Дриада

высокие деревья заманчиво темнеют верхушками у самого неба. Их вековые стволы образуют самую настоящую стену, но пройти можно, если знать как, если решиться. А как играет ветер в листве – будто язык древний, ласковый, вкрадчивый, слов в нём не разобрать, но оно и не нужно: не для людей эти речи.

Маришка не в первый раз смотрит в сторону леса. Она знает, что в деревне строго-настрого запрещено ходить в него, но ей всего шесть и она не понимает, чем лес так навредил.

–Там живут чудовища! – шипит усталая, замученная работой мать, когда Маришка обращается к ней в сотый раз подряд с этим вопросом.

Маришка кивает, уловив раздражённый тон матери, но глянув на лес, от которого не скрыться, не понимает – как там могут жить чудовища? В её мире чудовища имеют когти и клыки, а лес, кажется, воплощает какую-то древнюю силу, и нет там ничего страшного.

Но она видит, как взрослые сторонятся леса, а когда приходит пора идти за хворостом, ягодами или грибами, собираются кучкой и долго шепчутся, решаясь. Боятся леса, но и уйти с насиженных мест, от родовых домов не смеют – всем хороша земля, принявшая их, и плодородна, и жирна, и податлива к грядкам, и река есть, и дорога на город рядом, и церковники недалече стоят…

А в лес можно и не соваться. Не знают местные толком, что там живёт, но страх побеждает. Иной раз находят тело какого-нибудь расхрабрившегося юнца или глупого путника, что вопреки запретам, в лес ускользнул, и разглядывают. Бело тело, ни кровинки нет, а от чего смерть пришла? Покойны, словно из мрамора высечены, лица, а в широко распахнутых глазах едкая тоска.

Детей стараются не допускать, огораживать, да только в деревне некуда деться. Видят дети тело, и лучше взрослых уже знают, что будет после – приедут люди в серых и чёрных мантиях, долго будут ходить, вглядываться с мрачностью и подозрением в каждое лицо, будто бы виноватя, а потом будет проповедь, и начнётся она так:

–Милостив свет, да только не успевает следить за всеми делами земными, и вы, люди, слуги света, должны сами беречь дела свои земные, и прежде силы небесной опасность предупреждать…

И много будет в тех речах, много про то, что бороться надо с тьмою любым средством, что доносить надо на всех, кто занимается магией или травы не те собирает, да и просто ведёт себя подозрительно. И первые два дня от этой проповеди люди что тени, друг на друга глаз поднять не могут, то ли стыдятся, то ли боятся, а на третий смелеют, через пять дней уж забыто всё. не ходи в лес – не будет беды! Что сложного?

И снова строгое внушение:

–Никакого леса. Маришка! Даже к кромке не подходи…поняла?

Маришка заученно кивнёт, потому что знает – мать ждёт именно этого, но проходя мимо, то к колодцу, то птицу кормя, Маришка глянет на лес, и снова не поверит, что там есть зло.

В деревне все дети при деле и свободны одновременно. Сбиваются вместе, таскают воду, рыбачат, плетут корзинки – весело, занято им. И всякий труд не так тяжел в окружении друзей. Присматривает обычно кто постарше, или взрослый кто, проходя мимо особенно расшалившихся, с нарочитой серьёзностью заметит:

–Ну-ну…спокойнее!

Дети они и есть дети. И Маришка такой же ребёнок. К тяжёлому труду ей ещё дорасти, к шитью не способна пока, неусидчива больно, но всякое дело в руках её спорится.

–Послала бы ты её в город…– вздыхают соседки, – может, к рукодельнице какой бы поступила в подмастерье.

–А жить ей как там? – возмущается с досадой мать, но на себя её досада. Жмёт материнское сердце обидой за дочь, хочется ей другой жизни избрать, не в труде хоронить, что не кончается никогда, а хоть как-то облегчить.

–Дела-а…– соглашаются соседки, вздыхают. В деревне все дети свои, родные. За каждого сердцу обидно, но что сделаешь? Мир большой, но в него ещё дойти нужно, а так он и не заметит какой-то глухой деревеньки.

***

Маришка решается. Сегодня ветрено. По реке рябь, волосы раздуваются и юбки что колокол, а главное: ветер доносит тот самый шелест, тот страшный шелест, завораживающий.

–Иди…что страш-ш-шного? – уговаривает листва. Маришка оглядывается на лес, затем на ребят, занятых плетением, и поднимается.

Ей удаётся выбраться незамеченно, странная духота перехватывает горло, пока длится этот бег – судорожный и безотчётный, и вот она уже у кромки леса.

–Я только с краю постою…– шепчет Маришка не себе, а ветру и чудится ей, что ветка кивает, соглашаясь.

Нет страха. Стволы деревьев как стволы деревьев. Листва как листва. И если вглядеться в просвет между стволами, видно, что и кустарники темнеют, и даже полянка вроде как. Не так и темно, не так и густо. Сказки всё!

–И вовсе не страшно! – смеётся Маришка и даже показывает язык лесу.

Ветер стихает. Он ещё колышет листву, развевает волосы Маришки и надувает колоколом её юбку, но Маришка не слышит его. И не замечает от неопытности.

Она довольна собой. Храбрость! Вот сейчас она вернётся и скажет, где была. А в доказательство…

Маришка тянет руку к ближайшему стволу и касается коры – в доказательство она отломит вот эту веточку, ну – ещё чуть-чуть. Маришка сильнее хватается и вдруг падает. Да только не в сторону земли и деревни, а в лес, будто прошло её тело сквозь ряд стволов, прошло тенью.

Маришка оседает на запретную землю. Сердце бьётся тревожно. Ветра нет. И не колышется листва, и всё словно мёртво, безжизненно. Ни птицы не слышно, ни шороха лесного.

Маришка оглядывается назад, делает она это невольно, поддаётся страху, и когда поднимается с земли, то видит, что вокруг неё уже непролазная стена из стволов и сучьев. Она бросается к тому месту, с которого только вошла, но нет…ни просвета, ни воздуха глотнуть, ни руки высунуть.

Маришка мечется, Маришка плачет, ругает саму себя и очень хочет домой.

***

–Славное дитя! – этот голос тихий, но Маришка, беспомощная, сползшая на землю в слезах, вскакивает, расслышав его сквозь своё рыдание. Страх сменяется неожиданным спокойствием, когда она видит обладательницу этого голоса.

У неё белые и светло-зелёные одежды, кроткий взгляд, яркие зелёные глаза. Она улыбается Маришке, улыбается с теплом и протягивает ей руку.

–Не сиди на земле, малышка, – женщина легко поднимает Маришку с земли, словно та пушинка.

–Я домой хочу, – Маришка чувствует спасение в этой женщине, ведь если она как-то вошла в этот лес, значит, и Маришка сможет выйти? Сможет вернуться домой. – К маме!

–А откуда ты? – спрашивает женщина с неожиданной весёлостью. – Где твой дом?

Маришка открывает, было, рот для ответа, но осекается. Она вспоминает запреты, что слышала всегда, запреты о лесе, об ужасе, что в нём живут, о монстрах…

–Ну-ну…– женщина понимает, качает головой, – так не годится. Меня зовут Дриопа, я живу в этом лесу и помогаю ему. Лечу деревья, животных, путников заплутавших вывожу.

–А вы не боитесь монстров? – тонким голосом спрашивает Маришка, глядя вверх на свою спасительницу.

–Монстров? – женщина даже удивляется, а затем улыбается, – а, ты имеешь в виду волков!

–Волков?

–А кого ещё? – Дриопе весело. – Конечно же, волков. Они в лесах живут, а это древний лес. И могут съесть, да. Тебе повезло, что тебя встретила я.

Маришка колеблется ещё мгновение, а затем называется:

–Я Маришка. Из деревни.

Она неуверенно указывает рукою в плетение веток, где может теперь только предполагать свой дом. Но Дриопе достаточно:

–Ах да…у реки. Что ж, не бойся, я тебя выведу. Пойдём со мной, если, конечно, не хочешь попасть к волкам на обед.

–Я здесь зашла…– Маришка теряется ещё больше. Она не хочет сомневаться в женщине, которая может её спасти. Но странный холодок на мгновение обжигает её.

–Сомневаюсь, – возражает Дриопа. – Я знаю этот лес, здесь не пройти. Скорее всего, ты зашла в другом месте, а потом шагнула в испуге, свернула и вот ты здесь. Видишь, сквозь эти сучья и руки не протянуть? Как бы ты, спрашивается, могла пройти? Здесь потеряться легко! неверный шаг и ты в полумраке деревьев.

Слова Дриопы убедительны. Маришке начинает казаться, что так и было. Она протягивает руку Дриопе.

–Так бы сразу! – она снова смеётся и берёт тёплой ладонью её руку бережно, ведёт. – Не зацепись, здесь много коряг.

Маришка семенит следом. Облегчение оживает в её сердечке, хочется верить, что скоро будет деревня и дом. А там, мать, конечно, даст нагоняй за поход в лес, но лучше так, чем холодный и неприветливый, мертвенный, без единого звука лес, где и ветра нет, и пройти нельзя.

-А что, Маришка, – Дриопа весела как прежде, – скажи, как живёте?

Маришке вопрос непонятен, но рассердить добрую женщину она не хочет, потому отзывается:

–Живём хорошо. Мама работает в полях каждую весну, за это нам позволено собирать часть урожая, а ещё мы плетём корзинки и рыбачим.

–А жители как? – Дриопа едва заметно прерывает рассказ Маришки.

–Жители…хорошие. – Маришке всё ещё непонятно. – Нас никто не обижает. А осенью нам сделают крышу, нам никак самим.

–Понятно… – интонация Дриопы странна, непонятно, довольна она рассказом или досадует. Маришка замолкает, испугавшись, что обидела добрую спасительницу. – Скажи-ка, а церковников ты видала?

Маришке вопрос удивителен, но она спешит ответить:

–Да. Они появляются у нас. Вчера видела, как приезжал ещё один. Мрачный такой.

Маришка силится припомнить это ужасное лицо в шрамах, этот страшный взгляд, который заставлял расступаться жителей, и даже управитель деревни, человек жёсткий, не сумел спросить, зачем появился церковник, когда всё спокойно, лишь молча последовал за гостем, ощущавшим себя хозяином в этой земле. Впрочем, утром Маришка его не видела, а вот сейчас в лесу.

–Чего уж веселиться…– соглашается Дриопа.

–Абрахам! – Маришка даже останавливается, вспомнив имя того церковника. – Его называли Абрахам!

Она ждёт похвалы. Или чего-то хорошего от Дриопы за своё прилежание, но Дриопа вдруг выпускает её руку и Маришка, не ожидавшая этого, падает на землю, ударяется о её холод и судорожно вздыхает, понимая каким-то чудом, что плакать нельзя.

Абрахам! Откуда Маришке знать, что значит его имя? Он явился на свет тогда, когда война между церковью и магическими существами уже шла. Каждая из сторон хотела господствовать над людьми. Абрахам родился магом и воевал на стороне магии, пока однажды не совершил страшное предательство и не переметнулся на сторону Церкви, принеся в дар новым своим хозяевам всё, что успел вызнать про магов и магическую братию – все штабы, укрытия, имена. Многие расплатились за это предательство, но в Церкви Абрахам не обрёл мира, ему не верили и там, для всех он остался чужим и прятался от презрения и всеобщего недоверия за фанатичным служением. С яростным рвением он истреблял всех, кто был связан с магией, начиная от оборотней и домовых и заканчивая ведьмами, целителями и магами, не брезговал никаким рангом, но всё равно не получал ни от кого доверия.

–Абрахам…– повторяет Дриопа ненавистное имя, но вдруг спохватывается и поворачивается к девочке. Теперь в лице Дриопы снова нет никакой ненависти, она весела и снова протягивает руку Маришке. – Прости, дитя! Прощаешь?

Маришка испуганно кивает и встаёт.

–Скоро я буду дома?

–Дома? – Дриопа оборачивается к ней и впервые Маришка начинает смутно подозревать, что чудовищам и монстрам необязательно иметь клыки или когти, чтобы сделать что-то ужасное.

–Вы вели меня…– Маришка вырывает одеревеневшую ладонь из её руки, не встречая сопротивления, – вы же…

Ей хочется кричать. Ей хочется броситься бежать, но кругом непролазные плетения деревьев, сучьев и кореньев. Света нет. Маришка задирает голову, но и небо темно над нею из-за плотных крон деревьев.

–Что я? – спрашивает Дриопа холодно.

–Пожалуйста! – Маришка плачет, не замечая слёз. – Пожалуйста! Пожалуйста! Я хочу домой. К маме!

Дриопа слушает её истерические всхлипывания ещё минуту. Слушает она их не из колебаний своего сердца, не из жалости, а из любопытства и наслаждения. С самого начала никто не собирался вести Маришку домой. По крайней мере, живой. Всем нужно питаться, Дриопа и без того пошла на уступки сложившейся ситуации, запирала свою природу и не нападала на жителей деревни, лишь на тех, кто заблудился в её лесу, или, если совсем вернее – в ней. Дриопа со своими сёстрами и была этим лесом и редко этому лесу выпадала возможность полакомиться свежей, столь молодой и такой напуганной душой.

–Сёстры! – взывает Дриопа, но Маришка слышит лишь шелест листвы и ощутила дуновение холодных ветров, что окружают, не давая вырваться из смертельного круга.

Маришка бросается вправо, но натыкается на стену – она невидима, но Маришка налетает на неё со всего маху и её отшвыривает левее, но и там стена. Она барахтается ещё долго, плача и зовя маму, когда полупрозрачные зеленоватые руки хватают её руки, ноги и держат голову, когда невидимые рты, припадая к её рту, выпивают душу.

***

–Паршиво…– промолвил Форн, потому что надо уже что-то сказать, молчание невыносимо. Он хотел бы заорать, забраниться – нельзя привыкнуть к таким следам магического вмешательства, к смерти других, даже если ты трижды церковник. Но Форну кажется, что он один считает так. Управитель деревни готов лишиться чувств, его поддерживают другие церковники, прекрасно понимающие, что управителя надо оставить до допроса, а Абрахам – глава их отряда, спокоен.

Он смотрел на девочку, на бледное маленькое тело, но его лицо не выражало ничего. И даже взгляд оставался сухим и равнодушным. И мраморность лица, и тоска в застывших навсегда глазах ребёнка не трогала сердце Абрахама. Он просто смотрел и думал о чём-то своём.

И Форну было от этого ещё более дико, чем от смерти ребёнка, от обнаруженного на опушке леса, но ещё не объявленного тела.

–Ей же лет пять-шесть! – Форн попытался воззвать к Абрахаму. – Ты видишь?

Абрахам взглянул на Форна с тем же сухим спокойствием:

–Вижу. Ей шесть лет. Её звали Маришка.

Конечно, его магия, такая враждебная, была полезна для церкви, и конечно, он же видел всю нехитрую биографию девочки, но ни капли сожаления в нём не было. Словно отживший материал бросили у его ног, а он решал – в кладовку его деть или выбросить.

Форн не выдержал. Выругался. Церковникам не положено, но церковникам, знаете ли, и не положено хранить такое каменное сердце, как у Абрахама. Где же истина сочувствия и милосердие? Где непреложная любовь к ближнему?

–Этого на допрос, – Абрахам кивнул в сторону бледного не меньше Маришки управителя.

–Я ничего не…– попытался возразить управитель, но осёкся. Спорь или не спорь, а всё равно допросят, лучше уже сотрудничать. Тем более он, управитель, делал что мог. Он предупреждал церковников об активности в лесу, он велел не ходить туда по одному жителям и беречь детей. Ан нет, ответ прежде будут требовать с него.

–Девчонку на телегу, – продолжил Абрахам. Форн даже немного посветлел лицом – ему пришло в голову, что у Абрахама проснулось сочувствие.

–Похороним? – с надеждой спросил Форн. – Я думаю, даже я мог бы прочитать молитвы над её телом и…

–Нет, повезём в деревню, – возразил Абрахам и Форна замутило. – Покажем, что бывает с теми, кто якшается с нечистью.

–Ей шесть лет, бога ради! – возмутился Форн. – Абрахам! Очнись! Думаешь, она…

–Она пошла в лес, – жёстко напомнил Абрахам, – их всех предупреждали. А она пошла.

–Она ребёнок!

–Уже нет.

Форн не нашёл ответа. Он смотрел на маленькое тело, которое казалось ещё меньше в большой телеге, найденной одним из церковников. В этой телеге когда-то возили овощи на ярмарку в город, а теперь повезут Маришку. Форну стало невыносимо от этой мысли и он, увидев кусок рогожи в углу телеги, потянулся к нему и попытался прикрыть маленькое тело, но Абрахам остановил его:

–Не смей. Повезём открыто. Так быстрее соберём народ.

Эта циничность резанула по сердцу Форна, и он не выдержал:

–Абрахам, прояви хоть немного уважения к мёртвым! Она ребёнок, она…

–Она тело, – Абрахам оставался спокоен, и в голосе его звучала неприкрытая усталость. – Сколько можно предупреждать, сколько можно убеждать и уговаривать сдавать всех, кто связан с магией и нечистью? Они не слушают. Люди не слушают. Люди желают соглашаться с нами, чтобы мы отставали, а потом, под прикрытием темноты, бегут к целительницам и ведьмам. Они обращаются за приворотами, за гаданиями, а потом искренне удивляются, когда гибнут или уходят их близкие. Закон есть закон. Магию нужно выдавать. Если знаешь мага или того, кто знает мага – заложи его, очисть душу. Сокрытие преступления – пособничество ему. Наша борьба трудна именно от таких несознательных людей…

–Она ребёнок…

–Она послужит очередным уроком, назиданием, иллюстрацией того, что бывает с теми, кто желает сыграть с нечистым отродьем.

–Абрахам, это бесчеловечно!

–Ну и что? – Абрахам впервые за весь разговор взглянул на Форна, – милосердию на войне не место. Пока мы не убьём всех, кто имеет в себе магию, всех, кто ищет её власти. Мы не будем добры. Но люди, простые люди, не служащие в церквях, должны нам помочь.

–А что насчёт тебя? – Форн знал, что надо удержаться от этого вопроса, но он не смог. – Что насчёт тебя и твоей магии? Тебя мы тоже убьём?

К его удивлению, Абрахам не обозлился, не раскричался, не возмутился даже. Губы его скривились в усмешке:

–Когда придёт время. А пока, Форн, пока оно не пришло, оставь рогожу в покое и запрягай телегу. Работу никто не отменял.