ЕДРИФТЬ

(Spetsifikaciya11 & Sluice)

На балконе общаги Папаверин-Замудонов долго любовался луной. Он услышал голос Едрифти:

— Паша, ты мне завтра ставить зачёт не спеши.

Из тюля пятидесятилетний Пал Игнатич выпутался не сразу, когда шагнул в комнату для семейных. В углу ожил шестилетний Коля, сын Едрифти, который играл с кадавром и постоянно скалил зубы:

— Мама, ну расскажи сказку…

— Помилуй, как же так? – присел доктор. К студентке медицинского колледжа он пришёл лепить пельмени. Ничуть не смущаясь, та в домашних леггинсах их забрасывала в кастрюлю с кипящей водой:

— Помучай слегка вопросами. Чтобы все увидели, что между нами ничего нет.

— Кстати, что у тебя за имя такое, за Едрифть? – поинтересовался Пал Игнатич, взглянув на Колю, который разбирал черепную коробку. Мальчик присел на корточки и долго не мог понять, куда закатился мозжечок. Он поднял ногу Пал Игнатича и полез под прокуренный диван. Когда доктор медицины вернул свою ногу в тапок, ему на носок наступила Едрифть, намекнув на коньяк, который она купила в супермаркете, наехав на ногу тележкой какому-то покупателю.

Хорошо выпив и закусив, Папаверин-Замудонов решил остаться:

— На протяжении всей жизни у меня происходит ряд перезагрузок, – доктор терзался воспоминаниями, а девушка гладила его по голове, поглядывая на Коленьку. Доктор продолжал: — Мне приходилось работать по много часов, не выдерживая особый график, разницу во времени и прочие факторы. К чему я пришел, так это к эмоциональному фону в виде ресурсов. – Пал Игнатич обратил свои бараньи глаза на студентку и, взяв её за руку, взглянув на Коленьку, поцеловал ребро чуть влажной ладони его матери. — Эмоциональный фон труднее удержать в том месте, в котором он нужен для полноценного проживания в семейной жизни. Природа событий так и стремится тебя надломить, переломить веткой, чтобы болели тело и душа. – Едрифть отняла ладонь от губ доктора и прикоснулась к его могучему лекторскому лбу, складки на котором продолжали надвигаться на острую переносицу: — А как выйти из штопора обречённости, чтобы действовать счастливо в социуме?

— Хватит сидеть в кабинете допоздна, – проявила заботу девушка, как почувствовала, что Папаверин-Замудонов не унимался:

— Мне трудно представить, какая ты красивая…

— Мама, ну расскажи сказку…

— Может расскажешь ему, Паша?

— Один момент, – поднялся с колен Пал Игнатич и перелетел птичкой к неугомонному Коленьке. — Помнишь загадку из той детской сказки? – спросил он его. — Что быстрее всего? Правильно, быстрее всего – мысли. Так вот, когда ты будешь думать со скоростью света, то твои мысли вместе со всей головой станут суживаться и сплющиваться, и станут, как огурец. Запомни, Коля: огурец – знак высшей скорости мысли… Вроде заснул, – перешёл обратно на шёпот Пал Игнатич, возвращая себе тоску по Едрифти, которая приняла мужчину, обхватив его коленями: — Выразив свою догадку, – продолжал шёпотом доктор, – о том, что передо мной – настоящая женщина, – в темноте Пал Игнатич казался заводным птенчиком, – с которой интересно пообщаться не только из-за её высокого.., которое она намеренно обращает в невысокое, что и понятно, я решил заглянуть, а что у неё там вообще – под блузкой: какая у неё там душа. – Папаверин-Замудонов начал нащупывать, что под блузкой, объясняя свои действия высоким: — Я начал присматриваться и первая моя реакция на щекотливую переписку в студенческом чате, в основном, имеет лишь прикрытый смысл, что заставляет меня усомниться в том, как хорошо она меня понимает. – Студенческий бюстгальтер с леггинсами больше не требовались. Стараясь действовать впотьмах красиво, Пал Игнатич крутил шарманку: — Вот в такие моменты, когда рождается подобное недоразумение, я подумал, как рачительна она в деталях, к интерьеру в общежитии с балконом, а значит передо мной – страстная натура, которая тут же осекается, спускаясь обратно на почву бытовой лексики.

— Всё-таки имей в виду, – ответила ему студентка шёпотом, – что каким бы большим огонь ни был, он в воду никогда не приземлится. Только подойдёт к краю. Да и огонь этот – фигня синтетическая. Всё может существовать только вокруг да около. Ну просто по законам физики.

«Как все-таки Коленька в маму пошел своей витиеватой мыслью!» – пронеслось в голове у Пал Игнатича, который, не теряя сноровки, продолжал лазить где-то под подолом:

— Мнительность в данном случае – это и есть неприкрытая страсть. Жаль, что в жизни это работает не продолжительно. Со временем, подобное проявление неуверенности может перетекать в самобичевание и даже отчаяние… Можно ведь, да?

— Что можно?

— Съесть тебя сейчас.

— Ой, а ты меня уже съел.

— Ммм, я имею в виду, можно ли мне побыть дятлом для твоей головы?

— А, хах, да конечно, Паша. Долбись сколько влезет.

— А сквозную дырку можно сделать?

— Может ты ещё и съешь оттуда всех моих тараканов?

— Не только тараканов, но и червяков!

— Червяков забирай, бесят они меня, тараканов тоже бери, только мне парочку оставь. Нужна же мне соль земли, а то без тараканов как-то совсем станет грустно.

Когда всё закончилось, за невидимыми слезами, женщине захотелось поговорить:

— Я даже не знаю, известно ли тебе такое чувство, как любовь; как бы смешно или грустно это не звучало, но я думаю, что в тебе большая драма, которую ты скрываешь. Слышишь?

— Угу, – сопел доктор.

— Ты, как художник, срисовал меня на осине, зная, как твоя уязвимость в виде любопытства может оказаться плачевной для тебя.

— Угу, – захрапел Папаверин-Замудонов.

— Твоё лекторское наблюдение, которое ты позволил себе как испытующий глаз, доказывает истинность искусства, которое ты отверг во мне. Пока есть замершая картинка – есть вдохновение. Как только проектор с картинкой запущен, то начинается убийственный быт, в который нас заземляет наше бесполезное существование; разве не ты это говорил?

Едрифть – прекрасна и чиста. Хотя Папаверин-Замудонов её и не знал толком, до пельменей, и что она вообще хочет от жизни. Не имел понятия он о том, здорова ли она вообще, или обречена на что-то скоротечное. Быть может, в ней был какой-то трагизм от неудовлетворённости. Одним словом, когда за Коленькой утром пришёл его отец, чтобы отвести в сад, Пал Игнатич, руководствуясь чувством безопасности, схоронился в шкафу…

Оба надели шлемы, и Едрифть на своём Сузуки прокатила доктора с утренним ветерком. Не доехав двух кварталов, Пал Игнатичу пришлось шлем вернуть и до колледжа пройтись.

— Паша, мы с тобой договорились. Зачёт ставишь мне с небольшим запаздыванием, чтобы не подумали, что между нами – настоящая любовь.