Цыганка Рубина

ПРОЛОГ.

ПОЛЬША. ОСЕНЬ. НАЧАЛО XIX ВЕКА.
ПОМЕСТЬЕ БАРОНА ЛАЧО.

Горько плакала рябина под осенним проливным окном, и намокшая листва жасмина в вальсе осени кружила под октябрьским зонтом, и нежно таинственная луна сквозь седые облака в бледной речке ворожила. Вдали светлело. Меркли переливы лунного света, тенью любуясь в зеркале воды. В путь отправлялась старинная карета, в предчувствии неведомой беды.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПОБЕГ. СВИДАНИЕ.

Солнце сверкало в облике янтарном. Луч пробудил сонное полесье. Она, вступив на крыльцо в свете лучезарном, покинула старинное поместье. Утро тонуло в небесной лазури. В синем мраке сияла звезда — прелестница. Цыганка сквозь метель осенней бури неслась к нему по лунной лестнице.

Рассвет окутал вязкий туман. С лога потянулась облаков гряда. Дева, накинув на плечи сарафан, тайно простилась с бароном навсегда! Луна мерцала, светом озарённая, печаль, проливая на больную грудь. Она без памяти в кузнеца Бахти влюблённая, отправилась с ним в дальний путь!

Тучи нависли над полем русским, луга, наполнив водой в одночасье. Рубина напевала романсы грустные, голосом, даруя нам минуты счастья. Листва падала на ясень золотой. Цыганка плавала на лодочке одна. Вдруг на поляне появился парень молодой, и в сердце вздрогнула тонкая струна.

Кузнец, воздвигнув серебряной подковою, алтарь любви венчальный — влюбился в колдунью чернобровую, и постиг страсти вкус печальный. Мантия очей над ним все властна, сердце горит в огне хмельного затмения. Ему не устоять от чар сладкого соблазна, и руки тянуться к чаше любовного забвения.

В том краю, где степи пахли пряными травами, светом наполнилась дивная кузница. Пленив своими колдовскими чарами, к нему явилась бедная узница. Звучала мелодия, словно юности певец, играя песни на шарманке. Целуясь с восторгом молодой кузнец, слова греховные шептал цыганке:

«О, позвольте мне власть любви напиться из винной чарки полной вдохновения!? Пускай ласка по губам струится, и страсть тонет в лире песнопений!? Пусть радость погаснет во тьме могильной. Листва занесёт роскошные сады, но, лишь только яд любви всесильной, способен осквернить запретные плоды»!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. РАЗЛУКА. СМЕРТЬ.

За усадьбой убогой, где в саду царил запах лебеды, шумела столетняя осина, и черноглазая цыганка Рубина, в осеннем одиночестве судьбы, горевала в тоске глубокой. За окном кибитки загрустила даль, кистью, рисуя образ любимой, и октябрь, мглой неповторимой, сгустил в небе свинцовую сталь.

Рассвет, словно призрачной вуалью, проводил грозовой фронт, и цыганка, укрывшись тёплой шалью, слегка приоткрыла продрогший зонт. Она стояла на распутье двух дорог, и смотрела в его смуглые глаза. Её лицо обдувал лёгкий ветерок, и по губам катилась горькая слеза:

«Вы только не плачьте, красно рябиновые бусы под осенней грозой! Вы только не печальтесь, красивая цыганка с русой косой! О, бедный мальчуган, Бахти, своё сердечко любовью напоил, и любимую молча проводил, подарив ей обручальное колечко».

Последняя осень любви шумела, в прозрачной родимой глуши, и семиструнная гитара пела, проникая вглубь, цыганской души. Как жаль, видимо им не судьба, быть вместе, и под дивный напев цыганской песни она простилась с любовью навсегда, и бело — кучевые облака, словно ему кричали в след:

«Только милый меня не забудь, и тускло приветливая луна, отпустила цыгана в млечный путь, где догорел зари печальный свет. За извилистой мостовой, на своей кибитке кочевой, ускакал цыган молодой, и оставил рану в душе глубокой. Любовь растворилась в потускневших небесах, она в сердце цыганки навеки поселилась, отпечатком боли застыла на глазах».

ЭПИЛОГ.

Горько плакала рябина, под осенним проливным окном, и жёлтая листва жасмина, в вальсе осени кружила, под октябрьским зонтом, и нежно таинственная луна, сквозь седые облака, в бледной речке ворожила. Вдали темнело. Переливы струились по лунному свету. В лесу пробудился соловья напев. Барон остановил старинную карету, и громко прокричал, сквозь пламенный гнев: «Пусть память былого Вам сердце остудит, тело осквернит цыганская плеть, и лучшим спасение для Вас будет — она, долгая, стыдливая смерть»!