Двигатель прогресса

Механик Семён Дежнёв сидел за столиком в углу кабака и мрачно потягивал пиво. Думы его были тяжелы, мрачный взгляд его не отрывался от кружки. Не отрывался, пока он не услышал знакомый голос:

— Хозяин! Водки!

Семён поднял глаза и увидел своего давнего товарища, учителя Крамольского. Крамольский тоже увидел Семёна.

— Ба! – воскликнул он. – Какие люди! Хозяин, бутылку за столик!

Учитель плюхнулся на стул напротив механика и весело спросил:

— Слыхал? Ведьму в Вологде поймали, настоящую. На той неделе судить будут за убийство. Колдовала. Поговаривают, с демократами заодно была.

Механик не ответил, думая о чём-то своём.

— Ну, брат, чего грустишь? Никак случилось чего?

— Ну, — ответил Семён.

— Чего «ну»? Рассказывай!

Семён достал из кармана сложенный вчетверо листок и протянул Крамольскому.

— Никак письмо? – спросил учитель, разворачивая листок. – Так и есть… Амуры? Э-э-э, нет, не похоже…

На листке учитель прочёл:

«Дорогой Семён Александрович!

Рад сообщить тебе, что очередное собрание членов Императорского Московского Университета состоится двадцать четвёртого октября 1881 года в Москве, в корпусе на улице Моховой. Ты тут уже пару раз бывал, так что как добраться, подробно расписывать не стану. Та работа, про которую ты мне писал – взбудоражила! Взволновала! Здесь очень хотят тебя услышать. Очень, уверяю тебя! Засим честь имею тебе сообщать, что ты внесён в список докладчиков… Ждём! Приглашение прилагается к письму в конверте…»

— Что же ты горюешь? – удивился учитель, поднимая глаза на Семёна. – Тобой вон в Университете интересуются! Через пару деньков уже ехать! Радуйся!

— Какое там… «Радуйся»! Чему радоваться? А кто меня отпустит в Москву?

— Так отпросишься у своего. Уж, наверное, не откажет.

— Откажет. В том-то и дело. – Семён ещё сильнее насупился. – Третьего дня заводил было разговор, но не прямо, а намёками так, понимаешь? За обедом. Так он сделал вид, что не понял. Набил рот котлетами, а как прожевал, заговорил об охоте.

— Ещё попытайся. Да ты с ним прямо! – Крамольский налил себе водки. – Барин сейчас работника держать против воли права не имеет. Прошли холопские времена. Отпустит, куда денется!

— Да ты неужто думаешь, так просто? – вспылил Семён. – Он мне жалованье уже третий месяц не платит! Я уж и так, и этак… Но я намёками всё, а он делает вид, что не понимает. Тут, видишь, сила нужна, стержень в характере, а у меня он разве ж есть? Я так, поскулю-поскулю, да и отступлюсь.

— Это ты, брат, зря. Так нельзя. Давай, стой на своём. Так и жизнь твоя пройдёт, пока будешь его машину латать. А тут – такая возможность! Да если б меня позвали с докладом в Москву…

Крамольский замолчал и мечтательно улыбнулся.

— А что, кстати, за доклад-то? – спросил он через минуту.

— Доклад… Прорыв. Новый вид двигателя. Не на пару.

— Вот как! А на чём?

— На фотогене.

— Это ещё что?

— Масло такое, горючее. Пять лет назад один отставной калужский генерал на своём заводе такую штуку из угля выгнал. Они там, в Калужской губернии, бурый уголь добывают. В общем, генерал этот своего учёного послал в Москву с этим фотогеном, так тот серебряную медаль получил за открытие.

— Неплохо!

— Ещё как! Я сам там был, его доклад слушал. Как я потом этим фотогеном заинтересовался! Сколько денег извёл на него – не посчитать… Бредил фотогеном. Думал, как бы его к машинам получше применить. Бредил, бредил…

— Ну?

— Ну и добредил. Приснился мне как-то двигатель. Я проснулся – и ну к столу! Всё записал и лёг спать. Встаю утром, смотрю – а неплохая идея приснилась! В общем, я потом над этими идеями ещё год бился. До ума доводил. И вот, наконец, получилось вывести результат. Даже макет себе сделал. Ну, в барском сарае, конечно… И, знаешь, работает! Только вот денег у меня нет самому исследования продолжать. Одного фотогена сколько надо – страсть. Вот я и написал в общих чертах своему приятелю. Мы с ним в университете на одной скамье штаны протирали. Он-то в Москве остался, а я…

Семён с отвращением огляделся и умолк.

— Это он, стало быть, тебе письмо прислал? – спросил Крамольский.

— Он. Вот, приглашение на доклад даже получил. А толку? Не отпустит хозяин.

— Вот что я тебе скажу, — начал Крамольский, наливая себе ещё водки. – Ты, брат, обязан своё дело до конца довести. А ну как ты весь прогресс за собой потащишь? Нет, брат, тут на месте сидеть нельзя. Давай, выбивай из господ свои деньги за три месяца да отпрашивайся в Москву. Скажи: не отпустите — так уйду, и с концами. Но в Москву ты должен попасть! Слышишь? Вон, кстати и царь в Москву двадцать четвёртого прибывает, слыхал? Это, надо сказать, хороший знак…

***

Через несколько часов Семён помог пьяному Крамольскому добраться до дома, а потом отправился к себе.

«Ну, и чего я жду? – спрашивал он себя по дороге домой. – Открытие – моё! А как не приеду, его кто-нибудь другой себе присвоит. Да и вообще, опостылела уже эта жизнь. Городок этот приелся хуже горькой редьки. Да что там, вся Вологодская губерния у меня в печёнке сидит!.. Не моя это земля… Хватит! Правда, хватит! Не отпустит меня старый хрен – сбегу! Нельзя мне собрание пропустить!»

Распалив себя таким образом, он добрался до барской усадьбы, зашёл во двор и под дружный лай собак поплёлся к гаражу. Там он зажёг свечку и при её слабом свете стал любоваться машиной господ. Огромный паровой автомобиль сверкал трубами и цилиндрами. Коричневый корпус, красные сидения, колёса в половину человеческого роста, но главное всё же – трубы, трубы! Огибающие корпус по бокам, кручёные – притягивали взгляд, не оторваться!

Семён забрался на место водителя, положил руки на руль и задумался.

«Уехать бы так… — подумал он, проваливаясь в сон. – Уехать бы…»

***

Наутро, за завтраком, Семён снова попытался завести разговор об отъезде.

— Трифон Евграфыч! – осторожно начал он. – Я тут это, спросить хотел…

— Семён, обожди с вопросами, — оборвал его барин, крепкий седой старик в красном халате. – Не за столом твою мантифолию обсуждать. Про железяки при моих домашних говорить вообще не comme il faut.

— Да в том-то и дело, Трифон Евграфыч!.. Я не про машину хочу спросить!

— Потом, всё потом! – отмахнулся хозяин. – Маня, ты зачем это собачке мясо со стола таскаешь?..

Семён вынужден был замолчать, решив подождать. Но и позже, в кабинете хозяина, разговор не клеился.

— Трифон Евграфыч! – обратился к барину механик. – Я по поводу…

— Опять ты?! Ты куда прёшь со своими руками чёрными, а?

— Трифон Ев…

— Ты мне зубы не заговаривай! Иди сперва руки вымой, а потом уже и говорить со мной будешь!

Семён умолк и вышел. Отошёл от кабинета шагов на пять и встал у стены. На душе было тоскливо, ужасно хотелось плакать. Таким и застала Семёна дочка Трифона Евграфыча, семилетняя Маня.

— Вы плачете? – спросила Маня, удивлённо захлопав глазами.

— Нет, я это… Так… — Семён неловко вытер глаза рукавом и хотел было уйти, но Маня встала поперёк его дороги.

— Вы это из-за папеньки, да? – спросила Маня.

— Да… Нет… А, чёрт…

— А вот папенька говорит, что ругаться нехорошо. Папенька вообще много всего говорит. Да вы его не слушайте!

— Какое там…

— Папенька был недоволен за завтраком, я помню. Вы от него чего-то хотели, да? А он не даёт? Ну, он когда злой, от него не дождёшься… Я вот намедни куклу тоже просила-просила, еле выпросила, такой он злюка был. Но я просить умею! А давайте… А вот давайте я вот сейчас его попробую успокоить! – Маня весело запрыгала на одном месте, сверкая белокурыми локонами. – Ждите здесь!

И, не успел Семён что-то возразить, как девчушка добежала до кабинета отца, толкнула двери и юркнула внутрь. Механик стоял на месте, не зная, что и делать. Однако прошла минута, другая. Семён уже подумал, что сейчас Маня выйдет от отца и скажет, что Трифон Евграфыч приглашает его к себе, и теперь можно будет у её папеньки чего угодно просить… Но вместо Мани из кабинета вдруг выбежал сам Трифон Евграфыч, красный от злости.

— Ты что же это? – закричал он на Семёна. – Через мою Маню у меня просить теперь будешь? Да как ты?.. Как смеешь вообще?

Семён обомлел.

— Твоё дело — холопское, — продолжал барин. — Машину чинить, меня возить да руки мыть, когда за стол с господами садишься — а не подаяния выпрашивать!

И тут, совершенно неожиданно, на Семёна накатила злоба.

— Подаяния выпрашивать?! – воскликнул он, не помня себя. – Да в том-то и дело, что приходится выпрашивать! Когда вы заплатите мне? Где моё жалованье за август и сентябрь?! Уже и за октябрь пора!

— Что-о-о?! – Трифон Евграфыч покраснел от злости. – Ты меня ещё и рублём попрекать вздумал?! Ты, мужик, ещё и голос возвышать думаешь!

— Я не мужик! Я в университете кончил! Мог бы сейчас в Москве работать и горя не знать, да на кой-то чёрт с вами связался!

— Что-о-о?!

— А вот то! Уговорил меня отец поработать на вас, я и согласился сдуру! Давно уже пора уходить! Денег не платите, выходных не даёте! А живём в глуши!

— Да тебя высечь, что ли?!

— Не высечешь! Нельзя теперь господам людей сечь! А я… Я расчёт беру!

— Ничего ты не берёшь! Ни копейки ты – слышишь? – ни копейки не получишь! – Барин топал ногами и махал руками, как взбесившийся. – Тыкать мне вздумал! Да я сейчас… А ну как я урядника позову! Мигом тебя в суд отправим! Надо же было мне тебя, чёрта, взять на работу! Сделал одолжение непутёвому твоему отцу, взял грешника к себе в дом. И что же? Работаешь кое-как, к господам на «ты», денег требуешь!.. Ты у меня в Сибирь пойдёшь! Гришка! Гришка, где ты, чёрт? Беги за урядником!

— Не смейте… Не смейте такое про отца говорить! – Семён сжал кулаки, его уже трясло от гнева. – Он был лучше вас в тысячу раз!

— Дураком он был и грешником! Выучил тебя, дуру, а наследства что оставил? А? Рубль с копейками! Не работал бы ты на меня, если б отец твой состояние не промотал! То хоть хорошо, что он помер вовремя!..

Семён уже не помнил себя. В один прыжок подскочил он к Трифону и принялся навешивать ему тумаков. Удары так и посыпались на охнувшего от неожиданности барина. А Семён бил с упоением, смакуя каждый удар – за отца, за свою судьбу, за эту глушь, за невыплаты… Так и бил бы он хозяина до смерти, но тут пронзительно завизжала Маня. Тогда только Семён отшатнулся от побитого Трифона Евграфыча и впервые осознал, что сделал. Рядом со скорчившимся на полу барином он увидел бледную, до смерти напуганную девочку. Испугавшись уже себя самого, Семён развернулся и побежал в свою комнату.

Там он схватил сумку, набил её первыми попавшимися под руку вещами, не забыл и бумаги с расчётами, кое-как застегнул и бросился на выход.

Но почему-то ноги понесли его не к парадному входу, не к воротам, а в гараж. И, словно давно это планировал, он запустил двигатель машины, в бардачок побросал инструменты, распахнул двери гаража, а потом взлетел на водительское место и дал газу.

***

Очнулся Семён уже за городом. Машина несла его по размякшей от дождей дороге, выпуская в небо целые облака чёрного дыма. Посеревший и пожелтевший лес окружал дорогу с двух сторон. Начинал накрапывать дождь.

Убрав руки с рулевого колеса, Семён встал, чтобы расправить брезентовую крышу, и тут на него накатило. Руки затряслись, сердце зашлось барабанной дробью, дыхание спёрло. Упав обратно на сиденье, он жадно глотал воздух, пытаясь прийти в себя. Об управлении паровой машиной в эти секунды не могло быть и речи. И если бы машина шла не прямо по вязкой грязи, а по краю дороги, то не миновать аварии — улетела бы в канаву, и поминай, как звали. А когда машина переворачивается, там уж выживших не остаётся. Семёну уже довелось повидать, как взрываются паровые котлы – кого взрывом не убьёт, того посечёт обломками. Вспомнив об этом, Семён опять схватился за руль.

— Что же это я делаю? – зашептал он. – Что же?.. Как?! Я ведь барскую машину забрал! Трифона Евграфыча поколотил! Да мне теперь… Да мне теперь в Сибирь – одна дорога! И ладно ещё, если в Сибирь, ладно ссылка, а то – каторга!

Руки снова затряслись, но на этот раз Семён справился с приступом паники. Дождь зарядил сильнее, и Семён всё же расправил брезент над сиденьем и посмотрел, хорошо ли закрыты створки двигателя. А сев за руль, снова вернулся к размышления о своей будущности. Было страшно, чудовищно страшно. Единственный сын из некогда богатой семьи, выучившийся в университете и работавший несколько лет на барина в Вологде, Семён ни разу не проявил непокорности, никогда не перечил даже прислуге, не то что хозяину дома. Однако он и сам замечал, как стал меняться его характер в последние год-два. Хозяева то задерживали выплату, то решали и вовсе не платить. В один день делали незаслуженный выговор, в другой позорили перед мужиками. И Семён стал черстветь. Потихоньку, незаметно для себя, он всё больше и больше замыкался на своей работе, и его исследования были для него единственной отдушиной. Эти труды стали для него и женой, и ребёнком. Вся его жизнь крутилась вокруг них, но он ещё не понимал, насколько они важны для него – пока не получил письма из Москвы. Вот тогда он и осознал, что представить свой труд учёному сообществу – его единственный и главный в жизни смысл. Явить миру свою работу означало бы дать родиться любимому ребёнку, которого он так долго, целый год, вынашивал.

И когда барин попытался помешать этому ребёнку родиться, Семён, как любящий и даже фанатичный отец, бросился защищать своё детище.

***

А пока Семён трясся в машине на сырой дороге, в доме Трифона Евграфыча царила суета. Пришли доктор, следователь с городовым, начались расспросы. Прислуга, правда, ничего толком сказать не могла. Один лишь Гришка, здоровый парень, которого Трифон позвал перед тем, как получить по шее, видел что-то краем глаза, но выразить толком не мог:

— Я слышу – Гришка, мол! Ну, тово, бегу… А там – ух! Эта… Сам-то кричит, а она-то визжит!.. Страх! Я перекрестился, думал, тово — убивают! Страшно ж! Вона, у братовой жены дядя барыню топором зарубил. Вот и тут, думаю… Енто… Я как услыхал крики, так тово, глаза закрыл и в стенку вжался – очень уж боязно глядеть, как барина убивают! Стою, а у самого душа в пятках!..

Следователь послушал-послушал, да и махнул рукой. Стали расспрашивать Трифона Евграфыча.

— Да он, нехристь, мало того, что меня побил, так ещё и машину скрал! – потрясал кулаками Трифон. – А вы знаете, сколько она стоит, машина эта?

— Не знаю, мне такой всё равно не купить.

— То-то и оно, что не купить! Бешеных тысяч оно стоит! А как он на меня-то руку поднял?! А? Я его облагодетельствовал, кров дал, кормил, бога за него молил – а он что? Это он, скажу я вам, давно уже задумал. Надо было догадаться. Всё на мою машину так смотрел, словно продать хотел. И крутится-то вокруг неё, и крутится… Я сколько раз замечал! Чего, говорю, крутишься у гаража? А он всё двигатель разбирает, трубы натирает – никак, запчасти продавал. А машину-то точно давно продать хотел. Вот ей-богу, найдёте вы её у каких-нибудь беглых каторжников!

Тут в кабинет вошёл урядник. Сделал под козырёк и обратился к следователю:

— Порфирий Петрович, машину видели.

— Где?! – вскрикнул Трифон Евграфыч прежде, чем следователь успел раскрыть рот.

— Видели, как выезжает за город. Как будто в сторону Ярославля ехала.

— Ярославля?! – Трифон Евграфыч задумался на секунду, а потом вскочил, и с бледным, пугающим лицом подбежал к следователю:

— Знаю я, куда он делся! Знаю! Он ведь, мерзавец, в Москву намылился!

— В Москву? – переспросил Порфирий Петрович. – Зачем?

— Не знаю уже, не помню… Только отпрашивался он у меня в Москву не один раз. Я его, понятно, не пускал. Рабочий человек должен на месте быть… А теперь он, стало быть, через Ярославль туда едет! Вот теперь-то вы его и поймаете!

Следователь поклонился и вышел. Пока шагал из дома, наскоро дал указания уряднику, а когда тот убежал, забрался в экипаж и скомандовал:

— К телеграфу, да поскорее!

***

К тому времени, как Семён достиг Ярославля, мрачные его мысли сформировались в не менее мрачную решимость. Если уж суждено ему теперь погибнуть, решил он, то хоть открытие своё он должен успеть доставить в Москву. Пусть его свободная жизнь окончена, но дело его – его труд, мечта – оно будет жить.

Было уже темно, над городом повисла ночь. И, хоть на улицах ещё гуляли люди, паровая машина слишком уж бросалась в глаза.

— Чай, студенты развлекаться едут, — проворчал стоявший без дела извозчик Прохор, глядя вслед удаляющейся машине.

Но Семёну было не до развлечений. Машине надо было дать остыть, да и брикеты прессованного угля, служившие топливом, были на исходе. Нужно было остановиться на автомобильной станции. Семён, уставший и измученный, даже в таком состоянии не допустил бы ни единой ошибки при починке двигателя – но многое из того, что было за пределами механики, оставалось для него тайной за семью печатями.

Едва он въехал под крышу ближайшей же станции, как ворота за ним захлопнулись. И даже тогда Семён не понял, что случилось. В тусклом свете электрических огней он не сразу разглядел серые шинели да зелёные фуражки с красными околышами.

Потом чья-то рука схватила механика за воротник и вытащила из машины. Он пытался сопротивляться, но ему дали по зубам. Из глаз у Семёна брызнули искры, земля ушла из-под ног. Он даже не понял, что теряет сознание – только что его били, а через мгновение он уже лежал на полу станции, а потолок кружился, кружился…

— …поди разбери, — пробормотал стоящий над ним полицейский. – О, очнулся. Эй, ты! Ну-ка! Вставай!

Семён попытался встать. Получалось плохо, ноги подводили. Кто-то взял его под руку, поднял. И тогда Семёна вдруг вырвало, прямо на серую шинель стоящего перед ним полицейского. Тот отскочил, но было уже поздно. Механик сжался, ожидая новых ударов, но их не последовало.

— Вот ведь дьявол, всего испачкал! – выругался полицейский. – Да, видать, сильно ты его приложил, — обратился он к кому-то из стоящих вокруг шинелей.

— По-другому не умеем…

— «Не умеем»… А ну как помер бы? Вот что бы ты делал?

— Напился бы.

— Тьфу ты. – Городовой снова повернулся к Семёну. – А ну-ка, говори, ты кто таков?

— Семён Дежнёв, я из механиков… — пролепетал задержанный, едва держась на ногах. – Ой, дайте сесть…

— Садись. М-да, вот и попался ты, парень. Недалеко уехал. Ну что, сообщите на другие станции, чтобы не ждали. Скажите – баста, мол, поймали мы его.

Семён сидел на каменном полу и держался за голову. Всё вокруг плыло.

— Что, оклемался? – спросил его тот же полицейский. – Давай, поднимайся, пора нам уже. Ты у нас сейчас беглый преступник, а таким рассиживать где попало нельзя.

— Мне бы сумку… — простонал Семён, подавляя новый приступ рвоты. – Мне бы сумку взять…

— Сумка тоже краденая?

— Нет, моя. Там вещи, документы все…

— Ладно. Сумку ты бери. А остальное всё в машине оставь, за ней завтра от твоего барина приедут.

— Доложил! – выпалил подбежавший полицейский. – Говорят, ждите, мол, на месте, сейчас за ним пришлют!

— Зачем это? – удивился первый. – Мы что, сами его сопроводить не можем? Чудно как…

— Никак не могу знать. Только сказали, чтобы мы арестованного из станции не выводили, пока разрешение по телеграфу не получим.

— Чудно, чудно… Ладно, будем сидеть. Эй, механик! Сиди пока тут. Ждать будем. Долго, поди, ждать-то теперь…

Семён не помнил, сколько прошло времени. Каждая секунда отдавалась пульсирующей болью в висках, каждую секунду приходилось держать под контролем свой желудок. Только в какой-то момент Семён поднял взгляд к потолку, сосредоточился на его балках, чтобы голову не кружило – и увидел, как под потолком, прямо в воздухе, расцветает зелёный цветок. Сперва Семён принял это за видение, иллюзию – после удара у него вообще долго мушки перед глазами кружили. Но потом цветок обратился в зелёную птицу, а та расправила крылья и вспыхнула на мгновение ярким изумрудным светом, а затем исчезла.

Тотчас же полицейские в гараже стали падать на землю. Те, что курили у входа, и те, что окружали его паровую машину – все они повалились на землю, словно мёртвые.

В раскрытые ворота вбежал высокий и худой молодой человек в потёртом коричневом пиджаке. Остановившись рядом с Семёном, он присел на корточки и с трепетом спросил:

— Вы, товарищ, есть механик Семён Дежнёв?

— Д-да, — неуверенно ответил Семён.

— Тогда не будем терять ни минуты! Идёмте! Эти палачи скоро очнутся, у нас не так много времени!

— Постойте, постойте… Кто вы?

— Друг! — на безусом лице засияла улыбка. – У вас здесь много, много друзей! Позвольте, я помогу…

Семён, кряхтя, кое-как встал. Медленно, поддерживаемый своим новым знакомым, он вышел на октябрьский холод, где его ещё раз вырвало.

— Куда мы идём? – спросил Семён, утирая рукавом губы.

— Сейчас – к извозчику, — бодро ответил «друг». – А потом — увидите!

— Так ведь и знал, что студенты, — пробормотал извозчик Прохор, глядя на шатающегося Семёна. – Вон, ужо и на станциях гуляют. Не зря я старухе говорил, всё это бесовское, все эти машины. Что они на этих станциях вытворяют – и знать не хочу. Лошадку-то ничем не заменишь, это точно.

***

Через час Семён уже лежал на кровати в чьей-то тесной и тёмной квартире. Молодые люди и девушки толпились вокруг, советовали:

— Ты ему спиртом виски разотри!

— Камфоры понюхать дай!

— Господа, господа! – успокаивал всех молодой доктор с острой клиновидной бородкой. – Не нужно советовать мне, чем лечить! Я, между прочим, доктор! Я и сам вполне справлюсь с больным! Вот, — повернулся он к Семёну, – понюхайте камфоры.

Семён понюхал. Голова заболела сильнее.

— М-да, — пожал плечами доктор. – Медицина тут почти бессильна. Мало чем можно помочь! У него сильный ушиб головы.

— Так, и что теперь делать? – спросил кто-то.

— В больницу надо. Покой, лекарства… А тут мы что сделаем?

— Некогда мне в больницу, у меня послезавтра научное собрание! – возразил Семён.

— Не обязательно, не обязательно лгать теперь, — раздался чей-то холодный голос, и все разговоры в комнате разом смолкли.

Семён поискал глазами говорившего – им оказался непонятного возраста мужчина со всклокоченной чёрной бородой и болезненно бледным лицом. Он сидел в изножье кровати и пристально смотрел на Семёна тёмными глазами.

— Я не лгу… — начал было Семён, но мужчина его перебил.

— Мы такие же, как вы, дорогой товарищ! Да, социал-демократы не в чести, не в чести в России нынче! Я понимаю… Мы все понимаем, п-п-понимаем, как тяжело вам было решиться на такой шаг, как трудно идти впервой против хозяина. Не будем, не б-б-будем лицемерить – многие, многие из нас ещё не избавились от своих угнетателей, мы ещё стонем под их игом, п-п-под их игом! Мы живём у них, работаем на них, а они издеваются над нами, но главное, г-г-главное – они губят будущность России! Им непонятно, что переход к капитализму неизбежен, что социализм как путь, как путь…

— Помилуйте, — перебил Семён мужчину. – О чём вы говорите?!

— О бунте! – глаза незнакомца вспыхнули. – Мы слишком, слишком долго ждали. Пора, пора! Мы ждали символа, идеи! Мы набирались, н-н-набирались сил и ждали подходящего момента. И вот он настал, настал! Когда вы побили своего хозяина, когда забрали его средство вашего угнетения, дорогой мой друг, мой друг, — вести об этом разнеслись по Вологде быстрее ветра! Ведь наши люди, наши верные товарищи, друзья, д-д-друзья – они есть везде! Конечно, конечно, и на телеграфах тоже есть наши глаза и уши, и уши. Мы получили весть о том, что вы свершили бунт, и что вас хотят поймать, поймать! Не ожидали эти люди, что мы воспользуемся их слабостью! Не ожидали, не ожидали, что мы решимся на такое. Но мы, мой дорогой друг, мой друг, мы не бросаем своих товарищей в беде! И мы больше не будем, не будем терпеть их ига! Настало время для решительных действий!

— Это всё… — Семён не мог подобрать слов. — Простите, но это всё не совсем, как бы так выразиться…

— Я знаю, я знаю, — закивал мужчина. – Вы не ожидали, что вас будут поддерживать. Увы, и мы слишком часто, слишком часто сталкивались с малодушием наших друзей, д-д-друзей… Но мы не будем и дальше терпеть. Настало время действовать, действовать. Вы говорите, что вам нужно в Москву? Мы поняли, мы п-п-поняли, что дело слишком велико, чтобы о нём говорить. Ведь дело это – о, это бесконечно правое дело, правое! – оно касается царя! Ведь так?

— Царя?

— Мы понимаем, да, понимаем. Чтобы убить змею, ей нужно рубить голову, а не хвост, не хвост.

Семён обомлел.

«Они что же, думают, я поехал убивать царя?!» – ужаснулся он.

Но не успел он рта раскрыть, как собеседник перебил его:

— Не нужно, не нужно! – Он поднял руки. – Не обязательно произносить это вслух! Мы всё прекрасно понимаем! Вы герой, герой! Вы тот, кто сделает, наконец, решительный шаг из тьмы ко свету! Мы ждали, мы ждали таких, как вы! И наше счастье, счастье, что мы были рядом и смогли помочь. Но наша помощь этим не закончится, не закончится! О нет! Мы не будем выспрашивать, к-к-как именно вы собираетесь сделать то, зачем едете в Москву. Наше дело, дело – вас сопроводить. Мы доставим вас в Москву – и сделаем всё, чтобы вы достигли своей цели. Если нужно, мы сложим г-г-головы на своём пути – но это будет не зря, не зря! Делайте, что задумали, и не беспокойтесь. Мы доставим вас в Москву к послезавтра. Кстати…

Он нагнулся и поднял с пола сумку Семёна.

— Это ваше. Мы не трогали сумку, потому что догадывались, да, догадывались, что содержимое может быть опасно. Она ваша. Мы проследим, чтобы вы её не потеряли до самой Москвы.

Семёна замутило. Он едва успел свеситься с края постели, когда его снова вырвало. Толпа отскочила, но туфли доктора всё же забрызгало.

— Вот и спасай после этого жизни, — пробормотал тот, брезгливо морщась.

— А как же они поедут в Москву, ежели они и лежать покойно не могут? – спросила какая-то женщина.

— В больницу ему надо, — снова сказал доктор. – На недельку.

— Мне послезавтра нужно там быть, — возразил Семён.

— А что, не подождёт дело? Неделю-то?

Тут бледный мужчина порывисто встал с кровати, и толпа вновь притихла.

— Вы что же, что же, сомневаетесь в нашем госте? Сомневаетесь, да? – Мужчина заходил взад-вперёд между койкой и толпой. — Думаете, он зазря этот день выбрал? А? Забыли, что наш главный враг, враг России, прибывает в Москву в этот день?

— Царь приезжает в Москву, — выдохнул Семён. Даже не спросил, а как-то лишь озвучил факт. Да и правда, где-то он слыхал об этом.

Толпа пристыженно глядела в пол, пока бледный мужчина ходил взад-вперёд.

— Я прошу прощения, — сказал Семён. – Но я как будто всё ещё не знаю, как вас зовут…

Мужчина остановился, у него на лице мелькнуло удивление и досада.

— И правда! Степан Трофимович, честь имею. Фамилию называть не буду… Моя скромная роль – быть идейной искрой, искрой, и товарищем для нашей молодёжи. Вот эти прекрасные люди… — Он обвёл руками толпу. – Эти люди готовы отдать свои жизни ради будущности России, ради будущих п-п-поколений… Ради свободы воли, ради красоты и любви, и любви!

— Значит… — Семён говорил медленно, подбирая слова. – Значит, вы порешили… как бы это… порешили ради свободы, красоты и любви убить царя?

По комнате пронёсся коллективный вздох – не то вздох удивления, не то негодования.

— Мы… Мы не говорим здесь так, — занервничал Степан Трофимович, ломая руки и глядя в сторону. – Это не те слова, не те… Мы делаем тёмное дело ради нашего светлого будущего, нашего будущего… Тяжёлые дела, которые можем и должны сделать. На которые в-в-вы, в том числе, нас вдохновляете.

— Я?

— Вы. Своим бунтом, своей решимостью. Своей любовью к родине и непримиримостью, непримиримостью, н-н-непримиримостью, не-при-ми-ри-мость-ю…

Степан Трофимович вдруг изменился в лице, с видимым усилием закрыл рот, а потом накрыл его руками. В его глазах мелькнул ужас, он отвернулся и ушёл в угол. Семён и с постели слышал, как Степан Трофимович раз за разом повторяет слово «непримиримостью». Но тут из толпы к нему шагнула тонкая девушка, такая же бледная, с высоким лбом и большими, навыкате, глазами. Она положила руки ему на плечи и что-то тихо сказала.

— Спасибо, Наташа, — ответил ей через минуту Степан Трофимович, поворачиваясь к Семёну и толпе. – Не обращайте внимания, друзья. Это… бывает. Однако пора кончать… Послезавтра вам, Семён Александрович, нужно быть в Москве. Мы достанем вам билеты на поезд. Прибудете в Москву вовремя, сможете и его застать…

Семён хотел было что-то возразить, но передумал. В конце-то концов, подумал он, разве это не прекрасный шанс попасть в Москву? И тут же ответил себе – нет, не прекрасный. Но всё же шанс.

— А как же они с такой головой в Москву поедут? – спросила женщина из толпы.

— Может, пилюль ему дать? – спросил какой-то парень, с надеждой посмотрев на доктора.

Но тот лишь покачал головой:

— Увы! В больницу, только в больницу. Иначе нельзя.

— А что, если мы… Если мы попросим о помощи у Мануйлихи? – робко спросил кто-то.

В помещении повисла тишина. Слышно было, как в комнатах наверху кто-то кашляет.

— Кто эта Мануйлиха? – спросил непонимающе Семён.

— Ведьма, — ответил доктор.

— Ведьма? – Семён охнул. – Вы с ведьмами, стало быть…

— Нет-нет, не подумайте, не подумайте, — замахал руками Степан Трофимович. – Мы ведь не то, чтобы постоянно! Это так только, по нужде… Вот, хотя бы, вас выручить.

— Простите, не понимаю.

— На автомобильной станции. Там больно уж много, больно уж много было наших врагов. Мы бы, конечно, могли и с револьверами туда сунуться, но опасно уж очень… Помещение маленькое, народу много – постреляли бы друг друга, и всего делов, и всего делов. Да и вас могли бы задеть. Вот в таких с-с-случаях, мы и прибегаем к помощи ведьмы… Одной только ведьмы. Помните, как наши враги сознание потеряли?

Семён вспомнил, как под потолком появилась зелёная птица, как она вспыхнула и повалила этим светом полицейских.

— Ну, — только и сказал он.

— Её это рук дело, — сказал кто-то из толпы. — Берёт она недёшево, зато результат-с…

— Да неужто в Ярославле ведьмы могут свободно промышлять? Неужто их тут не ловят?

— Ловят, как и везде, — вздохнул Степан Трофимович. — Но Мануйлиха умеет прятаться, умеет прятаться. Сколько на неё облавы ни устраивали, она всё уходила. А поодиночке к ней все боятся сунуться. Так только, толпой нахлынут – а её уж и след простыл, и след простыл…

— Так что же, она, эта ваша Мануйлиха, и врачевать умеет?

— Умеет, как же не уметь, — сказал выступивший вперёд детина. – Меня в том году в поле косой посекли, во…

Он закатал штанину, показывая длинный и страшный шрам на ноге.

— …Так если б не она – остался б хромой.

— Ясно, — сказал Семён. – Но, знаете, вот что-то не уверен я…

— Мы тоже, тоже стараемся её избегать, — поспешил заверить его Степан Трофимович. – Но иногда, вы знаете… Иногда цель оправдывает средства.

Семён подумал о научном собрании, о своём проекте двигателя на фотогене, и хмуро кивнул.

***

Вскоре Степан Трофимович выпроводил всех из квартиры и оставил Семёна одного. От эмоций прожитого дня у Семёна разболелась голова. Промучившись часа два и даже разок всплакнув, Семён всё-таки уснул.

Разбудили его, когда солнце уже заливало комнату ярким светом. Открыв глаза, Семён увидел перед собой Степана Трофимовича.

— Проснулись? – спросил тот извиняющимся тоном. – Извините, что бужу. Но пришла Мануйлиха. Нужно принять, она долго ждать не станет, не станет.

У Семёна раскалывалась голова, дико хотелось пить и в то же время тошнило, но он только просипел:

— Хорошо.

Через минуту в комнату вошла низенькая плотная женщина лет пятидесяти, закутанная в шали и платки. Когда она села на табурет у постели Семёна, тот понял, что перед ним цыганка. Кудрявые и чёрные-пречёрные волосы, тёмные глаза и смуглая кожа. Улыбнувшись, она показала целый ряд золотых зубов.

— Оставь-ка нас, миленький, — обратилась она к Степану Трофимовичу.

Тот кивнул и вышел.

— Ну что, сердце моё? Головушка болит? То-то и оно, что болит, — начала цыганка. – Получил ты вчера по головушке неплохо, да ещё и ворожба моя сверху наложилась. Оно, конечно, не так, как на остальных, подействовало, но и без следа не прошло.

Она подняла руки с узловатыми пальцами и занесла их над Семёном. Пальцы задвигались, губы зашевелились, но слов Семён не разобрал.

— Что это вы, простите, делаете? – спросил он.

— Лежи молча, — только и ответила ведьма.

Минут пять ворожила колдунья, и пока она это делала, Семён чувствовал, как боль отпускает голову, как проходит тошнота, и как на душу ложится покой.

Закончив колдовать, ведьма устало опустила руки и усмехнулась.

— Ой, и смеху-то с тобой! – Она захихикала. – Ой, не могу! Прости, милый, не удержалась, заглянула на секундочку в твою пустую голову. Ой, держите меня!

Цыганка уже в голос захохотала, а Семён почувствовал себя смущённым.

— Что это вы смеётесь? – спросил он.

— Вот уж бунтарь! Ой, не могу! – Цыганка кончила смеяться и лукаво посмотрела на Семёна. – Этот-то, Стёпка, и не знает, что ты им не помощник, да? И не поняли, что тебе до их революций дела нет? Они-то уж из тебя и героя сделали, и людей собирают, и оружие чистят… Помирать за тебя готовы! А ты только и думаешь, как бы от них сбежать поскорей! Ох уж мне эти ваши бунты…

Цыганка встала и направилась к дверям. Остановившись у выхода, она ещё разок глянула на Семёна и сказала:

— Поберёг бы ты людей, механик. Сбежал бы сейчас. Не подставлял бы под пули других, раз уж своя голова еле на плечах держится.

Сказала и вышла. А Семён ещё долго смотрел на дверь и думал над её словами.

***

Остаток дня прошёл за сборами. К Степану Трофимовичу приходили какие-то люди, они шептались в коридоре и иногда робко заглядывали в комнату, но с Семёном заговорить не решались. Сам же Семён не вставал с постели – ел, когда перед ним ставили еду, а после снова проваливался в сон. Окончательно разбудили его ранним утром следующего дня, когда за окном ещё было темно.

— Который час? – сонно спросил Семён, садясь на постели.

— Три часа, — ответил Степан Трофимович. – Простите, что так рано вас б-б-бужу, но нам пора собираться.

Семён встал. Какая-то женщина принесла таз с водой, кусок мыла и полотенце. С удовольствием умывшись, Семён стал одеваться и тут кое-что вспомнил.

— Скажите, Степан Трофимович, а как мы до вокзала-то доберёмся? Меня же по всему Ярославлю искать должны.

— На этот счёт не волнуйтесь, не в-в-волнуйтесь. – Он вышел на минуту из комнаты, а когда вернулся, в руках держал два флакона синего стекла. – Вот, это надо выпить.

— Что это?

— Это мы купили у Мануйлихи. Зелье. Колдовской декокт, если угодно… В общем, в общем, если мы его выпьем, то сможем неузнанными до вокзала добраться.

— Это как так?

— Да вот так. Мануйлиха сказала, если выпьем, если выпьем, на нас и смотреть не захотят, а уж если кто на нас взглянет, не узнает. Даже и вовсе не разглядит.

— Неужели? Хм. А это… Как бы так выразиться?..

— Безопасно ли? Вполне. Будет ли действовать? Обязательно, обязательно. Мануйлиха ещё никого не подводила. Если уж деньги в-в-взяла, то наверняка, наверняка поможет. Правда… порция небольшая, небольшая, уж насколько денег хватило… Но нам должно хватить, должно хватить.

Семён с сомнением принял пузырёк и поглядел его на свет лампадки. Декокт внутри был мутный, с какими-то хлопьями.

— Давайте выпьем его прямо сейчас, — сказал Степан Трофимович. – Я первый, заодно и вам покажу, что зелью можно доверять, можно доверять.

Он вытащил пробку из своего флакона, чокнулся им с флаконом Семёна, а потом резко опрокинул жидкость себе в рот. Проглотил, причмокнул, и удивлённо сказал:

— Это даже… даже приятственно, знаете ли. Я… я ожидал другого.

И тут Семён понял, что не различает его лица. Оно расплывалось, точно терялось в тумане, а при более пристальном взгляде у Семёна начинали чесаться глаза.

— Как вы себя чувствуете? – спросил он.

— Прекрасно, — ответил Степан Трофимович. – Как видите, вам нечего бояться. Пейте скорей, нам нельзя опоздать на поезд.

Семён с сомнением оглядел флакон, затем вытащил пробку и, стараясь не нюхать, тоже залпом выпил жидкость. Вкус у неё, как и сказал Степан Трофимович, был весьма приятный и напоминал пирог с яблоками.

— Вы меня видите? – спросил Степан Трофимович у Семёна.

— Н-нет, затрудняюсь, — ответил тот.

— Хорошо, значит, зелье работает, р-р-работает. Подождите… Что это вы надеваете?

— Ну… свою одежду, — смутился Семён.

— Ах, да, я не сказал же вам… Постойте! – Степан Трофимович снова вышел и вскоре вернулся со студенческим мундиром и светлым картузом.

— Вот, это их отвлечёт.

— Кого?

— Ну… их, понимаете? Будьте добры, наденьте это.

Семён не знал, насколько он походил на студента, но просьбу выполнил.

Когда сборы были окончены, Степан Трофимович оглядел квартирку, на секунду задержал взгляд на образах, словно хотел перекреститься, но передумал, потом присел на дорожку, встал и решительно вышел.

На улице их ждал извозчик. Не говоря ни слова, Степан Трофимович забрался в коляску, Семён последовал за ним. По тёмным улочкам, освещённым газовыми фонарями, они поехали к вокзалу.

«Где-то теперь моя машина? – с тоской подумал Семён, и тут же себя поправил. – Не моя машина, то есть, а господская…»

На улице тут и там были видны городовые, но коляску никто не останавливал. На вокзале было тесно от серых шинелей и агентов сыска в повседневном. То, что это агенты, не подлежало никаким сомнениям – только те могли так подозрительно вглядываться в лица прохожих и так резко отворачиваться, когда на них обращали внимание.

Семён волновался до крайности. Сердце его стучало, ладони потели, отчего сумка, казалось, вот-вот выскользнет из рук. Но интереса к ним по-прежнему никто не проявлял. Стоило кому-то вглядеться в их лица, как в глазах наблюдателей появлялось задумчивое выражение, словно они вспоминали о давней нерешённой проблеме. Вскоре Семён почувствовал, как страх отпускает его сердце.

Подали поезд. Услышав первый звонок, Семён и Степан Трофимович вошли в вагон третьего класса. Здесь пахло грязью, немытым телом и сырыми собаками. В конце вагона нашлась одна пустая скамья, где они и сели. Вот подали второй звонок. До той самой секунды, пока поезд не тронулся, Семён думал, что в вагоне вот-вот появится городовой, схватит его и потащит наружу. Но никто так и не появился. После третьего звонка поезд тронулся. Когда же он стал набирать скорость, сердце у Семёна стало биться ровнее, и им вновь овладела дремота. Прижав к груди сумку и прислонившись к окну, он вновь задремал.

***

— Никогда бы не подумал, что можно так крепко уснуть в поезде, — сказал Семён Степану Трофимович, когда наутро они покидали вагон.

— Правда? А я всю дорогу глаз не сомкнул, не сомкнул, — нервно ответил тот. – Признаться… Нет, малодушие, малодушие.

— Что? – заинтересовался Семён. – Что вы хотели сказать?

Степан Трофимович остановился на секунду, посмотрел на механика и сказал:

— Признаться, чувствую страх… Стыдно, стыдно!

— Не думаю, что это стыдно, — покачал головой Семён.

Вокруг толпился народ. Выходящие из вагонов, встречающие – и городовые, везде городовые. То и дело кого-то хватали за рукав и просили предъявить документы.

— Постойте, Степан Трофимович! – воскликнул Семён. – А ведь я вас… почти вижу!

Тот замер и вгляделся в лицо механика.

— И я вас… Ещё не совсем, но почти, почти… Значит, декокт выветривается… нужно спешить!

Степан Трофимович схватил Семёна за рукав и потащил к выходу со станции. Их ещё не останавливали, но всё чаще к ним присматривались.

У самого выхода из здания вокзала Семён бросил взгляд на доску объявлений и остановился. На ней висела олеография, выполненная с портрета Степана Трофимовича.

«Разыскивается опасный преступник, — прочитал Семён под олеографией, — виновный в совершении терактов в пяти губерниях. Приметы: бледен, худ, борода густая и чёрная. Особые приметы: часто заговаривается…»

— Идёмте. – Степан Трофимович потянул Семёна за рукав. – Мы опоздаем!

— Куда? Куда опоздаем? – спросил тот, подстраиваясь под шаг спутника.

— Нам на Николаевский вокзал надобно. Его поезд – его, понимаете? – поезд уже должен был прибыть. И ежели мы не успеем… Другого шанса нам уж не видать.

Только тут Семён вспомнил, зачем его спутник прибыл в Москву. Надо было как-то сказать ему правду, или в крайнем случае просто сбежать, но Семён никак не мог набраться храбрости, и всё шагал за ним, подбирая слова. В какой-то момент он уже почувствовал, что готов признаться во всём Степану Трофимовичу, но тот вдруг остановился.

— Вот он! – еле слышно сказал Степан Трофимович. – Глядите!

Семён посмотрел. Они стояли сейчас с краю толпы, а перед ними, через площадь, виднелось здание другого вокзала. Вся площадь была забита народом, яблоку негде упасть. Полицейские в серых шинелях бороздили эту толпу, толкаясь локтями и всматриваясь в лица. А там, на другой стороне площади, кто-то вышел из-под крыши вокзала, и толпа вдруг загудела. Тысячи рук сорвали шапки с тысяч голов. Еле видный отсюда, человечек на той стороне выделялся яркой синевой своего мундира и блеском золота на эполетах.

Толпа пришла в движение. Стоявшие ближе всех к царю стали падать на колени. За ними падали те, кто стоял дальше, за ними – следующие, и так далее. Целая волна из человеческих тел пошла через площадь.

— Они здесь, — радостно воскликнул Степан Трофимович.

— Кто? О ком вы? – не понял Семён.

— Те, кого мы известили здесь, в Москве. И в других городах! Мы известили, известили людей ещё в день вашего приезда в Ярославль, в Ярославль. Мы п-п-позвали их принять участие в переломе истории! Мы не м-м-можем знать, не можем знать, многие ли пришли, но я вижу, что здесь есть люди из… из наших! О, телеграф – чудесная вещь!

Семён проследил за взглядом Сергея Трофимовича и заметил в толпе людей, не снявших шапок. Тут и там, он видел таких всё больше и больше. Они держали руки в карманах, их лица были бледны и полны решимости – в отличие от лиц большей части толпы, на коих написаны были страх, восторг и благоговение. Вот волна прошла по площади, и все встали на колени – но кто-то падал, как перед святыней, а кто-то лениво вставал, просто чтобы не выделяться из толпы.

— Они здесь! Они пришли! – взволнованно говорил Степан Трофимович, тряся Семёна за рукав. – Мы всё же сделаем это, сделаем это!

Его голос возвысился, губы задрожали, по лицу покатились слёзы. Он зашагал вперёд, крепко держа Семёна за руку. Тот пытался вырваться, но у него не выходило. И вот они уже шли через площадь, а люди вокруг вновь вставали с колен, чтобы увидеть царя.

— Мы пройдём через толпу, через толпу, — сказал бледный от напряжения Степан Трофимович. – И тогда вы сделаете, вы сделаете…вы сдела-е-те…

Его лицо вдруг вновь перекосило. Он старался взять себя в руки, но не мог.

— Вы сделаете… В-вы сделаете…

Как ни страшна была ситуация, Семёну стало жаль его. И жаль, что рядом не было той девушки, Наташи, которая смогла бы парой слов унять этот недуг.

— Вы сделаете, — повторял Степан Трофимович, пристально глядя в глаза Семёну и не отпуская его рукав.

— Эй! Это не тот ли, кого ищут?! – услышал Семён чей-то голос.

Выглянув из-за плеча Степана Трофимовича, он увидел двух городовых, через толпу проталкивающихся к ним.

— Р-разойдись! – кричали они. – А ну!

Народ не обращал на них внимания, все с жадностью вглядывались в царя.

— Идёмте, нам нужно уходить! – зашипел Семён.

Степан Трофимович, всё так же повторяя одни и те же слова, сделал несколько шагов за ним. Городовые не отставали. Один из них дунул в свисток, прорезавший глухой гам толпы звонкой трелью.

— Идёмте же, скорее! – закричал Семён.

Но Степан Трофимович только покачал головой.

— Вы сделаете, — повторил он. – Вы сде-ла-е-те.

Он достал откуда-то маленький револьвер, сунул его в карман Семёну и подтолкнул механика вперёд. Достал из-за пазухи ещё один револьвер, крепко сжал его в руке.

— В-вы с-с-сдел-л-лаете, — сказал он в последний раз, а потом повернулся, вскинул руку с оружием и почти в упор выстрелил в грудь ближайшему городовому.

Как только хлопнул выстрел, толпа пришла в движение. Тут и там люди выхватывали из карманов револьверы и палили по городовым. Люди вокруг завизжали. По площади стали расползаться облачка белого дыма, запахло порохом. Треск от выстрелов слышался со всех сторон, а толпа принялась давить саму себя. Семёна сжали со всех сторон так, что он не мог вдохнуть. Потом вдруг люди расступились, а через секунду толпа вновь сомкнулась и проглотила его, отрезав и от Степана Трофимовича, и от городовых.

Люди толкались, пинались, старались убежать, при этом – кто куда. Семёна швыряли из стороны в сторону, но он всё же устоял на ногах и старался пробиться вперёд. Куда вперёд – он и сам не знал. Вся эта площадь с треском выстрелов, дымом и тысячами людей превратилась в настоящее болото, в лабиринт, выбраться из которого не представлялось возможным. В какой-то момент перед Семёном возник толстый городовой с красным лицом и налитыми кровью глазами. Он почему-то ткнул в Семёна револьвером, и тот присел, вскрикнув. Раздался выстрел, и рядом упала баба с разбитой пулей головой. Ещё раз вскрикнув, Семён бросился в сторону. Городовой разрядил весь барабан, пытаясь попасть в него, но каждый раз промахивался. Люди вокруг кричали от боли или падали замертво, когда их настигали шальные пули. Крики вырывались из общего оглушающего гула и вновь тонули в них. А потом вдруг что-то грохнуло. Грохот перекрыл весь шум толпы. И тотчас же народ стал напирать ещё сильнее.

Трижды Семён спотыкался о мёртвые тела, и лишь один из мертвецов был городовым. Больше прочих на площади умирали не полицейские и не демократы, а те, кто пришёл посмотреть на царя.

Сколько прошло времени, Семён не понимал. Казалось, он выбирался из толпы уже не один час, когда, наконец, перед ним возник край площади. Семён побежал, не глядя вокруг, боясь остановиться, и всё ему казалось, что вот-вот его подкосит пуля. Но никто в Семёна так и не попал – то ли мазали, то ли в него и вовсе не целились.

Выскочив на очередную улицу, Семён чуть не угодил под лошадь. Отшатнувшись, он упал на мостовую, а извозчик придержал лошадь и крепко выругался.

— Извозчик! – крикнул Семён не своим голосом. – Отвези меня на Моховую!

— Сам себя вези, чёрт! Не видишь, что ли, что вокруг творится?

Семён вскочил, выхватил из кармана револьвер и ткнул дулом в извозчика:

— Отвези, сказал, а то убью!

Тот побледнел:

— Н-не убивай, добрый человек! У меня жена, ребятишки малые…

— На Моховую меня! – крикнул Семён, запрыгивая в экипаж.

***

В движение пришёл весь город. Люди словно того и ждали, чтобы кто-нибудь начал беспорядки. Пока Семён ехал, он то и дело слышал по городу треск выстрелов, гром взрывов, видел мёртвые тела городовых… и не только городовых. Улицы превратились в лабиринты преисподней.

Извозчик скулил и ругался сквозь зубы, больше от страха, чем от гнева, но всё же довёз Семёна. Выпрыгнув из коляски, механик вспомнил, что надо бы расплатиться, но коляска уже укатила. Семён хотел поправить картуз, и обнаружил, что его нет. Осмотрел мундир и увидел кровь на рукаве. Пощупал руку – нет, кровь чужая. Снял мундир и с отвращением бросил его на землю. За мундиром выбросил и револьвер. Уж больно противно ему было оттого, что пришлось угрожать оружием извозчику. И лишь после этого он вошёл в корпус.

Коридоры были пусты. Шагая к аудитории, Семён чувствовал, что весь его путь был проделан зазря – вот сейчас он зайдёт в аудиторию и не увидит выступающих. Конечно, их там нет, думал он — теперь все дома, запирают двери и занавешивают окна.

И всё же он шагал. Поворот, ещё один. И вот перед ним двери из тёмного дерева. Встав перед ними и оглядевшись, Семён вздохнул. Пустота вокруг, казалось, насмехалась над ним.

— Ну, — сказал Семён пустоте, — зря не зря, а приехать я был обязан.

Уже не веря в успех, он толкнул двери и шагнул в полутёмный амфитеатр. И тут же увидел нацеленные на него ружья и револьверы. Семён замер, как вкопанный, глядя на учёных людей, в серых костюмчиках и очках, державших в руках огнестрельное оружие.

— Я… Я на собрание, — робко сказал механик. – У меня есть приглашение, позвольте показать…

— Покажите, сделайте милость, — сказал поднявшийся к нему профессор с седой бородой.

Семён открыл сумку и, покопавшись в ней, достал приглашение. Протянул профессору. Тот осторожно взял его двумя пальцами и внимательно рассмотрел.

— Вы, стало быть, Семён Дежнёв? – спросил профессор. – Что ж, очень рады. Простите нам эту невежливую встречу, но сегодня в городе неспокойно. Наша задача – оберегать науку и самих себя, как её представителей. Прошу, присаживайтесь.

Семён кивнул и прошёл вперёд. Нашёл себе место и плюхнулся на него. Покопался в сумке, достал из неё бумаги – свою работу – положил их на стол и любовно разгладил листки пальцами.

— Что ж, пора начинать, — сказал седобородый профессор, выйдя вперёд. – Мы как раз хотели выбрать первого докладчика. И раз уж к нам прибыл единомышленник, о чьей работе я уже наслышан и которой, признаться, неимоверно заинтересовался, то предлагаю ему и выступить первым. Если, конечно, вы не против, — обратился он уже к Семёну.

Семён не знал, выходить ему сразу или нет. Руки его тряслись, в голове шумело, мысли путались – но он подумал о своей работе и стал успокаиваться. Всё-таки он ведь добрался до этого места, привёз сюда свой труд. Теперь его мечта оживёт. Мысли об этом приободрили Семёна, и он кивнул профессору.

— Что ж, тогда я имею честь представить присутствующим инженера-механика Семёна Александровича Дежнёва и его работу по фотогенному двигателю. Хоть я и знаю об этой работе лишь самую малость, она представляется мне весьма перспективной. Буду надеяться, Семён Александрович не обманет моих надежд… Прорыв такого масштаба, какой заявлен нашим первым докладчиком, может изменить весь мир к лучшему. Ведь всем известно: наука – двигатель прогресса! Прошу вас, Семён Александрович.

Семён собрал бумаги и встал. Научно-техническую революцию, как и любую другую, не остановить, подумал он, улыбнулся — и шагнул вперёд.