Эктомия

Знаете, как оно бывает?

Живешь ты со своим парнем, живешь. Все у вас хорошо, «фрукты-ваниль-сахар». Вместе утром, вместе ночью. В кино, дома, на работе. Он говорит, что любит тебя, ты ему отвечаешь полной взаимностью. Между вами нет недосказанного и недопонятого…

И вдруг это все прекращается.

Парень становится скрытен, к тебе относится как к чему-то обычному, надоевшему. Потом говорит, что не придет домой, что можно его не ждать. А потом он говорит правду. Ты слушаешь, что это вышло случайно, что та другая ничем не лучше, что такого больше не повторится… Потом он опять не приходит домой. Перестает отвечать на звонки. Ему уже все равно, что ты чувствуешь, ведь он занят другой. На работе он старается с тобой не пересекаться. Утро ты встречаешь уже одна. И недоуменно повторяешь только один вопрос: «Почему?».

Вот и со мной так случилось.

С работы я ушла, устроилась на другую. Стала работать больше, чтобы не думать о нем, не вспоминать. Но он не шел из головы, все мои мысли были о нем. Я любила его. И он говорил, что любит. А теперь память о нем, как застрявший в ране осколок, раздирает мое сердце. Я плачу. Слезы сами идут на глаза, я не могу остановить это. Я пью успокоительное, но оно не помогает. Лекарства не сотрут мне память.

«Я причинил тебе боль?», — повторяет его голос в голове. – «Тебе больно, да?»

Да, мне больно. Если ты этого хотел, то могу тебя поздравить. Тебе удалось то, что не мог сделать никто. Ты убил меня. Я чувствую, как сердце разрывается от горя. В голове туман, мира вокруг меня больше не существует. Ничего не вижу из-за слез. Спать снова ложусь одна. Переживу ли я эту ночь? Больно. Сердце сильно болит. Но лекарства не помогут. Никто не поможет.

Я умираю.

Я лежу на столе, на уретановом матрасе, застеленном теплой простыней. Вокруг меня тьма, только сверху, из бесконечности на меня льется свет. Пять мощных фонарей отгоняют от меня тени. Тихо. Я здесь одна. Лежу, накрытая простыней. Лежу и смотрю перед собой. Глаза слезятся, но не от яркого света. Сердце болит. Не могу двигаться, но, кажется, тело свободно. Прохладно тут. Впрочем, мне все равно.

Слышу шаги. Их несколько, подходят ко мне. Смотрят на меня. Лица у всех скрыты масками, они одеты в халаты и колпаки. Руки в перчатках. Интересно, это сон?

Встали под лампу, смотрят. Глаза у всех спокойные, сосредоточенные. Профессионалы, сразу видно. Один, который слева от меня, подносит ко мне руку, пальпирует грудь. Рука теплая. Но от пальпации усилилась боль. Я не кричу, только дышу тяжело. Слезы побежали из глаз. Он убрал руку.

— Итак, господа, что мы имеем? – говорит другой, который стоял слева, но чуть дальше.

— Молодая женщина, жалобы на боль в груди. – ответил женский голос. – Продолжительность около недели, сопровождается слезотечением, отдышкой. На ЭКГ удлинен QT-интервал. Седативные препараты в комплексе со спазмолитиком эффекта не дали. Первичный анамнез: проявление переднего инфаркта миокарда.

— Это Вы по ЭКГ судите? – спросил еще один, мужской голос. – В истории что написано? Ранее не наблюдалось…наследственных нет…

— Вот и я сомневаюсь. – присоединился тот, который пальпировал меня. – Ни с того, ни с сего у молодой здоровой девчонки начинает болеть сердце.

— Предполагаете эмоциональную почву? – спросил второй мужчина.

— Не исключено. – согласился тот. – Хотя, должен признать, течение необычное. Нет подъема ферментов, нет коронарной недостаточности.

— Вероятно, несчастная любовь. «Синдром разбитого сердца». – сказала женщина.

— Не говорите глупости, коллега. – все так же говорил первый. – Кардиомиопатия такоцубо. – поправил он ее и продолжил. – Да, очень похоже, по крайней мере, по характеру. Здесь очевидны разрывы стенки левого желудочка. Правда, я удивлен, что болезнь так быстро прогрессирует.

— Эмоциональная барышня.

Я лежу, смотрю на лица, на свет. Лица смотрят на меня. Наверное, у меня распух язык, я ничего не могу говорить. Даже рот открыть не могу. Да и зачем что-то говорить. Я в руках профессионалов. Они пусть что-то делают. Мне все равно.

— Прошу обратить внимание, коллеги, — заговорил второй мужчина. – на присутствующую апатичность при явных признаках гипоксии тканей мозга, вызванных, предположительно, повышенными физическими нагрузками и стрессом.

— При отсутствии коронарной недостаточности? Удивительная девушка! – восхитился первый. – Практически сама себя запустила на уничтожение.

— Тем не менее, коллеги. Наша задача – вернуть пациента к жизни. – говорил второй. – Предлагаю, как говориться, «зрить в корень» проблемы и оказать воздействие на причину обострения. То есть – на мозг, а конкретно: на гипоталамус.

— Не надо повторять подвиги профессора Преображенского и проводить эксперимент «Собачьего сердца». – покачал головой первый. – Не в наших силах заставить пациента не думать о том, что провоцирует угнетение организма. Помните, коллеги, мы – врачи, а не чудотворцы. Мы практики, а не мечтатели. Перед нами конкретный пациент с конкретной болезнью, которую мы должны вылечить. Какие еще предложения?

— Ввиду прогресса болезни на конкретном органе, — начала женщина, — не возможно проведение мероприятий по поддержке жизнедеятельности. Да и показания не допускают подобных мероприятий.

— Значит, остается один вариант, — подытожил первый.

— Эктомия? – уточнил второй мужчина. – Имеет ли смысл?..- он не закончил. Его прервал первый.

— Имеет. Данное мероприятие поспособствует улучшению общей картины течения болезни вплоть до выздоровления. Если простым языком, то мозгу будет нечего угнетать. Первопричина потеряет смысл, она начнет думать о другом, а организм пойдет на поправку.

— Но не повлияет ли операция на общую жизнедеятельность? То есть, не утратит ли она эмоциональности? – обеспокоилась женщина.

— Коллеги, напоминаю, — сказал первый. – Мы должны вылечить пациента, чтобы он дальше более-менее нормально жил. Невозможно вернуть все как было, повторяю, мы практики. Нас интересуют конкретные проблемы. Да, она изменится, это вне сомнений, но она будет жить. Возможно она станет меньше улыбаться, возможно у нее поменяются привычки, нас это не должно волновать. Она должна жить. Это понятно?

— Да, — ответил второй мужчина.

— Понятно, — ответила женщина.

— Поверьте, — продолжил первый, помолчав. – Мне не меньше вас жаль ее. Но, если она умрет, лучше не будет никому. А она умрет. В любом случае. Но в наших с вами силах сделать так, чтобы это произошло позже, чем раньше.

Мужчина и женщина молча кивнули.

— Готовьте пациента. – распорядился первый, кивая женщине. – Ассистент, подготовьте аппаратуру. – сказал мужчине.

Женщина подошла ко мне. Я увидела ее глаза. Мне показалось, она сочувствует мне. Она сняла с меня одеяло, стало еще холоднее. Мне на грудь положили салфетки, подключили датчики. Зазвенели инструменты, их дезинфицировали и клали на металлический поднос. Прикатили какую-то машину с зеленым экраном, кнопками, проводами. Слышалось мерное «пик»-«пик»-«пик». Мое сердце, думала я.

Меня готовили к операции. А я лежала и смотрела на свет. Неужели меня спасут? Почему? Впрочем, не важно. Действительно, какая разница. Я буду жить, это главное.

Когда все было готово, три врача подошли ко мне. В масках, халатах и колпаках. Глаза сосредоточенные, спокойные. Они готовы.

— Коллеги, напоминаю. – давал последние наставления первый, самый главный. – Все делаем быстро, оперативно. Никаких замешательств, иначе потеряем ее. – посмотрел на меня. – Начали.

Все происходило, как во сне, но было таким реалистичным. Мне взрезали кожу на груди, открыли доступ к сердцу. Ножницы и зажимы летали перед глазами. Восхитительно, вот что значит профессионалы. Общались они короткими фразами, ничего лишнего. Время остановилось. Я чувствовала, как медицинское железо режет мою плоть, как пережимают сосуды, как что-то меняется во мне. Было больно, но боль была тупой и глухой, терпимой. Мне дали наркоз? Почему тогда я в сознании?

Я увидела его, всего на миг. Его вытащили из меня. Мое сердце. Оно утопало в руке главного врача, оно больше не качало жизнь. Уставшее, истерзанное. Его положили в емкость. А мне стало страшно. Видеть, как из тебя что-то вытаскивают – зрелище не для слабонервных. И, если во мне нет сердца, как я живу? Почему я в сознании?

— Активность растет! – предупредила женщина.

— Давайте блок. – спокойно сказал главный.

Маленькая черная коробочка с проводами поместилась у меня в груди. И опять зазвенели инструменты.

— Пик активности! – предупредила женщина с беспокойством в голосе.

— Спокойно, успеем. – ответил главный.

Они ускорились. Зажатые вены присоединили к проводам. Потом что-то щелкнуло, завибрировало. Кровь понеслась по венам. Я чувствую, что живу. Но теперь это так странно…

— Поздравляю, господа! – сказал главный, посмотрев на меня. – Пациент скорее жив, чем мертв. Наводите красоту, и пусть отдыхает.

Все было сделано. Все прошло удачно. А я наконец закрыла глаза, лишь бы не видеть проклятые пять фонарей.

Я проснулась в холодном поту, резко вскочила, тяжело дыша. Не было врачей, не было стола, не было лампы с пятью фонарями. Только я, одна, в своей маленькой квартирке с большим окном. Темно. Еще ночь, зимой солнце встает поздно. На часах без четверти пять. До звонка будильника еще не скоро, но спать больше не хочется. Села на кровати, опустила ноги. Прошла в ванную, посмотрела на себя в зеркало. Ничего, никаких следов на груди. Просто сон.

Хотя…что-то изменилось. Взгляд стал какой-то спокойный. И сердце больше не болит. Вообще. Никакой давящей боли, ставшей обычной за последний месяц, никаких тревог, никаких депрессий. Обычное состояние. Смотрю на себя в зеркало, задаю мысленно своему отражению вопрос: «неужели это был не сон?».

Потом сны мне больше не снились. Дни тянулись за днями. Я работала, по выходным занималась бегом, иногда ходила гулять далеко в парк. Все шло тихо и гладко, ничто меня больше не тревожило. Своего бывшего парня я не видела, да и не думала о нем вовсе. Меня больше не интересовали отношения. Мне было хорошо наедине с собой.

Кто-то, конечно, пытался влезть в мою жизнь с пламенными словами и прямыми намерениями, но я не обращала на них внимания. День-другой мы общались, а потом забывали друг друга. Один, другой, третий. Мужчины не задерживались в моей жизни. Мне было не интересно с ними, и все они казались мне одинаковыми.

Так прошел год. Сердце больше не болело. А я, кажется, стала по-своему счастливой.