Дом

*
Привычная реальность выглядит совсем иначе, если наблюдать ее в заднее окно машины скорой помощи, куда тебя задвинули на каталке ногами вперед. Если запрокинуть голову, то виден только верх этого мира — последние этажи домов, верхушки деревьев и небо в просветах, все заплеванное серовато-белыми облаками. Верхний мир. А наш привычный мир – нижний. В нем такие разные лица окружающих людей, их ноги, уверенно стоящие на земле, а между лицами и ногами — мерцающие экраны смартфонов, где проносятся чужие жизни, ставшие нашей. 

Привычная реальность выглядит издевательски-иронично, когда после до краев наполненного рабочего дня, приняв душ и окропив себя селективным эликсиром от MEMO с нотками какой-то кожи, натянув брюки от Comme des Gar;ons и пиджак Boggi Milano едешь на вечеринку в бизнес-такси, а уезжаешь с нее в беспамятстве, окруженный строгими запахами скорой. 

Никита лежал тихо на своем жестком ложе и, запрокинув голову, смотрел в окно. Мир плыл перед его глазами. Кроны деревьев, проносясь мимо, хлестали по окнам верхних этажей и исчезали, дома сменялись просветами, в которые вплывало клочкастое небо, через несколько секунд сметаемое острой геометрией светящихся окон. Деревья, дома и небо имели разные скорости и оттого казалось, что мир закручивается в спираль. Это вращение передавалось Никите, и маленькие смерчи носились в голове. Особенно невыносимыми были повороты машины — тогда вся перспектива плыла куда-то направо — налево, и тошнотворная тяжесть этих смещений наваливалась с удвоенной силой. Он закрыл глаза, но мир не перестал вращаться — он продолжил свои переливания, но уже под веками. 

В груди что-то ухнуло. Так бывает в клубе, когда диджей играет сет из какого-то особенно жесткого дабстепа. Колеблющийся, низкочастотный бас, усиленный колонками, входит в резонанс с чем-то внутри тебя и на секунду делает тебя пустым. Этот удар был тревожным и пугающим, но он хотя бы перетянул внимание от укачивающего и дурманящего мира. Никита вспомнил, что такие внутренние биты он уже ощущал сегодня, пока облачался в дорогие доспехи для вечернего боя. Тогда он просто несколько раз вдохнул и выдохнул влажный воздух ванной комнаты и списал на накопленную усталость и ежедневный стресс. Но внутренний бас никуда не ушел. Он пару раз напомнил о себе в такси, потом — после первой порции виски около бара, а позже, завибрировав особенно сильно, вырубил пробки и реальность исчезла. Теперь, когда пустота и темнота отступили, эти внутренние удары были не сильными, но все равно пугали и заставляли крепче держаться за стропы, но никаких строп не было. 

Как он попал сюда, Никита не помнил. Смена кадров как в кино — только что было громко, ярко и весело, а теперь — тихо шуршащая поездка. Все предметы в машине были ярких цветов, преимущественно — оранжевого. Этот цвет, обычно сопровождающий яркое настроение, здесь работал ровно наоборот — яркие сумки, контейнеры, лямки кричали о боли и были напитаны жухлой апельсиновой безысходностью. Откидной стульчик, на нем уставший санитар в синей униформе, небритым лицом и в заляпанных очках. Он придерживал прозрачную трубку капельницы, один конец которой упирался в пакет под потолком с какой-то желтоватой жидкостью, а другой уходил под пластырь на руке Никиты. 
 — Где мой телефон?, — он немного удивился своему чужому голосу. 
 — Так, лежите. Вам сейчас лучше не двигаться и не разговаривать. Вы в скорой, едем в больницу. Все ваши вещи здесь, в контейнере. Выдадим, как приедем. Отдохните. 

Никита стал вспоминать, что у него было с собой. Телефон, естественно. Маленькая сумка — в ней кошелек, вейп и ключи от квартиры. И брелок. Он всегда носил его с собой. Это брелок когда-то подарил ему отец. С эмблемой Олимпиады-80, годом рождения Никиты. Металлический прямоугольник с черной накладкой со стилизованным изображением сталинской высотки и пяти кольцами под ней. Из брелка выдвигался маленький нож и пилка для ногтей. Срочно нужно его найти — эта мысль засела в его голове, став тем спасательным кругом, за который он мог сейчас ухватиться. 

Из глубин подсознания к нему уже тянула руку девочка Юля, легкая, почти невесомая. Ее летнее платье, воздушное, приталенное, порхало подолом над худенькими коленками. Волны волос приходили в движение от каждого прикосновение теплого ветра. Любимое место на склоне у реки, где простор, свобода и одинокое дерево, а на его коре маленьким ножом от брелка выведен бессмертный символ — сердечко и их буквы: «Ю + Н». Другая рука, которая тянулась достать Никиту из темного омута — рука его друга, Димы, с которым они были вместе и во дворе, и в школе. Вот на переменке этим самым ножом они аккуратно делят большое спелое яблоко. Вдоль всего фрукта кольцом глубокий надрез, сок капает на пол и яблоко ломается на две половинки. У друзей сегодня один вкус на двоих. Воспоминания окружают Никиту и в каждом из них старый и верный брелок. 

**

Скорая привезла Никиту в больницу глубокой ночью, ближе к утру. Несколько лет назад, будучи подающим надежду молодым менеджером, он набил себе на груди мотивирующую татуировку -It is always darkest before the down. Написанная хитрым ветвящимся курсивом она должна была напоминать, что не следует опускать руки даже когда ситуация кажется безвыходной. Никита бы оценил своеобразный юмор вселенной, но его сознание сейчас плавало в непроглядной тьме, кружась в спокойных, но сильных водоворотах, замыкаясь на себя. Его тихое тело везли по коридорам, поднимали на лифте, переносили с каталки на больничную койку, протирали руку по трафарету бегущих вен, вставляли катетер и затем иглу от капельницы с чудодейственным эликсиром жизни. 

Он пришел в себя, когда солнце уже почти закончило битву за небо и город залил тусклый и холодный свет. Он долго не мог понять, где он находится и почему, но постепенно сумрак начал таять и в его голове, просыпаясь вместе с городом за окном. Мысли вращались лениво, со скрежетом и вдруг Никита ощутил себя легкой бабочкой, которую пришпилили иглой к больничной койке и теперь он не может двигаться, а может только высыхать, становиться хрупким, но вечным. Больничная палата представлялась ему геометрически правильной коробкой, которая стала его индивидуальной вселенной. Зрение его уже достаточно прояснилось, немного размывая изображение на периферии, но четко фиксируя то, на чем останавливался взгляд. Никита решил изучить все, что его окружало, составить карту своего нового мира. Кровать, на которой лежало его полегчавшее тело, с пластиковыми ограничителями по бокам, чуть приподнятой нижней половиной и пультом со множеством кнопочек в держателе справа. Крайне функциональная вещь, удобная и исключительно некрасивая. Справа — небольшая деревянная тумбочка. На ней стакан с водой и коробка с салфетками. Чуть дальше — стол. На нем какой-то пакет. Под стол задвинут стул, обитый синей тканью, а около кровати его жуткий брат — близнец. Этот второй стул пугал Никиту своей холодной пустотой. Напротив стола к стене прислонился узкий шкаф для одежды. Никита понял, что его одежда, скорее всего, прячется именно там. Единственным источником звука в этом тихом мире был небольшой холодильник, мурлыкающий в углу. На стене висела картина в белой рамке — туманный черно-белый пейзаж: берег, река в холодной дымке и одинокая лодка, ожидающая кого-то. 

Вселенная, как оказалось, может быть почти пустой — здесь все было на своих местах и не было ничего лишнего. В какой-то момент все, что нужно человеку, — кровать, стол, пара стульев, шкаф и холодильник. И картина на стене — для души. 

***

Медсестра уже в третий раз заходила в палату. В первый она включила свет, заставив Никиту отвернуться к стене. Во второй она осторожно пошевелила Никиту за плечо и загремела посудой на столике. Наконец она открыла дверь, вошла в проем и настойчиво позвала:
— Никита Вениаминович, просыпайтесь! Скоро врач придет на обход. Нужно, чтобы пациенты были в порядке.
— В порядке? Вы серьезно? Да-да. Встаю, — Он посмотрел на часы. Циферблат вспыхнул ярче и показал 5:54. В такой час он часто только ложился.

Медсестра аккуратно вытащила иглу из катетера, вставила яркую пробочку, зафиксировала ее дополнительным лейкопластырем и удалилась, оставив дверь в палату открытой. Никита встал, закрыл дверь, умылся, воспользовавшись индивидуальной раковине в частной палате, расчесал непослушные волосы, оценивая свой нездоровый вид в маленьком зеркальце. Затем изучил наполнение спортивной сумки, которую, видимо, передал кто-то из близких, пока он спал. Нашел там несессер с умывальными принадлежностями, отчего захотелось переумыться, книгу, блокнот, ручку и спортивный костюм. Он переоделся и, пока были силы, изучил все свои вещи, прохлопал карманы, еще раз вывернул сумку и заглянул под кровать — брелка нигде не оказалось.

Темнота под кроватью сгустилась и тут же отпрянула. В палату вошел высокий мужчина в идеально белом халате, который, казалось, сделал палату светлее. Он постоял несколько секунд, разглядывая Никиту, улыбнулся, прошел к стулу около кровати, сел и обратился к пациенту:

 — Ну, здравствуйте, Никита. Или как вас лучше называть: Ник, Никита или Никита Вениаминович?
 — Доброе утро, — ответил Никита, несколько удивившись своему скребущему голосу. — Буду благодарен за просто Никиту. А вас как зовут? — Он посмотрел доктору в глаза, и какое-то необъяснимое спокойствие опустилось на него невидимой простыней.

В глазах доктора таились мудрость и доброта, в которых Никита медленно растворялся. 
— Дайте мне минуту. Ознакомлюсь с вашей картой, — доктор не стал называть имени, но Никита уже не думал об этом.

В руках у человека в халате появился синий пластиковый планшет с прикрепленными распечатками. Пока доктор изучал бумаги, он изучал доктора. Кого-то он напоминал, где-то он явно его видел… Присмотревшись внимательно, Никита вдруг понял, что у этого мужчины все черты лица были как собирательный образ всех людей, которые ему были дороги в жизни: чуть опущенные наружные уголки век, как у девушки, с которой он дружил подростком, шрам над правой бровью, как у друга детства, ямочка на подбородке, как у отца, морщинка между ровных светлых бровей, как у мамы.

 — Ну, всё в порядке. Жить будете. Но если и дальше будете так жить, то точно недолго и не очень счастливо.
 — И это в порядке, вы считаете? 
 — Ну, для вас-то это порядок, а значит, да, считаю, — доктор чуть заметно улыбнулся.
 — Как-то не хочется больше вот так загреметь, — Никита окинул взглядом палату, — не очень позитивное место, скажу я вам.
 — А в следующий раз и не загремите. Не успеете. Всё будет быстрее, легче и понятнее. Но я вас не пугаю, ни в коем случае. Это же ваш выбор.
 — Хорошо. Но вы же доктор, так? Может, порекомендуете что-то? 
 — Вы взрослый человек. И прекрасно знаете все рекомендации. Занимайтесь спортом, правильно питайтесь и старайтесь высыпаться. Поменьше ненужной химии, побольше ярких эмоций. Вам такой совет что-то дает? Но если готовы послушать, я вам могу еще сказать кое-что.

Никита, который обычно на подобные предложения реагировал иронично, сейчас совершенно искренне сказал:
 — Да, я с удовольствием послушаю. 
  Доктор положил свой планшет на стол, сложил руки на коленях и продолжил:
 — Хорошо. Все на самом деле очень просто. Вы должны остановить ненадолго свой вращающийся мир и понять, чего вы на самом деле хотите от жизни и что готовы дать этому миру. 
 — А почему я должен хотеть что-то ему дать и что ему, миру, от меня нужно? 
 — Хороший вопрос. Что люди отдают? Знания и эмоции. Точнее, не отдают -делятся. От этого мир становится лучше, сильнее и светлее. А вот вопрос — кому? — более сложный. На самом деле, самому себе, так как кроме вас никого и нет. Ну или так. Есть множество разных людей, но, по сути, это тоже вы, так как всех вас связывает одно.
 — Что же может связывать всех людей? 
 — Ну как что? Бог, конечно! Как еще назвать что-то, что связывает всех и вся на свете? Но вы тоже его часть, а значит немного Бог, и санитарка, и водитель такси. Вы все разные, а Бог в вас один и тот же.
Никита повернул голову к окну. Там ездили машины, неслись поезда, летели самолеты, шли по тротуарам люди. И от каждого человека растекались невидимые до этого момента нити, которые связывали каждого с каждым, образовывали огромную сеть, и сеть эта вращалась ровно и спокойно. А в центре этого вращения была сила, которую когда-то люди назвали словом «Бог».
 — Ладно, пойду. Выздоравливайте, — доктор встал со стула, подхватил планшет, а затем наклонился, просунул руку под кровать и достал оттуда что-то, — это, видимо, ваше?
  Он протянул ладонь. На ней блестел олимпийскими кольцами любимый брелок. Никита молча забрал его и посмотрел на посетителя с благодарностью. Доктор вышел, неслышно прикрыл дверь, и уже через секунду вошла медсестра.
 — Никита Вениаминович, готовы? Доктор уже начал обход. Минут пять-десять, и будет у вас, — и убежала по своим делам, оставив дверь палаты открытой. 

Он было хотел сказать, что доктор уже заходил, но передумал. В руке уютно согревалась его самый верный в жизни предмет. 

****

Через две недели Никиту выписали из больницы и еще две недели он не выходил из дома — доктора прописали покой, постельный режим и коллекцию самых разных лекарств. Он слонялся в одиночестве по квартире, удивляясь количеству купленных за годы вещей — одежды, техники, парфюма, обуви… Миллионы заработанных и потраченных рублей. У всех этих покупок была цель — Никита хотел порадовать себя, вознаградить за усилия и результаты, но сейчас его ничего не радовало. Он должен был стать хозяином всего этого, но стал рабом. Время от времени он открывал свой ноутбук и искал что-то, что войдет в резонанс с его душой, станет частью его самого. И однажды, уже глубокой ночью, он нашел объявление о продаже дома. Как только он почувствовал в себе силы, он сел в машину, проложил маршрут, включил музыку и поехал навстречу своей находке. 

Едва переступив через стёртый покосившийся порог, Никита понял: это здесь. Нашёл. В этом доме царило очарование бедности — у нее есть своя волшебная атмосфера, неповторимый уют и простота. У всех предметов здесь была своя неповторимая ценность и у каждой вещи своя полнокровная жизнь. Вот закопченный чайник на плите — он кипятит воду. Вот растрепанная дорожка на полу — она не дает поскользнутся. Вот тапочки — они греют ноги. Все очень просто и очень важно. Все на своем месте и у всего свое время. 
 
Дом стоял посреди унылого поселка и уже давно встречал и провожал сменяющие друг друга сезоны, а иногда и новых хозяев.  Они появлялись здесь, смеялись, любили, злились, радовались, грустили, засыпали, просыпались, взрослели, старели и даже умирали. Но дом не умер. Он провожал одних людей и впускал других. Он протекал крышей, разваливался крыльцом, рассыхался окнами, но те, кто жил в нем, все поправляли, смазывали, перекладывали, чинили и дом жил. Сосед справа был чуть старше и уже еле пыхтел, а развалюху слева уже давно снесли — на этом месте построили какую-то геометрически верную коробку белого кирпича с железной крышей. У него не было души и настоящих жильцов не было. Кто-то изредка приезжал сюда, ковырялся во дворе и уезжал. Бездушное время в бездушном доме.
 
А этот старик с залатанной макушкой и подраненным правым боком понравился Никите сразу. Чуть покосившийся забор, калитка с незатейливой ржавой щеколдой, узкая дорожка камней по заросшему двору. Хлипкая щелястая дверь приветствует и провожает неожиданно низким плотным голосом. Небольшая кухня с газовой плитой на белых в крапинку ножках улыбается дверкой духовки. Стол с разноцветной клеенкой, на нем пузатый заварочный чайник и сахарница из какого-то другого набора, но давно подружившаяся с патриархом стола. Дальше — гостиная. Там старенький диван со следами долгих вечеров перед центром этого мироздания — телевизором с ламповым кинескопом. Приземистый столик между телевизором и диваном, на нем кружевная салфетка. В шкафу, где стоит телевизор, застекленные дверцы. На одной продольная трещина. Там, за стеклами, какая-то посуда, которой уже давно никто не пользовался, поэтому вся сплошь пыльная. На некоторых полках — книги. Темные переплеты, тесненные буквы с опавшим золотом, пожелтевшие страницы и выдавленные цены в копейках. В следующей комнате, спальне, только кровать и тумбочка рядом. Тусклое бра, чайного цвета обои и ковер с летящей тройкой. И запах. Запах бедности и простоты.

— Беру, — сказал Никита и пожал руку продавцу. 

Уже вечером, собираясь ко сну, Никита достал из дорожной сумки простую шариковую ручку и блокнот, открыл его на чистой странице и написал:

«Мой дом — это я. Мой мир — это я. Я ищу тебя, чтобы стать тобой, и увидеть, как ты становишься мной». 

Еще почитать:

Квартира

Вивьен. Часть вторая. Трейлер на двоих.

Дом где всегда три часа дня

Дачники