Его жертва

–Ты кто? – голос царского наследника пропитан надменностью и презрением. Он абсолютно уверен в своей власти и в своей силе: единственный сын, отпрыск царского рода, конечно, в скором времени он и сам может стать царём. А сегодня он молод, красив, полон сил и смутных планов о манящем будущем.

Вот только я древнее. Когда рода этого отпрыска не существовало и в помине, я уже была.

–Оглохла? – наследник повышает голос, приближается. Ему даже в голову не приходит бояться. Этот сад он знает лучше своего, рядом стража, что такого, что он решил задать незнакомой девице пару вопросов? Ничего необычного нет.

–Да ты знаешь хотя бы, кто я? – он доходит до меня, грубо разворачивает к себе лицом и отшатывается.

Понимает, наконец, кто я. Люди всегда это понимают, когда смотрят мне в глаза.

–Доброго дня, юноша…– я улыбаюсь как можно приветливее. Мне больно улыбаться и больно плакать, потому что таким как я это не положено. Лица моих братьев и сестёр – маски в людском мире. Въевшиеся в нашу настоящую плоть маски. Любое движение: улыбка, усмешка – боль. Мы должны быть холодно, ибо каждый из моих братьев, и каждая из моих сестёр, и, разумеется, я, все мы – Смерть.

–Ты…я…– наследник оглядывается по сторонам, в его глазах панический ужас. Уверена, его растили храбрецом, учили сражаться на мечах, стрелять из лука, метать копьё и что там ещё подобает уметь воину? Вот только я сильнее меча, стрелы и копья. Я сильнее всякой стали.

–Не бойся, – я пытаюсь смягчать свой тон. Я действительно не сторонница испуга. Я предпочитаю уводить людей к Седым Берегам в тишине. Я никогда не являюсь в ужасном облике, не принимаю образ старости или болезни. Я прихожу как можно человечнее, как можно мягче.

–Стража! – хрипит он, отступая от меня. Напрасно, кстати, отступая. Позади него мраморная лавчонка, об неё он и запинается, нелепо падает.

–Они не услышат. Да и не думаешь же ты, что я испугаюсь их?

Он вообще, похоже, не думает. Боится. Но страх проходит и он вскакивает, приходит в бешенство:

–Я не собираюсь умирать! Я – будущий царь все…

–Никто не собирается, но это необходимо. Такова участь, – я перебиваю его с присущим моему роду спокойствием. – Рок, судьба – как угодно. Тебе суждено умереть сегодня. Суждено не мной, я к этому никогда не имела отношения. Твоё сердце сегодня остановится.

Он не отступает:

–Нет. Нет, ты лжёшь мне!

И тут же сам осекается. Видимо, его всё-таки хорошо воспитали, научили думать. А может быть, он верит в своих богов, и объяснил себе моё появление как их замысел – я не знаю, да мне и всё равно. Не за его богами я пришла.

–Но неужели?.. – на глазах юноши слёзы. Он осознаёт впервые в жизни как к нему близка смерть. До этого, даже видя её, он не задумывался о собственной кончине. – Я же молод. Я ещё ничего не сделал!

Замыслы в его сознании проступают отчётливо. Теперь я вижу, что юноша мечтает о возвышении своей земли, о военных походах, и, самое главное, о славе, что затмит славу его отца, к несчастью, ставшего этому юноше не только отцом, но и царём.

Я вижу в нём гнев и досаду. Это мне не нравится, поэтому молчу.

–Неужели, во имя всего милосердия, ничего нельзя сделать? – восклицает юноша в отчаянии, и я сдаюсь, как подобает нашему закону:

–Можно получить отсрочку. Но всё имеет цену.

Юноша смотрит мне в лицо уже без страха. Торг его устраивает. Дух воспаряет в нём надеждой, но я не спешу отвечать – цена ужасна. Одни, услышав её, приходят в ужас, и следуют за мною, уже не торгуясь; иные же принимают её легко и даже радуются…

И я не хочу видеть выбора этого юноши, потому что знаю его заранее – читаю в гневе и в досаде, в честолюбии, в пылающих амбициях, что разворачивают змеиные кольца в его душе уже давно.

–Жертва близким. Тот, кто близок тебе больше всех…только тот своей смертью может дать тебе жизнь.

Юноша вздрагивает. Но быстро берёт себя в руки, спрашивает:

–Сколько жизни стоит такая жертва?

–По-разному, – я не могу не отвечать ему. И кому-либо вообще. Таков закон. Смертные имеют право на знание. – Иногда десятки лет, иногда лишь день.

Я намеренно называю в первую очередь большее значение. Так устроен человек: услышав о лучшем варианте из нескольких, он непременно решает, что лучший вариант дарован именно ему. Я знаю это. Я вижу, как загораются глаза юноши ещё до того, как это происходит на самом деле. Просто мне хочется, чтобы он пожил ещё. Каприз – свойственный людям. Но я много общаюсь с людьми, и подхватила этот недуг.

–Кого я…как? – юноша смотрит на меня уже спокойно. Он готов принести плату, потому что змеиные кольца в его душе уже сложили узор будущей собственной славы. Отступить же, отказаться – невозможно. В восхвалениях отцу слышится наследнику издёвка: зажился царь, что, к несчастью, ему и отец. Сыну пора делать свою карьеру, своей славы достигать, а в итоге он в клетки, в тени отца, мучимый желаниями о возвышении.

–Того, кого ты любишь. Выбери одного.

Он любит немногих. Строго говоря – троих – отца, мать и своего наставника по языкам и истории.

Отец, который царь, затмевающий путь к собственным достижениям.

Мать, которая желает видеть его мудрым, добродетельным и мягким, а не воителем и завоевателем.

И наставник, который, кажется, один любит его таким, какой он есть и не желает вылеплять из него что-то, что будет удобно.

–Я выбрал, – он закусывает губу до крови, но не обращает на это внимания. его руки сжимаются против воли в кулаки.

Я смеюсь:

–Да будет так!

А затем, пока не успел он очнуться, касаюсь быстро ладонью его лба и сердца, вселяя страх передо мной и забирая кусок души, и, пока он не успел опомниться – исчезаю. Разумеется, исчезаю незамеченной. Мне не надо даже требовать доклада – и без того я знаю, что юноша к вечеру станет Царём, что отец его неожиданно умрёт от остановки сердца, и нехорошие слухи поползут по стенам домов и узким проулкам, вынуждая нового Царя принимать жёсткие меры.

***

Он больше не юноша. Теперь он настоящий Царь. На его плечах красная мантия, подбитая мехом и расшитая золотыми узорами. В его глазах уверенная горделивость – первые завоевания принесли ему славу и удачу, в его земли потекли золотые реки – дань покорённых.

–Пошла вон! – он швыряет в меня кубок. Нас в шатре двое – моя забота. Я легко уворачиваюсь, на мгновение выцветают, и появляюсь у него за спиной. Если честно, предпочла бы сесть за стол для пущего эффекта, но у него в шатре нет стола, поэтому довольствуюсь малым.

–Пошла вон! – он ревёт в бессильном бешенстве, уже понимая, что я не уйду. – Я уже отдал тебе отца!

–От той смерти ты ушёл. Но пришла другая. И я за тобой, – я спокойна. Чего мне нервничать? Я выполняю волю, что сильнее меня. А вот он – завоеватель, которого славят на родине, и которого никогда не примут в покорённых им землях. Перед ним склоняют голову, но продолжают ненавидеть.

Он смеётся. Вино горячит его.

–А если я не пойду? – завоевания и удачи опасны в большом количестве для молодого рассудка. Они отравляют реальность. Теперь и этот Царь полагает, что я пришла для беседы и склонюсь перед его красной мантией, как и другие.

Я тоже смеюсь и даже чувствую в этом смехе не только боль для себя, но и наслаждение. Этот человек меня забавляет!

–Ну хорошо, – он серьёзнеет, – что тебе нужно, чтоб ты убралась?

А вот это уже интересно. Далеко не каждый решается и на первую жертву, но решиться на вторую?..

–А отца тебе не жаль? – я не имею права отговаривать, но я имею право спросить.

Он может не отвечать, и я ему ничего не сделаю, но мой вопрос – единственная для него возможность снять груз вины с плеч, потому что поведать друзьям, жрецам или кому-то ещё он такое не может.

–Жаль. Но мой долг заботиться о своём народе. Если бы я умер…мой отец был стар. Он не смог бы ещё раз…он был стар даже когда появился я. целители назвали меня чудом и благословением наших богов. Мой отец был стар, но не желал умирать. А если бы умер я, народ погрузился бы в смуту и междоусобицу! А сейчас он процветает!

То ли этот Царь и впрямь верил в то, что говорит, то ли убедил себя – выходило убедительно. Я кивнула:

–Но твой срок вышел. Снова. Отправившись в поход, ты призвал новую смерть.

–Поэтому ответь, чего мне это будет стоить? – на этот раз Царь знает, что его ждёт.

–Условия те же. Мы удивительно стабильны в договорённостях.

–Я выбрал, – Царь смотрит мне в глаза. Не боится совсем. Он уже сам убивал. На его глазах убивали и врагов, и несогласных…

Я снова касаюсь ладонью его лба, затем сердца. Вырвать ещё один кусочек, заменить его отчаянием и тоской и исчезнуть, не оборачиваясь и не дожидаясь, когда Царю в шатёр войдут с печальным докладом о кончине матери.

***

Мы сталкиваемся опять и опять. Этот Царь не желает угомониться, и дёт всё дальше, ломая сопротивление и строя свою славу на крови. Он говорит о заботе о своих землях, об обеспечении народов благами и миром, но его ведёт честолюбие и гордыня.

Этот Царь не проиграл ещё ни одной битвы, и несколько раз избежал смерти. Его ранили дважды, один раз пытались отравить (почти успешно), ещё раз прирезать на пиру по случаю очередной победы.

Но он выживал. Выживал и шёл сначала карать обидчиков и заговорщиков, а потом в новые завоевания.

–Его жизнь – чудо! – шептались солдаты, недовольные затянувшимися войнами, желающие попасть домой, но не находящие в себе смелости предать своего Царя. Выживающий, несломленный невзгодами, побеждающий…

Его победы расширяли золотой поток в родные земли. Его имя стало грозой и защитой. И сам он превратился в живое воплощение чудесного милосердия богов.

–Это чудо, чудо…– шептались его люди, когда Царь восстал после отравления.

–Наставник, брат, ближайший соратник, любимая наложница и друг…– возразила бы я, если бы меня кто-то спросил. Но меня не спрашивали. Если и было это кому интересно, то при встрече со мной интерес пропадал.

Царь легко отдавал жертву за жертвой, не колебался и не сомневался. Он отвечал неизменно и холодно что выбрал, и пусть при каждом моём появлении приходил в бешенство, сам никак не желал уходить.

–Там покой, – увещевала я в очередной раз, зная, что он не услышит меня.

Царь уже не боится моих появлений. Я появлялась на пиру, в прогулке по парку, в ночной прохладе – он ощущал моё присутствие ещё до моего настоящего появления, и мой образ не отпускал его существо.

Царь упрямо шёл вперёд, желая оторвать себе всю славу мира, пока я не заявилась и не объявила ему, что всякий торг с ним кончен, и жизнь его окончательно проиграна, и не купить отсрочки уже ни за какую близкую душу.

Он пытался меня обмануть, но впав в горячку, понял масштаб своих действий и тотчас отдал мне своего единственного друга. А после пожаловался:

–Это было жестоко. Цари не могут никому доверять. Теперь я совсем один.

–Значит, в следующий раз я заберу тебя, – пообещала я.

Он отмахнулся. Наверное, так отмахиваться могут только великие люди, у которых все мысли далеко за пределами хлеба насущного: они где-то там, где строятся корабли и города, где идут караваны с шелками, где народы складывают оружие, принимая вечный мир, и где настигает бессмертие.

Но я не великая. И мои мысли здесь. И дела тоже. А это значит, что я буду делать то, что я должна, и нет для меня великих планов и идей. И уж тем более Царей. Я пожираю сталь и камень. Я умерщвляю плоть. Я обращаю в пепел имена и даже империи.

но делаю так не по своей воле. Меня такой создали. А его, этого смертного, что его ведёт?! Страх передо мной? перед вечностью? Амбиции? Пожалуй, всё вместе. Но всё конечно.

***

–Опомнись, Царь! – мне нельзя разубеждать, но я никому не скажу, что делала это. Пыталась. – Она твоя жена. Она носит твоего ребёнка!

–Я женюсь ещё раз, – он отмахивается по привычке, но я не позволяю. Эту женщину с печальными синими глазами – а как не быть печальной, когда твой брак не более, чем дань завоевателю? – мне жаль. Она не выбирала своей судьбы, и всё-таки ради своего народа, своего рода и своей земли отдала всю недолгую свободу.

–А если не успеешь? – тихо спросила я. – Помнишь, как ты оправдал свой первый выбор? Ты боялся смуты в народе. Думаешь, теперь будет лучше? Твоя власть простирается над многими землями, но неужели ты полагаешь, что сейчас не будет раздора?

–Раздор будет! – Царь вскакивает, мечется по комнате в лихорадке собственных мыслей. – Раздор будет ровно до тех пор, пока я не наведу общий порядок! Пока все не сложат оружие под моей властью – единственной и справедливой! И тогда…тогда я умру спокойно. Клянусь всей добродетелью под именами и знамёнами моих богов, я тогда умру спокойно!

–Этого не будет. Ты слишком далеко зашёл, но мир больше. Его не объять в людской жизни и не подчинить. Ты слишком…

Слишком смертен. Больше ничего. слишком глуп и наивен. Но это простительно простым людям. Непростительно Царям.

–Я Царь Трёх земель, воздвигший крепость над…

–Смертный! – я смеюсь. Он краснеет, в один прыжок оказывается возле меня, замахивается для удара, который мне, разумеется, будет незаметен, и осекается.

Понемногу приходит в чувство, дышит медленно и глубоко. Интересно, сколько раз он срывался так на заседаниях и при своих людях? Как его только терпят и любят? Не без страха, полагаю. Как и положено.

–Мне нужна одна отсрочка! Последняя! Последняя и я уйду! Клянусь! – он вскидывает руку в клятвенном жесте.

–Объясни мне, смертный, только так, чтоб я поняла, почему ты ценишь свою жизнь выше жизней своих близких? Понимаю – солдаты, мирное население тебе не значат. Но остальные? Ты готов пожертвовать нерождённым ребёнком и женой…ради чего?

–Ради чего? – он садится прямо на пол, игнорируя все кресла, прислоняется спиной к расписной стене. Я оглядываю узоры – какой-то сюжет, смутно знакомый, но из людского мира, не из моего, помедлив же – сажусь рядом.

–Да. Ради чего? – я жду ответа. Во мне любопытство. А может быть всего лишь отсрочка. Чего я хочу и чего не хочу никого не волновало никогда. А этот Царь уже решил. И я не хочу слышать его решения.

–Ради народа.

–Своего отца, свою мать, своего друга, брата, свою…– теперь уже он перебивает меня:

–У меня нет ничего! чем мои отец, мать, друзья и наложницы лучше отцов, матерей, друзей, наложниц, наставников и братьев моего народа? Разница в том, что я могу держать порядок, могу сохранять им жизни. Ценой того, что творю вокруг себя одиночество. Я отдал всех, кто был мне дорог. Почти всех. Они бы так не смогли…

Он рывком поднимается, смотрит на меня с ненавистью:

–Но я не все. Я – Царь над ними. И малой кровью я отвожу большую.

Я молчу. Не понять мне людей. Не понять мне их мыслей и их странных, зачастую придуманных обязательств. А они, бедные, как-то живут! К чему-то стремятся. А на деле – также в оковах, как и я. только толщина цепи разная.

–Я выбрал, – его решение жестоко. Он не колеблется.

–Опомнись, Царь, – я встаю следом, – гибель твоей жены и твоего нерождённого…

–Я сказал что выбрал! – он повышает голос, видимо, давно ему никто не перечил.

Что ж, остаётся лишь принять волю человека. Я касаюсь его лба, затем его сердца и чувствую как дрожит в моих пальцах последний кусочек чего-то светлого, а затем растворяется, нисходит в ничто в моей ладони.

Не веря, я поднимаю на него глаза и встречаю на лице Царя лишь усмешку. Отказываясь осознавать ещё пытаюсь отшатнуться, но поздно. Жертва одобрена, вот только Царь меня провёл, и отдал меня вместо своей жены как плату за свою отсрочку.

–Ты в моей жизни дольше всех, – говорит он, не отводя от меня взгляда. – Я решил попробовать. Видно для меня ты тоже стала…близкой. Не гневись, мне нужна лишь отсрочка.

–Гори в огне! – я кричу, вырываясь из липких, подступающих ко мне серых нитей, которые утаскивают меня в вечность, назначенную изначально не мне. Я отбиваюсь, чувствуя человеческое желание жить, но отбиваться бесполезно.

Царь смотрит на меня с сочувствием, но без сожаления: ему нужна отсрочка, и тогда, он верит, у него будет возможность принести стабильное благо своему народу, ради которого он столько потерял и в этой жизни, и в посмертии.