Фелония. Тяжкое преступление.

Фело́ния (англ. felony) — понятие в англосаксонской системе права, означающее тяжкое преступление.

Я стояла в правом кармане сцены? сжимая в руках льняное платье цвета диких васильков. Воспоминания нахлынули и во мгновения предстал передо мной обветшалый отчий дом. За ним нет ничего. Лишь выжженная солнцем трава, да пара, поросших мхом валунов. Ребёнком я часто играла тут в одиночестве будучи никому не нужной. Мать лепила свои чёртовы скульптуры, которые я уже в подростковом возрасте окрестила грёзами шизофреника. Отец же заливал в себя литры водки, вообразив, будто его организм способен выдержать такое количество яда. В итоге он подох, когда мне исполнилось шестнадцать. Почётное место главы семь тогда занял чужеземец по имени Хайри. Будь проклят тот день, когда это существо переступило порог некогда святого храма, что оберегал детские мечтания. Через две недели после того, как Хайри застрелил Раулу, самую добрую и верную в мире гончую, я сбежала. С тех пор прошло ровно семь лет. Длинные-короткие годы. День за днём, пропитанные болезненными воспоминаниями. Нет смысла рассказывать обо всем, а главное, стоило бы забыть, схоронить глубоко под землё то, что называют детскими травмами одни и простой глупостью другие. Я отношусь ко второй группе. Проблема лишь в том, что мы не в состоянии стереть из памяти то, что однажды запечатлелось ярчайшей вспышкой. Это свечение вначале ослепило, а после, подобно мигрени “с аурой”, оглушило и впустило в сознание невиданные доселе образы. Потому отчим превратился в монстра наподобие древнего зла. Даже сейчас я страшусь упоминаний о чудовище, с которым так давно жила под одной крышей.

На сцене актеры под светом софитов передвигались осторожно, но уверенно. Они знали своё бесполезное дело. Сотни раз играя один и тот же спектакль, юные, талантливые парни и девушки выступали отменно. С гордо поднятой головой они возвращались закулисы, затем показывались зрителю вновь. Так наивно восхищенная публика предполагала, что человечки на деревянном помосте делают это из любви к своей профессии и преданным поклонникам, а не ради бумажных банкнот. Лицемеры, спускаясь по служебной лестнице, обсуждали этих тупых, бездарных людишек, что вновь заняли все триста четырнадцать мест. Актеры никогда не скажут вам правды в лицо, но за глаза обольют дерьмом потому, что в этом месяце получили меньший гонорар или, быть может, кого-то, кто плюётся желчью больше других попросту сократили, и теперь прекрасный принц лишь грустный клоун.

Платье, которое я держала вот уже тридцать четыре минуты, ожидая переодевания актрисы снова измялось. Лён – одна из самых отвратительных тканей в плане ухода. Застирать её не представляется трудным, но вот выгладить идеально практически невозможно. Рабочий день костюмера семичасовой, а неделя шестидневная, но если в спектакле задействовано много актёров, а одежда шьётся из подобного материала, мы сидим тут с утра до ночи. Уставшая сегодня, я едва держалась на ногах. Хотелось лечь, закрыть глаза и провалиться в прекрасное забытьё, где моя жизнь превратится в галлюциногенный шторм, коим так часто являются незабываемые сновидение. Хотя стоит отдать должное, усталость в этом месте мягкая, обволакивающая, почти родная. Словно неотделимое ощущение, она втягивает тебя в свои липкие глубины, позволяя коснуться каждого отдельного органа в обмен на то, что ты обнажишь свои собственные внутренности. Я села на пол. Ждать еще долго, какого дьявола меня отправила сюда помощница режиссёра так рано известно одной лишь ей. Жесткий ворс коврового покрытия закулисья мягко царапал мои обожжённые утюгом пальцы. Кожа на руках огрубела от постоянных застирываний агрессивными пятновыводителями, а работать в перчатках я не смогу. Причина тому – желание чувствовать. Но стоит мне быть откровенной с тобой, мой читатель, не обязанности прачки-переодевалки меня привели сюда, а дикое, невыносимое любопытство, которое буквально хватало меня за руки и тащило к “неземным созданиям”. Оба мы страстно жаждали узреть их изнутри, но для начала нужно было раздеть догола. Затем рассмотреть нагие, точёные фигуры, но без пошлости, а с точки зрения научного интереса. Итак, те же тела. Милые личика, под слоем макияжа издали, кажутся гораздо более совершенными, но стоит подойти к гримёру во время работы, якобы понадобилось, что-то важное спросить и заглянуть в отражение вымученного лица падение на землю было обеспечено. Они не ангелы без изъянов, более того, красоты в них нет. Глаза потухшие, затерявшиеся в общих чертах, проще говоря они больше не очи, а всего-навсего глаза. И море глубокое, синее, и небеса высокие, чистые, и изумруды дорогие, сияющие, да и шоколад горячий, сладкий ты больше в них не увидишь. Бледная кожа, что была свежа, румяна, теперь совсем бесцветна. Ничего, опытный гримёр вылечит, хотя и ненадолго. Вернемся к оболочке, внутри которой, по некоторым данным, поселилась душа, но за аренду помещения платить не собирается. Некоторые индивидуумы, к слову, за это её и изгнали из бренной туши, а потому в мире развелось много плохих людей без души-соседки. Не знаю, как там дела с неосязаемой материей у наших героев, но их тела без одежды оказались не более, чем истощенными диетами, сосудами. Выделить, что-то конкретное мне так и не удалось. Всё обыкновенно. Ни выдающихся форм у дам, ни выпирающей мускулатуры у господ. Очаровательные фигуры, которые мы можем наблюдать из зала это лишь кропотливая работа швей, костюмеров и гримёров.

Хотя внешность это ведь не главное в профессии актёра, не так ли? Талант, игра, харизма это то, чем они отличаются от нас. Хотя и тут так же, как и везде. Есть одарённые и не очень. От голоса одной девушки зрители прибывают в длительном экстазе, другая же травит их своим воем. Первые юноши у самого края грязного пьедестала выплескивают всю свою искреннюю боль на публику, подобно волнам бушующих чувств, вторая группка присела поодаль и едва ли показывает нос из последних рядов. Несомненно, даже они не остаются без внимания, но внутренняя обида, неудовлетворенность, разочарование в самом себе имеют разрушительную силу.

Сорок четыре минуты и одна из актрис упала плашмя. Я не беспокоюсь за козочек, волнение моё вызывает лишь то, не повредила ли красавица творение богинь пошивного цеха, за которое, к великому сожалению отвечаю именно я.

— Эй, — шепнула я реквизитору, — посмотри на подол, он цел?

— Тебя только это беспокоит? — ответила она вопросом на вопрос.

— В общем-то да, — холодно бросила я.

— Какая же ты чёрствая Вите, кошмар.

— Какая есть, — ответила я слегка пожав плечами.

— Вроде бы ничего не порвалось, — после длительного изучения подытожила она.

— Славно.

Я встала. Через три, две, одну… Юная Милена вбежала в и без того тесную комнатку. Я стянула с неё юбку, затем лёгкую блузочку и бросила платье. Девушка накинула его самостоятельно, без моего участия и выбежала обратно затаившись у бархатной стены.

— Ты должна была ей помочь! — прорычала Кристина войдя в то же маленькое помещение, заполнив собой всё оставшееся пространство.

— Плевать, я устала.

После этих слов я оттолкнула наглую барышню и растворилась в темноте. Мой путь лежал гораздо дальше. В том же направлении, куда катился синий клубок. Нить светилась во мгле помогая отыскать новую дорогу. Вдруг мягкий шар остановился на перепутье. Чуть дальше замер чей-то силуэт. Свет вокруг зажёгся и оказалось, что я стою посреди той самой сцены, на которой в эту секунду должно разворачиваться действие. Зал пуст. Никого, кроме меня и загадочного господина напротив.

— Моя потерянная Вите… — произнес он бархатным баритоном, — на перекрёстке трех дорог я повстречал тебя.

— Кто вы? — спросила я нетерпеливо.

— У меня много имён. Для тебя я стану Айварас. Итак, что же ты делаешь тут, — громко спросил он он раскинув руки в стороны, будто обнимал и одновременно отталкивал окружающее пространство, — в этом притоне глупых мечтателей? Разве этого ты хотела моя последняя надежда.

— Я уже ухожу.

— Ну конечно, — сказал он недоверчиво и несколько насмешливо.

— Не сомневайтесь, — процедила я сквозь зубы.

Наклонившись, я подхватила легкий клубочек. По неведомой причине он больше не источал тот свет, за которым плелись негнущиеся ноги. Я потрясла волшебный моток. Внутри задребезжали бубенчики.

— Что это? — тихо спросила я.

— Колокольчики. Ты вплетала их в венок на “купальскую ночь”.

— Они не могут так громко звенеть.

— Неужели… — произнес он, усмехаясь, — если ты никогда не слышала, как поют эти чудные цветы, значит они немы, верно?

Я молча уставилась на него. Иссиня-черные пряди волос падали на бледное лицо. Серые глаза воспроизводили в памяти картины прожитых дождливых дней, когда на улицу не хотелось вовсе. Лежало тогда мое безвольное тело на мягких перинах, губы шевелились, про себя читая молитву слова которой, естественно, я не знала. Веки свинцовые слегка подрагивали, но вспорхнуть вверх, открыв затуманенный взгляд, они не могли. Приходилось бездельничать, валяться вот так до тех пор, пока солнце не покажется из-за чёрных туч, а долгожданное счастье не явится в объятиях света и нового дня. Ненавидела я тогда и серый цвет, и эту унылую радужку очей, какими бы дивными они ни были. Теперь же солнечные дни вгоняют меня в тоску. Не согревают они, а душат жаром, не освещают путь, а ослепляют, не добавляют часы бодрствования, а отбирают драгоценное время, отведенное для свиданий с луной. Стараясь подобраться к ней, как можно ближе, я забиралась на новые вершины, но не успевала до рассвета познать глубины серых глаз-кратеров. Теперь я понимаю, что носителем этой космической красоты является незнакомец.

Клубок в моих руках начал нагреваться, и я выронила его, испугавшись, как дитя трусит, услышав неторопливые шаги грома. У самого пола Айварас подхватил предмет. Подбрасывая его в одной руке мужчина опустился на землю. Я последовала его примеру.

— Куда мне идти я еще не решила, — неуверенно обратилась я к нему.

— Это, — начал он подняв клубок и встряхнув им так, что звон разлетелся, ударяясь о холодные стены, — тебе не поможет. Ты сама выбираешь путь, а не ждешь случая или подсказки.

— Моё будущее в руках матушки судьбы и как бы я не пыталась найти верную дорогу, конец этого странствия напрямую зависит от неё, Айварас. Она не даст мне возможности остановиться и перевести дух ведь для этого пришлось бы вынуть батарейки из всех часовых механизмов планеты, запретить другим людям выполнять свои повседневные обязанности под предлогом, что милой, маленькой Вите вздумалось поразмышлять о бытие. Нелепость верно? А если идти за сияющей нить абсолютно необязательно тратить время на выбор тропинки. Идешь и всё, а в процессе строишь планы на всю оставшуюся жизнь.

— Поэтому ты оказалась тут? В мире обмана?

— Брось, — усмехнулась я, — это всего лишь театр, ничего особенного. Разница заключается только в том, что наших лжецов и лицемеров учат за кругленькую сумму играть привычные им роли достойно так, чтобы никто не распознал брехни.

— И тебя это устроило?

— Нет, раз я покидаю пристанище жуликов да аферистов. Но боюсь, что дальше станет только хуже. Я прошла длинный путь для своих двадцати трёх лет и хорошего, скажу прямо, было немного. Да, некоторые дни запечатлелись в памяти, претендуя на статус самых счастливых, но даже их наличие омрачает факт существования мерзкого прошлого.

— А как насчет прошения? — задал он неожиданный вопрос.

— Что?

— Прощение, — повторил он громче.

— Нет я услышала, — удивлённо пробормотала я, — но я не понимаю значения этого слова.

— Ты шутишь? Смеёшься надо мной, да?

— Нет, клянусь! Я не слышала о таком…

Он достал телефон и ввёл в поисковую строку буквы в неизвестном доселе мне порядке.

— Вот оно. Прощение — избавление от горечи и обид на кого бы то ни было и обретение собственной свободы и от зла и всего дурного в себе. Поняла? Тебе нужно простить и отпустить боль.

— Как?

— Я не знаю, но уверен, что после этого ты сможешь пройти путь без нитки, — ответил он, — всё дело в ногах. Они не готовы двигаться в завтрашний день из-за скверно прожитого вчера.

— Какая глупость, ноги несут тело, но двигает ими разум и он подчиняется мне! — вскрикнула я, вскипая от возмущения.

— Значит больше нет.

— И как работает это ваше прощение?

— Ну вот смотри, кто или что тебя обидел/о в нежном возрасте? — спросил он голосом квалифицированного психотерапевта.

— Папа, — шепнула я так, словно говорить этого было нельзя.

— Всё в порядке дорогая, продолжайте, его тут нет. Что такого ужасного он сделал?

— Умер.

— Вы не можете простить отцу его же смерти?

— Он в ней виноват, — прорычала я, — поэтому да, не могу. Мне тяжело жить с этой обидой в душе, но лучше так, чем позволить себе отпустить его душу на небеса. Я где-то слышала о том, что если живой человек затаил обиду на мёртвого, психея не будет свободна. Я решила заточить своего папочку в тюрьму без окон и дверей за то, что он пьянствовал, пока моя мамаша летала в выдуманном мире. Он ненавидел её, но ещё больше ненавидел меня, а потому оставил всё так, как было. Сидя в кабинете благородный некогда супруг и такой заботливый отец превращался в мифическое существо из детских пугалок. Он убил меня своим безразличием, затем себя пагубной привычкой. Я не держу зла ни на мать, ни на отчима, ни на всех тех ублюдков, которых встречала на своём пути. Единственный человек, которого я должна простить это слабовольный мудак, участвовавший в зачатии. Вот такая вот нелепая история доктор Малькольм.

Я открыла глаза и взглянула в серые глаза-кратеры. Сеанс был давно окончен, но главный врач “дома грёз” ждал момент, чтобы в тысячный раз задать самый важный вопрос. Подняв брови, я кивнула, призывая его нарушить зловещую тишину.

— Вите, куда ты спрятала тело отца?

— Он терпеть не мог шум летающей воды, — ответила я и улыбнулась обнажая белые, ровные зубы.