Во время написания девятой главы «Потерянной души» я внес в неё несколько интересных сюжетов, которые, по моему мнению, не вписались в общее повествование. Поняв это мной было принято решение вырезать и заново переосмыслив удалить их в корзину или оставить для рассказа которой носить рабочее название «Дурёха». Пока что этот рассказ находится на стадии осмысления, и я честно скажу, что не знаю когда примусь за него.
Предисловие.
“…Всё завтра, снова завтра, снова завтра. День ото дня ползёт в неспешном темпе, до слог последних времени и хроник. А наши все вчера лишь осветили. Глупцам дорогу к глупой, пыльной смерти. Прочь! Прочь, свеча ничтожная! Что жизнь? — Всего лишь тень; Актёр, что жалко тужится на сцене, Чтобы затем навек с неё исчезнуть; Рассказ безумца, полный ярости и силы, Но полностью лишённый капли смысла”. Шекспир, “ Макбет”.
Армейский фольклор очень богат всякими былями и небылицами. Стоит им невзначай зародиться в глубине блиндажей и окопов, в кокпитах боевых машин, как барды и скальды тут же разносят их по всем войскам, превращая в “легенды далеких славных времен”. Сказ о летающем корабле призраке слышали? А страшилку про “вечного огненного странника”, огромный многобашенный танк, что погиб в далекой войне и который до сих пор периодически встречают на поле боя?»
У этой таинственной машины много прозвищ, но мало кто ещё помнит его настоящее имя. И, абсолютно никто не знает, каким именем при рождении нарекли ту, что командовала этим легендарным танком.
Глава 1.
…В этом месте время словно сошло с ума – вопреки всем законом хронометрии немыслимым образом переплетая свои многочисленные раздробленные потоки в узорах невидимых глазом и никак не фиксируемых средствами инструментального контроля. Никто из нас не знает, в каком направлении и с какой скоростью оно течет в данную секунду и идёт ли оно сейчас вообще. И никто из нас более не уверен в том, что показаниям стрелок наручных часов и цифрам на дисплеях машин можно доверять. Мы проводим частую сверку времени и совершенно спокойно реагируем на частые запросы кого-либо из наших товарищей её провести. Ибо внутренние хронометры каждого из нас по мере того как долго мы продолжаем пребывать в этом месте всё больше и больше начинают сбоить – порождая в душе гнетущее тревожное состояние, вызывая беспричинные приступы панических атак и спеша свести с ума.
Глядя на забрызганного грязью “по саму маковку” бронированного монстра – тяжелый танк МК18, обильно украшенного барельефами на религиозную тему и статуями полуобнаженных скорбящих плакальщиц, купидонов и крылатых святых с мечами и крестами я делаю запись в блокноте: “ Объект обнаружен в неподвижном состоянии в трехстах метрах ориентировочно на северо-восток от пятого Креста. Условное время 12 часов 34 минуты. Признаки сторонней угрозы не зафиксированы…”. Бросив взгляд на сливающуюся со статуями, неподвижно сидящую на командирской башенке фигуру поднимаю глаза к небу – по которому медленно плывут низкие облака унылой расцветки трупных цветов и словно бельмо мертвеца пялится тусклое солнце на раскинутые вокруг туманные заболоченные пейзажи. Это место — бескрайний незаживающий гнойник со следами какой-то былой, давным-давно всеми забытой большой и беспощадной войны. И, кажется, что здесь никогда не бывает смены суток, никогда не меняется погода и кроме смертельных тварей и тех существ до неузнаваемости искажённых скверной, что некогда были людьми, больше никто не живет. Быть может где-то в архивах ВКНС, и сохранились упоминания о том, что на самом деле собой представляет этот мир, насколько он огромен и кто с кем сражался на этих бескрайних болотах. Но все данные о нём засекречены, также как и архивы Алемании – соседнего параллельного мира, в котором во время его повторного заселения несколько сотен лет назад наблюдателями Высшего Совета собственно и были якобы случайно найдены пространственно-временные врата ведущие сюда. Единственное о чем нас проинструктировали так этот о том, что всё вокруг не постоянно и приблизительно каждые шесть часов происходят хаотичные изменения ландшафта. Вместо перекопанных линий траншей и разрушенных бетонных бункеров может появиться рощица из мертвых деревьев и колючего кустарника, иссеченных артиллерийской шрапнелью. Или окажутся руины маленького городка с целыми брусчатыми улочками и настоящим костёлом посреди. На многие вёрсты растянется огромное непроходимое кладбище, с гранитными надгробьями и крестами, основательно перепаханное воронками от разрывов бомб и снарядов. Или может повстречаться большой кусок морского пирса с парочкой сгнивших и насквозь проржавевших корабликов. Обветшалый аэропорт или вокзал с ажурным стеклянным куполом, с которых уже никогда и никуда не улетит и не уедет. Поля, усыпанные побелевшими костями воинов в проржавевших доспехах и их лошадей, что в труху крошатся под ногами человека. Или сваленные в большие кучи, гниющие и непрестанно кровоточащие людские тела, пахнущие так, как если бы это было всего лишь одно тело. Да, можно увидеть всё что угодно, кроме того что было на этом месте несколько часов назад. И всё увиденное тобой, так или иначе, будет напоминать тебе, о чём-то хорошо знакомом только тебе – будто эти есть материальное воплощение пережитых тобой событий. Или быть может, всё это тебе ещё предстоит пережить? Быть может итак. Я не ведаю этого. И не стоит удивляться и тому, что предстоит увидеть оживших мертвецов или бездыханные тела тех, кто всё ещё пребывает где-то в полном здравии. Ибо мир, представший пред тобой, неспроста именуется запретным Кругом, что обходят стороной и силы Света и орды Тьмы — здесь одно из владений более древней и могущественной силы, земли неупорядоченной бесформенной совокупности материи, пространства и времени. Однако случается и так что на этом участке так ничего и не произойдёт и, внешне будет выглядеть всё, так же как и было. Но всё же, копни носком сапога землю и под тонким слоем дерна увидишь одни лишь кости – миллиарды расщепленных, раскрошенных на осколки человеческих костей и черепов, словно ты стоишь на гигантском кургане сложенным из них. А вокруг тебя витает хорошо различимый запах плесени, ржавчины и затхлой сырости, улавливается тонкий душок сухой травы и векового праха, обволакивают миазмы свежего тлена – мертвое дыхание погибшего в скверне мира. И лишь около “Крестов” – сооружений циклопического размера возведенных из бетона и стали виде крестов, в радиусе двести-триста, а то и целых пятьсот-восемьсот метров ничего не меняется – безопасная зона. Как мы предполагаем разбросанные на равном удалении друг от друга эти древние разрушающиеся конструкции некогда были частью одной системы и, судя по исходящему от них низкому энергетическому гулу, она всё ещё продолжала работать. Но каковыми в прошлом были их функции и истинное назначение, кем были их строители? Об этом мы могли теперь только догадываться. Впрочем, не их работоспособность, не так называемая ‘’безопасная зона’’ у их основания, не представляли для меня интереса. Так как подводить своих людей под зловеще гудящие строения, с которых периодически обваливаются куски бетона и на оголяющихся металлических элементах конструкции, словно гроздья винограда развешаны десятки или даже сотни тел висельников в состоянии разной степени разложения — я не собирался испытывать судьбу. “ Свалившийся кому на голову булыжник может сразу же пришибёт, а может, и нет — как повезёт! А вот упавшие на тебя с “небес” бренные останки обязательно испортят настроение, или аппетит. К чему же так рисковать?!”
Я, оглядываясь по сторонам из интереса, чем заняты другие товарищи из моего подразделения и солдаты из отделения приписанного нам на время выполнения этого задания и ненадолго задерживаю свой взгляд на группе бойцов собиравших останки найденных нами членов экипажа танка. Закончив сносить тела и их части в одно место, живые глядя на мертвых принялись рассуждать о смысле бытия и смерти — благо, что их разговор было кому поддержать. И завидев рядом с ними сестру — ‘’ душесопроводительницу’’ с серым измученным лицом, я даже саркастически усмехнулся, ожидая, что сейчас-то она точно начнёт им заливать уши патокой из пафосных слов о грехе, искуплении, безграничном самопожертвовании и смиренном благочестии – снимая, таким образом, своё собственное напряжение и подбадривая саму себя. Но, нет. Эта уже немолодая викария, из числа сестер берегинь святилища ордена ” Святая мученица архимандрита Фотиния” расквартированного в той же превратной крепости, что и солдатики, к моему удивлению и легкой досаде оказалась гораздо крепче, чем я ожидал. В её мудрых словах нашлось место даже юмору, а в ровном приятном голосе не было той сдержанной нотки надменности и превосходства с коими порой сестрёнки ведут себя сами того не замечая.
“….смерть — это лишь переход души твоей из одного бренного тела в другое, от жизи одной к иной жизи. Коль душа твоя вверх идёт то при перерождении дано ей будет тело людское. А коль в прегрешениях жизь ты свою провел, то путь, ей вниз будя. …Вот дано было тебе червячком стати, а он тебя достал из земли и на крючок насадил, дабы рыбу поймати. Кто из вас хочет рыбкой побыть? …Ну, вот давай ты. …Да, не лыбься, ты тоже прегрешил и рыбою стал. По девкам распутным, поди, часто бегаешь, любодей? …И ты, милок, зубы то свои как конь не скаль. Тоже небося хорош? Окаянный. Когда мамку с тятей навешал в крайний раз? …Во! Как сиську мамкину сосати — так вы все первые, а как водицы поднести — так мало кто охоч оказывается….”
Я не разберу, что отвечают и о чем её спрашивают стоящие ко мне спиной бойцы – гуляющий по пустоши ветер и нудный гул от Креста заглушают их голоса. Но, я прекрасно слышу как, несмотря на окружающую нас гнетущую атмосферу они лишенные каких-либо признаков проявления некрофобии непринужденно шутят и смеются. И я различаю слова сестры, вижу её улыбку и тот взгляд, которым она смотрит на ребят – поддержка берегини это сейчас самое главное, что им необходимо в царившем вокруг нас гротеске мрачного безумия. “… Заботиться нужно о живых, а о мертвых позаботятся черви”.
Заметив, что под моим весом земля просела настолько, что уже образовалась большая лужица зловонной воды, я, недовольно чертыхнувшись, перехожу на сухое место и оказываюсь в непосредственной близости от тела ещё одного члена экипажа танка — снова с легким недоумением констатируя необычайно жестокий на этот раз способ которым её лишили жизни. После чего несколько секунд, словно заторможенный трачу на то чтобы вспомнить, как зовут крепкого полного мужчину, который, аккуратно раздвигая волосы и попутно вынимая из них сухие травинки, внимательно осматривает кожу на голове погибшей. « Байкал…Байкал! Кента из клана Кумагаи.…Как же братишка я мог твои имя забыть, если всего три дня назад мы бурно отметили трехсот тридцати трехлетие со дня нашего знакомства? » И в этот момент перед глазами пробежала какая-то рябь, изображение дернулось, лицо моего брата по оружию поплыло, будто моё зрение расфокусировалось. Мне показалось, что я услышал зовущий меня по имени чей-то очень отдалённый женский,… девичий,… ребячий голосок, словно идущий откуда-то из глубин сознания. Твёрдо зная, что в этом месте ни в коем случае нельзя играться с внутренними течениями времени, я все же непроизвольно на миг сконцентрировался на собственных ощущениях, в целях определения источника звука и выявления причин возникшей нечеткости восприятия окружающей реальности. И тут же поспешил исправить свою оплошность, успев вовремя заметить признаки стремительно надвигающегося синдрома деперсонализации. Моё подсознание подсказало мне, что зовущий меня голос мне хорошо знаком, а его обладатель мне по каким-то причинам был дорог. Однако память не смогла мне дать хоть маленького намека на то кто этот человек, а после того как его зов смолк она тут же вообще позабыла о нём — оставив лишь смутное ощущение того что “вроде бы что-то только что произошло”, но без подсказки на то что именно случилось. И что в таких случаях самое важное так это то, что я эмоционально верно отреагировал на ярко выраженные расстройства адекватного восприятия действительности, проявившиеся в виде появления зрительных галлюцинаций. Изображенные на барельефах танка сцены словно ожили и пришли в движение, на короткое мгновение почудилось, что и установленные на машине статуи шевельнулись и все разом посмотрели на меня. Я усмехнулся: “Разумеется, всё это не могло быть правдой и являлось лишь игрой света и тени в туманном мареве затхлой сырости и хаотичном сплетении энергетических потоков. Но даже если это в действительности произошло,… то, что с того? Стоять бояться?! Смешно! В творении Всевышнего полно непознанных чудес и далеко не все они приятны взору. Куда проще будет сохранить свой рассудок во здравии, если сразу же воспринимать всё “ необычное” как повседневную обыденность. Да и, в конце концов, нет ничего более пугающего, чем вид закрытой двери. …А на крайний случай, на этот раз у нас есть берегиня – душесопроводительница. Она-то уж сразу же заметить в ком проявятся первые признаки помутнения разума или поражения души порчей ”. Видя, как окружающая нас реальность искаженная малопонятными мне физическими законами пытается играть с моим воображением, я продолжал сохранять спокойствие и ясность мышления. Кратковременный приступ деструктивного воздействия напряженной психоэмоциональной нагрузки ослаб до состояния восстановления моей полной функциональности, а секундная рассинхронизация моих биологических часов с временным потоком моего текущего местоположения в окружающем пространстве прошла практически без последствий – что по меркам этого мира можно было бы расценивать как удачу. “ Для того чтобы всё шло по плану мало обладать высоким профессионализмом и крепкий рассудок… Верно?”, — задал я, немой вопрос, покосившись на безжизненное тело погибшего командира танка, будто ощутив на себе её взгляд ожидал услышать ответ. И глянув в подёрнутые белёсой плёнкой чуть прикрытые длинными ресницами мёртвые глаза женщины всё еще не утратившей после смерти свою красоту, грустно покачал головой: “ Для выживания ещё потребуется и немножко везения,…которого Всевышний для вас не приберёг. …Хм”.
Вновь заслышав громкий смех со стороны солдат беседующих с викарией и, невольно бросив на них взгляд через плечо, я напряг свой слух, чтобы разобрать слова, что она говорила им:
“ …закинет крючок в воду, а рыбочка пожелает тебя слопать и, приняв мученическую погибель свою, сама станет жертвой. Воздаться и тебе и тебе за грехи ваши человеческие. А ему станутся даром ваши смерти. Ежели в нужде великой он, сея злодейство, чинит, то нет в том греха. А коль от праздной прихоти то, сеё действо будет истинно черное зло.… В сим и есть жертвенность, что вам воздастся как искупление, что смертью своей не дали ему от голода помереть… Забота о ближнем — есть благое дело! Забота лишь о себе, как и потакание своим необузданным желаниям— погибель! ”.
Почувствовав как после её слов комок досады подкатил к горлу а на душе мерзко заскребло, я хмуро посмотрел на сестру викарию и с горечью подумал: « Верные слова сестра говоришь. Ох, верные! Если даже мёртвые понимают эти истины и в час нужды приходят на помощь живым…», — подумав тяжело вздохнул и добавил: «Красивые слова для героических песен барда. А на деле, всего лишь замкнутая петля времени — попав в которую наши братья и сестры сражаются и раз за разом переживают свою гибель. »
В эту минуту я вновь услышал манящий зов, но уже умудрённый горьким опытом попытался его отогнать и,… оцепенев, со стремительно нарастающей тревогой моментально осознал, что не могу этого сделать. Меня словно на изнанку стало выворачивать, облачая в иные одежды. Фигуры на барельефах танка ожили, закровоточили стигматы на их телах и по лицам великолепных статуй потекли слёзы, а из распахнутой бортовой двери, бурля и булькая, потекла через порог густая зловонная жижа гниющей биомассы.
“ Бездна!” – с каким-то внезапно появившимся спокойствием зло прорычал я голосом пробудившегося Зверя, разглядываю свою руку, закованную в древнюю, но очень хорошо мне знакомую броню: “ Что на этот раз?” — сдерживая ярость и с должным почтением, спросил я незваную гостью.
“ Ты без приглашения вторгся туда где, таким как ты, нет места”, — с ехидством не замедлила ответить она. И под появившийся откуда-то нарастающий издалека гул церковных колоколов зловеще добавила: “ Я отвечу тебе той же звонкой монетой”. А следом, кружась вокруг меня, злорадно рассмеялась с гулким эхом, обволакивая меня клубящейся тьмой и пронзая душу и ставшими стремительно нарастать тревожными звуками набата: “ Бум-бум-бум…”.
Глава 2.
…От едкого удушливого дыма вовсю разбушевавшихся в городище пожаров слезятся глаза, и перехватывает дыхание. Сильные порывы горячего ветра обильными горстями швыряют в лицо жгучие искры и осыпают целыми ворохами горящих щепок и соломы. Смрадно-маслянистый воздух, наполненный частицами неостывшего пепла с приторной вонью паленой плоти раздирает горло сухостью и вызывает тошноту. А я, чавкая под ногами липкой грязью, раскисшей от крови и содержимого вспоротых кишок, целенаправленно пробираюсь по улице меж разбросанной утвари и мертвых тел, гоня вперед себя свою юную пленницу. Щуря слезящиеся глаза, я с соответствующей месту насторожённостью бросаю взгляды на фигуры снующих в дыму людей, и по общей какофонии звуков умирающего поселения с удовлетворением оцениваю, как обстоят дела в других местах: “ Вроде бы звон мечей и боевые крики стихли. Победа вновь досталась нам!.. и по-другому быть и не могло”. После чего, еле успев отпрянуть в сторону от неожиданно появившегося из огня и чуть не сбившего меня с ног обезумевшего от боли израненного коня, с тревогой бросаю взгляд на упавшего в грязь ребенка. Меня немного озадачивает это внезапное чувств и я, грубо подняв её на ноги, со сдержанным любопытством пристально вглядываюсь в её наполненные ужасом заплаканные глаза, словно намеревался именно в них найти какой-либо ответ. Эта русоволосая голубоглазая девочка благодаря своей внешности став довольно ценным трофеем, предназначалась мной в подарок темнику авангардного тумена союзных сил — прекрасной воительнице Кандыкун. И ещё каких-то несколько минут назад, мне по большому счёту было всё равно, погибнет ли моя пленница также как и те люди, что пытались защитить её или, убежав, сгинет в огне — так как терпеть не могу в разгар схватки нянчиться с пленными, и тем более с детьми. Был бы на тот момент кто рядом из моих нукеров, так без лишних раздумий скинул бы с себя эту обузу. Но, я был непредусмотрительным и быстро распространяющийся пожар, перепрыгивая с одного строения на другое, отрезал меня от своих людей, загнав в этот коварный лабиринт — из которого, судя по всему, не факт что сам сможешь выбраться, не поджарив себе задницу.
-Цела? – спрашиваю я её и, вместо ответа услышав крик, резко оборачиваюсь, щитом отбив удар занесенного надомной топора одним движением разрубаю напавшего от плеча по пояс и, силясь перекричать нарастающий гул пламени ору ей: — Следуй за мной рядом и не смей хоть на шаг отстать. Иначе, я тебе ноздри вырву. Поняла меня?
Бросив взгляд на дергающее в предсмертных конвульсиях тело полуголого мужчины, я мысленно благодарю её за то что пусть и сама того не желая она вовремя предупредила меня. И.. тут же недовольно рычу от досады, видя, как первые длинные и жирные языки надвигающегося огненного вала уже начали кружить вокруг нас, волнами перекатываясь по улице и жадно пожирая всё на своём пути: “ Несмотря на тяжелые доспехи в одиночку я, возможно, сумею проскочить. Но с ней? Нет, погибнем оба. …Эх, уж лучше бы ей было умереть тогда, чем сейчас принять такие муки – заживо сгореть в огне”.
Без долгих размышлений, убрав меч в ножны и, скинув наземь щит, я решительно присел перед ней, на ходу доставая кинжал. И словно зверь зло ухмыльнулся, увидев как её зрачки стали еще больше расширяться от ужаса, а губки приоткрылись в немом крике, когда вероятно она представила себе что последует далее. Быстрым и точным движением острого лезвия вспоров, укоротил подол её длинной рубахи, и ни слова не говоря, плотно обмотал отрезанным куском ткани её голову и шею. Подняв щит и подхватив её на руки, я предупредил девочку: — Теперь крепко обхвати меня за шею и чтобы ни случилось, не отпускай, пока я не скажу что можно.
И ещё раз злобно оскалился, оглядываясь по сторонам и ощущая в своей душе странный прилив теплоты к этому хрупкому тельцу, что столь послушно выполнив моё указание, доверчиво прижималось ко мне – ибо в этот момент я уже окончательно понял, что решение принято, и оно без всяких сомнений было правильным.
Потом, в то время как, задыхаясь в дыму и изнывая от жара я, прикрываясь щитом от огня, продолжал упрямо бежать к выходу из этого ада, меня не раз посещали тревожные сомнения в том что: “ Хватит ли у меня сил самому выжить? Вынесу ли я свою ношу живой или же она задохнётся?.. А может быть, уже задохнулась и я зазря продолжаю её нести?”. Но, я тут же отгонял их прочь, дабы они не отвлекали меня своей никчемностью и предательским малодушием не подтачивали изнутри крепость моего духа. Выбравшись на небольшую площадь, где, по всей видимости, проводились торжища, я немного отдышался и осмотрелся. Место было изрядно захламлённым и довольно преунылым от обилия вздутых конских туш и сваленных в кучи изувеченных человеческих тел, да и не слишком подходило для того чтобы тут сделать долгую остановку спасаясь от дыма и жара. Но здесь, по крайней мере, было чуть больше годного для дыхания воздуха, и даже нашлась бадья с затхлой водой – непригодной для питья, но вполне сносной, чтобы хоть немного охладить лицо. Вот только разогнав плавающий на поверхности слой мусора и приглядевшись к тому, что лежало на дне бадьи, я обнаружил, что кто-то уже успел до меня вусмерть ‘’ упиться’’ этой водичкой – потеряв при этом свою голову. “ Божечки, ужас-то какой!” – подумал я, прежде чем выудить и пинком отправить в полёт свою пренеприятную находку: “ Пошёл нах!” Потом ещё раз, оглядевшись по сторонам в поисках возможной угрозы и ненадолго задержав взгляд на каменной колокольне, с которой всё еще доносился звон колоколов, я опустил ребенка на землю. “Странно”, — подумал я когда, сняв повязку с головы девочки, увидел её бледное измученное личико: “ Почему ты улыбаешься, дурёха?.. Отчего улыбаюсь я?”
— Странно…, — произнёс я вслух, задумчиво глядя на неё и прислушиваясь к тому, как ветер, гуляя по колокольне, играется с колоколами, извлекая из них тихие печальные звуки: “ Бум…бум, бум”.
Глава 3.
-Что странно? – задает вопрос красивая статная женщина, сидящая напротив меня за изящным плетеным столиком на балконе прибрежной таверны.
Я, отрываясь от чтения, бросаю взгляд на громко гудящий своими уже порядком изношенными двигателями старый военный гидроплан, что уже добрых пятнадцать минут крутиться по акватории гавани поблизости от нас и аккуратно свернув газету кладу её на столик рядом с собой.
-Почему он никуда не уплывает? Что ли не знает, куда ему плыть? – отвечает вопросом, на вопрос сидящая между нами с большой порцией фруктового мороженного “ подозрительно похожая на настоящую шпионку ” девочка с черными, как смоль вьющимися волосами и в маленьких круглых очках с темными стеклышками.
Услышав последний вопрос, я невольно рассмеялся и тем самым привлек внимание обеих барышень — одновременно и молчаливо задавших мне один и тот же вопрос: “ А что же господин хороший нам на это скажет?” Конечно же, благодаря моему армейскому чувству юмора, у меня уже есть ответ, но он хотя и невероятно точен, но всё же слишком прямолинеен, чтобы его услышали ушки моих столь утончённых милых спутниц. Ну а если без всяких шуток и подольше подумать, то ответ будет слишком простым и совсем скучным. “Вряд ли кому будет интересно узнать о том, что пилоты аэроплана просто-на всего не могут выжать из стареньких моторов нужные для взлета обороты. Да и вы, милые плутовки, уже и без меня знаете правильные ответы…”.
И любуясь их лукавыми улыбками, я вновь рассмеялся. Но на этот раз не от содержания пошлого ответа или понимания того как быстро я их раскусил, а от ощущения удивительной легкости и наслаждения что испытываю, проводя с ними этот свободный от службы день. “И если на Фронте не случится никакого ЧП и не объявят в Городе тревогу, то мы за сегодня ещё успеем вдоволь подурачиться, гуляя по аллеям городских парков и прекрасных скверов, а ближе к вечеру обязательно нагрянем в синематограф на какую-нибудь иноземную потешную картину. Однако куда мы пойдем и что будет делать — это вам решать, мои милые сударушки. Мне с вами везде будет хорошо!” Пилотам гидроплана наконец-то удалось поднять машину в воздух, и он натужно ревя начал медленно взлетать – заглушая своим громким гулом все остальные звуки. …Кроме, боя больших напольных часов, несших из зала таверны через открытые окна и двери до моих ушей своё мелодичное и тревожное новое послание: “бум, бум, бум… Бух-х”.
Глава 4.
Бу-у-бу-бух-х! Бу-бу-бух-х! – громогласно раскатисто грохочут огромные орудия “апостола” с интервалом в двадцать — тридцать секунд, посылая ста пятидесяти килограммовые освященные фертильными ‘’красками” живых святых смертоносные подарки на добрых два десятка километров в сторону передовых подразделений противника.
Бух-бух-бух-бух-х! – с подобострастием, но уже без должного рвения и как-то совсем лениво поддакивают ему полевые гаубицы Галатской Политехии, нестройными залпами прикрывая отход отступающих частей.
Изредка, совсем уж бережливо скупо, словно взбесившиеся цепные звери, внезапно разбуженные чьим-то ударом плетью, надорванными от лая голосами срываются преисполненные яростным азартом самоходки Республиканского дворянского корпуса Хитонии, тщательно выверено посылая управляемые снаряды куда-то далеко за горизонт. С шипением и следующим затем громким хлопком продув стволы они вновь успокаиваются под стрекот микроскопических молоточков сложных вычислительных систем “за горизонтального обнаружения”, погружаясь в собственные глубокие раздумья – что для стороннего неискушенного наблюдателя видеться как отрешение и сон. И вновь, обнаружив новую цель, безмолвно хищно оскаливают свои острые клыки… и, всё повторяется – выстрел, поиск, снова очень точный выстрел.
Ритма никакого нет. Такт безбожно сбит. А торжествующая вокальная партия радиообмена сменилась надрывным стоном тревожно-скорбных донесений, сдавленным вражескими системами РЭБ и окрашенным безликим монотонным попискиванием морзянки. Слаженная патетическая кантата войны, в очередной раз сломалась, надорвавшись от чрезмерного напряжения – музыкантов разбросало огненным ураганом поражения. Теперь каждый играет сам по себе и вовсе не так как умеет, а как придётся и что ещё может себе позволить. Иных же и вовсе не осталось – погибли, отчаянно сражаясь до последнего патрона, до последнего вздоха, со славой. И каждый, кому сейчас придёт в голову мысль найти виновного, без труда его отыщет и ткнёт пальцем в себя: “ Неправильно распорядился минутой, секундой, личными и вверенными силами. Своевременно не сделал одного шага вперед ли, назад, вбок, не произнёс всего лишь одного единственного верного слова. И у тебя не хватило всего лишь одного патрона в обойме, снаряда в боекомплекте, ракеты, бомбы. Вследствие чего ты упустил свой шанс, потерял контроль. Или, что ещё хуже, ощутив, что напряжение ослабло, и опасность миновала, на мгновение расслабился, чтобы перевести дух. …А теперь пожинай плоды. Ешь их самую мякоть. Ешь целиком с костями, гнилью и червями! Жри ложками это намешанное из земли и крови сладко-горькое дерьмо приправленное слезами от боли и досады и, не смей его сплёвывать. Оно придаст твоему телу силы, добавит душе драгоценного опыта и укрепит знаниями твое воинское мастерство. Это же война, брат! Это ведь кровавое сражение, сестрёнка! Это чудовищное по своему замыслу соревнование в военном искусстве и техническом совершенстве двух древних могучих смертоносных машин. И мы с тобой в нём участвуем добровольно, по зову сердца, по праву предназначения данное нашим Родам самим Всевышним. Так что, пожалуйста, ешь. Молча пережевывай, взирая на гнилостные ошмётки минуту назад дышавшей стонущей мертвечины и сдерживая слёзы. И не смей. Слышишь? Никогда никого не смей винить в том, чего ты не успел сделать сам”.
Бух-х. Бу-у-бу-бух-х…! – словно нехотя, на последнем вздохе продолжает рокотать пушками сверхтяжелый танк — самоходная “крепость” ордена ‘’ Равноапостольной спасительницы Анны” прозванная в войсках ‘’ апостолом”. Похожая на собор могучая машина столь огромна и величественна, что уже отсюда, с расстояния в один километр отчетливо различимы возвышающиеся над разрушенными домами забронированные “звездные” купола её РСО и посеребренные православные кресты — антенны квантовой радиосвязи. Видя как на её центральной мачте реют голубые вымпелы, благословлённые самой Екклисиархой и словно пономарь раскланивается “попрошайка” (в простонародье так обзывают высотомер) складывается ошибочное ощущение близости объекта. Но стоит опустить глаза как тут же приходит неприятное напоминание о том, что нам ещё топать и топать, утопая по уши в грязи и привычно (хотя и не заслуженно, но и беззлобно) костеря мехов сверхтяжелой техники за перепаханную их гусеницами дорогу.
“ Эх! Говорила же мне родненькая няня Арина, чтобы всегда держал мозги в свежести и не ходил ножками туда, где на колесах хрен проедешь. Надо было… “, — стараясь не топать по лужам и более тщательно выбирать, куда ставить ноги, я задумался над тем: “ А собственно действительно, как лучше было бы поступить? На БШМ тут делать было нечего – только ещё больше замедлил бы движение. Взять у танкистов танкетку или переться на своем ‘’ попрыгунчике” – так это только глину почём зря месить. А забрать у техников гравитационно-транспортную платформу даже во время планово-предупредительного обслуживания всегда было немыслимым проступком, а в нынешние времена так вообще сталось бы чрезмерной роскошью и сверхглупостью – это недопустимо. …Так что не найдя наиболее правильного решения “ за неимением кухарки сойдёт и дворник” и топаем ножками. Своими ножками-кочерёжками. И не хныкаем, а руководствуемся ещё одним добрым советом няни: Там где колесики не катят, крепки ноженьки до Иерусалима доведут”.
Идущая впереди меня Сиена обернулась, бросила на нас взгляд и, изобразив страдальческую улыбку, перехватила автомат повыше за ремень.
Шлёп! – с каким-то легкомысленным чавканьем ударил он её прикладом по попке: Шлеп! Шлеп! – с липким звуком жидкой грязи игриво плюхается приклад оружия по симпатичной части женского тела обтянутой прочной кожей забрызганных штанов. Я бесстыже, стеклянным взглядом ещё какое-то время разглядываю эту игру оружия с человеком, силясь найти для себя ответ “зачем она прихватила его” и чуть было не споткнувшись, прекращаю это бессмысленное занятие. Любоваться задницей Сиены, хоть в штанишках, хоть без таковых, как и огнём своих артиллерийских орудий можно бесконечно долго. Можно было бы получить большое эстетическое наслаждение, любуясь вообще ею целиком, что спереди что сзади, как искусным произведением мастеров Донателло и Канова. И может даже иной раз удалось бы помедитировать глядя на неё, как на переменчивый и одновременно неизменный поток студёной воды в горном ручье, вплоть до состояния нирваны – при условии, что сама Сиена согласится постоять неподвижно и не попытается состроить забавную мордочку. И в принципе это было возможным, когда она спала или читала книгу, и когда у меня было настроение. А сейчас у меня настроения никакого нет, кроме премерзкого. Да и вряд ли оно станет хоть чуть-чуть лучше, пока мы не вернёмся в расположение легиона и, пока мной не будет отдан приказ “выдвигаться на сближение с противником”. Но до этой минуты ещё так долго, что точно “можно успеть до Иерусалима пешочком дойти, не спеша полакомится люля-кебабом, запить его свежеприготовленным ароматным черным кофе и, набив карманы ореха-фруктовыми харосетками прогулочным шагом вернуться обратно”. Мне скучно от безделья и тошно, глядя как сильно ворог потрепал наши части… и в какое грустное непотребство превратились раскиданные по пригородным холмам обширные грушево-яблоневые сады, в которых из-за проведенной срочной эвакуации местное население не успело собрать урожай. Расщепленные снарядами и безжалостно изломанные гусеницами машин стволы деревьев никак не хотели умирать и со стремительно угасающей надеждой на спасение продолжали тянуть к солнцу свои изломанные ветви. Будто намереваясь смягчить внезапно ожесточившиеся человеческие сердца, хрупкие яблоньки и груши с отчаянием протягивали людям свои спелые плоды — умоляя их остановиться, одуматься и развернуть время вспять. И видя тщетность своих усилий, рожденные для мира деревья прощались друг с другом, грустно шелестя почерневшими от копоти пожухлыми листьями и, роняли к ногам рожденных для войны, словно большие кровавые слезы свои сладкие фрукты. Пришло время умирать. Заснуть под стоны раненых и умирающих воинов и воительниц, под ужасающий вой двигателей и орудий машин, отчаянно защищающих своих хозяев на пределе собственных технических и материальных ресурсов. Закрыть глаза от вида слез в энергетических потоках душевной и телесной боли, под скорбное пение заупокойных летаний у установленных на скорую руку импровизированных походных алтарей окутанных саваном чадящих погребальных костров. Пришло и прекрасное осеннее время, многократно воспетое поэтами и заснятое на кинопленку романтиками, чтобы умереть, уснуть. И, снова пробудившись в следующем году, робко открыть глаза под радостное щебетание пернатых птах. А потом с удивлением взглянув на омытые талыми водами обгорелые останки, вспоминая, откуда взялись они и кому принадлежат, ласково шелестя листочками с печальной любовью заботливо укрыть их покрывалом из белоснежных лепестков. Матушка — Природа не любит пустоты и уродства. Как и я. И ей претит неопределенность и бездействие. Как и мне. Но сейчас ей приходится со смирением мученицы стойко терпеть, глядя, как лишенное чувства прекрасного грозное разрушительное чудовище войны, безумно озираясь по сторонам своими многочисленными глазами-сенсорами налитыми кровью от гнева и перенапряжения, медленно ворочается и ползет по фруктовым садам, не выбирая дороги. Безжалостно ломая деревья своим бронированным телом и, хрустя сочными плодами под залитыми кровью и машинным маслом колесами и гусеницами.
“ Как же это приуныло и совсем безрадостно торчать в тылу. Никакого тебе веселья и задора…”, — недовольно бурчу я про себя, заслышав отдаленный визг ТРСЗО скорее похожий на истошный вой оравы изголодавшихся бездомных котов, чем на залп грозных орудий. И бросив взгляд на хмурое небо затянутое низкими грязно-серыми облаками констатирую: “ Прохладно, сыро — однако не так уж и плохо. Густая облачность. Ветер северный. За день не одной вражеской машины — уже хорошо. И совсем будет замечательно, если до темноты обойдется без ливня”.
И действительно, активность авиации сведена к минимуму, молчат и зенитные системы ПВО – все коридоры для полетов “ Наблюдатель” отдал стайкам своих охранных дронов, большим санитарным вертопланам и автожирам, безостановочно курсирующим между полевыми санчастями и “небесными” госпиталями. Похоже, что уныние и неимоверная усталость не коснулась только их. Всех же остальных словно окутало ватой, с головой погрузило в апатию. Движение израненной военной машины неторопливо, экономно размерено, без малейших признаков суеты и паники. Приглушенно рычат двигателями РЭМы и транспортеры боеприпасов, занятые обслуживанием ещё исправных боевых машин. С “чахоточным кашлем” и хлопками из выхлопных труб натужно пыхтят машины и мотоциклеты пробираясь по дороге запруженной нестройно бредущими по раскисшей грязи колонами угрюмой пехоты. В сторонке от обочины тихо постанывают на носилках тяжело раненные приготовленные для воздушной транспортировки и безмолвно лежат укутанные в холщовые коконы тела наших братьев и сестер коих намереваются вывезти для традиционного погребения в родных мирах. Между которыми в белых окровавленных балахонах, словно призраки бродят берегини и душевницы-покоятельницы – заботливо облегчая страдания одних и умиротворяя актом милосердия других, доведенных до безумия постоянной болью и экзистенциальным ужасом. А где-то поодаль лениво коптят смолянистым дымом трубы передвижных крематориев и погребальные костры — отдавая последние почести павшим воинам местных сил самообороны и армии этого мира. И смрадный дым траурным саваном стелется по земле, словно щупальца кракена ползёт между машинами и людьми, оставляя нахмуренные небеса лишь искрам раскаленного пепла, что остывая, сыпется на головы живых белесыми хлопьями и, раскиснув во влаге мелко моросившего дождя, густо покрывает поверхности машин грязно-серыми разводами.
“Многих, очень многих наших товарищей мы потеряли за эти дни…”, — c досадой вздыхаю я, разглядывая стоящие вдоль дороги в несколько рядов боевые и транспортные машины того что осталось от сводной механизированной дивизии сестринских орденов. Устроившись на броне под брезентом и с чуть большим комфортом развалившись вповалку в кабинах и кузовах грузовиков девы смотренные мертвецкой усталостью спят крепким сном, ничуть не чураясь того что кто-то посторонний увидит их такими приземленными, человечными. Со скинутым с себя покровом грозных валькирий они умиротворенные коротким отдыхом сейчас совсем не кажутся такими надменными бескомпромиссными стервами, кой образ зачастую вызывает в сердцах простых солдат чувство пугающего и благоговейного трепета. В настоящий момент, при взгляде на них душа каждого солдата проходящего мимо усталых израненных сестрёнок наполняется безграничным состраданием к ним, жгучей теплотой и глубоким умилением. В зачерствелых мужских сердцах пробуждается щемящая тоска по дому, по своим милым жёнушкам и любимым дочерям… “ Наверно. Не знаю. …И вероятно именно от этого глаза каждого второго (или у каждого) начинают предательски поблескивать влагой. А может быть глаза слезятся вовсе не от переполняющих неуместных чувств, а от того что едкий дым не сгоревшего топлива и погребальных костров их раздражает? Хз! Может быть. …Но, всё равно, спящие барышни такие миленькие. Наши бесстрашные Лапотулечки-красотулечки. Особенно те, кто помоложе и без этих обезображивающих шрамов на прокопченных чумазых личиках”, — с добродушной иронией резюмировал я. А когда увидел у одной из спящих сестёр, совсем ещё юной девчушки, крепко зажатое в перебинтованной руке надкусанное большущее спелое яблоко, то неодобрительно качнув головой грустно улыбнулся. Слишком уж разительным оказался контраст между возрастом девушки, яблоком в её кулачке и грязными бинтами с заскорузлыми пятнами засохшей крови. Во всем этом было что-то неправильное, противоестественное что ли. На войне я видел немало всего, что не очень — то укладывалось в голове – на то она и война. Мне довелось, и не раз, сражаться бок о бок с сестрами из боевых орденов и, искренне восхищаясь ими, видеть, сколь высоким воинским мастерством, бесстрашием и какой яростью, более роднимой с фанатичным исступлением, они бросались на врага. Они никого не миловали и никогда не бежали. Отчего нередко мне с горькой досадой приходилось быть свидетелем того, как эти “несносные горделивые” девы независимо от своего сана и должности отважно шли на верную смерть и с непогрешимой стойкостью погибали в неравных схватках. Но вот встречать на службе в войсках, да еще и в чужом мире столь юных барышень до сего дня мне не доводилось. И причиной тому было то, что согласно ‘’ Уставным положениям сестринских Орденов, монастырей и миссий” девочки послушницы и рясофорные инокини привлекаются лишь для внутренних служб. Они не участвуют в боевых или иных действиях за пределами родного мира пока не пройдут полный курс военно-технической подготовки в качестве инокини воёвницы и обряд посвящения в сестры милосердия (или в ортодоксальные сестры возмездия). Который они совершают в возрасте не ранее 20-25 лет отроду (в зависимости традиций фундаментального христианства ордена, его размеров, а также присутствия монастырей в приграничных мирах). Редким исключением из положения составляют полевые сестры берегини, так как их всегда не хватает и инокини искупительницы “ церкви восточного обряда ” прошедшие строгий отбор и получившие коллегиальное благословение старших сестер духовниц принять обряд ‘’ Восхождения на крест” (что практикуется далеко не во всех орденах и лишь во время “демонических” вторжений). Они защищены своей непоколебимой верой, а также православными святыми, которых они ревностно почитают. При нападении (или угрозе такового) на монастырь и иные сооружения ордена, вольных трудниц всех возрастов (кроме тех девушек и женщин что несут службу в лазаретах и/ или в мирской бытности своей проходили службу в армии) и младших сестер, не достигших соответствующего посвящению возраста, в обязательном порядке эвакуируют из зоны боевых действий в иной мир или под защиту Небесного Храма (если таковой в этом мире имеется)…
“ Впрочем, чему я удивляюсь? Какое мне вообще дело, сколько этой девчушке лет? Пережила первые дни, повезло остаться в живых – и то хорошо. Отведут куда подальше в тыл на переформирование части, да может быть там, и оставят в качестве резерва. А вот её старшим сестрам, несмотря на всё своё мастерство и боевой опыт повезло куда меньше”, — подумал я, поморщившись в очередной раз от тошнотворной вони жженой плоти и отхаркивая скопившуюся в горле загустевшую от сажи и копоти слюну. Уступая дорогу ползущему мимо трехосному ‘’ Руссо-Балту” отошел в сторону и вновь поморщился, заметив как сквозь щели и дыры прострелянных бортов тяжелогруженной машины стекает что-то вязкое, бурое, смрадное: “ Кровь. Остывшая и загустевшая жизнь наших товарищей. Тех, кого вторжение, которого мы все так давно ждали, в первый день всё-таки застала врасплох”.
В штабе Объединенного командования считали, что армия готова принять удар, но как оказалось, в последнюю минуту он обрушился внезапно как снег на голову и сразу же в трех мирах. Многочисленные пространственные прорывы, вооруженные мятежи и восстания еретиков-богохульников, внезапно умолкнувшая радиосвязь с гарнизонами, подчистую вырезанными ведьмами безмолвия и, нахлынувшие из пустоты живые волны бесчисленных тварей гонимые чьей-то злой волей. При всём желании невозможно быть полностью приготовленными к такому огромному несчастью. Особенно помня тот факт, что пока армия вступает в текущую войну, некие союзные силы приступают формировать облик будущей войны и создают предпосылки для нашей в ней победы. Потери просчитаны и предопределенны, оттого-то они неизбежны и столь горьки. Цена вопроса лишь в количестве жизней гражданского населения, наших братьев и сестёр, нас самих. В войне, где нет и быть не может единого фронта перед командирами стоит лишь одна задача – сберегать личный состав и технику любой ценой как можно дольше, нанеся при этом максимально возможный урон противнику. Поражения не приятны, но и победы… далеко не всегда приносят радость. Потерянные забытые роты и полки, пропавшие без вести отдельные машины, эскадрильи и целые дивизии – печальная обыденность маневровых “ пространственно-временных” войн. Потому что, каким бы сложным и отлаженным механизм не был, в нём всегда найдутся изъяны, за которыми неотступно следуют в неисчислимом количестве большие и маленькие трагедии. И совсем не сложно себе представить, чем бы эти баталии заканчивались не будь на арене военных действий легионов грозных БШМ — надежды и к радости одних, к ужасу и отчаянию других. И, тем не менее, каждый ветеран знает, что на поле боя выигрываются всего лишь сражения, а войны оканчиваются в совершенно других местах, зачастую даже в других мирах. Оканчиваются на выдохе, чтобы тут же на следующем вздохе вновь начаться.
Хмурым взглядом, проводив грузовик со скорбным грузом, на котором словно падальщики с перемазанными кровью и гноем крыльями копошились призрачные фигуры ангелов, выискивающие неупокоенные души я посмотрел на Сиену. Девушка, встретившись со мной взглядом, улыбнулась грустной улыбкой и, ладонью прикрыв рот и нос спасаясь, от удушливого кислотно-приторного зловония, длинным шлейфом стелившегося за машиной, кивнула на знак ‘’ химической опасности’’ грубо намалеванный белилами на заднем борту грузовика. Задумчиво разглядывая идущий следом армейский вездеход повышенной проходимости с эмблемой “ военно-научной коллегии” и сидящих в нём людей одетых в прорезиненные костюмы с системой дыхания замкнутого цикла я вспомнил, как утром на территорию фабрики, на которой временно располагался легиона, с неслыханной наглостью на бешеной скорости ворвалась забрызганная толстым слоем грязи танкетка. Её водитель не сбавляя скорости и, загоняя в двигателе последних лошадей пронеся по фабричному аэродрому, пугая людей и умело лавируя между ремонтно-эвакуационными и грузовыми машинами. И громко лязгнув изношенными гусеницами в управляемом заносе, танкетка остановилась в каких-то паре метрах от моих ног, обдав горячей вонью машинного масла, перегретого воздуха радиаторов охлаждения и мелкой взвези бетонного покрытия, срезанного стальными траками машины. После чего из её бронированного нутра на свет, словно чертик из табакерки вывалился взволнованный Сашка Орлов и вместо приветствия и извинения за столь дерзкое поведение бросился разглядывать меня и все вокруг так словно ему кто выдал приказ провести срочную инспекцию на предмет выявления еретической порчи и злонамеренного повреждения имущества подразделения. И может это даже оказалось и к лучшему, так как я за это время успел хорошенько задуматься над тем, как и какие коррективы, следует ввести в директории наших охранных систем, что бы в следующий раз они успели немного поджарить тому хвост. Не со зла, конечно, а от доброты своей душевной. Ведь не дай тому Всевышний, если по каким-либо причинам хоть на миллисекунду произойдет задержка сканирующего отклика в подсистеме дистанционного опознавания хоть одной турели АОС. … А после, скинув шлемофон и залихватски надев фуражку привычно заломив её набок, он отвел меня в сторонку, чтобы никто нас не услышал, обнял и сообщил новость, от которой мне на миг совестливо стало: “ Я-то вон дуралей этакий его проучить раздумывал, а он-то вишь как, рискуя собой как настоящий друг, оказывается, беспокоился за меня. Как узнал от других, так тут же весь такой в тревоге и переживаниях на всех парах рванул ко мне узнать, что да как. Да заодно, пока кто другой не успел этого сделать “наложить свою лапу” на возникшие в легионе излишки боеприпасов и прочие столь необходимые в его механизированном хозяйстве полезности”. Видя, как он искренне радуется тому, что у меня всё в порядке я не стал его предупреждать о том, что приехал бы он минут на десять пораньше, то вряд-либо встретил моё радушие. Потому что, недавно вернувшись из долгого рейда, мне удалось вздремнуть всего на пару часов — что по меркам сегодняшнего дня стало просто роскошью. А я очень сильно не люблю, когда кто-то по всяким пустякам лишает меня такого удовольствия. Укорять его за меркантильное поведение я тоже не стал – ибо на войнах в приграничных мирах, да ещё и при отступлении командирам заботящемся о боеспособности своего подразделения всегда приходится рассчитывать в первую очередь на собственные силы. И взять то, что плохо лежит или то, что пока и даром кому не нужно вовсе не порок, а с арифметической точностью выверенное рациональное использование всех доступных ресурсов. Вот только сегодня получилось как в той поговорке: Завещано мною было выдать каждой сестре по серьге, а брату получить кукиш с маслом. Потому что “его благородия” в день, когда легион ушёл в рейд, и рядом не стояло – Орлов на своих танчиках позже прикатил. Да и орденские сестры-экономы первыми обратились ко мне за “благотворительной” помощью, которую мне было бы крайне сложно им не оказать. И на моём лице ни один мускул не дрогнул когда он, не краснея показал мне длиннущий предлиннущий список всего, что хотел бы у меня получить в долг. Добрая я душа – улыбнулся, когда осилил весь список до конца. Расходы легиона вопреки ожиданиям на этот раз оказались весьма небольшими, и мы вернулись, к своему приятному удивлению не с пустыми руками. Так что то, что Всевышний забрал — он же и дал. Но, на всякий случай я ему всё же тактично напомнил о том, что ещё со времен сарацинского карательного похода за ним числиться должок в сорок восемь тонн осколочно-фугасных двадцати четырех фунтовых…
И вот нет же, чтобы ему в этот момент промолчать и в сотый раз пообещать, что обязательно рассчитается со мной, он как истинный сын ганзейских купцов начал змеюкой юлить и выкручиваться, предъявляя встречный перечень моих задолженностей. На каждое моё слово у него нашлось два, на каждый мой аргумент он привел два своих. И надо отдать должное его умению быть убедительным — Орлов не только бесплатно получил от меня точные координаты того место в которое ему стоит немедля совершить пешую прогулку и кое-что материальное из его списка, но и сытно позавтракал со мной за одним столом. И прекрасно зная моё неравнодушное отношение к свежему творожку, политому вкуснейшим свежим яблочным сиропом он, сучонок этакий, в один присест, демонстративно не смакуя умял две порции.… В общем, самым бесстыжим образом развел меня пока я спросонья глаза протирал и ворон ловил. А за чашечкой утреннего кофе он уже более подробно и никуда не спеша поведал мне все свежие новости и слухи. Они были очень не хорошие, хотя и без особых сюрпризов, крайне печальные, опять же, других и не стоило ожидать, а некоторые, те, что были из категории “ничем не подтверждённых” меня, откровенно говоря, до слез рассмешили. Ибо представить себе, что кто-то сумел нанести легиону колоссальный урон, было, мягко говоря, из разряда детских ужасно печальных сказок об красивом героическом превозмогании. И глядя на Сашку я терялся в противоречивых чувствах, не зная радоваться ли мне или злиться, смеяться ли или плакать и пришел к заключению, что все-таки стоит внести соответствующие поправки в программы охранных турелей. Да такие, чтобы ему не только хвост подпалили, но и то, что находится повыше, хорошенько прожарили… “ Такова традиция в наших краях – гонцу, принёсшему дурную весть, язык надрезают, а к хвосту его коня привязывают пучок соломы и поджигают. Жестоко, конечно. Но ничего не поделаешь – нервы и у меня шалят, мне простительно. А ему, уроком станется – не хочу никого терять по какому-то стечению обстоятельств и тем более от своего же дружественного огня. Что же касаемо всего остального? Ну-у-у, так… как говорят мудрецы: Будь чистосердечен с друзьями своими, умерен в своих нуждах и бескорыстен в своих поступках”.
Этой ночью, сразу же после возвращения из рейда я составил и отправил в штаб армии свой рапорт с прекрасным, как нам тогда казалось, результатом выполнения поставленных задач. В заданных секторах мы предотвратили попытки противника занять стратегически-важные позиции и обеспечили отступающим подразделениям выход с минимальными потерями. Нам также удалось встретить и, не допуская их захват или гибель, под носом у передовых частей врага и летучих отрядов еретиков, благополучно провести в безопасное место многочисленную группу гражданских лиц. Мы столкнулись с тремя военными кораблями неприятеля, приняли достаточно жаркий бой и успешно вывели из строя одну разведывательно-дозорную канонерку, а двум ракетно-пушечным фрегатам нанесли сильные повреждения, заставив их спешно ретироваться с поля боя. Во время выполнения задания нам несколько раз повезло хорошенько пополнить боекомплекты, поймав на злодеяниях предать святому очищающему огню колдуна-мистика и захватить невероятно редкий шикарный трофей в виде застрявшей в противотанковом рве и брошенной мобильной “ телепортационной камеры” артиллерийского обеспечения с выведенным из строя электронным блоком ЭВМ генератора сопряжения полей. Когда утром один расфуфыренный и очень бесстыже наглый офицер-танкист увидел столь ценную находку то, преисполнившись эмоциями, не устоял на ногах и упал пред ней на колени. К общему веселью присутствующих это была ещё та потеха – видеть, как из его небесно-голубеньких глазиков от умиления обильными ручейками слезки побежали. И не мудрено: Забронированная просторная трехместная кабина на гусеничном шасси Рифейского паравоза-ремонтного завода, микро ядерная силовая установка Курчатского-Остроумова второго поколения в две тысячи лошадиных сил при общей массе машины семьдесят тонн. Полезный объем телепортационной камеры двадцать тонн, со степенью защиты изоляционного покрытия не ниже десятого класса. Плюс двухкаскадный энергетический щит векторных полей, голополе и возможность установки на кабине пулемётов. Иметь такой специализированный транспортер в составе машин сопровождения – это бесценный дар Всевышнего и военной промышленности для любого командира. Особенно в начале войны, когда царит неразбериха в управлении союзными войсками и правит хаос среди отступающих частей, когда каждый корабль снабжения с превеликой вероятностью рискует никогда не добраться до подразделения запросившего помощь.… Когда радиоэфир на всех частотах забит многочисленными отчаянными мольбами, последними прощальными словами и монотонным писком спасательных маяков в бескрайнем океане безжизненного статического шума. А ты, крепче сжав своё сердце в железном кулаке самообладания, перехватываешь чьи-то радиопереговоры и, с хладнокровной выдержкой слушаешь, как долго и мучительно погибают твои товарищи, которым никто не придёт на выручку. Нам не нужны глаза, чтобы видеть всё, что там твориться – насмотрелись… Сожженные города и крепости, десятки тысяч расстрелянных, изрубленных и разорванных женщин, детей, стариков, изуродованные и обглоданные до костей трупы захваченных в плен, изнасилованные и с особым ритуальным садизмом убитые девушки и девочки-подростки. … Легион, словно Зверь Его всё видит, всё помнит и никогда никого не прощает. К нелюдям, устраивающим войны и забои людей как скота не может быть никакой пощады. Затаившись в густой тени хитроумных систем постановки электронных помех и сохраняя радиомолчание, Зверь терпеливо ждёт, внимательно наблюдает за происходящим вокруг его, чутко вслушивается в звуки боя и тишину, тщательно изучает и анализирует. А потом словно ночной призрак, преисполненный холодной яростью, активировав маскировку фрактальных голополей, искусно искажая сигнатуры своих машин и проецируя ложные цели, он стремительно появляется на поле боя. И действуя согласно скрупулёзно составленным много вариативным планам, виртуозно гибко реагируя на изменчивые обстоятельства, запускает в районе своего боевого оперативного действия необратимый процесс постоянного нарастания тревожной неопределенности. Он пришел и не уйдёт пока не утолит свою ненасытную жажду праведного отмщения, пока не изменит ход событий настолько, что в какой-то час перестанет видеть смысл более находиться здесь. А пока, война только-только началась, противник только начал вводить и разворачивать свои силы, не охотно демонстрируя способности своих тактиков и совершенно не раскрывая свои стратегические планы, цели, намерения. После первого и довольно ощутимого удара осатанев от крови, он принялся расчищать себе плацдармы для концентрации войск, постепенно оттесняя наши подразделения на безопасное для себя расстояние — убивая, насилуя гражданское население, не успевшее своевременно эвакуироваться и проводя казни захваченных в плен наших людей. И пока наша армия отходит, легион в полном составе остается на месте, прикрывая её отступление, проводя разведку боем и выжидая — мы уйдём последними…. И хорошо, если это будет приказ: “Вперед!”
И, как и тысячу лет назад, когда взамен своего поломанного оружия воины подбирали оружие павших, извлекали стрелы из их тел, а на местах выжженной огнем и вытоптанной травы нашим коням приходилось жрать человечину, мы ищем, находим и используем все средства для того чтобы сражаться и побеждать. Мы извлекаем боеприпасы из подбитой брошенной захваченной техники и уцелевших фортификационных сооружений. Мы поднимаем кем-то оброненные на землю сухари и в спешке разбросанные медикаменты, демонтируем вооружение и запчасти для своих машин, собираем материалы для их ремонта, сливаем из бочек и баков топливо, а по возможности даже приводим в места наших дислокаций исправную свою и вражескую технику. Ведь на войне ты сражаешься не один, рядом с тобой по соседству всегда есть кто-то кому может пригодиться то, чем сможет поделиться высокомобильный и постоянно кочующий с места на место легион. Ибо взаимовыручка и слаженность отдельных машин, подразделений и частей – это крепкая железобетонная основа на которой воздвигают победоносные армии свои нерушимые бастионы. Да и таскать с собой в обозе десятки тонн всего полезного, но в чем легиону на тот или иной момент не будет острой необходимости – это равносильно связать себя по рукам и ногам. Так как налегке и догонять и убегать всегда легче, а делать засады, водить хороводы и прятаться становится куда проще. Опять же верна поговорка: Быстрый волк всегда сытым будет, а привязанная собака хвостом своим подавится.
Ещё утром мне абсолютно не в чём было себя упрекнуть,… пока не приехал Орлов и не рассказал о трагедии на военных складах и расположенном в непосредственной близости к ним химическом заводе, что якобы по его слухам произошла в том же районе, в котором работал и наш легион. И к нашему с ним обоюдному удивлению оказалось так, что я ни сном, ни духом не ведал о случившемся. Всё что касалось нашей прогулки с точностью до последнего пункта установленных командных протоколов зафиксировано в моём рапорте с приложениями электронных сигнатур встреченных вражеских объектов, данных объективного контроля бортовых РЛС и контрольно-записывающей аппаратуры СОК каждой БШМ участвующей в рейде. Но одно дело точно соблюсти воинские уставы, общевойсковые морально-нравственные положения и рекомендации, или не нарушать догматы Храмов – “в ком нет греха, тот избежит трибунала или черной епитимии за нарушение благочестия своего и апостасию”. И совсем другое, внутренне ощутить сомнения в праведности поступков и укор вины хотя-бы за то, что став причиной массовой гибели невинных людей ещё не разгадал её природу – за это ты сам себя со всей ответственностью готов “предать сатане во измождение плоти”. Ибо грех твориться не руками его совершаемыми, а корни свои пустил глубоко внутри тебя. И не осознавать его причину есть для каждого человека и особенно военачальника грех двойной, непростительный, губительный. Командир должен уметь не только чутко ощущать малейшие изменения во всеобщей гармонии мироздания, не просто знать общие правила сохранения равновесия кармических весов и применять к ним соответствующий обстоятельствам набор средств, но и безошибочно предугадывая их развитие лучше других видеть причинно — следственные связи прошлого, настоящего и возможного будущего.
Тех немногих минут, что я потратил глядя вслед вездеходу ‘’научной коллегии” мне должно было с лихвой хватить на то, чтобы уже успеть задать самому себе все вопросы касаемо этого загадочного случая, разложить все факты в порядке рассмотрения, получить ответы и сделать хотя бы предварительные выводы. Орлов за завтраком достаточно подробно мне всё расписал, ничего не утаил и не добавил лишнего — я смело мог ему доверять как самому себе. Но за это время я лишь увидел подтверждение слухов но,… словно натолкнувшись на невидимую стеклянную стену, ни на шаг не приблизился к разгадке.
Возвращаясь из рейда, мы действительно проходили мимо этого маленького тихого городка и даже позволили себе на его окраине сделать получасовую остановку на отдых. Всё было тихо и мирно — как и положено режиму военного положения должным образом соблюдалась светомаскировка, действовал комендантский час и улицы патрулировались силами милиции, на въездах стояли хорошо укреплённые блокпосты, а зенитные батареи, станции РЛС ПВО дежурили в усиленном режиме несения службы. На самом заводе, расположенном на противоположной стороне городка я не был. На него сгоняли наши техники на сопровождавшей легион ремонтной “летучке”, чтобы залить топливом полные баки этой прожорливой машины. Я же в это время встречался с приехавшими к нам с визитом военным комендантом, его заместителем, командиром отряда милиции и офицерами роты охранявшей завод. Городской глава, по совместительству комендант – высокий седой подслеповатый старик с гордой внешностью боевого орла и таким же боевым характером управлял этим городком уже тридцать лет. Правил умно, справедливо, по человечески. Его заместитель, бессменный личный секретарь и судя по значку на лацкане её мундира вспомогательных служб, глава местного отделения партии благочестивых женщин-патриоток “ Слеза и почва” была женщиной дородной, с крупными чертами лица и грубыми манерами обер-лейтенанта учебной части. Не слишком умна, но порядочна и набожна. По совместительству супруга главы и в целом женщина добрая и весьма приветливая. Начальник милиции, он же глава заводской пожарной команды и главный редактор местной газеты и радиостанции был точной копией коменданта и его благоверной, но отчего-то не очень многословен и чересчур подозрителен к чужакам. Мне он сразу же понравился, несмотря на его непривычное для моего мира имя Радо-Эльза Горыныч. А вот офицеров я особо разглядывать не стал – глазу не за что было зацепиться. Оба одинаковы как братья близнецы, худощавые исполнительные “ крысята” с бледными осунувшимися лицами и тусклыми невыразительными голосами “тыловых неудачников” Республиканской армии. У всех усталость на лицах от напряжённого ожидания и неопределенности, в красных от недосыпа глазах блеск, тревога, восторг. И от радостного волнения, что легион по соседству с ними ведёт войну, а теперь забрел к ним в гости их голоса нервно дрожат,…дрожали. Ответственные, душевные были люди. И всё услужливо предлагали нам свою любую посильную помощь. Хотели, чтобы легион у них подольше постоял…хотя бы до утра. Видимо надеялись, что при свете дня горожане, рабочие завода и беженцы, увидев наши величественные грозные машины, успокоятся, хоть на чуточку воспрянут духом, воодушевятся и уверуют в скорую победу Объединенной армии. Но, разумеется, оставаться дольше, чем было запланировано, легион никак не мог. Пока мы с офицерами обсуждали военную обстановку и договаривались о взаимодействии в случае обострения положения в этом районе из города привезли несколько корзин со свежеиспеченным хлебом, свежие молочные продукты и бочонок прекрасного выдержанного кальвадоса. Выпили за победу! В свою очередь мы оставили для городской милиции пару трофейных крупнокалиберных пулемёта, боеприпасы к ним и станковый автоматический 50мм гранатомёт. После чего поблагодарив за теплый приём распрощались. Тогда я хорошо понимал насколько велика вероятность того что мы возможно видимся в первый и последний раз. Но я и представить себе не мог, что уже через какие-то два-три часа, на месте этого симпатичного городка застроенного высокими домами с узкими витражными окнами и забавными остроконечными черепичными крышами появится сплошное бурлящее болото из разлагающейся в едкой слизи органики диаметром пять километров. К рассвету, тщательно сканируя пространство средствами ближнего и дальнего обнаружения с соблюдением всех мер маскировки, скрытно без происшествий вышли на место временной дислокации легиона. На ходу заслушав доклад, офицера прикомандированной роты охраны и заглянув к связистам чтобы отправить рапорт вышестоящему командиру, я тут же под навесом на походной кровати прилег и моментально уснул – прочесть заутреннюю молитву и умыться уже никаких сил не оставалось.
А в это время город, пригородные фермы и хозяйства, военные казармы и завод со всеми его мастерскими и складами — всё окутал всепожирающий густой туман – из которого по слухам никто не вышел.
Я смеялся, не поверив в произошедшее. Смеялся, когда тень сомнения краешком коснулась меня, безжалостно разрушая идиллическую картину безмятежного утра. А ведь если подумать, веселился я один — никто из моих офицеров, узнав эту новость даже не улыбнулся. … Что же меня так рассмешило? Быть может ещё тогда, за завтраком, я где-то в самой глубине разума моментально осознал всю серьёзность случившегося и мой смех оказался всего лишь защитной реакцией организма на психологический шок? Шутка ли, никто из нас не почувствовал, не зафиксировал средствами обнаружения приближающуюся опасность и оказавшись в шаге от большой беды мы удивительным образом избежали её так и оставшись в неведении. А скольких легион мог потерять, если бы мы подошли к городу чуть позже или сама трагедия случилась бы чуть раньше?.. Рассмеялся, потому что никак не мог без веских доказательств поверить? Случись произошедшее где-либо в другом месте, а не у нас под носом, то я ни на секунду не задумываясь, принял бы всё на веру. Уж чего-чего, а на всякие невообразимые прекрасные и ужасные “чудеса” я насмотрелся вдоволь. Взять хотя бы наших живых святых или останки великомучениц – с одного взгляда на них даже самый что ни есть убеждённый безбожник уверует и преисполнится непреодолимым желанием преклониться и дотронутся до них — как например Орлов. Мы-бы давно уже добрались куда шли, если бы он не надумал у каждого алтаря с распятой живой непорочной девственницей останавливаться чтобы в обмен на их святое благословение не облобызать им ноги и не прикоснуться к их упругим грудкам.
Я огляделся по сторонам в поисках Орлова и, не увидев его, бросил взгляд на проезжающие мимо два больших грузовика с такими же наращенными и прострелянными бортами как на первом и, по всей видимости, принадлежавшие этому же подразделению. Не задерживаясь на них, встретился глазами с Сиеной и, отвечая на её удивленно-настороженный взгляд, отрицательно покачал головой. У меня не было ответов, а продолжать и дальше теряться в догадках испытывая недостаток поступившей информации, я посчитал пустым делом. Девушка понимающе кивнула головой и, перехватив поудобнее ремень автомата пошла вперед. Однако, не пройдя и двух метров остановилась, полуобернувшись назад, в ожидании глядя на меня с недоумением и немым вопросом.
“ Нет ничего необъяснимого в природе. Какой-бы удивительной и сложной загадка не была, она перестает таковой быть, как только ты распознаешь её природу и поймешь работу механизма создавшего это событие”, — я молча смотрел на Сиену чувствуя как то, что многие обретают в долгих молебен у алтарей куда эффективнее наполняет моё тело энергией и укрепляет решимость моего духа без всякого стороннего вмешательства: “ Редкие исключения имеют место быть, но лишь благодаря твоему собственному невежеству – которому поклоняться я лично для себя никогда не видел никакого смысла. Плести нити Судьбы, подкрепляя крепкими знаниями и непоколебимой верой в правильность своих действий – это не сложное занятие для воина идущего вперёд без страха и первая, главная забота командира. Важны лишь чистота помыслов, беззаветная преданность делу, жесткая самодисциплина и самоотречение. А девы во время своих долгих тренировок ко всему этому ещё добавляют и личное религиозное созерцание, доводя себя до состояния божественного экстаза, свою предрасположенность к развитию ментальных способностей и овладение хотя-бы на начальном уровне техникой управления временными потоками. Только за всё за это боевым сестрам ещё приходиться уплатить огромную цену – почти невозможным становится зачатие дитя, крайне редко кому удается создать семью, да и просто на какие-либо серьезные отношения с представителями противоположного пола у них почти никогда не бывает времени”.
Глядя в глаза Сиены я к её облегчению, которого она не стала скрывать, наконец-то улыбнулся: “ Вот и весь секрет святости. …Просто вы умеете дарить мужчинам бесценное материнское тепло и свою искреннюю любовь – это и делает нас сильными, оберегает в бою и приносит победу”.
Старая людская поговорка гласит: “В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань”. Но на войне я постоянно вижу полную противоположность этой народной истине. Сражаясь, в душе мы одинокого ярко испытываем несовместимые и зачастую крайне обостренные до состояния боли чувства. И время ничего не может с этим поделать, а другого мы и сами не желаем – ведь это дает нам ощущение и понимание Жизни. Вручает нам высшую награду Всевышнего, за которую мы с такой непримиримостью и таким остервенением сражаемся, и будем сражаться, пока бьются наши сердца.
-Ну и куда же Александр то подевался? – произнес я, озадачено оглядываясь по сторонам, когда метрах в десяти от нас раздался первый взрыв. Потом второй, третий. Мы с Сиеной успели заползти под спонсон стоящего неподалеку сестринского танка, когда над ним активировался энергетический »зонтик» надежно укрывший машину и всех кому, как и нам, повезло оказаться вблизи. Другим же повезло меньше — осколки вражеских снарядов и мин рубили их тела без всякой пощады. И мы, если появлялась такая возможность, выскакивали к ним и волокли к танку, а уже там оказывали посильную первую помощь. Смотреть, как их секут осколки перехваченных снарядов и отстреливаемых зарядов своих же систем активной защиты, было невыносимо. Еще больнее было видеть тела тех, кого смерть застала во сне…
Минут через пять обстрел прекратился — наши артиллеристы быстро определили координаты позиций враг и нанесли ответный удар из всех орудий. А ещё через пять минут нас нашел Орлов. Мы с Сиеной в грязи извалялись, кровью перепачкались по самые ушки, а он, как ни в чём не бывало, заявился чистенький, опрятный… со счастливой улыбкой котолака на своей морде лица. Видать усердное лобзание ног алтарных девиц помогло ему благословением своим… м-да.
Еще почитать:
Записки пилота. — Записки пилота. Глава 5
Мифическая грань — Глава I — 1.3
9 измерение
7,5 миров
«
»
09.05.2021
