Белой ночи колодец бездонный И Васильевский в красном дыму. Ностальгия — тоска не по дому, А тоска по себе самому.
Этой странной болезнью встревожен, Сквозь кордоны границ и таможен Не спеши к разведённым мостам: Век твой юный единожды прожит, Не поможет тебе, не поможет Возвращение к прежним местам.
На столе институтские снимки,
Где Исаакий в оранжевой дымке
И канала цветное стекло.
Не откроются эти скрижали.
Мы недавно туда приезжали,
Возвращение не помогло.
Этот контур, знакомый и чёткий,
Эти мальчики возле решётки,
Неподвижная эта вода.
Никогда не стоять тебе с ними,
Не вернуться на старенький снимок
Никогда, никогда, никогда.
А. Городницкий, 1979
Летит, летит, плавно вращаясь, лёгкое голубиное пёрышко в разогретом летнем воздухе двора моего детства. Там всегда было много голубей — они сидели на карнизах, на приступочках под окнами, этаких валиках-украшениях нашего старого, сталинской архитектуры дома.
Солнечное летнее утро. Я просыпаюсь от бодрых звуков радио, доносящихся с кухни:
— С добрым утром, с добрым утром, и с хорооо-шим днём!
Эта радостная припевочка врывается в открытую дверь нашей с сестрой «маленькой» комнаты ( а есть ещё «большая», родительская) вместе с дурманящим ароматом молотого кофе и стрекотанием маминой кофемолки, в которое внезапно вплетается пронзительное эхо, раскатывающееся сразу по всем направлениям:
— Ма-ла-ко-о-о-о-о-о-о-о! Это пришла молочница со своим большим алюминиевым бидоном, погруженным на железную тележку, и я знаю, что сейчас мама вручит мне наш трехлитровый белый эмалированный бидончик и рубль к нему впридачу, и я, зажав мятый рубль в кулаке, побегу вниз, прыгая через ступеньку и теряя сандалии, чтобы успеть раньше всех во двор, где собирается вокруг молочницы небольшая очередь из таких же как я, едва проснувшихся девчонок и мальчишек и других соседок.
Я человек творческий) Работаю выпускающим редактором в издательстве. В свободное время пишу рассказы, статьи, зарисовки.
