Гонимые чахоточным румянцем зори́ ползут, стераясь, по городу лиловые тени. Ржавым золотом наметает по улицам и переулкам осень опавшие листья, треплет ветром медные кроны. Во дворах, серо-бетоном застроенных, лопушатся редкие клумбы осенних цветов. Свежо и сухо под утренним небом. Унылые панельные пятиэтажки, теснясь, стынут в безмолвном спокойствии. В стеклянные очи их немощно бьется осенний восход и скребётся, просится внутрь. Тишина. Никто его не впускает.
А небо — необъятная голубая даль, скрыто от глаз людских. Табунами раскрылатились в лазурной глубине широкопастные ватные бельма. Неспеша ползут они и, бесстрастные, изредка кажут нам густую и синюю муть.
На задворках этого тоскливого безнадёжия в дверях старого универмага, вклиненного меж огромных серых домов, под бетонным козырьком стыл в облаке сигаретного дыма молодой парень. Он был черноволос и строен, по-своему красив, но его острое лицо, глубоко зарытое в воротник толстовки, чем то неизъяснимо отталкивало.
Но стоит присмотреться — и сразу ясно: взгляд. Разные я взоры видел и у разных людей, но страшнее, чем у таких вот юношей, — никогда. Случается, взглянешь на него — подросток еще совсем, почти мальчик, а глаза-то, глаза: хмарью порожней по лицу расплесканы. И такое чудится в них безобразное, отупелое равнодушие ко всему, что и страх берет. До сих пор я не понял, отчего бывают у них такие глаза. Знаю, что не может их быть у обычных людей. Только что-то страшное, что-то ломающее изнутри, способно отнять у юных глаз всю жизнь и надежду.
Его звали Семёном. Вернее, уже давно не звали, некому. Теперь все, с кем он общался — заказчики, но они называли его просто Двигателем, Движком, а чаще и вовсе не называли. Короткий звонок с незнакомого номера, ФИО жертвы, адрес, несколько машинальных реплик, иногда особые пожелания, и звонок обрывается. Вот и всё, что он слышал на протяжении последних лет. Дальше только пара дней слежки, короткая телепортация, пространственный разрез, глухой стук разрубленного тела, а через несколько дней — немаркированный конверт в почтовом ящике. Он уже знает сумму, его не обманут. Себе дороже. Наёмных убийц никогда не обманывают, магов — тем более.
Пока Движок безучастно курился клубами мятного дыма, на соседнем балконе застыл человек. Его кофта развивалась на ветру, сквозь мглу капюшона тускло горели огоньки глаз. Зажигалка прекрасно знал свою жертву: в кругу магов все друг друга знают.
По объективным причинам заказы на обладающих силой всегда десятикратно дороже, однако даже при такой цене берутся за них не всегда. Слишком это опасно, хотя и очень выгодно. Но Жиге было все равно на опасность, деньги были обещаны, а ведь он знал — магов никогда не обманывают.
За время вращения в кругах, о которых простые обыватели говорят только шопотом и за плотно закрытыми дверями, Зажигалка узнал способности большинства коллег, особенным секретом это не было. Силой Движка была манипуляция пространством и телепортация на короткие расстояния, телекинез. Хорошие способности, но непобедимых нет.
Решив не медлить, он напрягся. И в сторону универмага полетели десятки огненных полумесяцев. Срубив напрочь бетонный навес, они вздыбили лесенку и подняли горячие всполохи.
Двигатель появился в нескольких десятках метров на тротуаре. С тела обугленными клоками свисала верхняя одежда. Опалённые волосы отвратительно воняли. Он едва успел среагировать. Пиромант спрыгнул с балкона, а в голове бегала и, радостью захлебываясь, гнала по телу разгоряченную кровь одна только мысль: «Сейчас начнётся!»
Он поднял подрагивающие от предвкушения руки, и тут же между ладоней засияла белая звёздочка. Луч ослепительного огненного ветра прокопал в тротуаре и дороге глубокую канаву, врезался в цветастую новостройку и выжег в ней многометровый пролом. Зажигалка не думал о последствиях. Сила пьянила, все внимание на врага. Где-то у фундамента, что-то порвалось трескуче, и узкая десятиэтажка сложилась, как картонная. А Движок уже стоял на соседней крыше и злой весёлостью подпаленных глаз подбивал врага на атаку.
Он сразу всё понял, как только увидел Зажигалку. С его лица испарилось равнодушное выражение. В груди что-то разогрелось, словно угли тлеющие разворошили, и так жарко на душе стало,так разгульно и светло. Пальцы мелко дрожат, ветер бьётся в лицо, вздувая кофту, облегая грудь, а мимо мелькают дома, пробегают зигзагами улицы, в переулочные лабиринты уходят потухшие фонари.
Жига кометой нёсся по улицам и крышам домов. Двигатель то появлялся, то исчезал, мельтеша вокруг и осыпая пироманта пространственными разрезами. Появившись на чьём-то балконе, он силой мысли выдрал перильные рёбра и бросил их в сторону соседней крыши. По ней мчался вихлястой огненной молнией сгусток жара. Железо прутьев пролетело мимо, огонь качнулся в сторону, стелясь по крыше, и рванулся сильнее, оттолкнулся от парапета и приземлился на один из верхних балконов. Прыжками, оставляя на стенах оплавленный след, он мчался к Движку. Секунда и плоский луч огня лезвием срубил несколько балконов. Враг исчез, а обломки с грохотом повалились на улицу.
Маг пространства стоит на верхушке сотовой вышки и смотрит в сторону врага, а на лбу, обезумев от напряжения, в конвульсиях бьется жилка. Он направил руки вниз, и красно-белое железное тело башни вздулось и с хрустом лопнуло, разлетелось на отдельные балки. Они взмыли в воздух и градом спикировали вниз. В то же время несколько десятков метров крыши вокруг Зажигалки взворотились, заёрзали под ним, как живые, и, наконец, треснули. Из соседних домов с хрустом вырвались оконные рамы, стекла разбились, а осколки хрустальной вьюгой вонзились в багровеющий пожар. Амарантовые струи кружились в разрушительном танце, и в такт им стеклянная метель плавилась, пузырилась и чернела, превращаясь в раскаленные капли.
Грохот, треск ломаемых перекрытий, яростные крики магов — все это не могло заглушить нарастающий гул. В нем визги, мат, проклятия и стон. Это люди, от страха потерявшие ум, выбегают из всех соседних домов, с криками разбегаются по улицам, кто-то звонит, кто-то, вспотыкаясь, несётся прочь без оглядки, а кто-то, заворожённый, смотрит на огонь. Неподалёку, остановилась проезжавшая мимо полицейская «Нива». Из нее выпрыгнули двое, похватались за головы. Один лихорадочно куда-то звонит, пытаясь докричаться сквозь вой и грохот схватки, другой в панике теребит автомат.
Хрущёвка полыхала. Клочьями мазаной ваты — дым рвался взрывами, тысячами взболомученных обломков. И неестественно искажался, как отражённый в зеркале. Движок закричал от напряжения и пространство вокруг вдруг изломилось, рассеклось излучисто множеством граней и, словно остекленевшее, треснуло. Дом, изрубленный поломанной реальностью, рушился и падал. Из него, в хороводе играющих искр подбрасываемый вверх огонь багряным столбом рвался в небо.
Маг пространств появился на соседней улице. Под обгорелой одеждой в некоторых местах, пучились ожоги. Он морщился и скрипел зубами от боли, рот и горло жгло неимоверно. Губы, потрескавшиеся и сухие — плотно сжаты. Глаза буравили обломки.
Наконец огонь расступился, и Зажигатель вышел на свет, все такой же пылающе-яркий. Левой руки у него уже не было, а на теле из ран густой и горячий, лился жидкий огонь. Взгляд, совершенно безумный и вожделеющий, блуждал вокруг. Где-то неподалёку слышались сирены, но их заглушал его голос:
— Подходи!
В азарте схватки иногда забываешь про все. Душа трепещет и, напоённая радостью от равной борьбы, просит большего и делает зачастую больше, чем может. Движимые каким-то нездоровым, злым вдохновением, разумы уже не мыслят себя вне её и растворяются, тонут в ней безвозвратно. И если вдруг испробовал однажды человек того безумия равной схватки, самая страстная любовь, да и сама жизнь покажется ему пресной.
Они сошлись. Опять схлестнулись две стихии. Жига неистовствовал. Вокруг, в поломанном граненом мире кипело и, злостью своей застилая всё, поднималось страшное пламя. А на пути его Двигатель тянул вперёд обугленные пальцы. Сила этих пальцев сворачивала реальность в трубку и не давала жару свободы. В его кровянистых от натуги глазах отражалось пьянящее счастье. Вот Зажигалка рванулся пикирующим фениксом. Один шаг, второй, третий, — и он уже почти рядом. Жар все сильнее. Он пробивается даже сквозь силу Двигателя, и всё растёт, бурлит.
Но в нем вдруг надорвалось что-то, с самого донышка горла высвободился клокочущий крик. Он по инерции пробежал ещё несколько метров и безвольно покатился по сплавленным грудам шлака.
Семён с ужасом смотрел, как, пузырясь, всходит водянистыми цветами и лопается на коже мёртвого Зажигалки пузырчатая пленка ожогов. Обугливается, вплавляясь в расплавленный лестничный пролет лицо, вытекают глаза, костерком догорают волосы. В груди рухнуло что-то, оборвалась какая-то струна. И стало вдруг так нестерпимо…
Обдирая воздухом нутро глотки, он закричал, но крик его захлебнулся кашлем. Задыхаясь в тяжелой, рвущей горло перхоте, он тянул к Зажигалке обгорелые руки. И непонятно было, то ли вместе с пространством разорвать хочет, то ли опустить безресничные веки, закрыть страшные пустые глазницы.
За несколько улиц от места схватки расположились полицейские маги. Они не вступали в бой, ведь под руку таких противников лучше не лезть, куда дешевле добить победителя, даже с учетом разрушений и жертв. По дороге неподалеку десятки полицейских машин. Из них выходят вооруженные люди, с оцепенелым ужасом они смотрят на то, как в чадных испарениях раскаленного камня на коленях стоит человек.
Над Двигателем, пробивая даже мглистую пелену дыма, — небо. Оно стоит полупрозрачное и хрусталем заглядывает ему в лицо. По нему необычайно быстро ползут облака. Нет, облака стоят. Он падает.
Еще почитать:
Дальше само покатится
Вся жизнь театр
Сила в любви
Поступок
«
»
