Вернуться в прекрасную пору детства мне хочется каждый раз.
Вспоминая минувшие дни осознаю, что детство — единственная пора, когда по-настоящему
чувствуешь себя счастливой, живешь в моменте «здесь и сейчас» и наделена способностью
восторгаться кажущимися столь незначительными вещами, которой лишились многие
усохшие душой взрослые, тщетно растратившие свой пыл на крысиные бега, застрявшие в
пустом карьеризме и интриганстве. В детстве веришь в реальность фиолетовых монстров
под кроватью, искренне считаешь, что можешь общаться с деревьями и животными, а
главное — тебя не мучает необходимость платить по счетам. Ты пребываешь в вечной
сладкой нирване и с упоением съедаешь солдатский завтрак в виде гречки с молоком. Ты
знаешь, что о тебе позаботятся и рядом есть маленький пухлый брат, над которым можно
было вечно издеваться без угрызения совести.
Сейчас я предоставлена самой себе, брат похудел, простые жизненные радости стали
приедаться, а на смену детскому довольству жизнью пришли нескончаемые желания,
продиктованные коварным предложением рынка; чувство неудовлетворённости реальной
действительностью и образовавшаяся гнетущая дыра так и толкают тебя в ближайший
торговый центр.
Недавно мне приснился сон о том, что деда звонит. Это и стало основным мотивом написать
все это. Так как у меня почти всегда есть желание писать, начну сейчас. Может через
некоторое время это и послужит отправной точкой создания чего-либо по-настоящему
ценного.
Он частенько нам звонил, когда мы были одни дома, а родители обычно с 9 до 18 коротали
время на службе. Деда всегда путал наши голоса, как путали почти все, включая отца.
Единственный человек, который всегда распознавал нас, была, естественно, мама. Как-то
один одноклассник сказал, что у нас почти одинаковые голоса, только у брата «на одну
октаву ниже». Я даже затаила обиду и приняла это на свой счет, ведь я девушка, а голос
почти мальчишеский. Тогда у брата была пора отрочества, только начинал резаться голос и
появилась первая гитара.
Деду я никогда не знала хорошо, да и не особо интересовалась. Он больше предпочитал
компанию моего родного брата и двоюродной сестры. Меня он называл Аинкой, а этот
суффикс субъективной оценки, имеющий фамильярно-вульгарную семантику, честно, даже
тогда задевал мое самолюбие.
Вообще, моим родственникам очень часто снились сны, в которых звонит деда, к тому
времени уже умерший. В моем сне он говорил что-то неразборчивое, я только понимала,
что разговариваю с дедом. Да я почти и не участвовала в разговоре, только поддакивала,
особо не вслушиваясь в его слова.
Сны о деде давно перестали меня преследовать, но раньше его появление в моих снах было
частым. Прошло время, в голове были абсолютно посторонние заботы, поэтому я так
удивилась этому сновидению.
Вообще говоря, всю мою жизнь мне снятся очень разные сны, свидетельствующие о моей
бурной фантазии. Некоторые сны были очень даже правдивыми, бывали совпадения. Но это
другая история.
Личность отца моей мамы казалась очень неоднозначной и была окутана мрачным ореолом
неразгаданности. Его дочери отзывались о нем мягко говоря нелестно.
Я даже не знаю какая профессия была у моего деда. Знаю, что мой дед занимал какую-то
почетную должность в каком-то совете, связанного с урожаем. Это и зафиксировалось в
моей памяти и первая ассоциация с профессией деда была картинка с изображениями
овощей и фруктов как на страницах советских учебников. Я честно верила, что есть какойто совет или кооператив, где ведутся дела житейские и урожайские. Потом мама как-то
сказала, что он вообще-то всю жизнь проработал в спортивных учреждениях. Мое
недоумение лишь возрастало.
(Дед был первым председаттелем Добровольного спортивного общества (ДСО) “Урожай”
– См. Всесоюзное сельское спортивное общество «Урожай»).
Что мне известно о деде это то, что он был единственным сыном в многодетной семье,
остальным не везло — умирали в младенчестве. Его родители даже кутали в девичью одежду
из-за народного поверья, что темные силы смогут забрать сына у семьи. Сестры всячески
обихаживали всеобщего семейного любимца и частенько носили на руках даже тогда, когда
мальчик подрос.
Женился он на женщине по имени Феня (Фекла), но, решив посвятить себя
преподавательской деятельности, сменила имя на Фаина, как более звучное и приемлемое
для учителя. Родились мы с братом уже тогда, когда дед с бабой были пожилыми. Но в
голове сохранился смутный образ бабушки как неисправимой оптимистки и
обладательницы легкого и веселого нрава.
Судя по рассказу о том, как бабушка в юности проехалась на поезде зайцем, спрятавшись
на багажной полке, можно сказать, что в даме искрилась задорная жилка авантюризма.
Как и часто бывает, женщина теряет свою энергию и жажду к активной деятельности, пока
не вступит в священные узы брака, о котором так мечтает с юных лет. Видимо, с моей
бабушкой случился мой деда.
Как-то я спросила у мамы, когда у деды день рождения. На мой вопрос точного ответа я не
получила, мама с неохотой отвечала, что дед родился то ли в августе, то ли в сентябре.
Вообще говоря, дед любил травить байки. Так, спросив у него, откуда образовалось дупло
у подножия огромной лиственницы, я получила ответ, что там обитал когда-то суслик. Я
тогда не знала слова “суслик” и что за это создание, поэтому мозг ребенка зацепился за
первое, что более-менее похоже на слово «суслик». Я себе представила ослика. Моему
удивлению тогда не было предела. Что за ослик может поместиться в крошечном дупле в
дереве? Поэтому я быстро себе представила миниатюрного ослика и как он задорно бегал
по мшистому двору. На другие дурацкие вопросы малышни деда вечно находил странное
объяснение.
— Деда, а что за это проволока? — показывали мы на клубок каких- то старых железных
проводов, повисших на ветвях сосны.
— Аа, это давно охотники оставили, они охотились на зайца, — отвечал дед с самым
серьезным выражением лица.
И нам тут же все стало понятно.
Как-то собирая на даче смородину, дед пригрозил, что выгонит нас к бабе яге, которая
обитает за оградой в лесу, то ли за то, что мы плохо собираем ягоды, то ли за то, что мы
задаем слишком много вопросов.
Деда любил часто говорить, что у него есть еврейские корни. И он не любил джаз.
Он часто ездил в командировки и любил баловать своих троих дочерей гостинцами. Обычно
это было что-то съестное, но позже появились платья, очень тщательно подобранная
одежда, прямо указывающие на то, что к этому приложила руку женщина.
Дед баловал и нас. Он не умел готовить, но, если это случалось, мне приходилось совершать
над собой усилие, почти насилие, чтобы оставить тарелку пустой.
Однажды дед приготовил плов. Плов был суховат, а кусочки мяса в нем были темные и
твердые, отдававшие душком несвежего мяса. Моя двоюродная сестра и тетя с аппетитом
поглощали приготовленное дедом. Я никак не могла понять, что не так с этим пловом, а так
как я была очень смирным ребенком, съела все без остатка то ли из-за уважения, то ли изза страха перед дедом. Позже оказалось, что плов был посахарен специально для меня.
Вообще можно было заметить то, как дед проявляет заботу о детях, балуя исключительно
сладким. Он нам покупал сладкую газировку, пряники, белый шоколад, дешевую
вермишель «Торопышка» и прочую рафинированную гадость. Я никогда не видела, как дед
кушал что-нибудь из того, что купил сам. В уже сознательном возрасте я узнала, что у деда
диабет.
По рассказам, как-то дедок в отсутствии бабушки (она была в командировке) приготовил
борщ, бодро подзывая всех обитателей дома: «Кушайте девочки, этот борщ с вишнями!».
Все, словно завороженные столь многообещающими словами, с особым рвением принялись
управляться с супом, пока самая старшая из дочерей с презрительным видом не сравнила
борщ с тряпкой. Когда все обитатели дома были сыты и довольны на дне кастрюли и
взаправду обнаружилась тряпка.
Деда иногда присматривал за нами, не самыми любимыми внуками, когда родители
работали. “День изначально не задался”,- подумала я, когда увидела недовольное смуглое
лицо деда. Он восседал в кресле перед телевизором. На голубом экране транслировались
вести первого канала. Увидев деда, я тут же сомкнула очи и притворилась, что я все еще
пребываю в объятиях Морфея. Обычно, когда мы были одни, все комнаты были в нашем
распоряжении. Но основные владения были переданы теперь самому старшему, и нам
пришлось забиться в комнатке. Деда, по-видимому, что-то нам готовил, так как я отчетливо
запомнила, что он мыл посуду. На белых чашках позже были обнаружены черные
отпечатки.
Когда уже наступил вечер, деда видимо захотел компании и позвал нас: «Аинкаоу, Сашок!».
На зов почему-то пришла я одна. Я хотела поддержать беседу и спросила, какой идет фильм
по телевизору. Деда ответил: «Мальчик». На самом деле я понимала, что фильм так
называться не может, а по телевизору шел «Таинственный сад».
Дом у нас на даче, который был построен дедом из досок, а не из бревен, как у многих в
округе, окончательно одряхлевший, стоит и по сей день. Вообще говоря, дом выглядит
несколько эксцентрично даже для настоящего времени. У этого дома самая задорная
кислотно-бирюзовая дверь с решетчатым окошком, а издаваемый ею характерный скрип,
можно было услышать и узнать из тысячи дверных скрипов во всей округе. Один
единственный крючок, на который запиралась дверь, по сей день вселяет мне чувство
защищённости и уверенности в неприступности нашей крепости. К двери вела невысокая
лесенка в три ступеньки, выкрашенная в травяной зеленый цвет. По бокам были перила с
резьбой. Перила соединяли лестницу с козырьком крыши и основанием лестницы.
Соединительной конструкцией были старые пестрые советские лыжи с логотипом
производителя. По самой длинной стороне дома расположилась веранда и вся стенка была
обставлена квадратными окнами (чем не лофт). С веранды через окна простирался вид на
весь двор, а вплотную к дому свисали ветви боярышника и сосен, почти все в паутине. Пол
дома был таким же зеленым, как и крыльцо, а еще он был страшно скрипучим и кривым.
Вообще говоря, дому были свойственны свои специфические звуки, словно это был голос
этого дома. В так сказать «теплой» зоне дома стены были покрыты обоями в цветочек, везде
разные, которые к годам нашего детства почти облезли.
Мебель была в доме тоже несуразных цветов. Самый главный бельевой комод с
многочисленными ящичками был болотного цвета, ему аккомпанировала в общем
мебельном ансамбле маленькая прикроватная тумбочка, дверца которой закрывалась на
импровизированный замок из какого-то острого предмета, напоминающего иголку. В углу
жилой комнаты стояла этажерка пронзительного синего цвета в духе Ван Гога с
сомнительной функциональностью и вместимостью, которая сохранила свою яркость по
сей день.
В доме пахло сыростью, пылью и мелом, как пахнет в старых заброшенных домах советских
времен, где хранится всякий макулатурный хлам в виде старых учебников, букварей и
книжек со сказками, которые известны мало кому. Дом был в один этаж высотой, а пик
крыши был украшен деревянным профилем коня, который несмотря на общий несуразный
и нелепый вид всего строения, придавал дому какую-то непоколебимую величественность.
Творец явно очень гордился своим детищем.
Соседний домик, который мы называли «кожаным» был обшит материалом,
напоминающим рыжую кожу, очень выгодно контрастировал с перилами, которые были
выкрашены в тот же синий цвет, что и этажерка.
Дедин дом расположился на фоне абсолютно нормального бревенчатого адекватного дома.
Никаких кричащих цветов, разве что наличники на окнах были голубого цвета. Не
удивительно, что мы соседям казались странными, настолько же странными считали и мы
их. Нам было непонятно активное проявление любопытства в наш адрес. Мы не раз
замечали, как жена соседа наблюдала за нами изо окна, а особо наглые особы не стеснялись
открыто высовывать свои головы из-за забора. Но почти все дети миролюбивы, и мы не
разделяли неприязни старшего поколения по отношению к внукам соседа. Напротив, мы
любили их звать в гости, что активно не нравилось деде.
— Почему вы своего дедушку называете дедой? Это как-то странно, — спросила старшая
из девочек — соседок.
— А как нам его еще называть? — в недоумении отвечали мы.
— Ну, не знаю, мы своего дедушку называем «Эhэккэ»!
(“Эhэ” — с якут. дед, дедушка. «Эhэккэ» — ласк. от эhэ дедуля).
Мой дед под старость лет носил чей-то старый пуховик ярко-зеленого цвета и какую-то
тканевую сумку через плечо, от которой пахло китайским рынком. Позже он стал носить
мой школьный рюкзак в мультяшный окрас в три цвета с изображением коняшки, который
был подарен всем первоклашкам Якутска первого сентября. Зимой, в -40 он надевал старую
поношенную песцовую шапку ушанку, в которой он был похож на одуванчик. У деда был
очень важный вид, он часто носил плюсовые очки в роговой оправе, а когда он выходил в
магазин или выносил мусор, брал трость.
Иногда мы за ним наблюдали из окна и деда очень выделялся на фоне других людей из-за
цвета пуховика и огромной шапки. По возвращению, он приносил в китайской сумке
пряники, белый шоколад и иногда какую-нибудь вещь, найденную на помойке. В его
престарелые годы я никогда не видела, как он улыбался. Улыбающимся я его видела только
на фотографиях. А вот бабушку, я практически не помню, но как-то наведавшись к нам в
старый дом, бабушка улыбалась и даже смелась, хотя из-за болезни была прикована к
инвалидной коляске. В честь такого редкого визита мама пожарила рыбу и приготовила
пюре. Бабушка, восседая за нашим пластиковым столом, восклицала, что это ее самая
любимая еда.
В комнате деда было много старых газет и самой главной достопримечательностью в
комнате была лупа, через которую дед читал газету «Аргументы и факты». Комната
находилась на солнечной стороне дома, а окно было зарешечено, так как выходило на
крышу прилегающего здания молочной кухни, из которой мне папа как-то приносил
молочные смеси. Кровать деда была покрыта колючим клетчатым покрывалом, а у кровати
был массажный пластиковый черно-белый коврик. Прикроватной тумбочкой служил
старый деревянный стул с оторванной спинкой, уставленный склянками с глазными
каплями. Каждый раз, когда дед закапывал эти капли в глаза, я не могла смотреть на это без
боли в животе. Комната была в теплых желтых тонах и почти всегда залита солнцем, в то
время как остальным комнатам были присущи серые или холодные тона и отсутствовало
тепло домашнего очага. К стенке шкафа на скотч были приклеены пожелтевшие страницы
газет и каждый год преданно менялся лунный календарь с изображением тыкв и других
овощей. Месту обитания деда был присущ дух времени, в котором он жил. Даже
складывалось ощущение, что вся его комната как бы была «снята» на пленочную камеру.
В комнате стоял такой же запах, как и в дачном доме. В остальных комнатах постоянно
стоял запах сигарет и старых труб.
Порой я задаюсь вопросом, почему дед столь частый гость в сновидениях. Я никогда не
думала, что была как-то сильно привязана к деду. И я никогда не была в любимчиках.
Скорее всего это был единственный из дедушек и бабушек, с которым мы проводили много
времени. Не хочется по своей излюбленной привычке придавать всему мистический
характер, но все-таки есть соблазн задать вопрос: а может ли быть так, что сны не лишены
почвы и дедушка хочет достучаться до своих потомков, чтобы его персоне было уделено
больше почести и уважения, благодарности и внимания? Может есть какой-то потенциал
неоконченной истории, какая-то дыра, которую необходимо заполнить? Может мы многое благополучно забыли? Благодаря деду нам было подарено лучшее детство на даче, и я уверена, что на
