее безвкусица, нежели изысканный деликатес. Такая безвкусица, которую даже после смерти не станут грызть земляные черви! А волк тот, милый волк… Ах, мой друг: животные, они, знаешь ли, во сто крат лучше людей. Они поймут и пойдут своей дорогой. Так и прошла моя первая (и, возможно, последняя) встреча с волками, и было это давно и неправда. Ныне же мне попадаются лишь исключительно следы их сильных, выносливых лап.

Псевдо-волки были не единственными обитателями моего собственного мира, и однажды я выбрал день и час, дабы поностальгировать в другом месте.

Я иду на восток и вижу трёхэтажное здание, сбоку которого — лестница. Бывшая парикмахерская, бывший военный штаб, а ныне — центр обслуживания населения. Когда-то я считал всё это своим кораблём, а самого себя — пиратом. Я взбирался на лестницу, точно на мачту, и оглядывал всё вокруг, как юнга и/или капитан. Спустившись, я иду на запад и вхожу в «чащу», которое всего-то — заросли акации, волчьих ягод, барбариса и тигровой лилии, но для меня маленького всё это было тропическим лесом, а сам я — сэр Ливингстон. Все меня слушают и подчиняются, а я совершаю открытие за открытием. Как полицейский, я гордо обхожу все свои «владения», и созерцаю всю красу природы. И наблюдаю в оба: вдруг на горизонте появится преступник? Тогда я его обязательно «арестую», а если найду на земле мусор, то соберу и донесу до утилизационных урн. Куда же я направлюсь теперь?

Старое, ветхое, полуразрушенное, почти развалившееся здание находи-лось много к югу от моего пристанища. Его стены, состоявшие из ракушечника, были все в норах, в которых обитали жарким летом гигантские чёрные сверчки. Я любил бывать здесь: я представлял, что этот большой дом — мой генеральный штаб, а я — единственный его управитель. Воображение у меня было немыслимым с детства, но здание это пахло не только сыростью — тут имело место и то, что бывало, происходило на самом деле, а не только в мире фантазии. И вот, стоя позади, находясь напротив данного сооружения, некогда являвшегося центральной конторой, я предался смутным воспоминаниям, от которых также, равно как и от волков, остались лишь мутные, неясные следы.

Я помню, как ехал в общественном транспорте, а после мне пришло со-общение. И я, выйдя вон, сломя голову, со всех ног поспешил туда, откуда был слышен зов. Спустя мгновения (как же быстро, не правда ли?) я уже стою у вышеописанного остова, где меня поджидает некое существо, которого также нет на планете Земля. Оно мне угрожает, что-то требует и настроено весьма недружелюбно. Оно берёт в заложницы какую-то девочку и гоняет меня по кругу, раздавая задание за заданием. Отчего-то я их беспрекословно выполняю: видимо, нелюдимым был я не всегда, и ничто человеческое мне не чуждо. Ради человека, которого в этой, реальной жизни я не припомню, ради совершенно чужой мне души я надрывал все свои и без того ограниченные физические возможности, а после испытывал радость и облегчение, ибо злое существо по исполнении всех непонятных мне даже сейчас требований отпустило незнакомку и испарилось само. Оно было страшным, диким, невообразимо странным, неестественным по своей сути. Оно было выше меня головы на две, но я не помню, была ли у него голова — а если и была, то человеческая ли?

За конторой был палисадник, который я считал лесом, а себя — Маугли, Тарзаном, Робинзоном Крузо. Мне так нравилось проводить всё своё время среди этих мелких светлячков, жуков-носорогов, пёстрых махаонов, шмелей и ос. Ныне я жалею лишь о том, что, собирая гербарий, я прикалывал иглой либо булавкой некоторые экземпляры к белому, чистому листу бумаги — лучше бы я оставил всех этих существ в живых! Они заслуживают счастья куда больше, чем люди; их мстительность, их злопамятство находится в зачаточном состоянии.

Я помню, как прилетела пчела и уселась мне на ладонь (а всё потому, что пыльца от цветов из-за ветерка оказалась и на мне, но аллергиком я не являюсь). Она долго ползала, а после взяла и укусила! Было больно и обидно, но пчела умерла и сама. Нет, я не убивал её: она упала в густотравье. Пчела не была злой: намеренно она не кусала — просто сработал защитный рефлекс. А вот люди — те самые люди, от которых я многие годы упорно бегу — они причиняют вред вполне осознанно, и многих из них исправит лишь могила. Некоторые из них говорят, что таким образом подшучивают надо мной, но, уловив момент, подкрасться и громко крикнуть в ухо — это, мягко говоря, моветон. Наложить снега за шиворот, дать подножку, обидно обозвать — это ещё мелочи; а вот их гнусные сплетни, их жестокое поведение, их необоснованная зависть — неудивительно, что я держусь особняком, я как бы в стороне, и мой уход от реальности самый разнообразный.

По своей природе я книголюб, буквоед и энциклопедист; отличник учёбы с красным дипломом, призёр школьных и районных олимпиад. В школе моими любимчиками были география, ботаника, зоология, всемирная история, неорганическая химия, астрономия, литература, в университете — философия, археология, фотограмметрия и некоторые иные дисциплины, но только не высшая математика и не физическая культура, от коих я всячески сторонюсь, ибо от цифр первой науки троится в глазах, а от заданий другой невыносимо ноет тело — не выношу излишних тело-движений, ведь при беготне у меня сразу привкус крови во рту и ужасно беспокоит левый бок под ребром, сгибая моё туловище практически пополам. К тому же у меня плоскостопие, поэтому я не годен к строевой службе.

Ходить, читать, писать, рисовать я научился весьма рано; уже в очень юном возрасте я зачитывался толстенными книженциями, и никак не мог взять в толк, отчего мои сверстники не разделяют моих увлечений. Пока я собирал пакетики от чая, с обожанием разглядывал средневековые замки, зарисовывал варанов с острова Комодо или же лепил из пластилина «Титаник», мои одноклассники, как пройдохи, шлялись по пыльным, грязным улицам, пиная чёртов мяч, или клубились на дискотеке в «доме культуры». Наша неприязнь, вражда, а по сути — ненависть была взаимной, обоюдной. Пока я смотрел по телевизору, по телеканалу «Дискавери» познавательные телепередачи, эти бестолочи постепенно деградировали. И мне от того было очень мерзко, мой друг! Мне и жаль их было, и противно было подать руку, поздороваться, спросить о делах. Втайне я даже радовался, что я с каждым разом на ступень всё выше, а они — всё ниже. Невероятно приятное чувство осознавать своё превосходство хотя бы в этом. Я знал, я подозревал, что рано или поздно всё это выльется в типичное уличное хулиганьё, в обычную шпану, в спивающееся быдло — так оно и случилось, приятель. Правда, у моих однокашников были богатые, обеспеченные родители, которые отмазывали их от всевозможных переделок; деньгами и связями они обеспечили им будущее. Я же, будучи преисполненным великого ума, не был мгновенно принят на трудоустройство по своей специальности, поскольку свежевыпущенный вузовский экземпляр, опыта работы не имеющий. Но и на сей раз я не упал духом, но решил доказать, что такого, как я, работа найдёт сама.

Однако найти подходящую работу оказалось очень трудно. Местные посоветовали мне пойти «мальчиком по вызову», «мужем на час» — а что, вроде бы ничего сложного: гвоздик забить, кран починить и некоторые иные, более деликатные услуги. Только вот однажды клиенткой оказалась домохозяйка лет на десять старше меня: эта сильная, красивая, богатая, но кошмарно безумная в своих экспериментах женщина третировала, терзала, мучила меня десять раз подряд, пока меня не увезли на скорой с сердечным приступом. Заявлять я на эту озабоченную не стал, ибо тогда бы вскрылись и факты о моём виде заработка, моём источнике дохода.

Судя по всему, та работа — явно не для меня: мне вполне хватает и одного раза; более того, я и вовсе могу обойтись без всего этого. К тому же меня больше тянет к мужчинам — и то, скорее на духовно-энергетическом уровне. В итоге я поместил объявление о том, что располагаю недюжинным складом ума, высоким коэффициентом интеллекта. На моё объявление немедленно откликнулись и попросили поработать: мать одного (как выяснилось, взбалмошного) семейства нуждалась в репетиторе для двух своих дочерей, десяти и двенадцати лет. Я сначала отказал, вполне резонно сославшись на то, что у меня нет специального педагогического образования, посему я по закону не имею права обучать. Но мамаша так просила «просто посидеть», что я с глубоким вздохом согласился… На свою голову.

Боже мой, что мне пришлось вытерпеть! Два этих беспардонных создания совершенно не желали учиться! Вместо того чтобы с превеликим усердием (как в своё время я) исправно грызть гранит науки, они что только не делали! Они бегали от стены к стене, от окна к окну, и громко визжали; они катали меня, взрослого мужчину, по полу и изрисовали мне фломастерами всё лицо; они спустили на меня своего пёсика, и он тяпнул меня за мягкое место, после чего я долго не мог никуда сесть. Две этих малолетних ведьмы выманили меня на лоджию, и заперли там, а ведь на улице был явно не май месяц, а лютый февраль, с ещё январскими морозами, но с уже зародившимися буранными настроениями. Неожиданно для всех лоджия, треснув, невероятным образом разломи-лась, и я выпал с третьего этажа прямо в большой снежный ком внизу. Выбравшись из-под сугроба, я, обессиленный и злой, убрался восвояси. Именно с тех пор я начал немножко материться: до того я позволял себе только ругательство «сука», да и то — крайне редко, раз в год по заказу.

Уяснив, что и нянька-сиделка-гувернёр — также не моё, я начал поиски иных вакансий. В общем, я устроился в какую-то мастерскую, но меня выгнали оттуда взашей: вместо того, чтобы построить сарай, я его нечаянно спалил дотла (хотя, по моим расчётам, всё шло по плану). За три дня работы мне не выплатили ни копейки. Тогда я, гениальный, дипломированный учёный пошёл дворником мести улицы — в рамках суровой зимы это заменялось на «убирать снег». Физически это оказалось сложно: повторюсь, я спортом никогда не увлекался, и мне крайне непривычно было махать лопатой так много и так долго. Не знаю, сколько бы ещё я, весь такой хилый, продержался, но меня внезапно сбила машина, когда я вышел чистить улицу от корок льда прямо на проезжую часть. И погнали меня из дворников на все четыре стороны.

Продавцом-консультантом меня взяли сразу, внимательно изучив моё резюме. Я начал наводить порядок в книжном и музыкальном отделах, придавая книгам и дискам товарный вид. И вроде бы всё наладилось, но пошли жалобы от покупателей, что я, видите ли, не улыбаюсь и весь такой бука. А что? Мне за улыбку не доплачивают. Тогда в торговый центр зашёл самый главный и договорился со мной, что я отныне и впредь вежлив и улыбчив, а моя заработная плата в следующем месяце вырастет на десять тысяч. Как это ни странно в наше страшное и непредсказуемое, неуверенное и нестабильное время, но обещания с обеих сторон были выполнены: я начал зарабатывать деньги, я мог позволить себе что-то купить. Вот только десять часов подряд на ногах — уж очень это утомительно, мой друг, в течение трёх месяцев подряд. Я выдохся, начал уставать и стал до крайности раздражителен. Глицин я глотал горстями (хотя толку от него было мало); в наушниках лишь транс, и сильно подсел на энергетики. Я ощущал себя неким зомби, машинально подсказывающим необходимую, искомую продукцию. В месте, где я работал, воистину было интересно: ежедневно новый товар, выкладка новинок, но больше я так не мог. Я уволился по собственному желанию, сославшись на то, что мне нужно проходить практику (хотя я давно уже был выпускник). Мера эта была даже вынужденной: однажды по дороге на работу я попал под сильнейший ливень, и не было под рукой зонта. Я очень сильно простыл; меня мучил сухой кашель ещё три недели спустя, и никакие медикаменты не помогали. Именно тогда я начал лысеть (правду говорят, что под современные дожди лучше не попадать). Вкупе с тем, что у меня врождённое искривление носовой перегородки, и с детства я попеременно дышу только какой-то одной ноздрёй, моя простуда (с ангиной и насморком в придачу) оказалась сущей катастрофой: мне нечем было дышать, и я устал ковырять в носу, вынимая затвердевшие корки. В связи же с тем, что моя работа была стоячей, болели и ноги; именно с тех пор я начал испытывать самое настоящее блаженство, практикуя сдирание лоскутков загрубевшей кожи со своих пяток, и моя кожа вновь была, как у младенца! Кожу же я не выбрасывал, но хранил под плотным настилом для её выравнивания — вдруг однажды она мне пригодится, как ДНК-материал (чтобы не сдавать кровь и не отрезать волосы).

Находясь некоторое время дома, я вдруг заметил, что чрезмерно волосат: похоже, пришло время сие исправить. И я взял несколько одноразовых станков с тремя лезвиями, и начал брить себе руки и ноги — как же легко мне стало после этого занятия! Теперь я свершаю это каждые три месяца, поскольку мера эта вынужденная: длинные волосы колют тело, всё чешется, и бритьё дарует мне облегчение. Я бы сделал себе эпиляцию, дабы они больше никогда не росли! Лучше бы они на голове так росли, как на теле! Но облысение по мужскому типу вкупе со смешанной себореей — это вам не шутки: спереди точно жиром намазали, а сзади — многослойная перхоть. Это вам не шутки, это почти не лечится. Более того, первопричиной является также и психологическая составляющая. Это печально, ведь я за всю свою сравнительно недолгую жизнь перенёс немало психических травм, и даже состою на учёте у невропатолога. Шутка ли, в течение многих лет являться объектов травли, пережить убийство родных и близких, неоднократную ложь и предательства со стороны «друзей»?

Пожалуй, одно из самых странных моих занятий — это фотографирование итогов моих дефекаций: например, сегодня получилось в форме Южной Америки; просто удивительное сходство! Также, ввиду проблем с дыханием (как вы уже догадались ранее, у меня хронический ринит), я часто прибегаю к народным средствам, а именно вдыхаю запах носков, которые я специально не стирал целую неделю. Этот запах пробивает любой насморк, и мне сразу же дышится легче.

На завтрак я предпочитаю холодный чёрный кофе без сахара, свежий лук и хлеб с маслом, либо яблоко и горький шоколад. Закономерно после этого я вновь иду в уборную (с книгой, радиоприёмником и яблоком), где делаю очередной снимок. Что же до запаха изо рта, преисполненного неоднократно запломбированных зубов — он и вовсе меня не смущает: гостей у меня не бывает никогда (и сам я ни к кому не хожу), поэтому за-пах лука или чеснока не смутит никого в моём доме. И вообще, я принципиально и категорически отвергаю все эти шумные застолья, банальные посиделки, пьянки-гулянки, коих именуют «ходить в гости». Я бы устал накрывать на стол, я бы устал слушать сплетни обо всех тех, кто живёт в моей деревне; мне всё равно, кто с кем спит, и кто с кем подрался. Сидеть в гостях и смотреть, как они заглядывают в твой рот, а потом рассказывают соседям, кто, что и сколько съел за их столом — перспектива, лично для меня не радужная.

Кушать я люблю плотно и вкусно, обязательно сидя перед телевизором — и главным условием является наличие в нём только интересного кино, и предпочтение отдаётся мистическим триллерам, классическому фэнтези либо научно-фантастическим, документально-биографическим, историческим картинам; никаких комедий, ведь почти все они сплошь пошлые. При всём при этом я, ведя гиподинамичный образ жизни, умудряюсь не толстеть — ходят слухи, что это говорит о наличии в организме глистов, которые «доедают» за меня. Вне основной еды перед телевизором я поглощаю иранские финики, потому что на их коробке большими буквами написано, что финики — противораковые. Для памяти, для хорошей работы бабочки на шее я ем хурму и морскую капусту, ибо они накапливают иод; иодом этим я также делаю себе «сетку» на груди, когда болею.

Одеваюсь я исключительно в секонд-хендах, и всегда беру «на вырост»: я искренне верю в то, что человек растёт в течение всей своей жизни, поэтому обувь у меня на два размера больше, а рукава я подворачиваю. Брюки я ношу с кроссовками, ибо мне так удобно; что же до того, что подумают люди — их мнение меня совершенно не интересует. Свой любимый свитер я ношу уже десять лет, и приобрету новый только тогда, когда этот изорвётся вконец, когда будет заплатка на заплатке, ведь зашить вещь мне не лень. В моём жилете ровно двадцать шесть карманов — ровно столько же, сколько их в жилете Анатолия Вассермана: на все случаи жизни у меня при себе два телефона (кнопочный и сенсорный), микронаушники, блокнот, футляр для очков, инженерный калькулятор, шариковая ручка, гелевая ручка, набор простых карандашей с разной степенью твёрдости, точилка, ластик, степлер, измерительная лента, карандаш для назальных ингаляций, носовой платок, пакетик полезных хлебцев-слайсов без ГМО, ложка, вилка, складной нож, ножницы, электронный термометр (с показаниями в градусах Цельсия, Фаренгейта и лорда Кельвина), компас, GPS-навигатор, фотоаппарат, радио, диктофон, устройство для прослушки, флэш-карта памяти (и не одна), коробок спи-чек и зажигалка, переносной, карманный атлас мира и туристический, краеведческий справочник-гид, глоссарий/разговорник и множество иных, самых разнообразных приспособлений.

Сегодня тот жилет оказался весьма кстати: я вновь собрался в поход, я снова предаюсь исследованиям, изысканиям. Но вот незадача: я осту-пился и поранился, что конкретно в моём случае равносильно локальной катастрофе: даже малейшая царапинка, лёгкая ранка на моём теле заживает неделями, а то и месяцами! Эти нарушения в моём организме… И сам я — ошибка природы; нежданный, нежеланный ребёнок родителей, у которых несовместимость крови. Пожалуй, я в ближайшем будущем обязательно наведаюсь к эндокринологу, а пока что со мной приключилась очередная странность: при виде яркого солнца я всегда один или два раза отчаянно чихаю: согласно учёным, людей, которые чихают от солнца, в мире всего 1-2%.

Невропатолог, офтальмолог, отоларинголог, стоматолог и терапевт — не единственные врачи, к которым я частенько наведываюсь, ведь моя наследственность весьма отягощена: в моём роду были люди, страдающие от алкоголизма и «вялотекущей шизофрении», посему я крайне осторожен и предельно внимателен: кто знает, когда гены дадут о себе знать? При заборе крови (даже с пальца) я падаю в обморок, поскольку в глазах резко темнеет, а голоса окружающих на слух становятся такими, будто мои уши прикрыли подушкой. Мне физически трудно нести (и даже просто приподнять) 5-литровую бутыль воды, а голова моя порой болит настолько сильно и настолько долго, что помогает лишь таблетка (эффект которой с каждым разом наступает всё поздней, всё медленней). Однажды я даже пытался повеситься, ведь суицид — это избавление от всех проблем (и не только моих, приятель), вот только верёвка, к несчастью, порвалась, и я свалился на пол, нервно разгрызая ногти. И пока я лежал, я размышлял: каково моё предназначение в этой жизни? Почему, зачем и для чего живу я в этом мире? Быть шутом, посмешищем для всех? Мальчиком для битья? Или винтиком в общем механизме? Шестёркой, о которую вытирают ноги и ни во что не ставят? Личностью, которую замечают лишь тогда, когда от неё кому-то что-то нужно? Гением, таланты и возможности которого никто не замечает, не видит в упор? Я мог бы стать великим, и изменить мир к лучшему, но, похоже, на меня записана иная судьба. И мы с моим «я» озлобились, мой друг, и теперь всё больше и больше просто молчим.

Зато я частенько музицирую, жужжа ртом, имитируя звучание электрогитары. При этом я аккомпанирую сам себе на самодельной ударной установке, состоящей из майонезных ведёрок, газовых конфорок и консервных крышек. Иногда в качестве барабанов я использую стуки ладонью по коленке, когда я нахожусь в сидячем положении: такой вот многолетний нервный тик.

Сам с собой я часто разговариваю; сам с собой играю в шахматы. Иногда я подхожу к своему комоду, и вынимаю оттуда папку со всеми своими грамотами, похвальными листами и благодарственными письмами; перебирая, пересматривая, вдумчиво перечитывая их, я вмиг превращаюсь из злого гения, из непризнанного гения в гения мирового масштаба. Я вздыхаю и плачу, свернувшись комочком в мягком пушистом кресле, накрытый тёплым клетчатым пледом, и предаюсь воспоминаниям, жалея сам себя. Скорее всего, я умру, как Бенни Хилл: над ним тоже все смеялись, у него тоже были проблемы с женщинами. Он тоже хранил в тай-нике все свои награды, и умер за едой перед телевизором, но на его устах была улыбка — похоже, он всё-таки был счастлив хотя бы частично.

Котёнок, которого относительно недавно я приобрёл в зоомагазине — единственное живое существо в моём доме помимо меня. Именно ему я пишу эти строки; именно его я в этом рассказе называю другом, наивно полагая, что он меня слушает и понимает. Я дарю ему всю свою любовь, ласку и нежность, на которую только способен даже такой фрик, как я. Я не обижаю это крохотное создание, и исправно кормлю рыбкой и пою молоком, ибо от этих ваших кошачьих кормов все кошки только дохнут, ведь они — не люди, и всё подряд, всю эту химию не осилят. Кот сидит то у меня на плече, то на коленях, то в моих ногах (когда я сплю). Он не доставляет мне никаких хлопот совершенно: это скоттиш фолд. Он самостоятелен и ухаживает за собой, он не портит мне моё имущество, но вызывает на моём измождённом годами и превратностями судьбы лице улыбку и умиление. Наверное, бог (наличие которого научно не доказано) был гением, создав таких удивительных существ: они действительно дарят радость. Возьмёшь их на руки — и проходит всё зло, вся усталость, весь негатив исчезает бесследно. Я бережно глажу этот комочек, и он взаимно тянется ко мне своей мордочкой, играет лапкой. Когда-нибудь он умрёт, и мне придётся покупать нового, потому что совсем один я свихнусь, а людей — сторонюсь.

В конечном итоге я окончательно превратился в отшельника, работающего исключительно на себя любимого и исключительно дома, в интернете. Я фрилансер и геймер, и неплохо зарабатываю своими писательскими потугами, а также участием в баттлах по пошаговым стратегиям и FRPG; пишу саундтреки для игр и фильмов. Сидя на инвалидности, я почти не выхожу из дома — разве что в близлежащий магазин за продуктами или погулять на природе в гордом одиночестве, ведь друзей у меня нет и быть не может; мне так удобно, мне так хорошо. Никто не вмешивается в мою личную жизнь, не указывает мне, что делать; не нарушает пространство, в котором я наконец-то обрёл покой и умиротворение.

Позвольте сказать, где же я живу. Вы не поверите, но живу я в подземном бункере, который строил много лет втайне от всех. Моё бомбоубежище, моё пристанище, моя великолепная цитадель и обитель находится достаточно глубоко под землёй, но благ цивилизации не лишено: я потратил много нервов, много усилий на то, чтобы превратить мой скромный домик, мои три на четыре во вполне комфортабельное жильё. Я прочёл кучу научных статей и видеороликов блоггеров о том, как самому обустроить свой дом, как выжить, не являясь частью общества, частью глобализации. Я собственноручно разработал, смастерил генера-торы, которые греют мой дом и освещают его — посему я не мёрзну и в кромешной тьме не сижу. У меня хватило извилин на всё это; я провёл холодную и горячую воду из предварительно вырытых мной колодцев — один оказался источником хорошей, годной, тёплой, чистой воды. Я регулярно моюсь, чищусь, стираюсь и убираюсь — грязи, пыли в моём доме нет. Я всё построил сам, и ни копейки не оплачиваю за коммунальные услуги. Я даже обустроил небольшую теплицу, где выращиваю овощи для собственного потребления; всё остальное, увы, приходится приобретать в магазинах. Мой тотальный эгоцентризм, мой индивидуализм, мои невероятно странные сновидения шокируют и обескураживают тех немногих, коих можно назвать окружающими…

Иногда я брожу по кладбищу — здесь удивительно тихо и спокойно. Происходит это редко и в дневные часы, посему не берусь судить о том, что происходит здесь в тёмное время суток. Я навещаю покинувших меня близких мне людей. Люди говорят, что они любили меня — возможно, любили по-настоящему, от всего сердца, принимая меня таким, какой я есть, не взирая ни на что. Однако я, в силу своей врождённой особенности, не умею привязываться к людям. Не могу или не хочу — одно из двух. Мне по душе природа-мать; там свежо и хорошо. Там нет косых взглядов в лицо и за спиной, там есть гармония.

Моё единение с природой год от года всё реже; я старею, стремительно теряю память и в социофобии своей ужасной запираюсь на ключ, боясь лишнего шороха, как премудрый пескарь из одноимённой сказки Салтыкова-Щедрина. Вот только у сказки этой есть и иная мораль: согласно общепризнанной, эта рыбка, трусливо прячась от всех, в итоге всё равно была проглочена рыбой покрупнее. Но согласно морали моего умозаключения и мировоззрения, та рыбка была уже настолько стара и больна, что ей было уже всё равно, съедят её, или же нет.