Его сын

–Мой царь, Герард просит встречи с вами, – слуга знал, что Царь не желает даже слышать в последнее время о Герарде, но он должен донести весть, это его долг.

Царь поморщился. Своего ближайшего советника, в прошлом учителя, он крепко уважал и держался обычно его советов, но разошлись они недавно по одному вопросу, и оба не желали уступать. Не хотел Царь видеть Герарда впервые.

–Скажи, что я занят и встречусь с ним позже, – Царь ещё колебался. Привыкший простирать свою власть над родной землёй, он неожиданно оробел, передавая отказ тому, кого ещё меньше месяца назад называл другом.

Слуга поклонился, вышел, радостный от того, что так легко отделался, и вскоре вместо него вошёл сам Герард.

Царь даже вскочил в бешенстве.

–Твоя стража не поверила тому, что ты не хочешь меня видеть, – улыбнулся Герард, – между тем, у меня к тебе, мой Царь, серьёзный разговор.

–Всех казню! – мрачно пообещал Царь и, не предлагая даже сесть своему наставнику, чтобы тот в полной мере почувствовал раздражение своего Царя, снизошёл: – говори.

–Благодарю, – Герард улыбнулся опять. – Я всё о том же. О царевиче Филиппе, о сыне твоём.

Это и было причиной их разногласия. Царь отправлял на войну часть своей армии, впрочем, и войной это даже назвать было нельзя: вышел из повиновения один удел, налог не выплатили, на судилище по этому поводу не явились – надо наказать. Неповадно чтоб другим было! жестокость, ради дальнейшего сохранения мира – вот и всё.

Несколько отрядов для подстраховки, пара военачальников, но дело простое. И тут неожиданно Герард предложил послать вместе с этими отрядами единственного сына Царя – молодого Филиппа.

Царь резко воспротивился. Поступил очень по-человечески, а всё от любви к своему наследнику.

–Сам знаешь, вернётся он через пару месяцев, зато будет знать кое-что об армии, почувствует запах крови и получит хоть какой-то опыт! – убеждал Герард своего Царя. – Ему уже пора строить собственный путь.

–Нет, – возражал Царь, – он ещё молод.

–Ты начал в его возрасте.

–Именно поэтому я не хочу, чтобы он начинал также.

–Ему придётся жить в этом мире. Править твоими землями.

–Ты меня не спеши хоронить! – Царь словно нарочно не желал слушать всех слов Герарда, выбирая лишь самые близкие. – Я ещё многое успею. И мой сын получит крепкое, сплочённое царство.

–Ты не допускаешь его в дела правления, не допускаешь в Малый Совет, с трудом позволил быть в Большом… как же будет он управлять, если он своё будущее царство видел лишь на карте и ни разу не объехал его верхом? – взывал Герард.

Это было правдой. Царь оправдывал молодостью царевича всё, что только мог оправдать и ограждал его буквально от всего. В детстве царевичу нельзя было долго бывать на воздухе – он мог быть прохвачен ветром, нельзя было подолгу сидеть за книгами – могли заболеть глаза. Дальше – хуже!

По традиции будущего наследника престола вводили в дела Большого Совета лет с четырнадцати, чтобы наследник постигал хитрую науку по управлению царством, а больше слушал и делал выводы. Но Царь не позволил сыну следовать традиции, заявил:

–Мал ещё!

Герард выбил это присутствие для Филиппа только тогда, когда царевичу исполнилось шестнадцать лет, то есть тогда, когда царевичу уже следовало понемногу входить в дела Малого Совета. Тогда Царь мрачно и хмуро признал:

–Ты прав.

Ровно с такой же мрачностью он признавал раньше правоту Герарда, когда советник убедил его в необходимости хотя бы базовой подготовки к владению мечом для наследника и усилению занятий языками и историей. Всякий раз Царь долго сопротивлялся, то говорил, что царевич молод, и рано ему браться за меч, то объяснял отказ от дополнительных занятий заботой о его здоровье. Но Герард был непреклонен:

–Обучаться с мечом виконты и баронеты начинают с пяти лет! Твоему десять и ни разу не держал он даже деревянного клинка! Ты ставишь его в худшее положение, позволяя ему отставать от сверстников.

Или:

–Ему положено знать больше, чем среднему уму. Для этого нужно больше заниматься, иначе не сможет он поддержать бесед!

Царь мрачнел, признавал правоту, и сдавал понемногу позиции. Герард побеждал, но в масштабе не мог победить: царевич так и не получил право вступить в Малый Совет, а сейчас не мог даже присутствовать в небольшом выезде из столицы.

Здесь позиция Царя была железная:

–Он молод. Он неопытен. С ним запросто может произойти неприятность. Его могут покалечить, убить…

–Отравить, сжечь и заразить, – не выдержал Герард. – Откуда, мой царь, возьмётся хоть какой-то опыт у твоего сына, если тень его отца не даёт ему выйти к солнцу?

–Солнце обжигает слабость и наивность.

–Твой сын не слаб. У него нет брони, но нет по твоей вине. Ты даже не дал ему набить детских шишек!

Так и не договорились. Царь же, понимая, что Герард может его убедить, и найти такие слова, которым он не посмеет противиться, отдалился от своего советника, позволяя подготовке к выезду армии идти своим чередом.

Но Герард не отступал.

***

–Я говорил с царевичем, – буднично промолвил советник, чем вызвал у Царя приступ гнева:

–Как смел ты говорить с ним без моего дозволения?

–Ему уже семнадцать. И я его учитель по твоему приказу.

–Ты задурил ему голову! – Царь легко находил виновного. Народ называл его мудрым и справедливым, народ познал дни мира и покоя в годы его правления, почти не знал бед и даже процветал. Но Герард, знавший своего царя, видел, что до мудрости ему далеко – в нём слишком много от простого человека.

–Ты знаешь, что это не так, – мягко сказал Герард.

Царь знал. Знал он и то, что должен был после смерти своей любимой жены ещё раз жениться ради укрепления рода, что должен был быть циничным и завести наследников на замену, если что-то, не приведи свет, случится с сыном.

Но он не смог. Он был человеком и царём. И в тот раз человек победил. Не сумев же сделать то, что должно, Царь укрепился в страхе за свои земли и будущее. Он и представить теперь не мог, что будет, если с его сыном что-то случится.

А как человек не мог даже допустить мысли о том, что что-то может произойти с Филиппом. Он оберегал его, но понимал, что не сможет защитить от всего. Каждый день рождения своего наследника Царь принимал как чёрный день.

Сын взрослел. В крови его была кровь его отца, который был известным воителем, дипломатом и реформатором. Слава следовала за ним, и не надо было быть мудрецом, чтобы понять: Филипп захочет также. Имея пример перед глазами, помня о своём происхождении и лелея будущее, Филипп невольно будет мечтать о собственных свершениях.

Царь был этим доволен, а отец в Царе дрожал от страха и всячески препятствовал. Эти двое боролись друг с другом день и ночь.

–Твоему сыну пора становиться мужчиной, – продолжал Герард, глядя на своего Царя с сочувствием и пониманием. Он его действительно понимал, и в отличие от других советников, пытался помочь победить именно Царю, а не смириться с отцом.

–Он молод…он ещё так молод!

–Когда тебя отправили в первый поход, тебе было пятнадцать, мой Царь. В его годы ты уже был женат и входил в Малый Совет. Ты спорил со своим отцом.

–Он был глупец и растерял часть земель!

–Неважно. Он был твоим отцом. И твоим царём. Но ты с ним спорил…

–Я просто хочу, чтобы Филипп рос и креп в мире. Пусть когда я умру, будут дни золотого царства! – Царь смотрел с мольбой на своего советника и учителя.

Герард беспощадно возразил:

–Ты сильный человек. Ты явил нашему царству дни покоя. Но если ты не позволишь своему сыну окрепнуть, дни покоя падут. Как же ему подхватить твоё дело? Как же ему быть достойным тебя, если ты не позволяешь ему ни вздохнуть, ни ошибиться?

Слова были верными и Царь понимал их силу. Отец в нём сдался, Царь отступил. Герард победил, и уже уходил, довольный такой масштабной победой, когда Царь тихо сказал ему вслед:

–Если хотя бы волос с его головы упадёт, я тебе первому оторву голову и вывешу её у городских ворот на потеху толпе.

Герард кивнул, принимая слова Царя, и вышел, слегка всё же дрогнув. Но он быстро утешил себя, решив, что поход будет недолгим и почти безопасным, а угрозы – что ж, это ничего!

***

А Царь был безутешен. Когда наследник узнал о том, что ему предложено отправиться в путь с армией, то радость озарил его молодое лицо, и Царь омрачился ещё сильнее.

До этого момента существовала ещё слабая надежда, что это всё козни Герарда, что Филипп не хочет никуда уезжать, но теперь этой жалкой надежде не было места.

–У меня будет белая лошадь, отец! И доспехи с настоящим мечом! Я сегодня говорил с Роджером, и тот обещал показать мне пару ударов! А ещё…

Филипп ликовал. В молодой радости он не замечал как хмур отец. Он вообще ничего не замечал – ему открывался новый мир, мир доспехов, мечей, щитов, гордых знамён. Царевич, которому прежде всё было запрещено, дорвался до глотка свободы и вместе с простыми солдатами принимал деятельное участие в подготовке похода: таскал мешки с провизией, сам начищал мечи, готовил корзины с песком…

Он был так поглощён этой жизнью, что совсем забросил книги свои, и прогулки, и ни о чём другом, кроме грядущего похода думать не мог.

–Меч начистил так, что оцарапал весь. Корзину с песком принёс одну и то, пока нёс, рассыпал почти половину. Сено готовить не умеет, а лезет…– докладывал Роджер, призванный Царём на возглавление похода и получивший такое же как и Герард предостережение на всякий случай. –Меч держать не умеет, на лошади держится с трудом…продолжать?

–Я понял, – заторопился Герард, – потому и приставлен он к тебе. Для учёбы.

–Отстал, – Роджер говорил прямо. – Его навыки на уровне двенадцатилетнего мальчишки. Как, скажи мне, пускать его в бой? За ним ходят двое солдат на подхвате, а то он и в седло взбирается не сразу. Это ли царевич? Солдаты увидят…

–Ничего. Надо когда-нибудь начинать, – Герард был полон оптимизма. – Он справится. В нём кровь его отца.

–Но он многое упустил, впрочем… – Роджер вздохнул, – пёс с вами! Возьму его. Посажу в шатёр и пусть сидит. На вылазки не пущу. Мне моя голова дорога!

Герард спорить не стал.

***

Зато спорить стал Филипп. Когда после долгого и мрачного прощания выдвинулись в путь, царевич почувствовал, а позже окончательно убедился, что его не считают за солдата. Откровенно он разъярился после того, как получил решение от армии: сидеть в шатре и не высовываться без нужды.

Вот тогда Филипп взбесился. Ему-то казалось, что отец в него поверил, что позволил ему повзрослеть и что-то постичь, ан нет! сиди в шатре. Сиди и прячься от жизни.

Если сказал бы кто царевичу, что то не решение Царя, а решение военачальников, поразился бы он и не поверил. Злом в своей жизни, единственным камнем преткновения на пути к своим мечтам Филипп предпочитал видеть да и привык уже видеть одного отца, который, к несчастью, был ему и Царём.

Но Царь не был виновен в этой беде. Пока Филипп постигал простые истины настоящей жизни, Царь молился за возвращение сына. Его уже не волновал итог похода, его тревожила мысль о Филиппе и только о нём.

–Что трон мне, когда не будет кому его передать? – вопрошал Царь у ночи, дня и стен, отвыкнув доверять всем.

Как мог он доверять, когда даже самый близкий советник оказался врагом? Герард испортил его сына, окончательно и бесповоротно. Он убедил отца стать Царём и пожертвовать Филиппом. И теперь Филипп может не вернуться.

Филипп, однако, умел добиваться своего. Это для него стало открытием. Посовещавшись, военачальники решили: путь участвует царевич в карательном выезде.

–Только приглядеть за ним надо, иначе все без голов останемся, – заметил Роджер, надеясь, что эта сомнительная честь выпадет не ему.

Не повезло. Предложил – выполняй.

***

Филипп думал, что любая война – это благородство духа и соперничество идей. Он был воспитан на книгах, и войну видел лишь на картах, а слышал о ней из уст бывалых вояк. Карты же, как и вояки не рассказали и половины от того, как оно на самом деле.

Напросившись в вылазку, царевич и не знал, что это будет за вылазка. Из совещаний военачальников он мало чего понял, ему просто обозначили задачу: смотри и, если захочешь всё-таки принять участие, держи меч твёрдо.

Не знал царевич до этого дня, как пахнет кровь. Резкий, металлический запах стянул ему желудок сразу же, а дальше запах только усиливался, рос, как росло и число сложивших головы мятежных обитателей удела, свет знает на что рассчитывающих: не то на помощь другого Царя, которому тайком присягнули, не то на милосердие преданного покровителя?

Царевич не знал до того момента как звучит сталь, раздирающая плоть. Как глухи и одновременно звонки её удары, как звучат предсмертные стоны и как катятся отрубленные головы, как кричат люди, бранятся, плачут, молят…

Об этом не писали в книгах– написаны были истоки конфликтов, ход действия и люди, число которых приводилось, были тенями. Здесь же они выпрыгивали отовсюду, падали, бежали, ползли. Об этом не рассказывали карты. Карты вообще рассказывали лишь о местах и годах битв сухими вычерченными стрелками. В рассказах вояк же звучало веселье – то меч один потерял, то в окружении оказался и вырвался из него, то шутка какая над товарищем.

Никто из них не упомянул ни жара от доспехов, ни тошнотворного запаха крови, ни ужасных звуков. А представить их сам Филипп не мог.

Но теперь судьба била его иллюзии, разносила точными ударами все выстроенные мечты о военной славе. Филипп оказался слаб для происходящего. Он не поднял меча, держался в центре конницы Роджера, жался к лошадиной шее, от которой, надо признаться, тоже несло.

А потом всё кончилось. Уничтожив половину случайных жителей мятежного удела, передали военачальники повеление своего Царя о покаянии и выплате налогов.

–Грабят ограбленных…– прошептал Филипп, не замечая, что плачет.

Уходили задорно. Переговаривались, шумели, насмешничали, вспоминали удалое:

–А я его по горлу!

–А он мне за сапог хватается, показывает знаками, мол, я тебе золото, пусти…

–А ты?

–Спрашиваешь!

Филипп не участвовал в общем веселье. Он всё больше и больше понимал собственную ничтожность и в то же время собственное величие. Его дух не такой. Он не способен карать даже виноватых. Величие в этом. И несчастье в том же – ему быть Царём.

Но тут же приходит мысль, что страшнее предыдущей: это всё организовал его отец! Его отец, который так много говорил на площади в дни празднеств о добродетели и любви к ближнему. Народ любит своего Царя. И Филипп, наверное, тоже любит. Но как отца ненавидит.

***

–Вернулся! – ликование перекрывает всё. За эти дни, такие долгие, полные одинакового страха, Царь успел представить своего сына умершим разными смертями, покалеченным.

А потом, узнав, что в рядах солдат вспыхнула привычная желудочная лихорадка – а поброди, поешь из котелка грубой пищи, не то ещё будет – и вовсе чуть не спятил.

Но вот он – его сын, его родной и любимый сын вернулся! Дорогой наследник дома.

Бледен. Мрачен…

Царь не сразу замечает это, но заметив, спрашивает:

–Тебя обидели? – и грозный взгляд уже касается выдохнувшего, было, Герарда.

–Война не для меня, – отвечает Филипп. – Даже такая неопасная.

Он отталкивает руку отца и уходит прочь с преддворцовой площади: плечи ссутулены, голова опущена, идёт, спотыкаясь.

Царь разочарован – это ли наследник? Это ли продолжатель его дела? Так ли он будет твёрд в правлении? Царь желал даже тайно, чтобы Герард оказался прав и его сын вернулся как настоящий мужчина, но…

Не случилось. И этому рад отец внутри Царя: его сын разочарован, его сын останется в тени, может быть не навсегда, но ещё немного можно будет удержать его от солнечного света, от ошибок, от разочарований.