Он вновь подозвал ее своим низким, властным голосом, нотки которого сталью заложились в собачьей душе и мыслях. И, несмотря на суровые, непривычные оттенки звучания, сухие отголоски сердца, она все равно чувствовала душевное спокойствие, просто смотря на этого человека, наблюдая за его действиями, движениями. Он начал что-то говорить ей, и его голос всё чаще переходил на грубый кашель, что он всеми силами пытался скрыть. Смазанные реплики хозяина, его эхо в животном подсознании не давали собаке ни малейшего понятия о том, что сейчас происходит, и почему человек до сих пор не достаёт тот самый, зелёный мячик, который так жестоко дразнит ее в эту самую минуту, определено выглядывая из какого-нибудь из двух карманов его брюк. И ей было все равно на беспорядочную сухость в его горле, она не ощущала тревоги от этого человека, ведь это было так бессмысленно — не доверять кому-то очень родному, горячо любимому ещё совсем юной собачьей душой. В нетерпении виляя хвостом,она лишь смотрела в его глубокие, карие глаза. Вдруг где-то в глубине чувств лёгким пером проскальзывала мысль о том, что, вероятно, эта информация предназначена для нее, что такое странное поведение, несвойственное родному человеку, должно настораживать или даже отталкивать. Но она не хотела думать об этом. Она не хотела представлять того, что с ее стороны будет честным думать о таком сильнейшем собачьем предательстве. От ужасающих мыслей захотелось укусить себя за бок, и, слегка рыча, собака действительно попыталась это сделать, стараясь впиться зубами чуть сильнее, чем раньше. Но вдруг, хозяин резко замолчал, пристально наблюдая за ее жалкими попытками сделать это. Собака в мгновение заметила этот суровый, полный отчаяния взгляд и медленно подняла курчавую голову. В полной растерянности, она вдруг медленно замахала хвостом, слегка скуля, будто спрашивая разрешения на подобные действия. Но лицо хозяина продолжало оставаться безжалостно каменным и лишь усталые, карие глаза, до этого всю жизнь светившиеся приятной теплотой, теперь сухо горели ледяным пламенем, будто против воли. Не говоря более ни слова, мужчина медленно потянулся к карману, доставая ту самую желанную игрушку, что с таким томлением все это время ожидало несчастное животное. Увидев любимый зелёный мячик, собака резко оживилась, радостно завиляла хвостом и вытянула вперёд короткие пушистые лапы, словно приготовившись к прыжку. Ни разу не улыбнувшись более и бросив несчастнейший взгляд на весело влияющего хвостом любимца, мужчина вдруг сильно зажмурил глаза, резко замахнулся и бросил игрушку в самую даль зеленеющего парка.
Не чувствуя ног от радости, животное мигом бросилась следом. На пути попадались засохшие куски деревьев, незатушенные сигары, продвигающие теплые лапы, но все это блекло на фоне желаемой цели, беспечно удаляющейся где-то в глубине бесконечных кустов. Спустя некоторое время, каких-то жалких нескольких секунд, что казались ещё быстрее для собаки, мячик наконец остановился у одного большого дерева, с виду напоминавшего высокую сосну. Осторожно подняв игрушку зубами, тем самым пачкая удивительно чистую морду, собака счастливо выдохнула и даже слегка улыбнулась краем губ, гордясь такой удачной находкой в таком глубоком лесу. Ее счастью не было предела, внутри собаки горел самый настоящим огненный порыв приятных эмоций, и, казалось бы, ничего более не способно потушить это искреннее счастье, глупую улыбку и такую сильную, неразрушаемую любовь к жизни. Всё это было, продолжалось счастливыми мгновениями ровно до момента, когда собака вдруг резко не вспомнила о хозяине. Быстро обернувшись в его сторону, при этом победно держа в зубах уже слегка потрёпанный мячик, она быстро заскользила глазами по мрачным деревьям, серым кустарникам и бесконечные, несчастные дороги. Вопросительно фыркая, но все ещё продолжая наивно улыбаться, животное заглядывало за растения, в надежде найти там его, почувствовать запах родного человека, вновь углубиться в теплейшие карие глаза, посвященные лишь ей одной. Но ее мечты лишь медленно растворялись в этом прозрачном лесу, образ человека парил только глубоко в преданном собачьем сердце, а вокруг была лишь вопиющая тишина, глушь и…свобода. Улыбка медленно сползала с испачканной грязью мордочки, уголки глаз опускались вниз, а лапы с каждым разом двигались все медленнее по бессмысленной дороге, боясь оступиться на ходу, опасаясь упасть и более не встать никогда. Чуткое сердце внезапно окатила ледяная вода отчаяния, непонятной злости и несправедливости на весь этот чертов мир. Не в силах сопротивляться, собака всё-таки рухнула на мягкую землю, полную микробов и грязи своей белоснежной шерстью, опустила на короткие лапы свою тяжёлую голову и завыла, завыла так сильно, как никто никогда не выл.
А он…он вернулся домой, к жене и вечно чихающему ребёнку, до сих пор ощущавшему в доме запах животной шерсти. И несмотря на вымытые полы, чистейшие окна и пустые комнаты — главнейшее доказательство отсутствия в них собачьей жизни, он не мог более здесь находиться. Быстрым шагом пройдя по длинному коридору, захлопнулась дверь личного кабинета, и не выходил оттуда никто более, ровно до окончания следующего дня. И без движения лежали этой ночью два несчастных существа, две потерянные души, морально уничтоженными обстоятельствами несправедливой судьбы. И тяжёлый период одной из них обязательно закончится в подходящее для этого время. Оно встанет и, проглатывая собственные слезы в событиях минувшей ночи, замедленным шагом отправиться на работу, где кипит жизнь, где красками горят сердца людей, бурно проживавших новый удивительный день. И оно забудет, забудет, словно сон, изредка колыхавший больные нити разума своими тревожными догадками. Оно проснется от кошмара, и будет жить — жить дальше с тяжёлой ношей на душе. Но кто-то из них больше никогда не проснется. Кто-то не встанет с сырой земли, специально изнурив себя бессмысленной голодовкой. Кто-то не сможет найти подход в ту жизнь, что была обещана ей кем-то свыше, ведь вся любовь уже навеки и до самого конца отдана одному единственному, такому незаменимому и дорогому человеку, чью верность она всегда будет хранить в большом собачьем сердце. Кто-то не сможет более любить, не сможет вырываться из этого периода, тихо погибая от безысходности в собственных слезах отчаяния. И, увы, такова жестокая мораль драматичной пьесы, что для кого-то это был действительно период, несправедливо обязательный в жизни любого человека, а для несчастного существа, последний раз вдыхающего отголоски природы, черным отпечатком оставшиеся на черте ее быссмысленного существования, этот период и есть вся жизнь.
Еще почитать:
Хранители библиотеки Древних — Часть 6
Инфернариум
Буддизм, каким я его узнал
Родительский дом — Мой буфет
«
»
