Рассказ-триллер Есть ли жизнь в холодильнике. Рассказ-триллер.

Концов счастливых не бывает. Если счастливый, значит не конец.

М. Жванецкий.

Предупреждение.

Стукачам и спецслужбам заранее сообщаю, что все совпадения, которые вы решите нарыть в этом произведении, есть плод вашего воображения. Сова, натянутая на глобус, уже не сова, а пернатый колобок. Остальным же желаю, чтобы сбылись слова одного из героев этого рассказа: «Выберемся — будем жить!»

В начале каждого рабочего дня Антонина сверялась с картинками в планшете: как правильно заправлять кровать; столько складок должно быть на шторах; где хранятся тапки, халаты и пульты; какая чашка теперь любимая. Очень-очень важные мелочи, особенно пульты. За неправильно лежащий пульт можно получить выговор, или даже с работы вылететь. От поисков пульта Хозяин не просто злится — звереет. Главное, чтобы повезло — главное не попасть в тот самый день, когда его капризы уже поменялись, но их ещё не успели внести в систему. В такие дни у всех бывает плохое настроение, потому что хозяйского гнева не избежать, а в гневе он особенно отвратен.

В попечении Тони вот уже три года спальня, кабинет и коридор между ними. Такие огромные, что рабочего дня еле-еле хватает, чтобы непрошенные пылинки выдворить. При этом нужно соблюдать простые правила: не издавать звуков, не попадаться на глаза Хозяину, ничего лишнего не слышать, шкафов не открывать, в бумаги не заглядывать, не приближаться, не чихать, не сморкаться, не снимать маску, быть очень аккуратной с мебелью и приборами. Ещё бы! Страшно подумать, сколько стоит эта мебель! Оцарапай такую, и огромной твоей зарплаты и за год не хватит на то, чтобы оплатить реставрацию.

Антонина часто гадала, как можно жить практически в музее, с высоченными потолками, инкрустированными полами, коврами, каждый из которых стоит как обычная квартира? Неуютно же! Чувствуешь себя маленькой блошкой. То ли дело у них в общежитии: от кровати до шкафа три шага, до санузла – пять и с потолка паутину можно веником смахнуть. Уютно, на уборку комнаты максимум час, а тут восьми часов мало, и то всё бегом. За годы ежедневного повторения маршрута, движения стали механическими. Она, наверное, сумеет прибрать здесь даже с закрытыми глазами. Может быть попробовать, для разнообразия? Нет, лучше так не играться, тем более что за ней неотступно следят. Подумают ещё чего дурного, выпрут с работы, и тогда — всё! В смысле совсем всё.

Она поняла это давно. Когда-то в начале у неё была просто хорошая работа с высокой зарплатой. Команда уборщиков работала вахтами, по полгода, а потом они отправлялись на заслуженный отдых. Красота! Гуляли-отрывались, по морям катались, бока грели, на заграницу глазели и опять на вахту заступали. Но очень хотелось денег, много денег, и квартиру, и машину, и красивое лицо с прямым маленьким носиком, и Антонина пошла «на повышение» — всего лишь сменила «уровень секретности». Ей повысили звание и прикрепили к более важным объектам. Пылесос тот же, а зарплата в два раза выше, разве что теперь отдых в пределах родины, но это ж мелочи — и у нас море есть, зато денежно. В первые полгода Антонина заработала на пластическую операцию и стала обладательницей вожделенного идеального носика и пухлых губ. Потом без всяких кредитов купила красненькую малолитражку. Ещё через год поняла, что на квартиру так будет копить полжизни, а родители стареют, надо перевезти их в столицу из Тьмутаракани. Стыдобища — у неё носик, а мама подагрой мается, аж ходить не может, и у папы спина совсем плохая. И глаза. И сердце. И младшая сестрёнка вышла замуж за козла, и осталась, понятное дело, с ребёнком на руках и кучей долгов.

Совесть извела Тоню, не давала спокойно спать и бесконечно зудела: «Ты губы качаешь, а мама… Ты фуагра жрёшь, а папа… Ты цацки покупаешь, а сестрёнка…». Пристыдила, встала ей поперёк горла. Она пробовала подрабатывать в свободные от вахты полгода, но жалкое денежное довольствие её бесило до кожного зуда — не стоит время таких грошей! Как вообще люди живут на такие деньги? На вахте совесть окончательно разгулялась, и от звания «уборщик года» скатилась она до выговоров: разбила чашку из дорогущего сервиза и испортила шёлковый ковёр ручной работы ядовитым моющим средством. Чуть не уволили…

Эх… Если бы тогда-то уволили, как бы всё могло быть! Жила бы себе, как люди, в нищете да не в обиде! Синдром вечной отличницы подкачал — решилась на очередное повышение и длительный пятилетний контракт, без выезда с места. Взяла квартиру в ипотеку, поселила туда родителей с сестрой, а сама уехала на полное обеспечение: продукты, жильё, одёжа — всё казённое. Думала, пять лет потерпит, как раз за трёшку расплатится, и себе ещё на однушку накопит. Вернётся, и заживёт! Может даже замуж выйдет, детей нарожает, собаку заведёт… Нет… Лучше кота — с ним мороки меньше. Или попугая… Мечтала по полной! Но когда попала сюда, в команду уборщиков «особого объекта», быстро поняла, что вход внутрь контура — копейка, а выход — жизнь. Все, кто не продлевал контракт, или совершал что-то, заслуживающее увольнения, через короткое время умирали. Почему-то было принято непременно справлять поминки по безвременно ушедшим коллегам всем коллективом и тщательно оплакать товарища, хоть они никогда и не дружили, а некоторых и в глаза не видели. Говорили, что организм подсобного рабочего в закрытом контуре привыкает жить в стерильных условиях, потому обычные вирусы с бактериями, живущие за границами особой зоны, его убивают. Работники старались не думать, так ли это, но факт оставался фактом: ни один уборщик, покинувший команду, не прожил за пределами контура и недели. Остальные сделали соответствующие их умственным способностям и обязательному высшему образованию выводы, и строили «карьеру» на их основании.

Как-то так получилось, что ни у кого в команде не было ни жены, ни мужа, ни детей — все одиночки. С родственниками привыкли говорить по видео, при полной прослушке. Жили внутри контура, общались только со своими, бесконечно проходили медицинские обследования, прививки, карантины и санобработку, иногда даже влюблялись ненадолго, но это не поощрялось. Раз в три года меняли локацию прикрепления к участку работы, чтобы совсем не зачахнуть от однообразия. Было где разгуляться: склады, гаражи, ангары, гостевые домики, медицинские кабинеты, спорткомплексы, бани, уж не говоря о самом огромном доме и секретных зонах. Только вот мечтам разгуляться было негде — полёт не дальше забора.

Надо всё же отдать должное заботе о крепостном обслуживающем персонале. В их городке были и кинотеатр, и спортклуб с бассейном, и SPA, и парк, и всяческие приличные развлечения. А ещё у них была такая стабильность, о которой можно только мечтать; плюс постоянная индексация зарплат, за что близкие воспринимали их как богов, дары приносящих; плюс полная безнадёга когда-нибудь покинуть пределы контура, но об этом нельзя было говорить. Им о многом нельзя было говорить, особенно о Хозяине, с которым они волей-неволей пересекались на службе, даже если очень старались этого избежать. Завидев его, обслуга обязана была опустить глаза в пол, не проявлять любопытства, не разглядывать, не пытаться заговорить или иным способом привлечь к себе внимание, а уж тем более прикоснуться, и спешно отдалиться на десять метров. У них это называлось «раствориться».

Тоня почувствовала, как предательская слеза саможаления щекочет шею, постаралась взять себя в руки и уже хотела втихаря включить в наушнике музыку, но дверь спальни распахнулась, и на пороге появился запыхавшийся старший по бригаде уборщиков, Колян Петрович.

— Так, Антонина. Быстро собирайся и пошли. Тебя переводят в новую локацию! — на ходу выпалил он, и показал ей бумагу о назначении.

— В смысле переводят? Мне тут ещё минимум полгода… Да я и привыкла… Я и не убрала ещё… Что я сделала не так? Я же ничего не портила, и не болтала…

— Хватит мямлить. Всё так, потому и повысили. Тебя сейчас заменят. Сдавай спецодежду и быстро пошли со мной, — нервничал старший, отчего у него пугающе задёргался глаз.

Тоня никогда не видела его таким нервным. В контуре вообще не водились нервные люди, кроме Хозяина. Остальные спокойные, как удавы. «Ох, не к добру всё это», — подумала она, но больше перечить не стала и покорно пошла, нет, почти побежала за Коляном Петровичем.

— Тоня, не копайся! — торопил старший, когда она переодевалась в пункте обмундирования.

— Куда уж быстрее-то? — буркнула в ответ Антонина, комкая голубой халат. — К чему хоть такая спешка? И куда меня назначили-то? Из бумаги ничего не понятно…

— Сказано на повышение, значит на повышение! Зарплата в три раза больше. Быстрее! — дребезжащим голосом командовал он.

Антонине выдали блестящий водонепроницаемый халат, смешные широкие штаны, тугую шапочку со стеклянным забралом, перчатки, большие резиновые калоши и новый пропуск на резинке с яркой красной полосой. Когда в лифте Петрович нажал минус девятый этаж, её настроение окончательно испортилось.

Старшему позвонили. В закрытой коробке лифта отчётливо слышалось каждое слово звонящего, потому что он орал:

— Сколько мы можем ждать? У нас разморозка к концу подходит, сейчас слизь попрёт. Вы чего хотите? Чтобы доктора наук сами слизь качали?

— Простите, Сергей Николаевич, мы уже близко. Спускаемся. Ещё несколько минут, — плачущим голосом оправдывался Петрович.

Глаза у Тони стали такими большими, что она сама испугалась себя в зеркале и пожалела, что нельзя сфотографироваться. Вышло бы прекрасное селфи престарелой героини аниме с маленьким носиком, пухлыми губками и неестественно огромными полными слёз глазами.

— Слизь? — теперь уже у неё дрожал голос.

— Так, ладно. Время не терпит. Начну инструктаж прямо сейчас. Ты стала одним из уборщиков локации «Холодильник». Там проводятся научные эксперименты, и ты будешь убирать помещение лаборатории. Это очень высокий уровень, один из самых высоких, понимаешь! Но болтать об этом нельзя. Никогда, никому, даже во сне, даже в бреду ты не можешь говорить, писать, и даже думать о том, что там увидишь. Поняла?

— Кто-то проболтался? — догадалась Антонина.

— Видимо, да. Сняли весь обслуживающий персонал «Холодильника», разом, а я теперь ношусь, как подорванный! Ты всё поняла, Тоня? Ты ведь умница! Сколько мы лет уже вместе работаем? Двадцать?

— Двадцать два…

— Вот. И ты ещё жива, потому что всегда была самая-самая. Ты всегда была примером, и сейчас будь, пожалуйста. Не подведи меня!

Коляна Петровича в локацию «Холодильник» не пустили. Вход туда и правда был сделан в виде двери огромного холодильника. Дальше шлюз. Дальше ещё одна дверь, и Тоня оказалась внутри длиннющего пустого коридора, похожего на больничный. Сердце её почему-то бешено колотилось. Тревожно. Петрович никогда с ней так не разговаривал. Он был главным, и подчёркивал это: ходил гоголем, с прямой спиной, смотрел чуть сверху и всем своим видом излучал высокомерие, а тут вдруг вон как запел: «Пожалуйста, не подведи!». К тому же зарплату дали аж в три раза больше. Всё это не предвещало ничего хорошего, но пути назад, увы, не было. «Интересно, что стало с теми, кто проболтался? Сожрали их уже вирусы с бактериями?» — подумала она, и мысль эта стегнула Тоню, как хороший кнут. Она собралась с духом, сжала кулаки и пошла вперёд по длинному коридору, стараясь угадать, в какую дверь ей нужно войти. Долго сомневаться не пришлось. Одна из дверей была приоткрыта, и за ней возбуждённо разговаривали двое мужчин.

— Вот, вот… Смотри, уже почти! Не явится сейчас эта убираха — я Коляна мордой в слизь самолично мокну! Понабрали по объявлению! Ни одного уборщика на размораживании, — гудел низкий бас.

— Не кипешуй, Серёга, не кипешуй! Может ещё посидит он в капсуле, может не сразу выпрыгнет. Гляди, какой он сморщенный, старенький получился. Вряд ли резвый. А может он вообще сейчас помрёт от старости, прямо там, — отвечал тенор.

— Хоть бы помер. Снова бракованный! Который уже по счёту? Что делать, Саня, что делать? — застонал бас.

— Что делать? Другого размораживать! Можно сразу двух, для верности, а лучше десять. Пусть про запас будут, правильные, одинаковые. Лучше больше, чем не хватает, — успокаивал тенор, хотя и у него голос срывался.

— Да когда ты в последний раз правильного видел? То, что они внешне похожи, это ещё не значит, что правильные! От раза к разу всё хуже и хуже. Сколько их не обучай, в голове будто дыра! Ты слышал, что последний учудил: клопы у него с ордой перемешались, а плохо с хорошо! Если так пойдёт, то они прилюдно материться начнут, рыгать и чесаться. Что делать, Саня, что делать?

— Серый, тормози! Они долго в заморозке пробыли, вот и отморозились. Мозг отморозился, плохо соображают. Надо размораживать не в порядке очереди, а тех, что из последней партии. Может они лучше будут? — успокаивал тенор.

— Вот он, из последней партии, размороженный. Ты посмотри какая гадость! Ножками сучит, сейчас полезет! Где эта уборщица, черти её раздерите! — закричал бас и ринулся к двери.

Рослый полный Сергей в застёгнутом на все пуговицы белоснежном халате и бахилах, вылетел прямо на Тоню, и чуть не сшиб её с ног. Она перепугалась не на шутку — откуда он, такой здоровенный, взялся? Среди подсобных рабочих не было никого выше ста шестидесяти пяти сантиметров, а этот прямо великан какой-то!

— Ну наконец-то! Бери слизесос, сейчас начнётся!

Он ткнул пальцем в аппарат, похожий на огромный пылесос на колёсах. От небольшого толчка слизесос легко покатился. Кнопка, к счастью, всего одна, вкл/выкл — большого ума для управления не требуется. «Справлюсь», — с радостью подумала Тоня.

— Всё. Лезет. Иди соси, а то сейчас слизь раскидает — замучишься собирать! Наверняка ведь ловить его придётся!

Антонина обернулась и обмерла. Перед ней было огромное стекло, от пола до потолка, как в фильмах. В помещении за стеклом капсула, похожая на душевую кабинку со стеклянными стенками, заполненная зеленоватой слизью с кровавыми прожилками. В люк кабинки просунуло пальцы нечто человекоподобное, и явно пыталось выбраться.

— А-а-а-а! — завопила Тоня и шарахнулась назад.

— Да что ты орёшь, дурында! Тебе что ли ничего не рассказали? Он не кусается, пошли принимать! — сказал тенор, и бесцеремонно потащил уборщицу вместе со слизесосом к двери, ведущей в комнату со стеклом.

Тоня рефлекторно упёрлась ногами в пол. Тогда Сергей подхватил её под вторую руку, приподнял над полом и все втроём они оказались рядом с капсулой, из которой карабкалось нечто. Воняло там ужасно, чем-то тухлым и кислым одновременно. Тенор спокойно открыл дверцу, приговаривая:

— Ну что? Готовенький? Созрел? Давай, вылезай, недоделок ты наш. Только аккуратно, а то расшибёшься!

Из открытой дверцы водопадом полилась слизь. Бас нажал на кнопку слизесоса, сунул трубу в руки Антонины и толкнул её к дверце. Конец трубы погрузился в слизь, аппарат хрюкнул и стал сосать. Существо испугалось шума, и забилось вглубь кабинки.

— Ой, какой умница! А Серый боялся, что ты дебоширить будешь. Посиди, посиди, сейчас мы тебя немножко обсосём, и выпустим! — притворно ласково сказал тенор, отнял у Тони трубу и принялся шерудить ей внутри капсулы, не стесняясь обсасывать и несчастное дрожащее существо, которое верещало что-то похожее на «щекотно же».

— Серый не дебоша боялся — Серый боялся увидеть вот это! Вылезай давай, жертва технического прогресса, — сказал бас с досадой в голосе.

Убрав почти всю слизь, тенор Саша выключил слизесос. Существо успокоилось, послушно свесило большие уродливые ступни, медленно стало скользить наружу и потом с трудом поднялось, держась за стенку капсулы. Это был голый, сморщенный старик с дрожащими узловатыми коленями, который кого-то Тоне очень сильно напоминал.

— Я есть хочу, — прохрипел он.

— Понятное дело, хочешь. Потерпи, скоро накормим. На, оботрись для начала, —сказал Саша и протянул старику несколько больших впитывающих пелёнок.

Тенор и бас переглянулись. Бас сморщил нос и отрицательно помотал головой.

— Что, думаешь совсем никак? Может пару дней на воздухе побудет, помолодеет-порозовеет? — спросил тенор.

— Помолодеет, как же, — ответил бас, взял существо двумя пальцами за сморщенное коричневое ухо, и оторвал его. — Он уже гниёт весь. Видимо повредился при заморозке.

Тенор взял у него ухо, зачем-то понюхал и бросил в мусорный бак.

— Опять плесень и липовый мёд. Откуда он только берётся? Хорошо хоть не кукурузные початки…

— Мне холодно, — жалостно сказало существо, и принялось дрожать, так что зубы клацали и выпадали один за другим.

— Сейчас, сейчас, потерпи, болезный. Сейчас согреешься. На тебе ещё пелёнок, заворачивайся, и давай укольчик сделаю. Вот так, хороший мальчик. Ложись на кушеточку.

Старик лёг на кушетку, подогнул к животу худые колени и обхватил их руками. Тенор взял большой шприц с красным ярлыком, и уколол старика в шею. Тот выплюнул последний зуб, широко улыбнулся, прошамкал: «Дорогие друзья, всё…», булькнул и затих.

— Фуф, хорошо хоть быстро! Давай его выпрямим, а то окостенеет зюкой — в пакет не влезет, — сказал басистый Серёжа, и, уже обращаясь к Тоне, продолжил: — Ну что, работница, убирай тут. Потом зайдёшь в сто вторую, там ещё надо будет порядок навести.

Странные врачи вытянули старика по стойке смирно, укрыли его с головой тоненькой голубой простынкой, трансформировали кушетку в каталку, и быстро покатили прочь. Тоня осталась одна среди вони, слизи и грязных пелёнок. Её, наконец, вырвало, и она рванула на воздух, в коридор. Там со стоном сползла по стенке и села на пол, положив голову на колени. «Что это было? Что это было? За что это мне?» — стучало в висках, но мозг не способен был пошевелить ни одной извилиной. Ей показалось, что она провалилась в сон: когда кто-то тронул её за плечо, она вздрогнула, как бывает только во сне.

— Да что ж это за день такой? Уборщицы нормальной нет, Василича нормального нет, решения нормального нет! День тотального геморроя? Есть такой день в календаре? — ворчал бас, проверяя её пульс. — Давай, уколю, что ли, полегчает.

Антонина отпрянула от него, как ошпаренная.

— Да не бойся, я ж не красным, и даже не синим — это для них. Я тебя увеселительным кольну, чуток, для морального подъёма. Комарик укусит, и тебе хорошо станет. Что, не успели тебя инструктировать? Совсем что ль ничего не рассказали?

Антонина замотала головой, отвечая разом на все вопросы и предложение увеселительного.

— Как знаешь. Наше дело предложить. Может хоть намахнёшь, по старинке? Нет? Ну ладно, стойкая какая. Я Сергей Николаевич, человек отвечающий за это место, — добродушно представился бас.

— Я Антонина. Странное это место.

— Скорее необычное. Для тебя, а для нас — самое обычное. Это мой заместитель, Александр Владимирович. Прошу любить, и не жаловаться. Тебе теперь с нами работать. У них наверху проблемы какие-то, так что тебя сегодня точно не поменяют. Есть хочешь?

— Спасибо, нет. Думаю, ещё пару дней не захочу.

— Это плохо. Надо есть. И намахнуть привыкай. Работы будет полно. У нас проблемы с Василичами, размораживать нужно много, чтобы годного найти.

— С Василичами?

— Пойдём я тебе всё покажу, для начала. Объем работы, так сказать. Камера вылупления как раз проветрится немного, потом уберёшь, — сказал Сергей Николаевич, помогая Тоне встать.

Поднявшись, Антонина обнаружила, что с ног до головы перемазана липкой вонючей слизью и поморщилась.

— Зажмурь глаза и зажми нос пальцами. Будем из тебя благоухающий цветочек делать, — велел Александр Владимирович, доставая из люка в стене длинный узкий шланг.

Сильным напором воздуха, пахнущего как в стоматологическом кабинете, он обработал уборщицу с ног до головы, и их с Сергеем Николаевичем заодно. Она стала такой чистой, какой и после душа не бывают — аж заблестела, и противный запах исчез.

— Лучше? — спросил тенор.

— Да, спасибо, — вежливо поблагодарила Тоня, стараясь прогнать от себя мысль, что эта парочка только что на её глазах убила человека.

Главный словно угадал её мысли, прищурился по-ленински, с хитрецой, достал из кармана плоскую флягу, пригубил, дал глотнуть партнёру, потом протянул Антонине. Она снова упрямо замотала головой.

— Это не люди — подобие людей. Клоны. Пойдём, — сказал Сергей Николаевич.

Тоня покорно пошла за ними. Ей очень хотелось отстать и потеряться, спрятаться куда-нибудь, но она шла и шла, как на заклание. В конце коридора белела ещё одна дверь холодильника, за ней ещё один тамбур. Пропуск уборщицы там не работал, и тенор провёл её, крепко прижав к себе.

— Мне же туда нельзя! Я нарушаю правила! — попыталась сопротивляться она.

— Здесь мы решаем, куда кому можно. Это наше место, и те, кто работает с нами, знают, что здесь происходит. Иначе и месяца не продержишься, с ума соскочишь. Если наверху этого не понимают — не наша вина, — уверил её Сергей Николаевич и открыл дверь тамбура.

Они оказались в огромном высоком зале. С потолка свисали алюминиевые гофры труб, и присоединялись к такими же капсулам как та, из которой вылез старик. Только слизь в них была плотная, остекленевшая, и как бы подёрнутая инеем. Внутри слизи в позе эмбриона застыли голые дедки, очень похожие друг на друга. Некоторые из них сосали палец, другие блаженно улыбались или как бы помахивали рукой. «На кого же они все так похожи?» — думала Антонина, а когда поняла, невольно вскрикнула: «Нет!», громко и пронзительно.

— Да, это он, Хозяин. Вернее, его клоны. Сотни чёртовых бестолковых клонов. Мы называем замороженных Холодцами, а после разморозки — Василичами, — назидательно пояснил Александр Владимирович.

— Но зачем? — недоумевала потрясённая Тоня.

— Дело в том, что наука клонирования ещё несовершенна. Клоны получаются совсем нестабильными: то мозги у них набекрень, то мрут от простейшего вируса, то мрут вообще непонятно от чего, а некоторых просто убивают на встречах с народом — люди злые, не любят Хозяина. «Минус один» может в любой момент приключиться, и нам приходится нового размораживать. И так раз за разом, и с каждым разом Хозяин всё хуже и хуже. Или недомороженный, или перемороженный, поэтому работы у нас в ближайшие дни будет очень много, — сказал Сергей Николаевич.

Люди в белых халатах были совсем разными. Александр Владимирович, хоть и был невысок ростом, но говорил, как Колян Петрович, свысока, а великан Сергей Николаевич — мягко, как сказочник. Общаться с ним было даже приятно, и Антонина осмелилась спросить:

— То есть Хозяина сейчас нет, кончился?

Они рассмеялись её наивности.

— Нет, конечно. У нас ещё три Василича есть, про запас, но этого мало — положено, чтоб пять было. Один уже кашляет, так что скоро станет непригодным к употреблению; другой совсем тупой, и несёт такую чушь, что слушать страшно; третий хромает — выпусти его, так сплетни пойдут. Нам бы надо штук пять ещё, новых, в подготовительную зону отправить для обучения и настройки полной идентичности. То есть штук пятнадцать придётся перепробовать, не меньше. Много брака.

— Так вот почему у них любимое место для пульта периодически менялось — Хозяин менялся! А близко к ним нельзя подходить из-за бактерий, чтоб не померли?

— Не только. Пованивают. Представляешь, как такой запах в кожу въедается? Никакой парфюм не заглушит. Издержки производства.

— Получается, что они и не люди вовсе? — Антонина просветлела, как будто только что познала Бога.

— В классическом смысле нет. Это как мясо, выращенное в пробирке, только с костями и мозгами. Весь комплект, так сказать, но до человека ему очень далеко. И если что-то совсем не то получается, мы поскорее усыпляем, чтоб не мучился. Жалко же. Мы ж не франкенштейны какие-нибудь, чудовищ плодить. Разбираться с ними — наша задача, твоя — сосать лишнюю слизь, когда Василич лезет из капсулы, и потом помыть место вылупления, поняла? Справишься? К нам обычно только лучших уборщиц присылают.

Сергей Николаевич взял Тоню за плечи и посмотрел ей в глаза очень пристально, так как смотрит комбат, отправляя бойца на верную смерть. Она немного смутилась — это вам не пылесосом по чистому полу возить, дело серьёзное! Ответственность!

— А потом что? — спросила она.

— А потом тебя может быть отпустят наверх, отдохнуть, и снова вернут к нам. Когда не вылупляем никого, здесь работы совсем немного — ходи да проверяй температуру. Негрязная будет работёнка, значит и ты будешь как на курорте. Кстати, ты не знаешь, что у них наверху приключилось? Почему всех помощников у нас забрали?

Тоня знала, что нельзя болтать. Но Тоня знала и что нельзя входить в помещения, куда у тебя нет пропуска, и отправлять работников в локации без детального инструктажа, и смотреть на Хозяина, на которого она теперь насмотрелась до изжоги. Так много всего нарушено, а Сергей Николаевич был добр с ней. Как давно с ней никто не был так добр! Наверное, со времён смерти мамы.

— За пределами контура пошёл слух, что Хозяин в холодильнике, — ответила она честно.

— Проболтались, значит. Но вот ведь тоже идиоты — забрать всех подсобных рабочих с такого ответственного участка, ради какого-то слуха?

— А может быть и не только поэтому, — вмешался в их разговор Александр Владимирович, уже совсем не назидательно. — Посмотри, Сергей, температура ползёт вверх. Они размораживаются.

— Те, которых мы выбрали?

— Нет, все. Все размораживаются. Похоже, кто-то нажал красную кнопку, а нам об этом сообщить забыли… — угрюмо сказал тенор и тяжело вздохнул.

— Это уже не день геморроя. Похоже, это день большого пи… — Сергей Николаевич осёкся, не договорил, как будто побоялся произнести самое подходящее для ситуации слово.

— Здесь очень важно не сквернословить. Холодцы ведь всё слышат, и бывает после разморозки начинают говорить на жаргоне уборщиков, а мы потом за их речи краснеем, — пояснил Александр Владимирович.

Тоня не понимала, что случилось, но происходящее ей нравилось всё меньше, хоть меньше уж некуда.

— Так я пойду, что ль, там уберу. Наверное, уже проветрилось, — скромно предложила она, в надежде что её отпустят из этого ужасного места и не будут вешать на неё свои проблемы.

— Это теперь уже не важно. Грязно, чисто — это прошлое. Кто-то нажал красную кнопку. Или нет? Или мы просто гоняем, в сети скакнуло напряжение, и скоро всё восстановится? — беседовал сам с собой Сергей Николаевич.

— Ничего не понимаю. Какую красную кнопку? — осмелилась возмутиться Антонина.

— Самую обычную кнопку, которая в чемоданчике. Все думают, что это другая кнопка, а на самом деле это кнопка остановки проекта «Хозяин». Её давно уже умельцы перепрограммировали, на случай, если Хозяин сидиотничает и нажмёт. Или кто-то другой нажмёт. Красная кнопка — это не игрушка! — с горечью сказал Александр Владимирович.

— Так он сам-то есть, Хозяин, или только клоны его остались? Судя по вашим рассказам, им кнопку доверять нельзя, — спросила Антонина.

Оба человека в белых халатах как по команде от неё отмахнулись, словно она какую-то несусветную глупость спросила.

— Знаете что, товарищи, процесс разморозки идёт быстро, и нам с вами действовать надо быстро. Пойдёмте-ка отсюда, пока не поздно. У нас только десяток красных шприцов для защиты и проявления милосердия заготовлен, а замороженных тут сотни. Проснутся они голодные, как волки. Так что поспешим, пожалуй, — сказал Сергей Николаевич и заторопился к выходу. — Двери только не закрывайте, а то не ровен час замки заблокируют, и похоронят нас здесь вместе с проектом. Мир не без «добрых» людей.

Все трое почти бегом пересекли тамбур, длинный коридор, ещё один тамбур, и оказались у лифта. Кнопка вызова была обесточена — лифт не работал. Вдруг свет мигнул, и погас. Электронные замки щёлкнули, в стенах загорелись тусклые лампы дежурного освещения.

— А вот и оно! Случилось! Нас с вами тут похоронили заживо, вместе с Холодцами, которые скоро превратятся в Василичей, повылезут и примутся тут бродить. Чего и следовало ожидать, — громко, и почему-то радостно воскликнул Сергей Николаевич.

— И чему ты радуешься, уважаемый? — недоумевал Александр Владимирович.

— Подтверждению моей гипотезы! Учёный должен думать на два шага вперёд, а лучше на пять. Наука, Саша, великая вещь, и благодаря ей и незакрытым замкам мы выберемся отсюда, всем назло, по пожарной лестнице, — торжественно сказал бас, который в полутьме стал звучать загадочно.

— А потом? — робко спросила Тоня.

— Потом этот выход найдут размороженные Василичи, и тоже вылезут. Там, наверху, как раз будут совещаться все «первые ученики», главы проекта «Хозяин», — им ведь нужно придумать, что делать дальше! Пусть они с сотнями голодных Василичей и разбираются. Сами наплодили — самим и расхлёбывать. Хотя неизвестно ещё, кто кого «расхлёбывать» будет — нестабилизированный Василич непредсказуем! Мы же покинем контур навсегда, потому что всем сейчас не до нас. Они уверены, что источник материала для продолжения проекта похоронен навеки. Все видеокамеры здесь мы давно зациклили, поэтому надзирающие слепы, и думают, что мы аки пионэры вкалываем в поте лица.

— Но ведь все, кто покидает контур, погибают от вирусов и бактерий, — забеспокоилась Антонина.

— Не заставляй меня употреблять гендерно уничижительные высказывая — не повторяй эти «сдерживающие» глупости, придуманные специально для таких, как ты. Выберемся — будем жить, поняла? Только так: будем жить!

Тоня почему-то ему сразу поверила. Ей очень захотелось сделать для этого чудесного человека что-то хорошее, но то единственное, чем она могла порадовать мужчину, сейчас было не ко времени. Сергей Николаевич открыл потайную дверь в стене, дал всем хлебнуть из плоской фляги, и они начали аккуратно подниматься вверх по узкой винтовой лестнице, стараясь не громыхать по металлическим ступеням.

Когда Василичи свесили босые вонючие ноги из своих капсул, экспериментаторы и уборщица уже шли по лесной дороге, наслаждались пением птиц и красным закатом далеко за границами особого контура.

Махоша, Москва, ноябрь 2023.