Любовь – это сканер, скриншот. Наши чувства – это самостоятельный портал для входа в него, кто ищет запечатлеть картину, чтобы избежать пустоты. Теперь моим скриншотом было отождествление правильности моих поступков с тем, что было на уме у француженки. Её звонок озадачил меня, по правде говоря; подарил мне ощущение «ошибки 404», означающей, что данные по запрошенному адресу её сердце перестало распознавать. До тошноты я думал, что пытаться вернуть Амину, добравшись до неё, выползя песчаным червём, было правильным моим решением: я не разгадал только её таинственного телефонного звонка в тот вечер, когда она сообщила, что мы не сможем быть вместе.

Транссахарский маршрут прошивает континент острой иглою. От Нигерии до Гибралтара расстояние можно преодолеть за считанные часы. В обход санкций для Аэрофлота, теперь можно было передвигаться по трубопроводу. Для перевалки нефти в Европу через Африку – надпись стимулом не стала, зато появился ещё один способ международного сообщения. Наспех выведенный акриловой краской и прошитый автоматной очередью девиз был такой: «Машина Времени решает проблемы ошибки 404». Приводимая пневматически в движение капсула, похожая на золотой патрон, развивала скорость до трёхсот км/ч. Трубопровод глухо уходил в Пиренеи, и войны, которые велись за переброску по песку, были направлены на сохранение правящего режима коалиции верноподданных. После того, как проект привлёк внимание людей из «Газтрюма», несостоявшуюся стройку века стали использовать для переброски генералов и прочей номенклатуры.

Шеф-редактор засобирался, но его упредила Вероника, что ещё к нему пришли одни люди, которые ждут его внимания.

— Опять артисты? Отправляй их… в «Вечерний агроном», у них квоты в «Вечернем агрономе». — В стене с дипломом «Магистра делового администрирования», позабыв надеть кепку, второй человек в редакции исчез.

После обеда началась очередная аудиенция, во время которой хмурые брови шеф-редактора гуляли по синему морю, приобщаясь к эскизу.

— Почему автомобиль плавает, да ещё вверх колёсами?

— Это символ нашей эпохи. Бондарь, бьющий в бочку. Я вам так скажу: с леской на комара ловись рыбка мала и велика. — Поясняя, почему в открытом море изображён реанимационный автомобиль с красными проблесковыми маячками, рыжий моложавый сотрудник НИИ спешил транслировать параллельную действительность. Почти закончив, странноватый франт, у доверху набитого пыльными папками подоконника, собирался оседлать не менее пыльный пуф. Шеф-редактор, взглянув на спутанные шнурки на бесцветных английских туфлях, показал новатору присаживаться на стульчик рядом с дверью. Чугуев так и сделал, вернувшись к своему писклявому тону:

— Колёса не мешают реанимобилю плыть по морю. Это символ того, что спасение утопающих лежит в основе их интеллекта. — Какая-то ущербность была во всей этой картине, во всей этой программе. Теперь нам предлагалось не только ограничить скорость мелодии при вращении проблесковых маячков, но и, что называется, свести пульс к минимуму: например, при прослушивании музыки, количество ударов по барабану должно было совпадать с предписываемым числом ударов в рынду; также не рекомендовалось заплывать далеко за буйки, чтобы не расходиться с нашим культурным кодом, не говоря уже об эстетических предпочтениях: они должны были быть понятными, транспарентными и невычурными. — Бондарь бьёт в бочку не более трёх раз в течение одной минуты, – удовлетворённо пищал Чугуев, и в его взгляде прыгал огонёк, который виден в глазах тех, кто считает себя неотъемлемой частью созданной ими параллельной действительности – сотканного мирка конъюнктуры и конформизма. И этот мирок изобретателен: он сидит ярмом на плечах у журналистов и газетчиков, а также в издательствах и прочих СМИ. Окончательно от телебашни на удаление в сто километров разбредшись, золотоискатели почувствовали себя нужным звеном, превратившись в реанимобиль, который в обычной обстановке не подплывёт – не подъедет, потому что не может выбраться из пробки, чтобы подоспеть к редакционной повестке, которая заняла всё пространство души – неуживчивая, та космически отторгает всеми фибрами нелепый мессидж через тошнотворное странствие и омерзение; семья – это инкубатор, последний оплот государства, где жёлтая пустыня на фоне умозрительного неба – лишь обман! Что чувствует человек, когда у него отобрали всё? Подавленность, растерянность, уныние? Тот – на лужайке, его даже не забрали. У него не оказалось медицинского полиса: лежал он себе бездыханный, и – как всё в жизни – примитивно и несложно превратился в черепки – в эскиз Чугуева. Сам себя спасающий просветлённый ум, наткнувшись на то, что его никто не подберёт, поднялся с лужайки, отряхнулся и, поняв ситуацию правильно, поплёлся домой – лёг спать, а на утро – пришёл в префектуру, приободряя дисциплину, следя за количеством ударов ложкой по тарелке с супом.