Эвтаназия

Глаза открывать просто не хотелось. В теле была необыкновенная лёгкость. Скорее даже не лёгкость, а чувство, что ты, это мысль, а мысли существуют и без тела. Невероятное ощущение, ты паришь и воздушные потоки удерживают тебя в том равновесии, когда нет верха и низа, нет права и лева, нет ничего, что можно назвать «окружающее пространство». Просто парение становится твоей сутью. Нет ничего – только ты, твои мысли и парение.

Он лежал с закрытыми глазами и просто вкушал сладость необыкновенного ощущения. Где-то в отдалении что-то бубнили голоса. Но эти голоса не раздражали. Это бу-бу-бу было естественным, даже необходимым фоном. Самое любопытное, что в данный момент в мире существовали только бу-бу-бу и парение. Не было времени, не было запахов, не было чувство комфорта или дискомфорта. Только бу-бу-бу и парение. Мысли ленились приходить в повседневное русло. Им нравилось вот так, ни о чём. Парение, лёгкость – и всё.

— Никуда не годиться, — продумал он. – Наверное надо открыть глаза и что-то сделать. Так можно проваляться и всю жизнь. Всю жизнь, забавно, а сколько это? Всю жизнь… Кто знает, сколько у тебя впереди, этой «вся жизнь»? Десяток лет? Год? Месяцы или дни? Часы или минуты? Но в любом случае «вся жизнь» это ровно столько, сколько кто-то прожил. Не больше, не меньше.

Глаза открывать не хотелось, и он решил развлечь себя воспоминаньями. Не так, чтобы давно, а так, пара тройка дней.

— Начнём со вчера, — медленно подумал он. – Вчера. Знатно посидели. Было уютно, вкусно и креативно. Всего было в меру: похвалюшек, серьёзностей и пожеланий. Вообще то редко так бывает, что бы всё вдруг сложилось к одной дате. Завершение проекта, при этом очень удачное и своевременное. Повышение. При этом повышение практически со всеобщим «одобрямс». А что это значит? А это значит, что подводных и надводных камней будет гораздо меньше, чем могло бы быть. И грядущий день рождения. Как там кто-то сказал: «Возраст Христа».

Возраст Христа. А что это значит? Вот так просто – «возраст Христа». Семантически. Тебе скоро тридцать три. Это на поверхности. Что ещё? Ты добрался до Иерусалима. Да нет, до своего «иерусалима» ты добрался лет эдак десять назад, когда бросил насиженное, как казалось, место, и ринулся в столицу. У тебя двенадцать близких друзей, один из которых тебе вообще не друг? Вроде нет, друзей побольше. Да и с врагами как-то по-другому. Тайная вечеря? Ну, скорее всего это была не вечеря, а обед. Да и совсем не тайная. Что ещё? Распятие. Точнее, не распятие, а завершение Земного пути. В тридцать три года Христос сделал всё, что мог и должен был сделать на Земле. Вот и я – завершил проект. Тьфу, какая-то ненормальная аналогия … И шарахнет такое в голову …

Что бы уйти от странной мысли, он стал прислушиваться к бу-бу-бу. Текст сначала носил какие-то неопределённые звуки, затем стали проявляться отдельные слова, затем фразы. И только спустя пару минут речь стала приобретать не совсем понятный смысл.

— … не повезло. Или повезло … — произнёс мужской голос. При этом голос в интонациях до ужаса напоминал голос киношного врача, разговаривающего с безнадёжно больным человеком. Это когда с одной стороны этого больного жалко, а с другой – уже никуда не деться и скорее бы ты отмучался. – Понимаете, Шурочка. Тут с какой стороны посмотреть. Конечно уйти в таком возрасти в мир Иной – больше, чем неприятность. С другой – он как будто предчувствовал. Вот уже месяц в коме …

В этот момент голоса куда-то отдалились и превратились в сплошное бу-бу-бу-бу. Перед глазами всё поплыло, если конечно так можно выразиться, когда лежишь с закрытыми глазами. Сердце забухало словно двигатель уходящий в разнос. Бу-бу-бу стало перекрываться звоном в ушах, рокотом какого-то индустриального шума. Невесть откуда взявшийся язык разбух. Занял весь рот, стал перекрывать голо, душить … Руки … Рук он не чувствовал. Он не чувствовал рук, он не чувствовал ног, он не чувствовал себя вообще. Он даже не понимал, лежит он или сидит. А может падает?

Попытка крикнуть, что-то сказать почему-то привела к спазму горла. Нет, не к спазму, а к чему-то ужасному. Он неожиданно понял, что не знает, как это – сказать или крикнуть. Он вдруг забыл, чем он может сказать. Он никак не мог представить себе, как слова превратить в звуки.

Глаза. Почему глаза закрыты. Надо их открыть. Надо. Но страшно. А если по чуть-чуть? А что это даст? Может сразу? А если сразу и вдруг … а вдруг это правда … Он боялся признаться в том, что это может оказаться правдой. Он пытался бесславно и бессмысленно найти этому какой ни будь более-менее приличный термин и не находил. Оказывается, страшно не сказать правду, а подумать правду, особенно если это касается тебя. Правду, которая … Нет, пока не это. Пока это рано. Он слышит и думает. Значит что-то происходит, просто происходит не так.

— бу-бу-бу … Шурочка, что значит «вся жизнь»? … Чем «вся жизнь» человека отличается от «вся жизнь» бабочки однодневки или медузы Turritopsis nutricula? Ведь это событие описывается одним словом – жизнь и является частью глобального процесса рождение-жизнь-смерть. … бу-бу-бу … Христа. Прелюбопытная теория – просто закончился смысл нахождения на Земле. У каждого свои тридцать три года. Кто-то доживает до них к двадцати, кто-то, в среднем, к семидесяти, кто-то к ста. Имеется в виду, что человек рождён для чего-то и зачем-то. И как только это происходит его Земной путь заканчивается … бу-бу-бу. … «Наше всё» … бу-бу-бу … Пушкин. Вы можете представить, что он дожил до ста лет? И что бы он написал? … Я вас любил …это для тридцати. В семьдесят – это совсем другой смысл … бу-бу-бу …

— Господи, что происходит?

Надо открыть глаза. Сразу. Вдруг. Как в холодную воду. Усилия и! Свет! Свет? Говорили, что когда умираешь, то движешься по туннелю … а это просто белое. Нет, это не свет, это просто белая пелена. Всюду. Даже если посмотреть вбок … Хотя в какой бок. Просто белая пелена. Ни искорки, ни просвета, ни тени. Пелена …

— бу-бу-бу … некоторые чувствуют … Тридцать три ещё впереди …

— я как-то общался с человеком, который вышел из комы. Он и пробыл то в ней несколько дней. Так вот, главное, что я вынес из его рассказа, так это то, что в коме нет времени, и, что в коме он всё слышал, но не сказать, не подать знак – не мог. Он так и сказал, ужас всего состоит в том, что ты всё понимаешь, но всё проходит мимо тебя. Понимаешь – но ничего не чувствуешь, физически.

— послушайте, Шурочка, а давайте я вам прочитаю его завещание? Нет, что вы, конечно не вам. Я буду читать ему, просто типа уточнить, а вдруг он слышит. А вы просто окажетесь рядом …

Странно, говорит один и вечно обращается к какой-то Шурочке … и кто она? Медсестра? Или нянечка? Или сиделка? А какая она? Молодая, старая … Цвет волос … Что за бред лезет в голову … Какая разница …. Надо подать знак … Как? Кома, я не могу двигаться … Но я, наверное, как-то подключен к приборам. И что там, на них? Ритмы сердца, пульс, дыхание … Надо разогнать сердце … как? А! Идея! Надо представить, что я иду в гору … дышать трудно, не хватает кислорода. Это как мы пёрлись на Монблан со своей водкой, как будто там её нет. Сердце выпрыгивает, перед глазами круги, рот жадно хватает разряжённый воздух … Выбросить, но нет … Там на вершине стакан водки, нашей, родной … Ему показалось что сердце вот-вот выскочит из груди, на столько свежи были воспоминания. Ещё усилие ….

— бу-бу-бу … Шурочка, вы что, телефон с собой пронесли? Какой ужас! Здесь же чувствительная аппаратура. Вон видите, даже какой-то всплеск был. Немедленно выключите. Вот так-то …

Господи, второй раз так не получится. Все усилия даром из-за какой-то дуры. Господи!

Господи … Я что, уверовал? Почему-то во всех книгах пишут, что в минуту смертельной опасности человек начинает верить в Бога. Нет, не так, как всегда: Пасха, Рождество, пост … Искренне, до слёз, до самозабвения … а я в суе. Или верю? А ещё пишут, что перед смертью вся жизнь перед глазами. А у меня нет. Может толком и вспомнить нечего? Процесс не может быть целью. А я всю сознательную жизнь лез на верх понятия не имея, где он для меня это верх. А может я и не умираю. Может «жизнь перед глазами» признак умирания? Хотя откуда это знать тем, кто пишет? Они ведь не умерли…

— бу-бу-бу …в ясном уме и памяти. Без давления — бу-бу-бу …ага, вот оно. Если я пробуду в коме один месяц, то прошу вас провести для меня процедуру эвтаназии — бу-бу-бу …желание — бу-бу-бу …вкус коньяка — бу-бу-бу …

Господи! Какая глупость! Какой коньяк, если я в коме? Внутривенно что ли? Или по принципу – всё равно помирать, так хоть от коньяка … Когда я это писал? Не помню, даже близко не помню … Помню шумная вечеринка, все радуются, поздравлют и … как будто выключили свет. Нет, мимолётом помню белый халат. Это до или после …? Не помню, наверное, после, это когда ещё не совсем кома. А потом не помню …

— бу-бу-бу …Вот сегодня и прошёл тридцать один день. Хорошо хоть не февраль. А то бы мучились, что значит «месяц». А так, нормальный календарный месяц. Первого, значит впал, тридцать первого, значит, выпал. Родные и близкие прибыли? Их не оповещали? Ах, это так по завещанию. Я-то уж и забыл.

Бульканье. Такое тихое-тихое. Неправильное. Коньяк надо разливать без бульканья. И запах … Он даже почувствовал запах. Слегка горьковатый, но мягкий. Настоящий коньяк, не метакса какая. Вот бульканье прекратилось.

Наступила тишина. Тишина плотная-плотная. Тихая-тихая. Липкая-липкая. И только где-то фоном тиканье и шепоток …

— десять, девять …

Обратный отсчёт.

Он представил, как к капельнице приближается шприц. Сам по себе, без чьей-либо помощи.

— восемь, семь …

Уже не шёпот, уже в голос.

Вот шприц, в котором почему-то переливается золотистая жидкость цвета коньяка прокалывает мембрану ….

— шесть, пять …

Отсчёт перешёл на крик. Крик мгновений, который заглушит любой звук не желающего умирать тела …

— четыре, три …

Теперь звук уже лавина, грохот, как тогда на Кавказе. Грохот уносящий всё: камни, снег, деревья, жизни. Грохот, который заполняет всё и всех вокруг …

— два, один …

Глаза от напряжения запомнить последнее мгновения белизны как будто эта белизна и была «вся жизнь» казалось заполнили собой всё лицо

— ААААААААААААААААААААА!!!!!!!!!!!!

— вспышка яркого до боли знакомого солнечного света!

— Розыгрыш!!!!!!!!!

Огромное зеркало на потолке отразило заливающихся хохотом друзей, склонившихся над ним. Его самого, распростёртого на водяном матрасе с пристёгнутыми руками и ногами и человека в белом халате с полным бокалам коньяка.

— А может я уже умер? Может смерть именно так? Было глупо и безразлично. И почему-то абсолютно не хотелось коньяку.