Дракон и его лапы

Эххедр был стар и мудр. Десятки воплощений научили его высшей добродетели — терпению, каким не могли похвастаться его младшие приятели. Юные драконы, считая прихоти судьбы нелепыми, частенько пытались бунтовать. Их правда, драконам явно не место было не то что на данном слое реальности — а на всей этой маленькой грязной планете в целом. Однако Эххедр только прижмуривался с ленивой полуулыбкой, слыша их возмущения в вечернем голосовом чате. Он вообще считал главными достижениями своего нынешнего воплощения две способности: в любой ситуации улыбаться и удерживать в лапе чашку, рассчитанную на людскую конечность.

Трудно сказать, что из этого далось ему труднее, но Эххедр всегда был упорен. Точнее, он помнил, что славился упорством дома, среди своих. Теперь ему оставалось лишь укреплять свою чешую воспоминаниями. Сильный, крепкий, в меру изящный небесный танцор. Таким он родился, таким останется во всех воплощениях. Пусть сейчас он летает лишь по ночам, пользуясь мистическими возможностями сна, пусть Стаю разметало по миру, но Эххедр навсегда останется собой.

Но даже он, бывало, тосковал по прежним возможностям.

Когда-то одним ударом хвоста Эххедр мог перешибить вековую сосну. Грозный, как буря, он налетал на стада быков, добывая себе ужин: одного изловит, десяток перепугает до смерти. Так он развлекался. Играла в жилах кровь, раскаляя гортань, отчего пламя рвалось из глотки, поджигало степи, взлетало в небеса… Быть может, в этом всё дело? Видно, в той, настоящей жизни он слишком собой величался. О боги, боги, за какую вину безмерную вы сослали Эххедра сюда? Драконьи лапы годятся крошить скалы, задирать дичь — им нет равных в охоте. Но чашка?

Эххедр отодвинул клавиатуру, сосредоточив всё своё умение на хрупком сосуде, что стоял перед ним на столе. Горячая жидкость, которую пьют люди, так и манила ароматом — уж в чём-чём, а во вкусе лысым карликам не откажешь.

Сейчас, сейчас. Он сильный, изящный, он справится.

Эххерд ещё раз повторил про себя порядок действий, который сочинил для себя сам путём проб и болезненных ошибок. Следовало подцепить чашку четырёхпалой конечностью, запустив когти и фаланги в кольцевидную ручку. Теперь можно нести, подстраховав сбоку второй лапой. Если начинает выскальзывать — тут свой приём: вывернуть лапу так, чтобы вес ложился на запястье, не на пальцы.

А вот если даже так не удержать, то…

А-а! Горячо!

Чайный кипяток мгновенно пропитал толстовку, протёк через штаны, впиваясь в кожу, а снять их — никак, руки не тянутся так далеко, но всё же она, поскуливая, кое-как закатала толстовку, потом футболку под ней, и всё равно живот продолжало печь, ноги вообще, походу, сварились. С жалостью и ненавистью она стала дуть на обожжённую кожу, шмыгая носом от обиды, ахая, царапая непослушными пальцами резинку штанов, пытаясь избавиться от пропитанной кипятком ткани. Чашка валялась где-то у ног, если, конечно, от чашки что-то осталось. Монитор ушёл в спячку, как ни в чём ни бывало, и в отражении на тёмном экране она увидела себя: тонкую, словно выжатую, с асимметричным лицом. Она перевела взгляд на живот, где кожа краснела, снова всхлипнула, помотала головой, откидывая с лица короткие волосы. Глубоко вздохнула, откидываясь на спинку коляски — мягкий комочек тепла в стальном гнезде, влажные глаза, дыхание сквозь ноздри — всё это она, как есть, только ошалелая немного, будто разбудили среди ночи.

Затем раздался голос, которого она ждала с первого мига происшествия.

— Что, раскокала кружку, да? Довольна? Подождала бы пять минут, я бы напоила. Нет, надо самостоятельность свою показывать. Ну, чего молчишь? — добавил голос, а затем окликнул, произнеся имя.

Нелепое человеческое имя.

Её имя.

Еще почитать:

Mea Culpa, written on the Russian

Пифагореец — Глава 14. Медитация.

Разбилось сердце

Человеку иногда надо проявлять сочувствие и сострадание