Через все времена

Через все времена.

1.

          1945 год. Год, в котором Советский Союз окончательно разгромил гитлеровскую Германию и поставил жирную точку во всей второй мировой войне. Многие дошли до Берлина, видели капитуляцию Германии, возвращались домой под ликующие возгласы народа. Григорий Трофимов этой радости не смог испытать. Ещё на первых рубежах обороны Германии он получил ранение, в результате которого его комиссовали и отправили домой в феврале 1945 года. В родной хутор Чекалова Гора он вернулся хромой на одну ногу, без правого глаза и полностью глухим на правое ухо. Но и так был радостно встречен женой, не видевшей его с 1941 года, когда в первых рядах добровольцев он ушёл в Красную Армию защищать родные земли от фашизма. А в средине декабря 1945 года жена подарила Григорию сына. Маленький человечек родился в ночь на 10 декабря, когда пурга мела так, что даже месяца видно не было. Имя ему выбирал отец, назвав его в честь правителя Иосифом. И ещё неделю после его рождения снег заметал все дороги и дома до крыш. Первенец в семье Трофимовых так и остался единственным ребёнком и наследником всего отцовского хозяйства. Так началась история человека, призванного оставить след в истории своей родины.

          Но до этого было ещё много времени, а пока Ёська, как называл его отец, рос, учился помогать в семейных делах. Уже в неполных два года Ёське доверили первое значимое для него дело – пасти утят. Отец выломал ему прутик и показал, как нужно выгонять и загонять утят. Нехитрое дельце вызвало бурю эмоций у мальчонки. Ещё не умевший говорить, он с дикими криками «ай-на» гонял утят из сарая на улицу и обратно в сарай, размахивая прутиком, мчался за ними, иной раз даже перегоняя их и падая. Отец со смехом наблюдал за тем как маленький Ёська со всей важностью выполняет данное ему поручение. Он и сам был похож на маленького птенца, бегал как гусята – расставив руки и оттопырив зад, при этом вытягивал шею и губы, чтобы крикнуть своё «ай-на». Утята от этого крика разбегались кто куда и от этого было ещё веселее смотреть на всё происходящее.

          Уже к следующему лету Ёська научился более-менее сносно говорить и уже щебетал без умолку. Он сидел на земле в теньке от куста смородины и перелаживал с места на место камушки, когда во двор на коне въехал отец.

          — Ёська! – Громко крикнул казак, подзывая сына.

          На этот крик вышла и жена Григория. Ёська же подскочил на ноги и бросился бежать к отцу.

          — А ну к иди сюда, казак, — отец подхватил одной рукой сына и посадил перед собой в седло.

          — Ты чего удумал? – Жена тут же преградила путь со двора. – Зашибёшь мне сына, дурья твоя голова. Куда ты его сажаешь? Дитё ещё. Ни держаться не может, ни в седле сидеть.

          — Я в его годы с отцом уже скакал, — Григорий скинул рубашку, — и ничего, на зашибся. Он казак. А казак коня должен с детства знать. Отойди с дороги. Ничего не случится с ним.

          Он посадил Ёську в седло перед собой и, крепко прижав его рукой, выехал со двора. Сначала не спеша они выехали на край хутора, туда, где кончались дороги и начинались бескрайние донские степи. Григорий пришпорил коня и тот поскакал быстрее. Легкий ветерок трепал кудри Ёськи, щекотал глаза и щёки. Впившись в седло своими маленькими ручонками, он с замиранием сердца наслаждался этим моментом, свежим степным воздухом, наполненным ароматом донских трав, жаром, нагретой за день земли, ощущением воли.

          Проскакав по степи, Григорий направил коня вниз по склону, туда, где в низине не спеша нёс свои воды Дон. Здесь течение было тихое и спокойное, а Дон ещё не был таким широким как на берегах Ростова-на-Дону, но всё же чувствовалась его мощь. Поэтому и почитался он среди казаков ни как иначе, как «Батюшка». И он как родных детей принимал станичников, хуторян и прочий люд, который ловил в нём рыбу или вёз товары. Остановившись на берегу реки, Григорий слез с коня и, взяв на руки Ёську, вошёл в реку. После жары вода в реке казалась прохладной и Ёська аж взвизгнул, когда отец окунул его первый раз. Лучики солнца отражались в волнах реки и Ёська довольно щурился, смотря на них. В руках отца было спокойно и безопасно. Он плескался в воде, поднимая кучу брызг, радостно пищал и хохотал. Особо ему нравилось, как отец подбрасывает его вверх, а потом ловит и они вместе падают в воду. Ёська хохотал и просил ещё и ещё. Потом, когда он вырастет, он часто будет вспоминать именно эту часть детства, и каждый раз на душе будет становиться тепло. А пока он просто хохотал и наслаждался игрой в воде. Устав от игр, Григорий взял сына на руки и, выйдя на берег реки, лёг в траву. Они лежали и смотрели на небо, на большие и пушистые облака, из которых ветер делал причудливые фигуры.

          — Вон, видишь, Ёська, то облако, — Григорий показал рукой на небо, — смотри, как похоже на собаку с косточкой.

          Ёська уставился в небо, но ничего не увидел. Не было ни собаки, ни косточки, а только большие куски белых облаков, медленно плывущих над ними. Григорий захохотал, прижав сына к себе. Так они лежали и смотрели в небо ещё долго, пока солнце не стало клониться за горизонт и тень не сползла на них. Обратно ехали не спеша, Григорий так же крепко прижимал к себе сына, а Ёська, устав от купания начинал дремать в седле. Как только въехали в хутор Григорий сразу увидел жену, стоящую у плетени. Усмехнувшись, он подъехал к ней.

          — Видишь, цел и здоров сын. Настоящий казак растёт, не у мамкиной юбки, а по степям да раздольям.

          Жена ничего не ответила, только усмехнулась и взяла сонного Ёську с седла.

          Детство Ёськи, как и детство всех детей, росших после войны, нельзя было назвать безоблачным. Восстанавливающая страна требовала много от своих граждан. Вот и отец Ёськи чаще был в поле или на Дону ловил рыбу, чем проводил время с ним. Мать была занята хозяйством, из свободных был только дед, с которым Ёська проводил всё свободное время. Весёлый старик, с хитрым прищуром глаз, смуглой даже для казаков кожей и с трудно произносимым именем Жарылкасын. Но здесь давно его все звали Жоркой. Вот и мчался Ёська к деду Жорке, как только свои домашние дела закончит. У деда всегда было что-то вкусное для внука, а ещё куча историй, в которых не поймёшь где правда, а где вымысел. А чтобы бабка Дарина не заставила его заниматься домашними делами, то он брал удочку и Ёську и шёл на Дон, ловить рыбу. Так пролетало одно лето за другим. С каждым годом Ёськи доставалось всё больше дел по хозяйству и у себя дома и у деда с бабкой, и он работал без устали, чтобы улучить момент до ужина и послушать деда. Почему-то дед в кругу семьи не рассказывал такие истории, какие слышал Ёська и от этого они казались их тайной.  

          А между тем страна развивалась, вот уже в хуторе появились трактора – странные, неказистые, но, в отличии от лошадей пахали поля быстрее и не уставали. Уже раскаты орудий, гремевшие на Дону несколько лет назад, стали забываться и люди были поглощены строительство страны. Вот и на Дону затеяли грандиозную стройку, решив перегородить Дон и построить плотину. Стройка эта была далеко, а вот хуторяне говорили, что плотина запрёт Дон и тот затопит всё низовье. В довершении этого хутора, стоящие у Дона в низине стали переселять на берега. Для Ёськи это было страшно и таинственно одновременно: по дорогам постоянно сновали какие-то машины с незнакомыми, неулыбчивыми людьми, возили камень и землю, многие были одеты в какие-то серые одинаковые куртки и штаны. А потом напротив хутора с другого берега реки разбили какой-то лагерь. И работали там в основном женщины, одетые в такие же серые одежды. И к тому же их почему-то охраняли люди в форме. Ёська с другими ребятами часто бегал на берег и там, лёжа в траве, смотрели на то, как усердно копали берег Дона.  Местные жители даже не пытались узнать, что там происходит – вид формы сотрудников НКВД напрочь отбивал желание даже смотреть в ту сторону, уж слишком свежи были воспоминания об этой службе. Дети же, не обременённые такими воспоминаниями, тянулись к этим раскопкам как к какой-то тайне. Конечно, с того места, где они лежали не было толком видно, но само ощущение загадки тянуло как магнитом. И поэтому в юных умах плодились самые невероятные фантазии о том, что же не самом деле там происходит.

          Ёська в этот раз пришёл один и, спрятавшись под кустом, стал смотреть на раскопки. Звук шагов он услышал ещё до того, как из-за холма появился мужчина в форменной одежде тех, кого местные называли чекисты. Ёська, не решившийся при звуке шагов убежать, теперь лежал, вжавшись в землю и еле слышно дышал. Он не видел этих людей близко и не знал опасны ли они, но, слушая разговоры взрослых, осознал, что страшнее их нет. И вот теперь этот страшный человек приближался к его кустам. Там, на раскопках, они были маленькие и были далеко, поэтому и страшно не было, а тут он совсем рядом. Тем временем страшный человек подошёл к кустам и остановился.

          — Ну чего притих? – Спросил он. – Испугался что ли? Давай, вылезай оттуда. Нечего бояться, ругать тебя не буду.

          Он отошел на несколько шагов от кустов и, сев на землю, снял свою синюю фуражку с красной полоской над козырьком. Ёська медленно выполз из-под куста и стал рядом. Хоть на улице было и тепло, но он дрожал как осиновый лист и вот-вот был готов расплакаться.

          — Ну чего стал там? – НКВДешник посмотрел на Ёську. – Чего дрожишь то? Испугался что ли? Иди, садись рядом. И не бойся, не трону я тебя.

          Слова этого человека были для Ёськи как приказ. То ли от страха, то ли силы прозвучавших слов, он подошёл и сел на землю.

          — Ну и как тебя зовут, юный разведчик?

          — Ёська. – Еле слышно проговорил он.

          — Что за имя такое? Никогда не слышал. – В голосе НКВДешника не было ни злости, ни грубости, но Ёська всё равно вздрагивал от каждого слова.

          — Так батька зовёт, а вообще зовут Иосифом.

          — Хорошее имя. А меня зовут Леонид Иванович. Чего ж ты, Иосиф, по кустам то прячешься?

          — Интересно просто посмотреть.

          — И что же отсюда видно? Я вот смотрю и толком ничего не понятно, копошатся люди да телеги или машины едут. А ты что видел интересного?

          — Ещё ничего. – Голос Ёськи всё ещё дрожал, но страх постепенно проходил.

          — А чего ж тогда изо дня в день сюда бегаете, раз ничего интересного нет?

          — Так мы ж увидеть это и хотим?

          — Что это?

          — То, что под землёй живёт?

          — Ого! И что ж там живёт?

          — Я не знаю. Ребята говорили, что там зверь подземный нору сделал, и что его изловить пытаются, и что он людей под землю затягивает. А другие говорили, что там для армии роют. Этот, как его, ну, под землей как дом.

          НКВДешник рассмеялся:

          — Бункер – это называется. Ну вы и навыдумывали себе. Нет, бункера тут не будет, потому что скоро всё это место будет под водой. А зверя подземного, которым тебя ребята пугают, не бывает. Хочешь открою военную тайну? Но только сам пойми, никому нельзя о ней говорить. – НКВДешник хитро прищурился и на его лице скользнула улыбка.

          Слово «тайна», да ещё и «военная» произвела на Ёську такое впечатление, что страх перед этим человеком тут же прошёл, и он закивал головой, желая услышать эту тайну.

          — Как я уже сказал, — НКВДешник говорил тихо, так, чтобы никто не услышал эту «военную тайну», — скоро всё это будет под водой, а там нашли останки старой крепости. Саркел называется. Вот пока не затопили всё, учёные и раскапывает её, чтобы изучить, пока водой всё не покрыло.

          — А, что там в этой крепости?

          — Камни, куски битых горшков, да и всё.

          — Так, а зачем это им? Камней и горшков тут и так полно?

          — Это для нас с тобой камни и горшки, а для них – это история. Потом, когда всё изучат, расскажут всем как жили люди до нас.

          Ёська молчал. Он не понимал зачем нужны старые камни и битые горшки, но говорить это не стал, чтобы не показаться бестолковым.

          — Вот так вот, Иосиф. Так что увидеть зверя подземного или бункер вам не посчастливится. Ничего интересного тут не будет. Только камни и битые горшки. И то скоро вода начнёт подниматься, и мы уедем отсюда.

          С этими словами НКВДешник встал, одел фуражку и протянул Ёське руку:

          — Ну беги домой.

          Ёська осторожно пожал руку и побежал в сторону хутора. Сейчас он уже не боялся, но и оставаться не хотелось. С одной стороны, он был рад, что никакого подземного зверя нет, а с другой «военная тайна» так тяготила его. Очень хотелось рассказать, что он узнал, но проболтаться о «военной тайне» он не мог. Вместо того, чтобы идти домой, он пошёл к деду. Тот сидел в тени сирени и плёл корзины. Ёська сел рядом.

          — Дед, а ты ведь давно не свете живёшь?

          — Давно. – Дед не отвлекался от плетения корзины.

          — А ты видел крепость, которая у реки была?

          — А ты откуда слышал про крепость? – Дед не отрывался от плетения, но из-под лобья глянул на внука.

          Ёську как будто холодной водой облили, в голове промелькнула мысль, о том, не проболтался ли он о военной тайне. Не зная, что ответить, он стал елозить босой ногой по пыли. Дед Жорка не стал выпытывать больше ничего у внука, а отложил корзину, затолкал табак в трубку и, затянувшись, выпустил облако дыма.

          — Я про эту крепость тоже слышал от людей, как и ты. – Дед почесал нос. – Только вот где правда, а где вымысел не знаю. Её и до войны тут раскапывали, но нет так сильно как сейчас. Так вот, говорят, что раньше на нашей земле кочевники жили, не помню уже точно, как их называли. Жили они очень давно, когда ещё тут и городов не было. А здесь они построили крепость, как раз на пересечении дорог. А потом вроде эту крепость кто-то захватил и разрушил. А в то время, когда мы тут жить стали, то её уже и не было толком, так полуразрушенные стены, из них дома хуторяне делали. А вот место то распахать не получалось, сколько камней не вытаскивали, а всё равно попадались. Так что ни сеять, ни косить там не могли. Вот и забросили. А сейчас там что-то роют и роют.

          — Дед, — Ёська сел рядом с ним, — а много таких крепостей?

          — Да кто ж их знает. И про эту бы не знал, если бы пахать не стали.

          — Я тоже, когда вырасту буду крепости искать.

          — Так для этого учиться надо, а то будешь без толку всю землю рыть, а ничего так и не найдёшь.

 

2.

          Как и говорил НКВДешник, раскопки закончились быстро и через несколько дней стало заметно как Дон стал расширяться и заливать пространство вокруг себя. Такое зрелище было можно увидеть только раз в жизни, поэтому Ёська старался не пропускать ни дня. С верха своего берега он смотрел как река словно растягивалась в разные стороны, пряча под собой сначала мелкую траву, потом кустарники и маленькие деревца. Он даже спускался вниз и ставил камень на край берега и потом считал дни, через сколько вода достигнет камня и накроет его. Для него, как и для большинства детей – это было увлекающее зрелище, а вот взрослые смотрели на это совсем по-иному. Вода топила усадьбы и огороды, сады и виноградники, пашню и сенокос, пойменные луга, выгон, лес и кустарники. Тогда громкие слова о постройке плотины, создание условий для самотечного орошения засушливых земель, обеспечение глубины Волго-Донскому каналу и работе ГЭС были просто словами. Оценить всю мощь и востребованность этой плотины ещё предстояло, а сейчас вода жадно воровала всё, что не смогли перенести на новое место жительства. Самым сильным потрясением для людей стал подрыв старой церкви, которую хоть и не использовали уже по прямому назначению, но всё же дорогую душе и сердцу каждого местного казака. Масштабная стройка новых городов, портов и транспортных узлов не прошла бесследно для местного населения: приехавшая на стройку молодежь стала обживаться в новых местах, города росли, строились школы, больницы, предприятия. Даже их родной хутор теперь слился с перенесённым Хорошевом и уже назывался станица Хорошевская. Теперь в станице была школа со своими учителями. Её открытие совпало с Ёськиным шестилетием, так что получилось, что он был одним из первых её учеников. И в отличии от многих ребят, учёба ему очень понравилась. Он старался аккуратно писать пером, учил буквы и цифры, но особенно ему нравилось, когда учительница рассказывала им об истории страны и о тех местах, где она побывала.

          Как-то незаметно пролетело полгода обучения, осень ушла и пришла зима, зима сменилась весной и в самом начале весны случилось страшное. Ёська тогда не понимал, что же страшного произошло, но 5 марта 1953 года стало днём, после которого все взрослые как поменялись в одночасье. Он не расспрашивал никого о том, что произошло, а просто слушал. Слушал о том, как шёпотом говорили, что умер Сталин, как причитали о будущем, как боялись этого будущего, как не знали, как жить дальше. Ёське было не понятно, почему смерть одного человека так напугала всех, ведь в станице тоже умирали люди, и от этого не были все так грустны. Но расспрашивать он побоялся, а сам понять не смог, поэтому сделал вывод, что так надо. А между тем Цимлянское водохранилище набрало всю свою мощь и теперь это рукотворное море волнами накатывалось на берега, с которых раньше Ёська рассматривал медленный и величественный Дон, раскопки старой крепости, всю свою родную землю. Когда весна уже прогнала весь снег, когда высохла земля и из неё стали пробиваться молодые травинки, Ёська стал приходить на берег водохранилища и смотреть как плывут большие и малые корабли, рыбацкие лодки. А ещё он представлял, как сейчас под водой стоят дома, как омывается водами старая крепость, как рыбы плавают по тем местам, где он бегал несколько лет назад. Он и сам не понимал почему его так тянет к этому месту, почему так хочется ещё раз увидеть развалины крепости и что же такое вывозили ночью на машинах оттуда. Спросить у кого-нибудь он это боялся, да и вряд ли кто-то из станицы мог знать. Как-то раз он спросил об этом у деда и тот сказал, что разрыли старые курганы и, наверное, нашли золото, раз вывозили ночью. Но что за золото и почему оно было в курганах дед не захотел говорить и вообще на эту тему старался особо не разговаривать. Странно всё это было для Ёськи, обычно дед говорил обо всём и для него не было таких тем, на которые он не стал бы говорить с внуком, а тут как ножом отрезало.

          Те, кто видел весну на Дону по достоинству оценят её красоту: цветёт степь, цветут деревья, даже люди начинают чаще улыбаться и словно зацветают, вечер становятся теплее, а солнце днём греет так, что щёки и нос краснеют. А ещё весна дарит ощущение праздника и свободы. Вот так в последний день учёбы, Ёська бежал домой, радостный, улыбчивый и с ощущением свободы внутри. Учительница сказала, что всё лето она не будет проводить уроки и это значило, что теперь он мог вдоволь набегаться с ребятами. Отец трудился в поле, мать была занята домашним хозяйством, так что Ёська, сняв чистую одежду, помчался на берег, смотреть как плавают корабли. Рядом с водой было не так жарко, и Ёська улёгся на берег, подперев голову руками, и стал рассматривать суда. Сейчас они ходили даже чаще, чем в начале весны, везли лес, уголь, какие-то мешки, а между ними сновали проворные рыбацкие лодки. Рыбы оказалось очень много, да так, что ей теперь снабжали всю страну. Плывущие по воде лодки и ласковое весенние солнце нагнали на Ёську сон, голова всё сильнее клонилась к земле, а глаза закрывались. Из последних сил он открыл глаза и вскочил на ноги, чтобы прогнать сон решил умыться холодной речной водой. Он поспешил спуститься к воде и в какой-то момент влажная земля под ногами поехала и Ёська, взмахнув ногами в воздухе, приземлился головой вниз. От удара сознание отключилось. Когда Ёська пришёл в себя, то по воде всё так же сновали лодки, солнце всё так же светило на небе, а голова и шея сильно болели. Он встал, морщась от боли, и всё же пошёл вниз к воде. Сев на краю, он запустил руки в холодную воду и умылся. Боль хоть и не прошла, но на какой-то миг стала не такая навязчивая. Ёська открыл глаза и посмотрел в воду. Там, где должно было быть его отражение, из воды на него смотрел совершенно незнакомый человек: небольшие узкие глаза, тёмная кожа, тёмные волосы нестриженной копной лежали на голове, пряча шрам на лбу.

          Ёська закрыл глаза, затрусил головой, а когда открыл их снова, то в отражении был он сам. Он ещё раз умылся и побрёл домой. Всю дорогу ему не давало покоя это отражение. Зайдя по дороге к деду, он рассказал ему о том, что случилось. Дома его всё равно бы никто не понял, а дед умел слышать. Дед Жорка задумался, поглаживая подбородок, после чего забил в трубку табак и, затянувшись, сказал:

          — Не знаю, Ёська, как тебе объяснить это, думаю, что течёт в нас кровь наших предков и нет, нет, да и покажутся они нам. Кому во сне привидятся, кому вот так в отражении привидится, а кто-то голос слышит. Не знаю я почему так бывает, но говорят, что мёртвые приходят предупредить о чём-то и если их слушать, то многих бед удастся избежать.

          — Так он мне ничего не говорил. – Ёська погладил ноющую шею.

          — Не знаю, Ёська, я не колдун, просто, что слышал, то и говорю. Ты отцу с матерью не говори, что видел. Не зачем их лишний раз тревожить, а то ещё подумают, что ты умом тронулся.

          — Да я и не собирался. – Ёська сел рядом.

          Оба сидели молча, что бывало у них крайне редко, потом Ёська встал и неторопливо пошёл домой.

          Через несколько дней забылось это и Ёська, занятый домашними делами, больше и не возвращался к этим мыслям. Лето тянулось долго, собственно, как и у всех детей, так что дел и забот у Ёськи хватало. Частенько получалось с ребятами сбегать на реку покупаться или половить рыбу. В казачий быт постепенно проникал быт советский, менялась жизнь, менялись люди, менялось всё вокруг. И эти изменения Ёська ещё понять не мог, но осознание этого дарило надежду на какое-то чудо в будущем. И он его ждал, не совсем понимая, что это будет, но каждый день он впитывал в себя, как сухая земля впитывает воду. Память, которую дала ему природа, собирала всё, что попадалось на пути. И это не ускользнуло от взгляда родителей. Отец, видя с каким рвением сын постигает новое, съездил в районный центр, откуда привёз Ёське несколько детских книг. Читать в семье никто не мог, так что с интересом слушали как по слогам читает Ёська, вычитываясь с каждым днём. И уже к концу августа он читал родителям газеты.

          На пороге был сентябрь, время новой учёбы и новых знаний. Понимая, что после школы будут домашние дела, Ёська с ребятами решили в последние дни августа выплыть на утреннюю рыбалку.

          Ночь в августе в донских широтах уже не такая жаркая как в июле и Ёська, устроившись на сеновале, смотрел в звёздное небо, считая падающие звёзды. Кто-то из ребят сказал, что если успеть загадать желание, пока падает звезда, то оно обязательно сбудется. Загадать желание он всё никак не успевал, то звезда летела слишком быстро, то не успевал проговорить. В результате он так и уснул на сеновале.

          В то время, когда солнце ещё не встало, а на горизонте начинает светлеть край, сон самый глубокий и приятный. Что снилось до этого Ёська не помнил, а вот неизвестно откуда появившегося гостя из отражения запомнил на всю жизнь. В этом сне не было ничего страшного, всё, как и в других: путанно, не логично, в суматохе и не складно. Вот только, появившись гость из отражения обратился именно к нему: «Не ходи сегодня на большую воду, не пришло ещё время тебе». Ёська вскочил, сердце билось что есть сил, было одновременно страшно и непонятно. Слова не выходили из головы. С улицы он услышал свист, ребята уже собрались на рыбалку… а в голове было «не ходи сегодня на большую воду».

          Он вышел к ребятам на улицу, сам не осознавая почему, соврал им, что упал и спина болит, поэтому не поплывёт с ними рыбачить. Уговаривать его ребята не стали и сами пошли на реку. А Ёська опять вернулся на сеновал. Стоит ли говорить, что сна не было ни в одном глазу. Когда солнце подняло над горизонтом первые лучи, из дома вышел отец, Ёська, спрыгнув с сеновала, отправился помогать ему по хозяйству. О своём сне он говорить ничего не стал. А когда солнце уже поднялось, и вся и станица ожила, отец отправился на поле, а мать в магазин.

          Ёська сидел на крыльце хаты, пил молоко с куском хлеба. Мать, спешащую домой, он увидел сразу. Её быстрая походка сразу насторожила Ёську, что-то было не так и в её лице: озабоченность или тревога, а может быть страх? Он ещё не умел читать лица и понимать всю гамму эмоций, но сам ощутил тревожность и в уме стал перебирать, что такого он мог натворить и за что сейчас может достаться. Но ни за что ему не досталось. А наоборот, мать обняла его, и он услышал, как она тихо плачет. Плачущая мать – это было не то, что редкость, а это было вообще первый раз в жизни. Ёська молчал и не знал, что делать, а когда мать успокоилась и села с ним рядом, он облегчённо вздохнул. Тогда она рассказала ему, что сегодня на реке по утру ребята на лодке выплыли порыбачить, а на реку лёг туман, чего раньше не было в эти дни, то ли они запыли дальше, то ли баржа сбилась с курса, в общем она раздавила лодку и все трое ребят погибли. Для Ёськи эта новость была как снег на голову, мать же радовалась, что сын не поплыл с ними рыбачить и не знала, да и не могла знать истинную причину всего.

          Мать отправилась готовить, а Ёська бегом побежал к деду. Тот уже знал о случившемся и по виду внука понял, что тут есть что-то большее, чем гибель друзей. Приложив указательный палец к губам, он махнул головой в сторону огорода и, не оглядываясь пошёл. Отойдя от дома метров на десять, он сел под яблоню и взглянул на внука:

          — Ну?

          — Дед, — Ёська говорил быстро и глубоко дыша, — мне сон сегодня приснился. Вот тот, что в отражении был. Он сказал, чтобы я не ходил сегодня на большую воду и не пришло ещё время мне. Я ребятам соврал, что спина болит и не поплыл с ними, и не сказал ничего. А они под баржу попали.

          Дед жестом показал Ёське, чтобы тот сел рядом:

          — Ты об этом никому не говори. Пусть думают, что спина болела и не поплыл с ними, а то потом греха не оберёшься. А сам правильно сделал, что остался, а то бы и тебя хоронили. Помни, что мёртвые во сне просто так не приходят и нужно слушать их. Если сказал, значит ему виднее. В наших краях туман на воде в августе никогда не стоял, не было бы тумана и не попали бы они. Думай как хочешь, ангел-хранитель был это или что-то ещё, но знай, раз оберегает тебя, делай как он велит, даже если потом ничего не случиться страшного, всё равно с того света виднее.

          — Дед, а ведь если бы я ребятам сказал, отговорил бы их, то и живы бы остались.

          — Ёська, это не для них было сказано, а для тебя. Значит их судьба была такова, чтобы в Дону погибнуть сегодня. Да и сам подумай, вот скажет тебе кто-то такое, поверишь?

          Ёська покачал головой.

          — Вот и я про то же. Им судьба значит уготована такая, а чужую судьбу исправлять нельзя. Кто его знает, может из них люди выросли бы такие, что зла натворили бы. Если смерть забирает кого, то это не зря.

          — Я, когда проснулся, страшно так стало. – Ёська смотрел себе под ноги.

          — Когда смерть мимо проходит по-другому и быть не может. Тут главное не забудь, что сказано было.

          Ёська сидел молча, молчал и дед. Солнце поднималось на небе, станичники, те кто не был занят на работе, сходились к реке. Ёська же не хотел видеть ни мёртвых своих товарищей, ни их родителей, поэтому, взяв у матери обед, пошёл на поле к отцу, где и провёл время до самого вечера.

          Хоронить друзей он не пошёл, хоть и правы были слова деда Жорки, но всё же чувствовал он какую-то вину, казалось, что родители их тоже это знали и при всех скажут об этом. Ни тогда, ни потом никто не упрекнул Ёську в том, что он не поплыл вместе с ребятами, да и как упрекнуть можно, что остался жив. Но всё же та ночь стала отправной точкой в его новом мировоззрении. Сформулировать её он ещё не мог, но точно знал, что где-то с тем реальным миром есть мир его снов, в который могут проникнуть с того света и то, что скажут они должно запомнить и сделать. И пусть это не рационально, может быть даже звучит глупо и как-то не по-христиански, но он на себе прочувствовал предостережение мертвеца. Сознание запечатлело его образ в мельчайших деталях и голос его словно был знаком. Со временем Ёська свыкся с тем, что есть кто-то, кто оберегает его, назвать его мертвецом не поворачивался язык, так что про себя он стал называть его ТОТ.

 

3.

          Прошло пару лет с того случая. ТОТ не появлялся больше ни разу, хотя и память о нём была свежа. Ёська учился, учителя отмечали его память, старательность и усердие. В школе появились ещё несколько новых учителей, новые предметы и, что особенно было странно для Ёськи, всё чаще и чаще с уст учителей звучали хвалебные слова в адрес коммунистической партии и сплошная чернота в отношении «белых». Молодой пытливый ум зацепился за такую разницу: вроде бы что те, что другие были из одной страны, но такое разное отношение к ним, словно одни были советскими людьми, а другие фашистскими захватчиками. На вопрос учителю о такой разнице, какого-то глубокого ответа он не получил, да и от того, что услышал так и не понял в чём же такая неприязнь. Для юной головы понять всю систему пропаганды было тяжело, поэтому он почти поверил в то, что «белые» были плохие, а «красные» хорошие, если бы учитель не стал приводить в пример казачество, которое в большей своей мере поддерживало «белых». Как истинного казака, Ёську возмутили такие слова, и маленький мальчик, ощущая своё физическое бессилие против взрослого, но обиженный до глубины души, не нашёл ничего лучшего, чем выкрикнуть в лицо учителю, что казаки достойные люди, а сам учитель глуп, раз говорит такое казакам. Конечно, он не мог ожидать или понимать к чему приведёт это высказывание: учитель вызвал родителей в школу, отчитывал их за воспитание сына, стыдил самого Ёську, говорил, что таким как Ёська не место в школе и во всей советской системе и что из школы его нужно выгнать. Потом Ёську отправили во двор, а родители ещё долго говорили с учителем, а, когда вышли, то выглядели так, что словно их облили водой. По дороге домой шли молча, Ёська боялся заговорить и не мог понять, что же такого он сказал и почему отец в кабинете молчал, хотя и сам был казаком. Уже дома состоялся короткий разговор, а точнее говорил только отец. Говорил он спокойно, тихо, но каждое слово скрывало за собой столько эмоций, что Ёська еле дышал и сидел весь сжавшийся. Как оказалось, из школы его всё же не выгонят, но так разговаривать с учителем нельзя, к тому же нельзя говорить что-либо против советской власти и не важно, как он думает и как есть на самом деле. Даже спрашивать что-то у отца он побоялся, поэтому только кивал и молчал. Уже вечером он ускользнул из дома к деду, рассказав тому о том, что было в школе и дома. Дед потрепал его по голове:

          — Вот дурная голова твоя, Ёська, ну какой чёрт тебя за язык-то тянет?

          — Дед, я ж не хотел ничего такого, пока он не сказал, что мы трусы и только исподтишка нападаем, а смелости воевать как у мужчин нет.

          — Это ж он не про нас говорил, а про казаков, которые в гражданскую войну были.

          — И что? Они же тоже с Дона были, и не трусы. – В голосе Ёськи чувствовалась обида.

          — Конечно, не трусы, казаки не трусили, и смелей их не найти, но так уж устроено, что победители не хвалят проигравших.

          — Дед, ты же старый, ты тоже воевал тогда?

          Дед Жорка затянулся трубкой:

          — Пошли, на реку посмотрим.

          Он встал и пошёл к реке, Ёська поплёлся за ним. Выйдя за край станицы, дед Жорка сел на пригорок, а Ёська примостился рядом.

          — Ты пойми, внук, сейчас власть всё поставила так, что белые плохие, а красные хорошие и тут ничего не поделаешь. Твой учитель, да и отец твой не видели этого, поэтому и верят в то, что пишут в книжках. На самом деле и среди красных, и среди белых были и хорошие люди и плохие.

          — А ты за каких был?

          — Когда случилась революция мне не было ещё и двадцати, тогда стали среди казаков говорить о том, что красные забирают земли, скот, зерно. Конечно, такое не могло понравиться никому. Никто не хотел отдавать своё, тем более, что тут у всех земли и скот – это способ прокормить семью, уклад жизни казаков вообще таков, что мы хоть и служили царю, но всё же были сами по себе. А тут такие новости. К тому же солдаты из царской армии подтверждали услышанное. Когда начала формироваться армия, я в первых рядах пошёл в неё. У меня тогда не было семьи, но было трое старших братьев, была наша земля, наш скот. Вот мы и пошли за белых. Тут всё было красиво и благородно. Атаман и военные говорили красивые речи, строили планы и уже чуть ли не выиграли войну, да и войско было из казаков. А вот, когда мы уже ввязались в войну, когда понесли потери, то войска стали комплектовать из тех, кто остался жив. Вот тогда я и увидел всю подноготную нашей армии: казаки вперемешку с царской армией и какими-то шайками бандитов, которым только и нужно было грабить, и убивать. А ещё и командование не могло договориться ни о чём. Вроде бы и много нас было, а все какие-то разрозненные. Первый год как-то продержались, а потом всё хуже и хуже: и с провизией, и с оружием, и с людьми. Многие бежали, многие воровали. Были, конечно, и такие, кто с огнём в глазах был готов умереть за царя. Но всё было так смешано, так не понятно. Каждый раз, когда были бои было столько не согласованности, многие просто не знали, что делать. В одном из таких боёв убило моего коня и тот, упав, меня придавил. Я вылезти не мог, а те, кто рядом со мной были, видя это, даже не пытались мне помочь. Просто смотрели и проходили мимо. Я тогда бросил всё и вернулся домой. Всё наше хозяйство пришло в запустение, где были братья, да и живы ли они были, я не знал. Я сам начал восстанавливать всё, пахать земли, сеять. Тогда же и женился. А потом белая армия стала отступать и на наши земли пришли красные. Я тоже сначала хотел забрать жену с ребёнком и уехать куда-то, но без денег, что мне там делать и кому мы там нужны. Вот и остались. Как оказалось, большая часть того, что говорили о красных оказалось правдой. У нас отобрали скот, земли, зерно. К нам относились чуть лучше, чем к сброду. Еле-еле хватало, чтобы прокормить семью. Я тогда пошёл к комиссару, просить, чтобы скот отдали или зерна. А он смотрит на меня и ухмыляется, говорит, что пожили как вздумается, теперь пора расплачиваться. И ничего не дал. А это было в зиму. Вот кое-как перебивались, чтобы не умереть. А потом ещё и сын заболел, дядька твой родной. Тогда и лекарей не было, да и от чего лечить не знали. А он горячий, уже даже не плачет. Я бегом к комиссару, прошу, чтобы лекарь какой сына посмотрел, а он мне говорит, что жизнь такая, что не всем суждено выжить. А я его и ударит не могу, сразу расстреляют, а жена и сын одни останутся. Я домой иду, а глаза ничего не видят, слёзы текут. Не от обиды или злости, а от страха за сына. Дай Бог тебе такого не почувствовать. А меня на пол дороги догоняет один из солдат комиссара. Говорит, что слышал наш разговор и что он врач. Так вот он со мной домой пришёл, сам пришёл, без разрешения и приказа комиссара. И всю ночь ребёнка уксусом мочил, тряпку в уксус и на голову. Тот потом притих, гореть перестал и уснул. Мне то и дать особо не чего этому врачу было, снял крест серебряный и ему протянул, а он отказался, сказал, что не за деньги лечил. Оставил ещё порошок для ребёнка и даже еды немного для жены. Очень помог, если бы не он, то не было бы дядьки твоего в живых. По весне нас уже сюда жить отправили, что и как с теми красноармейцами стало я не знаю, даже имя врача не спросил. Вот тебе красные и белые. И там, и там были и порядочные люди, и редкие гады. И среди казаков были разные, и среди рабочих, солдат и моряков. Только сейчас нельзя говорить, что и среди красных были плохие. Это может кончиться плохо и для тебя, и для родителей.

          — Почему?

          — Потому что посчитают, что вы против власти и в лучшем случае не дадут пути в жизнь, а то и отправят жить куда-нибудь на север.

          — Понятно теперь, чего батька такой смурной был.    

          Ёська почесал голову, теперь он понимал, что его родителям с трудом удалось уладить эту ситуацию и забыть о ней. Для себя он пообещал, что больше не скажет ничего такого, что принесёт проблемы его семье.

          — Дед, а ты брата своего после этого так и не видел?

          — Нет. Я уже потом ездил туда, где мы жили. На месте нашего двора уже новый дом, а про брата моего никто и не слыхал. Может погиб где или тоже осел где-то. Не знаю. Ну да ладно, пошли домой, а то вечер скоро.

          Эта ситуация в школе, разговор с дедом в корне поменяли представление Ёськи об окружающем мире. Теперь в этот цветущий и радостный мир вплелись нити какой-то злой тайны, прячущейся под маской добродушия. В школе он старался следить за тем, что говорил, учиться лучше и держаться подальше от учителей.

С этого времени в характере Ёськи стали закладываться первые черты, которые легко было принять за обособленность, но на самом деле это была осторожность, продиктованная реалиями окружающего его мира, где любой человек мог оказаться двуличным и сегодня тебе улыбается, а завтра напишет на тебя донос. Говорить о каких-то вещах, тревожащих его, с родителями он остерегался. Сам не мог понять, то ли боялся, что не поймут его, то ли опасался, что вдруг кто-то услышит их разговор и всю семью сошлют на север. Сам то он ссылки не боялся, а вот за родителей страшно было. Да и с дедом он старался говорить о таких вещах подальше от людей, где-нибудь на берегу реки или в саду под деревьями. С годами Ёська стал всё отчётливее понимать, что весь блеск мира – это всего лишь иллюзия, за которой прячутся люди, боящиеся высказать своё мнение, и от того ещё более придирчивые к словам другим, живущие по принципу «бей своих, чтобы чужие боялись». Как-то сам того не замечая, он отдалился от друзей, больше проводя время за чтением. Родители же видели в этом усердие и всячески потакали этому увлечению: отец, когда выезжал в город, всегда привозил Ёське несколько книг, а так как читать сам не мог, то получалось, что привозил совершенно разные жанры и направления. Вот и получалось, что среди всех ребят он оказался самым начитанным и знания имел во многих сферах. Станичным пацанам Ёська казался зазнайкой, поэтому к себе они его близко не подпускали, но всё же он оставался товарищем, который поможет в учёбе.

Вот так год за годом пролетало время в станице, Ёська рос, помогал управляться по хозяйству, читал, много думал и размышлял, не редко выбирался на берег реки, чтобы поделиться с дедом своими мыслями. Особенно любили они поговорить об истории. Из книжек, что привозил отец, исторических было мало, но всё же те, что Ёська прочитал он запоминал от корки до корки. Но ещё больше он любил, когда рассказывал дед о своей жизни. Ёська понимал, что какие-то моменты он утаивает, но выспрашивать не стал, а просто слушал и слушал, буквально ощущая себя в той эпохе. А ещё Ёська часто вспоминал, как увидел в отражении ТОГО и как он предостерёг его от гибели. Больше ни во сне, ни в отражении ТОТ не являлся, но Ёська чувствовал его присутствие где-то рядом и осознавал в глубине души, что находится под его охраной и оберегом.

Ближе к окончанию школы Ёська задумался о продолжении обучения. Хоть станица и была ему близка и родна, но желание увидеть этот огромный мир вытесняло сентиментальные настроения. Да и отец с матерью понимали, что не стоит ему оставаться здесь, он был другой, приготовленный не для крестьянской жизни. Вот так после школы Ёська отправился в Ростов-на-Дону, поступать на исторический факультет. Ценность этого обучения родители понять не смогли, так как для них всё, что не делалось руками, было не пригодным в жизни. Но всё же отговаривать сына не стали, и отец отвёз его поступать. Он хоть и готовился к экзаменам, но, как оказалось, книжек и школьного обучения было мало. Еле сдав экзамены на тройки он уже и не надеялся, что поступит, но ему повезло. Востребованы оказались профессии прикладные, а на гуманитарий желающих было мало, так, что недобор на исторический факультет пошёл Ёське на пользу – его взяли.

 

4.

          Разницу между провинциальной школой и серьёзным университетом Иосиф (Ёськой он остался только для родных и друзей) почувствовал сразу, он даже не всегда успевал записывать, то что диктовал лектор, помогала хорошая память. А тот объём знаний, который выплёскивался на него каждый день, произвёл просто фурор в голове. Иосиф, что называется с головой окунулся в этот новый и неизведанный для него мир науки. Почти всё о чём говорили преподаватели для Иосифа были в новинку, и он жадно впитывал эти знания. Особенно ему нравилась история, которой было очень много и изучалась она весьма глубоко.

          Первый семестр Иосиф отучился на отлично и ему была назначена стипендия, что очень радовало и его самого и родителей. После небольших каникул он с удвоенным рвением вернулся к учёбе.

          Аудитория была заполнена на три четверти, последние пары давались студентам особенно тяжело, всем уже хотелось поскорее закончить обучение и разойтись по домам. Преподаватель, седовласый мужчина, одетый в серый костюм, подошёл к кафедре.

          — Добрый день, товарищи! – Его голос прозвучал необычайно звонко.

          Шум в аудитории быстро стих.

          — Добрый день, товарищи, — ещё раз повторил он, — сегодняшняя тема – Хазарский каганат.

          Он оперся локтями на кафедру и отложил листик на стол. Всё это было так не похоже на преподавание другими лекторами. Аудитория замерла в ожидании.

           — И так, хазары. Что нам известно об этом таинственном народе? Как ни странно, очень мало. Впрочем, о всех кочевых племенах мы знаем от источников более развитых, тех, кто имел письменность и чьи труды сохранились. Из того, что нам известно на данный момент – хазары были тюркоязычными, Первые упоминания о них гласят, что жили они на территории Нижнего Поволжья и восточной части Северного Кавказа. Тогда же в источниках упоминается и кочевые племена савиров, которые, если можно так сказать, главенствовали над хазарами. Этот союз приносил много проблем Сасанидскому Ирану, владеющим на ту пору Закавказьем. Но всё же, если рассматривать хазар как отдельное кочевое племя, то стоит отметить, что географически более близкое место их зарождение – это город Семендер на территории советской Дагестанской республики. Когда в пятьсот шестьдесят втором году нашей эры Иран разгромил савиров, то остатки савиров, которых чаще называют гуннами, и хазары переселяются в Закавказье. И живут там относительно спокойно до тех пор, пока Тюрский каганат во второй половине шестого века не добирается до каспийско-причерноморских степей, и многие племена, в том числе и хазары признают его главенство. Существует версия о том, что хазары состояли в родстве с Тюрским каганатом, но документально это не подтверждено. Уже в войне между Ираном и Византией в шестьсот втором – шестьсот двадцать восьмом годах хазары представляют значительную военную силу, выступающей на стороне Византии. Начиная с шестьсот тридцатого года Тюрский каганат теряет свою мощь и распадается. И в результате в Причерноморье возникла Великая Булгария, а в Прикаспийском регионе — Хазария. На фоне сильной Булгарии хазары вели себя сдержано и почти не проявляли себя. Но Великая Булгария долго не просуществовала, разбившись на части и потеряла свою мощь. Но об её истории я расскажу на следующей лекции. Та часть булгар, которая осталась в этом регионе признала власть хазар и влилась в их ряды, если можно так сказать. С того времени правитель хазар получает титул кагана, что можно сравнить с императором.  Можно считать, что это было исходной точной в формировании Хазарского Каганата. С того времени Хазарский каганат начинает своё продвижение в Закавказье, где для них уготована богатая добыча. И, в результате, столкнулись с могучим Арабским халифатом, чьи интересы так же простирались в эту область. И в шестьсот пятьдесят третьем году хазары в битве с арабским войском, напомню, что это были очень опытные войны, одерживают победу, а кроме того, в этом бою гибнет  предводитель арабского войска Салман ибн Раби. С этого времени начинаются постоянные набеги хазар на территорию Арабского халифата, грабежи и череда арабо-хазарских войн. К тому времени хазары заключили союз с Византией, которая, в свою очередь, воевала с Арабским халифатом. И часть столкновений между арабами и хазарами – это был своего рода военный манёвр Византии, с целью отвлечь часть арабских войск в другом направлении. В семьсот тридцать седьмом году хазары терпят самое крупное поражение от арабов, которые вытесняют их из Семендера. Тогда хазарам приходится уйти с насиженных мест и под натиском арабской армии попросить мира, пообещав принять ислам. Тем временем Арабский халифат был не спокоен, внутренние конфликты и смена правителя закончилась тем, что про хазар забыли. Хазары же, решив не восстанавливать свою столицу, отправляются на Волгу, где в её низовье основывают город Итиль. Хазары продолжают вести свои кочевые завоевания, но соседство с сильными государствами привело к тому, что перед хазарами стал выбор: принять ли ислам и стать соратниками арабов или же христианство и стать соратниками Византии. На тот момент хазары всё ещё оставались язычниками, хотя среди них было много иудеев, христиан и мусульман. И вот здесь прослеживается гениальная хитрость кагана. Она описана очень интересной легендой. Когда хазарский военачальник Булан решил принять веру, то пригласил к себе представителя ислама, которому сказал, что ислам самая лучшая религия, но хотел бы услышать мнение какая религия лучше: христианство или иудаизм. Арабы в то время воевали с Византией и, естественно, религию врагов поставили ниже иудейской. А иудейская вера, как известно, имеет одни и те же корни с мусульманской. Такую же беседу Булан провёл и с представителем христианства, который так же отметил иудейскую религию. И в результате верхушка хазар принимает иудаизм. Таким образом, они сохраняют мир и с арабами, и с византийцами, но не становятся подвластными никому из них. К тому же иудаизм не призывал обращать всех в свою веру, так что среди населения Хазарского каганата каждый верил во что хотел. Хазарский каганат с средины восьмого века начинает завоёвывать территории от Низовья Волги до Чёрного моря и части Крыма. На завоёванной территории, помимо взимания дани, они осуществляют торговлю, контролируют важнейшие торговые пути. Всё это приносит прибыль в казну каганата, но при этом большая территория не даёт возможности контролировать её полностью. Завоёванные племена, а также соседи активно начинают грабить земли каганата на Западе. И тогда же, примерно в восемьсот тридцать девятом году у каганата появляется новый серьёзный противник – Древняя Русь. Некоторое время хазары и русы жили мирно, причём хазары не редко пропускали их через свои земли, чтобы те осуществляли набеги. Но в девятьсот тринадцатом году хазары напали на возвращающейся войско русов, перебили их и забрали добычу. Естественно это вызвало возмущение русов и  девятьсот тридцать девятом году один из русских вождей — Хельг, возможно, князь Олег, по подстрекательству Византии напал на хазарскую заставу Самкерц на Таманском полуострове. С этого времени начинается открытая вражда между русами и хазарами. К тому же ситуация на границах каганата тоже была не мирной, постоянные войны и нападения соседей ослабляли каганат. И вот русы во главе с Святославом Игоревичем пошли войной на Хазарский каганат. Начав с восточных земель, они разрушили  Хазаран, Самандар, Итиль, город Булгар и крепость Саркел – последний оплот Хазарского каганата…

          Услышав название крепости, Иосиф вздрогнул, словно его ударило током. Саркел – тайна родом из детства. Он замер, слушая преподавателя ещё внимательнее. Теперь возможность узнать о загадке раскопок была рядом, и он не хотел пропустить ни одного слова. А преподаватель продолжал:

          — Саркел, а более правильно будет звучать Шаркил, так как слово это всё же тюрского происхождение, а в греческом языке того времени не было буквы «ш», и её заменили на «с». Так вот Шаркил был построен на берегу реки Дон, там византийскими инженерами по просьбе хазар, где проходил торговый путь. Он стал главным форпостом на северо-западной границе Хазарии, там базировался регулярно сменяемый гарнизон из трёх сотен воинов. По меркам того времени, количество приличное, учитывая, что они сменялись там через время. Это показывает значимость этой крепости. Так вот девятьсот шестьдесят пятом году Святослав Игоревич завоевал Шаркил, который, перейдя по его власть, стал называться Белой Вежой. Почему я акцентировал на ней внимание? Да потому что хоть вся история Хазарского каганата и пишется со слов соседей, на Шаркил – это самый изученный памятник их культуры, принесший нам максимально возможные сведения о хазарах. Да, есть и другие крепости, но всё же там находок было гораздо меньше. А на тот момент она являлась последним оплотом Хазарского каганата. И, как показывает история, после времени завоевания Святослава Игоревича Хазарский каганат начал распадаться. В десятых-двенадцатых веках упоминания о Хазарии встречаются редко, к тому же в эти века на территории Хазарского каганата осуществляют набеги половцы, войска же хазар становятся раздробленными и подчиняются правителям регионов, в которых они остались. Есть даже упоминание о том, что хазарские отряды входили в войско Мстислава Владимировича во время его битвы с братом Ярославом. Последний раз в русской летописи хазары упомянуты в тысяча семьдесят девятом и тысяча восемьдесят третьем годами в связи с действиями князя Олега Святославича, которого они пленили и выдали Византии. Конечно, кроме хазар было не мало и других кочевых племён, но всё же им была уготована главная роль в великом переселении народов – они не пустили арабскую армию на запад. За всё время своего существования они вели войны, завоёвывали новые территории, заключали союзы, принимали религии, но не смогли сделать одного – остаться отдельной народностью на территории нашей страны.

          Преподаватель замолчал. Видимо на этом его лекция была окончена. Иосиф поднял руку и после одобрительного кивка преподавателя задал свой вопрос:

          — Вы сказали, что крепость Шаркил находилась на берегу реки Дон, а где именно она находилась и ведутся ли сейчас её раскопки?

          — Да, крепость Шаркил действительно была расположена на берегу реки Дон, но сейчас на её месте Цимлянское водохранилище, ну и, конечно, его сейчас не раскапывают, но до войны и до заполнения водохранилища её активно изучали. Историкам удалось начертить план крепости, найти множество предметов быта и строительства. Жаль, что не хватило времени раскопать более глубокие слои.

          — А сокровища там были? – Послышался вопрос из аудитории.

          — Нет, конечно, откуда им там взяться? Крепость несколько раз переходила из рук в руки, да к тому же кочевые племена больше склонны к захоронениям с использованием золотых изделий и иных дорогих для них вещей, так что, если хотите искать сокровища, то вам прямая дорога на раскопки курганов.

          Иосиф сидел задумавшись, он понимал, что речь идёт именно о том Сакреле, раскопки которого он видел в детстве. И сейчас главным для него был вопрос о том, почему эти раскопки так усиленно охраняли, если там даже теоретически не было золотых изделий или чего-то иного стоящего. Только из-за того, что там работали заключённые? Вряд ли, ведь и водохранилище они же строили, но там суета другая была, строительная, а здесь больше похожа на поиски какой-то тайны или попытки скрыть что-то.

          Дальше лекцию он особо не слушал, так как преподаватель больше рассказывал об археологии как таковой, чем о хазарах. Когда же кончились лекции, Иосиф направился прямиком в библиотеку, в надежде найти что-то про Саркел и хазар. Просидев там до самого темна ничего нового, он найти не смог, да и глупо было надеяться что-то найти в книгах, прошедших через сито цензуры. Но он смог познакомиться с публикациями Льва Гумилёва в журналах: «Азия и Африка сегодня», «Вестник ЛГУ», «Сообщения Государственного Эрмитажа». Его теории и мысли по поводу хазар понравились юному Иосифу, а его экспедиции не давали покоя рвущейся к приключениям душе юноши. На тот момент он и сам не отдавал себе отчёт что же так привлекало его в этой тематике: тайна Хазарского каганата, затопленная крепость Саркел и тайна вокруг неё или всё же личность Гумилёва. А может быть всё это вместе породило в нём увлечённость этой темой. Теперь Иосиф стал частым гостем библиотеки, просматривая новые поступления и с жадностью читая и конспектируя публикации Гумилёва, Хазария для него теперь стало чем-то личным и близким.

          Когда настали первые каникулы между семестрами Иосиф отправился домой, где снова погрузился в станичную жизнь, вечерами он рассказывал то, что узнал за время учёбы. Отец с матерью, да и дед с бабкой грамоте обучены не были и всю свою жизнь, за исключением войны, занимались землёй, так что им было интересно послушать, рассказанное Иосифом. Многое им было не понятно и вызывало сомнение, но всё же слушали они с интересом. Особенно, когда Иосиф начал рассказывать им про кочевников, живших на этих землях и про затопленную крепость Шаркил. Соседство с такой знаменитой древностью очень заинтересовало всех, но, к сожалению, сведений о ней Иосиф знал не много и утолить любопытство родных не смог. Так прошло лето и теперь настала пора продолжать учиться.

          Новый год учёбы протекал для Иосифа так же, как и первый: количество информации, получаемой им, еле успевала усваиваться в юном мозгу. К тому же увлечённость хазарами всё больше овладевала им. Он искал в библиотеке новые статьи или книги об этом, ждал публикаций Льва Гумилёва. Всё, что смог найти о Великой Степи, он выучил почти наизусть, так что лекции по истории, где касались эти темы были фактически бенефисом Иосифа. Лекторы видели его заинтересованность, знание тонкостей и нюансов, что весьма льстило им. Даже несмотря на то, что Иосиф не учавствовал ни в какой студенческой жизни, о нём сложилось очень позитивное мнение. Как оказалось, и другие предметы давались ему легко, при этом не обязательно было читать и зубрить, хватало внимательно слушать лекции, чтобы запомнить. Эта особенность памяти очень была кстати и среди преподавательского состава не осталась незамеченной. Ещё зимой его пригласили для участия в археологической экспедиции в течении Дона в качестве помощника и разнорабочего. Стоит ли говорить, что это приглашение было для Иосифа как выигрышный лотерейный билет. Теперь к теоретическим знаниям должны были добавиться и практические, так что на данный момент к умственным тренировкам он добавил и физические.

 

5.

          Время экспедиции было выбрано сразу же после сдачи экзаменов. Иосиф и ещё десять человек, специалистов в разных областях и таких же разнорабочих, как и он, загруженные вещами, на автобусе отправились вверх по течению Дона. Им предстояло исследовать острова в районе станицы Раздорской. Руководитель экспедиции писал работу по теме казачества и им предстояло, помимо этнографической работы, провести изучение мест ранних стоянок казаков.

          Прибыв на место, они поселились в палаточном городке, так как станица Раздорская не могла порадовать их общежитием или каким-либо другим местом для проживания. Но, так как на улице было лето, то палатки воспринимались всеми как лучше место нежели душные комнаты.

          Иосиф, не имевший представления о том, что такое экспедиция и как всё организовано очень быстро влился в общее дело. Первым делом он вместе с одним из сотрудников университета на лодке отправился проводить рекогносцировку местности. Мотора лодка не имела, так что пришлось Иосифу работать вёслами. Несмотря на то, что у них была карта, всё равно решили осмотреть всё, чтобы выбрать наиболее оптимальные места для исследования. Здесь, по мимо самого большого острова в этой части Дона – острова Поперечный, есть ещё несколько небольших, а противоположный берег был изрезан ериком, разливами реки, к тому же тут впадал в Дон ещё и Сухой Донец, а мелких ручейков, образованных от родников было не счесть. Небольшие передышки, связанные с выходом на берег, чередовались новой работой вёслами и часов через пять Иосиф уже изрядно устал, но не подавал виду. К тому же его товарищ по заданию обладал обширными знаниями в области географии и, не скупясь, делился ими с Иосифом. То на что раньше Иосиф бы и не обратил внимание, сейчас открывало ему новые особенности природы родного края. Он с жадностью впитывал эти знания, смотрел как обозначается всё на карте, как проводятся замеры нивелиром. Вечером спину и руки начинало ломить от «прогулки на вёслах», но всё же он держался.

          Сидя у костра он слушал о чём говорят его коллеги. Большее из того, что он слышал, ему уже было известно, но, когда один из коллег пошутил про золото Степана Разина, Иосиф впервые за вечер задал вопрос.

           — О, мой юный друг, — начал собеседник, — это очень интересная история. Думаю, кто такой Степан Разин вам рассказывать не нужно, как и то, что во время его восстания много было награблено, но после не было найдено. Так вот, существует версия, ну или назовите её легендой, сказкой, вымыслом, как угодно. И основывается она на том, что перед казнью его младший брат Фрол выкрикнул: «Слово и дело государево!», что означало, что он готов сотрудничать с государством и выдать им всё, что знал. Ну и, понятно дело, государству было интересно где же Разин спрятал золото. Разин же крикнул брату: «Молчи, собака». В результате Разина, как мы знаем, казнили, а вот Фролу казнь отложили. О словах Фрола доложили царю Алексею Михайловичу, ну а тот поручил проверить данные словами своим служащим. Вот и поехали на Дон царский стольник Григорий Косогоров и дьяк Андрей Богданов. Искали они искали по приметам Фрола клад, но в результате ничего не нашли. Ну и сейчас есть две версии: первая, Фрол хитростью и ложью хотел отодвинуть, ну или облегчить свою казнь; и вторая, его слова послужили знаком для верных людей, чтобы те перепрятали клады. Кто только клады эти не искал, и где только не искали, но «урочище на прорве под вербою, а та-де верба крива посерёдки» так и не нашли. Ну а станица Раздорская — одна из самых известных казачьих станиц, да и Разин с Пугачёвым тут бывали. Ну а где прятать сокровища, как не в самом центре земли казачьей?

          Потом эту тему ещё долго обсуждали, что-то доказывали, спорили. А Иосиф сидел у костра и смотрел на огонь, представляя, как изменится отношение к нему со стороны студентов и преподавателей если он найдёт этот клад.

          Но этому «если» не было суждено случиться. За всю экспедицию никакого клада они не нашли, а его роль сводилась в основном к физическому труду. Несмотря на это, из экспедиции он вынес не мало знаний, которые пригодятся ему в будущем. А пока после завершения работ он распрощался с коллегами и прямой дорогой направился домой в свою родную Хорошевскую.

          Дом встретил его как обычно радостно, да и сам он спешил побыстрее рассказать семье о своём первом опыте экспедиции, учёбе и жизни вообще. Вечером, когда все дела были закончены, мать накрыла стол на улице и после плотного ужина, за чаем Иосиф начал рассказывать о своих приключениях. История с кладом Разина никого не поразила и не вызвала восхищение, наверное, кроме самого Иосифа никто не воспринял её как реальность. А вот увлечение изучением родного края и истории людей, живших здесь, все оценили высоко. Особенно этому был горд отец, хотя Иосиф и не понимал, чем изучение этой местности важнее изучения Сибири или Урала, но спорить не стал, а, видя интерес к этой теме, начал пересказывать всё, что читал у Гумилёва. Кто такой Лев Гумилёв никто из семьи не знал, но то, как он относился к кочевникам, жившим на этой земле, как старался собрать их историю по крупинкам и какое место отводил им в истории всем очень понравилось. Вечерняя беседа плавно перетекла в ночную и, когда уже звёзды во всю блестели на небе, дед пошёл домой, а сам Иосиф улёгся спать на улице. Наверное, тем, кто вырос в горах или у моря никогда не понять тех, кто вырос в степи. Иосиф не был ни на море, ни в горах, но он немного пожил в городе, шумном и суетливом, и сейчас, приехав домой, он наслаждался этой тишиной, запахом трав, льющимся, словно волны, он слышал, как пели птицы, как шумел ветер в кронах деревьев. Он вдыхал полной грудью этот родной, но немного позабытый воздух. Он смотрел в небо и видел звёзды, тут они были другими, роднее что ли, или может быть ближе, а может тут они просто светили ярче. Как бы то ни было, здесь он ощущал атмосферу дома, летнего времени, полного приключений и событий. Он лежал и вспоминал своё детство, как купались в реке, как играли с ребятами, как долго тянулось лето. Странное дело, а ведь в детстве всё так долго: и лето, и зима, и учёба, и любая неделя тянется и тянется. Наверное, потому, что в детстве ты ещё не ощущаешь время, нет забот и дел, которые нужно обязательно успеть и закончить. А может быть потому, что в детстве нет того багажа знаний и опыта, поэтому каждый новые день приносит новые эмоции, новые познания и это делает каждый день запоминающимся и длиннее. Вспоминая своё девство, мысли Иосифа невольно подняли из памяти сон, после которого его товарищи погибли на реке. От этого воспоминания холодок пробежал по коже и стало как-то неприятно и немного страшно. Страшно не от того, что приснилось и, что случилось, а от того, что он же мог быть с ними, и сейчас бы не лежал под звёздами, а давно превратился бы в прах. Странно всё это: это отражение, этот сон. Кто он вообще этот человек, привидевшийся ему? Откуда он знает будущее? И будет ли он предупреждать об опасностях ещё? Ответов на эти вопросы Иосиф не знал. Но всё же где-то в глубине души верил и надеялся, что этот человек будет оберегать его от опасности. Постепенно усталость сковала его веки и сон окутал сознание.

          День за днём, проведённых в заботе и хозяйственных хлопотах, вернули сознание Иосифа от мечтающего студента к трудящемуся казаку. Всё это не было ему в новинку, но и в то же время, пока он был занят делами, не было времени, чтобы мечтать и планировать, не думалось о кочевниках и теориях их происхождения, не крутились в голове термины и определения.

          В конце лета домой пришла телеграмма, адресованная Иосифу, в которой его новый товарищ и руководитель предлагал ему отправится на раскопки в район хутора Карпов, там, где река Сухая впадает в Дон. От такого предложение глупо было отказываться, да и место это было километрах в тридцати от Хорошевской, так что Иосиф даже долго думать не стал, а собрав вещи, попрощался с родителями и на ближайшем автобусе укатил к назначенному месту.

          Раскопки предполагалось вести на изгибе реки. Там при распашке земель под пшеницу был вырыт человеческий череп, а приехавшие на место сотрудники милиции, определив на глаз его древность, сообщили об этом в университет, где из незанятых сотрудников наскоро решили сформировать группу.

          Прибыв на место, Иосиф увидел, что кроме него, руководителя есть ещё два человека из числа студентов, учащихся на последнем курсе. В общем компания была не самая большая и возможность участия в физическом труде в минимальном размере была нулевая. Так что лопата опять стала для Иосифа надежным другом.

          Август хоть и является последним месяцем лета, но прохладнее от этого не становится, к тому же отсутствие какого-либо полога на месте раскопок делало день ещё жарче. Иосиф и двое других студентов под чутким руководством куратора откидывали землю с вычерченной площади. Кидая лопатой землю, Иосиф понимал, что телеграмма была не признанием его заслуг в образовании или последней экспедиции, а всего лишь возможность найти ещё одни рабочие руки. Но, ничего не поделаешь и он продолжал кидать землю до самого вечера. Заночевали в Карпове, где местные жители любезно предоставили кров. А на следующий день опять преступили к раскопкам. На этот раз лопаты уже сменились на небольшой савок, тонкий мастерок и щётку.

          То, что они раскопали оказалось не древним захоронением в понимании учёных, а отдельной могилой, древней, совершённой без обряда (этот вывод сделали на основании того, что в могиле и рядом с ней не нашли никаких ритуальных предметов, с которыми погребали покойных), к тому же, судя по глубине, могилу делали наспех, не глубокую и даже не прикрытую камнем. Рассматривая скелет, они заметили, что со спины в грудной клетке у него остался обломок стрелы с наконечником. Конечно, от времени и обломок стрелы, и её наконечник превратились в остатки, но всё же по всему можно было сделать вывод, что убит этот незнакомец был выстрелом из лука в спину. Что ж, обычная смерть в степи среди кочевников. А учитывая способ захоронения, то покойник не был знатным человеком, да и о смерти его особо никто не печалился, возможно и не хоронили даже, а просто присыпали землёй. В общем надежда на историческое открытие не оправдалась. Руководитель охладел к находке и принялся заполнять документы, а Иосифу с ребятами были указано на упаковку фрагментов скелета в коробки. Чем они и занялись. Собирая части скелета, Иосиф увидел вдавленный в землю маленький каменный амулет, чем-то похожий на наконечник стрелы. Поддев его ножом, он взял его в руку: каменный, тяжёлый, видимо был перевязан верёвкой крест на крест и носился на шее. Находка не была чем-то особенным или редким. Очень часто кочевники носили различные амулеты и обереги, причём сделаны были они как из камня, так и из кости, металла, дерева. Понимая, что его находка не прольёт свет на жизнь и смерть этого кочевника, Иосиф положил её в карман.

          Собранные кости, а также фотографии, схемы, зарисовки и записи погрузили в прибывшую в Карпов машину и отправили в университет. Домой ехать Иосиф уже не захотел и на автобусе отправился следом.

          Его комната в общежитии ещё пустовала, сосед не приехал, до начала учёбы было ещё несколько дней, так что, он решил выспаться эти дни. Город не привык ложиться рано, а закрыть окна значило спать в духоте. Вот и лежал Иосиф под открытым окном, смотрел на луну и слушал как шумят автомобили, как разговаривают проходящие недалеко рабочие. Лёгкий ветерок приятно обдувал лицо, не было ещё холодно, но уже и не было жарко вечерами. В этом и есть прелесть августовских и сентябрьских вечеров. И всё же усталость от раскопок давала о себе знать. Найденный амулет Иосиф перевязал верёвкой крест на крест, но вешать на шею не стал, а положил рядом на тумбочку…

 

 

6.

          Сон начал заходить издалека, но очень быстро овладел его сознанием, мысли стали путаться, и Иосиф погрузился в объятия Морфея…

          … солнце ещё только вставало над степью, ещё туман застилал всё вокруг, не было видно ничего, даже деревья за стеной были невидимы. Ни ветерка. Туман стоял одним сплошным белым пятном. Где-то в тумане послышался стук копыт, Менахем прислонился к холодному и мокрому камню, стараясь рассмотреть всадника. Тот стал виден только около ворот крепости. Всадник въехал через открывшиеся ворота и, оставив коня у входа, бегом поднялся на стену.

          — В двух фарсахах[1]вверх по реке я видел воинов. Это войско князя, я видел раньше их и сейчас узнал. Я не знаю сколько их, но думается мне, что больше нас раза в три.

          — Князь Святослав, — Менахем посмотрел в густой туман, — он разрушил Итиль и теперь идёт на нас. Я не ожидал, что он подойдёт так быстро. Мы не успели собрать всех.

          Менахем задумался. С одной стороны, у него была преимущество в стенах крепости, с другой – воинов было меньше, чем у князя, а раз пал Итиль с его войском, то уж Шаркилу долго не устоять. Но и уходить было уже поздно. Оставалось надеяться на ловкость своих воинов, да может князь захочет торговаться, и они обойдутся без боя.

          Он ждал. Вот солнце оторвало последний край от горизонта и туман под его лучами стал пропадать. Опять стали видны деревья, росшие недалеко от крепости, стал виден Дон, видны степи с их желтеющей травой. Менахем стоял и ждал, ждал, когда на горизонте появятся первые воины. Он знал, что Святослав собрал себе в дружину и жадных к деньгам, но опытных северян, и покорённые племена, платившие ему дань, были и воины с его родных земель, верно преданные ему и искусно владевшие мечами. А у Менахема было всего три сотни таксеотов[2], но отважных и бесстрашных. Но русов было больше раза в три и при этом на их стороне был опыт побед. Менахем хоть и был не новичком в военном деле, но на его долю не выпало крупных сражений, да и его таксеоты в большей своей части такого опыта не имели. Но, что он мог предложить? Золото, шелка, вино? Всё это Святослав мог забрать и победив, но, с другой стороны, зачем воевать, если желаемое он может получить и так?

          Менахем прождал весь день, но на горизонте так никого и не появилось. Посылать воинов он не стал, понимая, что на счету будет каждый. Так день сменился ночью, а ночь новым днём. Вот тогда и изменилась линяя горизонта, сначала показались стяги, потом неровной линией выдвинулась дружина Святослава.

          И справа, и слева, и впереди горизонт оживал и начинал двигаться, слышались крики, лязг оружия. Кольцо вокруг Шаркила медленно сжималось. Менахем стоял на стене, в напряжении сжимая зубы. Он понимал, что их будет много, но не думал, что так много. На расстоянии полёта стрелы дружина Святослава остановилась. От неё отделился один конный и направился к воротам крепости. Он подъехал и поднял голову на стену.

          — С кем говорить? – Он говорил не на языке русов и не на языке хазар. Это был язык, на котором здесь говорили многие, он не был чьим-то, но понимали его все южные степняки.

          — Со мной говори. Я Менахем, бек крепости.

          — Князь Святослав Игоревич, велит передать, что хочет идти на вас, но может смилостивится и разрешит жить, если вы отдадите ему пришедших к вам с востока одинаковых лицом.

          Менахем замолчал. Он не знал о чём говорит посланник.

          — Передай князю, что мне нужно подумать.

          — Думай, бек.

          Конник остался ждать. А Менахем позвал к себе одного из воинов.

          — Узнай, что за одинаковые лицом прибыли к нам с востока и приведи их ко мне.

          Воин убежал исполнять приказ бека, а Менахем остался на стене ждать. Он осматривал горизонт и в душе его всё меньше оставалось надежды выстоять перед войском князя. Но он и не верил князю, не мог сдаться, ведь тогда среди своих будет трусом, а служить Святославу он не хотел. И умирать не хотел. Не то, чтобы он боялся смерти, нет смерть его, как и любого другого война степи, не страшила. Он хотел умереть достойно, как положено войну, а не быть пленённым и умирать в муках. Он слышал, что Святослав нанял жестоких воинов с севера, которые ради забавы могут мучить людей. А стать беспомощной жертвой он не хотел. Шаркил был построен византийцами так, что мог держать осаду очень долго, тем более, что с провизией и водой проблем не было, так что возможность переждать осаду была, а ещё был шанс, что Святослав не будет осаждать крепость, у него не было с собой камнеметательных машин, лестниц. Так почему бы ему и не оставить крепость. Но было одно «но». И это «но» посланник назвал «одинаковые лицом». И бека не покидало ощущение, что это «но» будет тем самым, что разрушит крепость и не даст Святославу уйти.

          Неприятные думы захватили его разум, и он не заметил, как на стену поднялся воин, а вместе с ним шли двое, действительно одинаковые лицом. Одеты они были в типичную для хазарского воина одежду, невысокого роста, смуглые, круглолицые, больше похожие на монголов.

          Бек посмотрел на них и спросил:

          — Кто вы такие?  И почему Святослав хочет, чтобы я вас ему отдал?

          Говорить начал тот, что стоял за спиной первого:

          — Моё имя Ябгу, моего брата зовут Джембуху. Мы хазары по роду и по крови. Дальше я буду говорить, когда останемся одни, бек. Прогони воинов. Мы не причиним тебе зла.

          Менахем засмеялся, он был искусным воином и саблю в руке держал твёрже чем лук. Мало кто в степи мог одолеть его. Поэтому слова Ябгу вызвали у него смех. Но он всё же отослал своих воинов на расстояние от себя и стал за край стены, чтобы какой-нибудь меткий лучник не оборвал его жизнь раньше, чем следовало.

          Когда они остались одни Ябгу продолжил:

          — Я и мой брат были воспитаны, чтобы охранять кагана, наш род весь был предан ему. В то лето у кагана вор украл очень важную вещь, которая передавалась от отца к сыну. Каган узнал, что вор продал её князю Святославу. Тогда каган послал нас и ещё пятьдесят своих воинов отыскать эту вещь и вернуть её обратно. Но силой отобрать у Святослава её нельзя. У него рядом всегда сильные воины и сам он с ней очень силён. Тогда брат предложил наняться к нему в проводники и воины, чтобы выкрасть её. Мы так и поступили, и прослужили у Святослава до этого времени. Он испытывал нашу преданность в бою и в казни пленных.

          — Вы казнили хазар? – Спросил Менахем.

          — Да, бек, — Ябгу кивнул, — и хазар тоже. После этого Святослав уверовал в нашу преданность и нам было позволено находиться рядом с ним, спать рядом и есть вместе. Потом Джембуху выкрал её у Святослава, и мы покинули его дружину и направились к кагану. Но ехать на восток мы не стали, потому что знали, что как только Святослав увидит пропажу, то отправит за нами своих воинов. Мы направились на юг, чтобы через Семендер вернуться в Итиль, но дорога оказалась на так легка, да и коням нужен был отдых. Потом мы узнали, что Святослав напал на Итиль и разорил его.

          Ябгу замолчал. Было видно, что ему тяжело говорить об этом. Вздохнув, он продолжил.

          — Кто сказал Святославу, что мы здесь, я не знаю. Мы не собирались тут задерживаться и хотели с первым караваном уйти в Семендер, но он оказался быстрее. Он всегда быстрее. Он не тянет за собой обозы и скарб, не возит много людей, а только то, что может увезти конь. Поэтому он быстр.

          Менахем задумался, после чего сказал:

          — Если то, что ты говоришь правда, то путь твой стоил сотворённых дел. Я не вижу повода не верить тебе, раз Святослав под моими стенами и требует вас. Но скажи мне, что ты украл у него.

          Ябгу не спешил с ответом. Он посмотрел на бека, как бы раздумывая стоит ли ему говорить или нет, после чего всё же ответил:

          — Волю Кагана.

          Эти слова произвели на бека сильное впечатление, он даже открыл рот, но вовремя опомнился и закрыл.

          — Я слышал о нём, но думал, что это всего лишь выдумка времён зарождения каганата. Неужели действительно существует…

          — Это тайна, бек, — тем же голосом произнёс Ябгу, — я тебе сказал об этом, потому что сейчас мы перед лицом смерти и я не хочу, чтобы ты принял не верное решение. Хочу, чтобы ты знал за что будешь биться и за что погибнут твои воины.

          — Я понимаю тебя, и клянусь, что сохраню эту тайну. Но, ведь, если сказания правы, то мы можем обратить Святослава в бегство?

          — Ты не каган, а бек, — слова Ябгу звучали без желания оскорбить Менахема, — и не можешь править как каган, поэтому и Воля Кагана не дозволена тебе. В ней сила, которую ты не сможешь обуздать и направить, для этого нужно, чтобы в тебе текла кровь кагана.

          — Скажи мне, — не унимался Менахем, — ведь Святослав сломил не одно войско с этим.

          — За это ему уже уготовано пасть смертью, не дожив до седин. Его судьба уже решена. А наша судьба – защитить эти стены.

          Бек молчал. Слова Ябгу были правильны. Он не каган и взять в руки то, что не предназначено ему он не мог. А мог только умереть на этой земле. И это его не печалило, он понимал, что цель Ябгу и Джембуху сильнее чем гибель всех его воинов.

          Он подошёл к стене, где внизу ждал его посланник князя и громко прокричал:

          — Мои воины обошли всех, кто есть в крепости, но не нашли никого с одинаковыми лицами. Скажи князю, что у нас таких нет.

          Посланник ничего не ответил, а только развернул коня и поскакал обратно. Менахем молча смотрел ему вслед, после чего спустился к воинам, подозвав к себе одного из военачальников и сказал:

          — Выставь на стены часовых, а всем остальным готовиться к нападению, вряд ли Святослав будет осаждать крепость.

          Он оказался прав. Святослав не любил долгие осады крепостей, да и для осады у него ничего с собой не было, как и для штурма, но у него, да и всех его воинов была какая-то дикая ярость и бесстрашие. Уже к вечеру того же дня дозорные сообщили о передвижении в войсках, но атаки пока не было. Как не было её и в эту ночь, и утром, и на следующий день. Дозорные постоянно докладывали о передвижениях войск Святослава, а Менахем ожидал нападения. Как грамотный бек, он понимал, что Святослав тянет время, чтобы воины хазар устали, поэтому Менахем дал им время отдыхать, чтобы к бою быть готовыми.

          Минул ещё один день и утром войска Святослава двинулись на Шаркил. Дозорные доложили об этом Менахему и тот, взбежав на стену, замер. Вся линия горизонта словно ожила, она двигалась, шумела, гремела оружием, развивались какие-то стяги. Русы двигались не спеша, без суеты и ненужной беготни, было видно, что это не просто толпа, а грамотно обученное войско. Перед собой они несли деревянные щиты, прикрывая себя. Бек понимал, что они знают, как бьются хазары. Русы ожидали стрелы. И хазары не заставили себя долго ждать. Хазарский лук, не такой изогнутый как у русов, а небольшой, лёгкий и удобный, но очень сильный. Стрела, выпущенная из него, пробивает коня, кольчугу и шлемы. И вот в небе раздался свист, и русы тут же присели на колено, выставив вперёд щиты. Стрелы вонзались в дерево, иногда пробивали его и легко ранили воинов, иногда пролетали мимо щитов и попадали в русов. Но всё же сильно ряды их не редели. И всё же в полноценную атаку они не шли, ограничиваясь вот такими выпадами с разных сторон крепости. Чуть позже Менахем понял, что такая тактика выбрана не спроста, она основана на выматывании противника. Войска Святослава имели возможность наступать небольшими группами, давая передышку другим. А вот войска бека не могли себе такое позволить. Святослав оказался хитрее, чем предполагал Менахем. Не рискуя понапрасну людьми, он изматывал противника, чтобы в момент, когда таксеоты будут валиться с ног, предпринять главный и победный штурм. Теперь стало понятно, что крепость не выдержит долгой борьбы, в лучшем случае ещё одни сутки. Он спустился со стен, находится там не было смысла, а вот подумать о том, что противопоставить этой тактике не мешало бы.

          Он ушёл в глубь крепости, где и погрузился в свои думы. Имей он войско побольше, то можно было бы выступить за стены крепости и принять бой, тем более русы с их мечами не особо поворотливы в бою, в отличии от хазар с их саблями. Да, на их стороне количество, но лучники на стенах сравняли бы это превосходство русов, но вот лишних бойцов не было. А была горстка начинающих уставать таксеотов, а ещё и спрятавшиеся в крепости торговцы, ремесленники и прочий мирный люд. За их участь Менахем не особо переживал, они не воины и Святослав не будет их убивать, может быть заберёт товар, но жизни лишать не будет, а вот участь его войска и, да и его самого. Менахем тряхнул головой, отгоняя ненужные мысли. Сейчас было не то время, чтобы жалеть себя. Нужно было придумать как продержаться. Но вот до чего? До чего нужно было продержаться? Помощи ждать было не откуда, Итиль и Семендер разрушены, крепости с Дона не пришлют на помощь своих солдат, а сами начнут укрепляться и готовиться к штурму. А могло бы быть иначе если этих одинаковоликих не было тут? Вряд ли. Их не было и в Семендере и в Итиле, а Святослав всё равно разрушил эти города. Вот и если бы они не оказались в Шаркиле, то князь не прошёл бы мимо, никто не оставляет в тылу вражеские силы. Так что участь крепости была предрешена. Была конечно надежда воспользоваться… он прогнал эти мысли, он бек и не может брать вещи кагана, таков закон, да и наказания за это он боялся. Не тут, в жизни, а там, где она заканчивается. Но он понимал, что, когда войска Святослава ворвутся в город «Волю Кагана» не спасти. В этот момент он понял, что Шаркил со всем его войском обречён на гибель в любом случае, главной задачей было сохранение принадлежащей кагану вещи. Спрятать её тут было бы очень глупо, доверенных людей здесь у него не было, значит, оставалось лишь одно – оставить её у одинаковоликих и дать им возможность покинуть крепость.

          Когда эта мысль пришла ему в голову, солнце уже склонилось к линии горизонта, а вот нападки русов так и не прекращались. Только теперь они не атаковали все сразу, а делились на мелкие группы. Менахем велел позвать к себе одинаковоликих. Когда они прибыли, он первым начал разговор:

          — Войска Святослава будут изматывать моих таксеотов, а потом предпримут штурм. В этом случае вы окажетесь без возможности отойти, а спрятаться тут будет негде. Я не вижу другого выхода, кроме выступить в степь против его войска и в пылу битвы дать вам возможность уйти. Мы дадим вам свежих лошадей и отвлечём на себя силы Святослава. Куда вы направитесь я не хочу знать, чтобы даже под пытками не выдать это.

          Ябгу склонил голову:

          — Ты умен и смел, бек Менахем, так уж распорядился Бог, что на твою долю выпало это время, но мы не забудем тебя и твою смерть. Когда у меня родится сын, я назову его в честь тебя, чтобы он вырос таким же храбрым и разумным.

          Он ещё раз поклонился и сделал шаг назад. Менахем распорядился выбрать двух лошадей, снарядить их водой и провизией, чтобы хватило на два дня, а сам отправился готовить воинов к битве.

          Сняв со стен часть таксеотов, он дал возможность им отдохнуть, чтобы потом сменить других. Выступать было решено на рассвете. И не только потому что время самое сонное, а просто умирать лучше в лучах утреннего солнца, нежели сидеть и ждать смерти ещё день.

          Когда солнце спряталось с неба, а его место взошли звёзды, то вокруг крепости зажглись костры. Их было так много, что казалось, что вся степь горит. Менахем понимал, что это не уловка Святослава, чтобы в ночи напугать врага, зажигая новые и новые костры, возле которых не кому было греться. Это не был отвлекающий манёвр, а горькая действительность предстоящего сражения, когда чуть более двухсот пятидесяти хазар погибнут от рук варяга, занявшего престол Руси. Менахем услышал крик своих воинов и повернулся на него: небо над крепостью зажглось гроздями летящих звёзд. Вот только это были не падающие с неба звёзды, а горящие стрелы, выпущенные внутрь крепости. Эти стрелы не были нацелена на защищавших стены лучников, они летели жечь всё изнутри. Со свистом они втыкались в землю, в постройки, бились о каменные стены внутри крепости. То тут, то там вспыхивал огонь и люди бежали его тушить. В бликах пламени виднелись суетливые силуэты, слышалось ржание лошадей, испуганное блеяние овец и несуразное мычание верблюдов, а ещё крики людей и треск разгорающегося дерева. А с неба летели всё новые и новые звёзды.

          Осознание того, что скоро вся крепость изнутри будет пылать пришло к Менахему быстро, как и понимание того, что нужно делать. Он побежал по крепости, крича своим солдатам, чтобы заливали водой горящие постройки и обливали стены и крыши тех, которые ещё не горят. Этот приказ передавался по цепочке и вот уже все невольные пленники Шаркила были сосредоточены на том, чтобы не осталось сухих деревянных построек. Тактика эта принесла плоды: горящие стрелы русов, попавшие в мокрые крыши и стены не успевали разгореться и были потушены, но всё же в крепости бушевали несколько больших пожаров, которые решили не тушить, чтобы не тратить на это силы. Расчёт Менахема не оправдался, его воины не успели отдохнуть перед битвой.

Рассвет неуклонно приближался, а на крепость продолжались сыпаться огненные стрелы, воины отошли под защиту стен, чтобы иметь хоть немного времени, чтобы передохнуть. Одинаковоликих было решено переодеть в разную одежду, чтобы труднее было их узнать. План Менахема был прост: пожертвовать своими жизнями ради цели этих двух охранников кагана. Собственно, их жизни были уже в шаге от последней черты и нахождение в крепости одинаковоликих ничего не решало бы, ну разве чуть дольше продлились бы их дни. Но зато сейчас их смерть переставала быть просто смертью, а становилась гибелью во имя цели.

          Когда первые лучи солнца осветили горизонт и до восхода светила оставались считанные минуты, таксеоты во главе со своим беком через открытые ворота бросились вперёд. Их кони подняли с земли облаков пыли, а их ржание утонуло в боевом кличе таксеотов. Они все понимали, что это их последняя битва и были настроены отдать свою жизнь подороже.

          Привычные к битвам со степняками дружинники Святослава ожидали этого, но всё же были привычны к более организованной атаке, когда степняки двигались одной линией, ну или хотя бы были рассредоточены на несколько групп, атакующих несколькими линиями. Но в этот раз таксеоты разбились на несколько групп, которые атаковали не в одной точке, а рассредоточились словно веер. Менахем во главе одной из групп устремился в самый центр русов. Он не хотел попасть в плен и, желая забрать с собой в иной мир, как можно больше врагов, обнажил саблю и с диким криков буквально врубился в ряды северян. Воин на коне, да, когда он ещё и степняк – очень сильный противник. Даже если он один, то стоит пятерых пеших, а если он идёт на смерть и ещё ведёт за собой войско, то стоит как минимум десяти. Вот и Менахем, прижав голову к шее коня, умело орудуя саблей, в первой же атаке отправил к праотцам четверых варягов, под копытами коня ещё один упал и тут же был втоптан в землю. Самого его хранил Бог: ни один меч не коснулся его тела, а раненый конь словно безумный мчался вперёд в какой-то неистовой ярости. Сзади свистели стрелы, выпущенные оставшимися на стенах лучниками. Варяги не рискнули опустить щиты и таксеоты не щадя рубили их. Время, которое потратили варяги на осознание ситуации, забрало у них не мало жизней, но всё же и они были не новички в боях. Заскочившие в ряды русов конные тексеоты оказались без пути отхода и их преимущество таяло на глазах: то тут, то там падал убитый или раненый конь. И вот уже в пешем бою с несколькими врагами у них не было шансов. К тому же варяги не давали времени своему врагу и нападали все сразу с разных сторон. Конь Менахема дико заржал и начал валиться на бок, как опытный всадник, он понял, что ещё миг и нога будет придавлена телом верного друга. Менахем, поджав ногу, упал и тут же, перекатившись, вскочил на ноги, размахивая саблей и крутясь словно волчок. Сколько он успел задеть блестящим в утренних лучах клинком, он не посчитать не успел. Резкая боль пронзила его со спины. А из груди, разрывая лёгкую кольчугу вырвался наконечник копья. Руки тут же перестали слушаться и уже сам Менахем, глотая ртом воздух стал валиться на бок, но опустившийся на голову меч, прервал его жизнь ещё до того, как он упал на землю.

          Группа, в которой были одинаковоликие, наступала ближе к краю, таксеоты не растягивались в линию, а держались группой, в средине которой были Ябгу и Джембуху. Рассекая быстрыми как ветер саблями не сильно плотные ряды русов они фактически без потерь прорвали её. Часть таксеотов тут же развернулась и бросилась опять в атаку на северян, а Ябгу, Джембуху и восемь таксеотов пустили коней во весь галоп дальше на запад. Видя их бегство несколько лучников тут же выпустили по ним стрелы. К чести русов, они были тоже хорошими лучниками, не такие отличные как хазары, но всё же меткие. Конь Ябгу споткнулся и грудью вспахал перед собой степь. В голове Ябгу всё загудело, в рот и нос попала пыль, глаза словно заволокло пеленой. Ещё не осознавая, что случилось, он вскочил на ноги, доставая из-за пояса саблю.

          — Руку! – раздался где-то рядом крик Джембуху.

          Не видя где он, Ябгу выставил руку и тут же почувствовал, как на запястье сжались крепкие пальцы брата. Натренированное тело хазарского охранника сразу же среагировало на ситуацию и, даже не видя ничего, он сумел сориентироваться и запрыгнул на коня позади Джембуху. Тот тут же погнал коня вслед таксеотам. Ябгу протёр глаза рукавом и увидел, что стрела русов погубила не только его коня: таксеотов было уже на троих меньше.

          А погоня не отставала. Сняв с Джембуху деревянный щит, Ябгу перевесил себе его на спину и обвязав свой пояс вокруг тела брата, снял лук и развернулся в полкорпуса. Прирождённый воин, умеющий сражаться в любой ситуации и любым оружием даже сейчас не терял своих умений. Выпущенная из хазарского лука стрела вонзилась в грудь ближайшему коню преследователя и тот, подняв облако пыли, завалился. Ябгу разумно рассудил, что конь гораздо крупнее всадника, да и угнуться конь не сможет. Ещё две стрелы уложили на землю двух коней. Преследователи быстро осознали эту угрозу и, рассредоточившись, достали свои луки. Счёт уже шёл на мгновения и Ябгу, понимая это, стрелял уже без передышки. Теперь стрелы не все попадали в цель, но всё же количество преследователей поубавилось. Стрелы кончились, и он развернулся, чтобы достать стрелы брата. В этот момент острая боль пронзила спину ниже груди. Повернуться сил не было, да и руки как-то ослабели. Из последних сил Ябгу перекинул лук через брата так, что теперь был связан ним не только поясом, но ещё и крепкой тетивой.

          Прижавшись головой к плечу брата, он что было сил зашипел:

          — В спину попали, я не могу держаться.

          Джембуху, бросив поводья, схватил руки брата и связал их перед собой. Это увидели и таксеоты, развернувшие коней и бросившиеся в бой на преследователей. Джембуху гнал коня не оборачиваясь, гнал не щадя его, гнал что было сил. За спиной тяжело дыша держался зубами за ворот одежды Ябгу. Степь для хазар дом –  в любом месте и в любое время она готова их спрятать. И в этот раз она не отвернулась от них. Может быть таксеоты сумели навязать бой преследователям, а может быть они решили не преследовать двух убегающих врагов, а может быть запутались в дорогах степи. Никто этого не знал, да и знать не хотел. Сейчас было главным одно – ускакать подальше от Шаркила, от погибающих в неравном бою таксеотов, от погибающей крепости. А тем временем Ябгу становился тяжелее и Джембуху всё труднее было держаться в седле и держать брата. Ябгу дышал всё тише и зубы уже не оттягивали ворот. Ещё немного и голова его тяжело повисла, а тело приобрело ту сонную расслабленность, которая окутывает тело перед тем как душа отойдёт от него. По лицу Джембуху катились слёзы. И это были не слёзы от ветра, бьющего в лицо, а осознание потери человека, с которым всю жизнь был рядом, с которым вместе пришёл в этот мир, учился его познавать, учился держать в руках саблю и лук, с которым вместе бился с врагом, с которым, рискуя жизнью, выполнял указ кагана. А сейчас этот человек, который был частью его жизни, самым близким и верным другом, потерял самое дорогое, что у него было – жизнь. И это Джембуху понимал, как никто другой, но он продолжал гнать коня. Сейчас смерть брата, хоть и была ударом для него, но всё же приказ кагана был куда более важным.

          Погоня отстала, степь, подогретая солнцем, забирала последние силы у коня, изо рта его уже шла пена, скакать он уже не мог, а еле плёлся. Джембуху направил коня к реке. Сейчас им обоим нужна была живительная влага реки.

Для степняка конь – верный друг, даже если конь чужой. Вот и сейчас Джембуху, упав на колени около реки, жадно пил рядом с конём. Вода утолила жажду от солнца, но не смогла утолить жажду мести. И когда пить уже не хотелось, он всё же перевёл взгляд на лежащий у берега труп брата. Стрелу он сломал, оставив в теле брата её наконечник, кровь уже запеклась, а глаза перестали блестеть. Он смотрел на лицо Ябгу и осознавал, что эти глаза больше откроются, а губы не улыбнуться, а хуже было то, что он не мог похоронить брата по обычаю степняков, не мог насыпать курган над его телом, уложить рядом с ним коня, золото и камни, жертв и прочих вещей, нужных ему в новом мире. И пусть хазары уже в большей своей части верили в Христа, семья Джембуху и Ябгу оставалась преданной вере их предков.

          Медлить он не мог, понимая, что воины Святослава, осмотрев всех убитых и не найдя их начнут рыскать по степи, желая получить то, что ищут. Джембуху вынул саблю и стал снимать верхний слой земли вместе с травой, после чего всё той же саблей и руками стал рыть могилу брату. Раз уж не было возможности похоронить его со всеми почестями, то нужно было уберечь тело от диких животных и посторонних глаз. Копать на берегу реки были тяжело, здесь земля смешивалась с глиной, а близость с водой делала глину очень тягучей. Он даже не смог определить сколько времени ему потребовалось, чтобы вырыть могилу. Когда же глубина была достаточной, Джембуху перетянул тело брата и уложил его на дно. Сняв с коня седло и узду, он положил их в ноги брату, саблю вложил в руку, украшений и драгоценностей у него не было, а принести в жертву коня Джембуху посчитал не нужным. Перед тем как забросать тело брата землёй, он снял с его шеи веревку, концы которой было плотно обмотаны вокруг маленького холщового мешка. Именно за этим охотился Святослав, именно поэтому пал Шаркил и погибли достойные воины. Джембуху повесил верёвку с мешочком себе на шею и стал забрасывать тело брата землёй, стараясь не смотреть на него. Когда сверху могилы был положен дерн с травой, Джембуху вымыл руки в реке, поднялся и подошёл к мирно стоящему у воды коню. По всему было видно, что конь устал и раньше, чем на следующий день продолжить путь не сможет. А времени ждать у Джембуху не было. Взяв коня за уши, он прижался своим лбом к его голове. Конь тяжело дышал, голова его была мокрая и горячая. Руки степняка ласково гладили щеки и шею коня, трепали гриву и уши. Говорить что-то сейчас не стоило, животное и так понимало благодарность человека, а человек признавал в нём своего спасителя. Постояв так недолго Джембуху отступил назад, ещё раз глянул на могилу брата и пошёл вдоль берега. Конь так и стоял у реки, иногда наклоняя голову, чтобы выпить воды. Теперь он был вольным, не служил никому, не носил тяжёлое седло и неудобную узду, и вся степь была предоставлена ему. Только сейчас он это не понимал, сейчас он устал. А Джембуху шёл, не оборачиваясь вдоль реки, шёл один, впервые за всю свою жизнь…

          Иосиф проснулся так же резко, как и уснул. За окном уже было утро и город начинал жужжать как улей, под первыми лучами солнца. Этот сон, хотя сном его можно было назвать только с натяжкой, так как сон сам по себе не логичен, а является хитрым сплетением каких-то знакомых сюжетов, людей, мест, предметов, он хаотичен и не остаётся в памяти. А тут он помнил всё: каждое слово, каждое действие, каждый запах и даже тело помнило усталость и напряжение. Раздумывая обо всём этом, Иосиф отправился умываться, а после, одевшись, вышел на улицу. Сейчас ему не хотелось сидеть в общежитии, а хотелось идти, дышать свежим воздухом, хотелось минеральной воды и мороженного. Впрочем, мороженное он брать не стал, а выпив стакан минеральной воды, купил толстую тетрадь и ручку, сел на скамью в сквере, и стал писать. Пропустив первые два листа, куда он собирался записать свои первые видения, спасшие его от гибели на Цимлянском водохранилище, он начал подробно записывать своё недавнее видение. Пока ещё он не отдавал себе отчёт для чего это нужно, но что-то внутри подсказывало, что память потеряет мелкие детали, которые могут оказаться очень важными. Слова на лист ложились легко, не приходилось что-то вспоминать, зачёркивать неверно написанное, всё было словно под диктовку.

 

          7.

          Своё видение, сном он его не считал, Иосиф помнил досконально, даже когда прошло несколько дней. Обычно за это время память стирает ненужную информацию, к которой, несомненно, относятся и сны. Но тут он помнил всё ярко и чётко. После занятий он не спешил в общежитие, не было у него и других каких-то важных для студентов дел, его дорога лежала в библиотеку. Там он перерывал книги, журналы и газетные статья, ища упоминания о завоеваниях Святослава Игоревича, а также сведения о Ябгу и Джембуху. К своему удивлению, он не обнаружил не то, чтобы упоминания о двух хазарских близнецах, но и о самом походе Святослава на Шаркил не было ничего толкового. Все источники, которые попадали в его руки, описывали завоевания Святослава крайне скупо и без чёткости, причём настолько это было смазано, что даже хронология его завоеваний была в разных источниках разная. Он встретился с версией, что первым пал Шаркил, а потом и главные города Хазарского каганате, ещё была версия, что Святослав разделили войско и часть завоевала Итиль, а Святослав Шаркил, после чего они объединились и двинулись на Семендер. Иосиф посмотрел остальные события, происходившие до Святослава и после его смерти: тут все даты, сходились, и ссылка была всё на тот же источник – «Повесть временных лет». Почему же завоевания Святославом Хазарии были так мало описаны и имели столько неточностей. Причём неточности были не только в порядке событий, даже возраст Святослава был изменён так, что завоевания он начала чуть ли не с пяти лет. Столько неточностей не было ни в одном другом случае. Всё это наводило на мысль, что изменения и неразбериха были внесены намеренно. Но кем и зачем? На этот вопрос Иосиф, конечно, не мог дать ответ.

          Изучив всё, что находилось в библиотеке по этой теме, Иосиф понял, что так и не разобрался ни в своём сне, ни в историческом описании данного события. Библиотека, хоть и была университетская, но всё же включала в себя книги имеющие больший спрос, да и особо литературы по истории с какими-то углублёнными знаниями не было. Но тут Иосифу повезло, он познакомился с девушкой, работавшей в этой библиотеке, которая с удовольствием заказывала для него книги из других библиотек. Октябрина Всеволодовна Кузьмина, именно так звали эту девушку, по неизвестным на тот момент Иосифу причинами, старалась изо всех сил помочь ему. И эта помощь уже выходила за рамки обычной товарищеской. Но Иосиф этого не замечал, но в те дни, когда сидел в библиотеки целыми днями, она угощала его бутербродами или пирожками собственного приготовления. Как-то сама по себе завязывалась беседа, в которой для Иосифа было самым трудным делом обратиться к визави. Называть её «товарищ Кузьмина» он не хотел, это отдавало какой-то фамильярностью, официальностью и звучало грубо. Выговорить «Октябрина Всеволодовна» у него не особо получалось, даже когда тренировался сам. Ему казалось, что если повторить её имя-отчество несколько раз подряд, то сломается язык или сработает какое-то заклинание. Ну а назвать её просто «Октябрина» он не мог в виду того, что они толком не были знакомы, а воспитание не позволяло ему таких вольностей. Вот и маялся он с ней всегда в разговоре. От этого он казался нерешительным и слишком скромным. Эту ситуацию взялась разрешить Октябрина, которая в очередной из бесед, видимо, понимая трудность произношения своего имени и особенно отчества, предложила Иосифу перейти на «ты». Этот переход сгладил все неровности общения. Но для Иосифа она всё же оставалась товарищем, который помогает в его трудном изучении Хазарии. Возможно он не видел знаков внимания, оказываемых девушкой, а, возможно, будучи увлечённым своей идеей, просто не осознавал это. Ровно до того вечера, когда, задержавшись в библиотеке до закрытия, понял, что уйти просто так будет не красиво и предложил проводить Октябрину домой. В этот вечер не случилось ничего особенного, но Иосиф впервые смотрел на свою спутницу ни как на товарища, а как на девушку. Потом посещение библиотеки было сопряжено с чашкой чая и принесёнными с собой пирожными для неё. Как-то совсем не заметно для себя он понял, что влюбился в эту обычную и ничем не выделяющуюся девчонку. А чуть позже понял, что это было взаимно.

          Потом всё развивалось как-то стремительно: знакомство с родителями, беременность Октябрины и роспись в городском ЗАГСе без свадебных гуляний.  Уже на третий курс Иосиф пришёл женатым человеком.

          Родители Октябрины настояли на том, что жить им в общежитии, да ещё и когда родиться ребёнок, будет неуютно, а в их трёхкомнатной квартире всем хватит места. Так что долго не совещались и переехали из комнаты в квартиру. Иосиф устроился работать грузчиком на Ростовский завод Шампанских вин. Удобный сменный и ночной график позволяли и заработать денег для семьи и обучаться. К тому же, получаемая стипендия, была прекрасным подспорьем и даже получалось откладывать. И вот в феврале 1966 года у них родилась дочка, которой Октябрина дала простое и легко произносимое имя – Мария.

          За всё это время Иосифу ни разу не приснилось ничего существенного, чтобы стоило записать в тетрадь. Да и в жизни не происходило каких-то событий, имеющих возможность выбить его из колеи.

          К концу третьего курса его неожиданно пригласили поучаствовать в раскопках, проводимых недалеко от города Азов. Он сразу же согласился, хоть и понимал, что, скорее всего, ему достанется роль разнорабочего, а учитывая, что раскопки рассчитаны на майские праздники, то и интенсивность их будет более чем. Но это не страшило Иосифа и он, собрав скромный рюкзак, отправился на раскопки.

         
          Это не было полноценной экспедицией в прямом понимании этого слова, да и место было не точное: поле, предназначенное для распашки, с одной стороны ограничивал курган. Хоть и не большой, но всё же инородный в этом месте. Вот его и было решено раскопать. Оснований, что здесь найдётся что-то особенно ценное не было, но и упускать даже призрачный шанс было бы глупо. Ближайший колхоз выделил им небольшой бульдозер, чтобы работы шли быстрее, и работа закипела. Чтобы не отвлекаться на переезды жили прям рядом в палатках, Иосифу досталось соседство с аспирантом Николаем Тищенко. Парень не плохой, но любитель был поговорить и поразглагольствовать на любые темы, а, учитывая то, что Иосиф с детства привык не сильно болтать языком, а больше слушать, то противоречий между ними не было. После трудного дня и ужина, заботливо приготовленного всё в том же колхозе, Николай принимался рассуждать на любые темы, а от Иосифа нужно было только время от времени вставлять реплики или что-то спрашивать. Время шло, с кургана снимался слой за слоем, а кроме камней ничего не попадалось. Не сказать, что это сильно расстраивало всех, но осознание этих «раскопок для галочки» не оставляло их. Вот уже прошло и 9 Мая, оставалось ещё два дня раскопок, когда ближе к вечеру с севера потянулись тяжёлые тёмные тучи. Они заволокли всё небо и вечер надвинулся гораздо быстрее. Николай и Иосиф сидели около палатки на деревянных ящиках и смотрели в тёмное, нависающее над горизонтом небо. Молния разрезала небо яркой вспышкой и практически сразу же раздался гром.

          — Гроза низко идёт, — сказал Николай, — видимо ливень будет, давай-ка ящики в палатку затянем, а то вымокнем на земле.

          Рассудив, что предложение Николая правильное, Иосиф перетянул и свои ящики в палатку, где из них получилось прям неплохое ложе. Тем временем раскат грома раздался прям рядом.

          — Не хотят души упокоенных, чтобы мы их тревожили. – Произнёс Николай.

          — Какие души? – Не понял Иосиф.

          — Те, что зарыты в этом кургане. Ведь почти до низа дошли и тут на тебе. Аж природа взбунтовалась, того и гляди на нас обрушиться весь её гнев.

          — Ты же комсомолец, Николай, — в шутливом тоне произнёс Иосиф, а веришь в потусторонние силы.

          — Комсомолец, а как же. – Николай сел на свою созданную из ящиков кровать и озабоченно посмотрел на Иосифа. – То, что мы не признаём Бога и всего такого – не значит, что этого нет. Вот смотри, ведь многое из науки мы тоже не может пока понять и осознать, но оно всё-таки есть. Нет, я не говорю, что Бог есть, сидит где-то на небе как нарисованный и наши судьбы решает. Это всё бред и вымысел, но вот в самой вере сила не реальная.

          — В чём же это выражается? – Не понял его Иосиф. – Фанатичная вера, ну и сами фанатики, бесспорно способны на всё, но ведь, если рассудить логично, то от истинной веры в её исходном понимании, они далеки.

          — Я не об этом, друг мой. Фанатики и вера – это разные вещи. Я о том, что вера – это как что-то не видимое, но существующее. Не знаю, как объяснить. Ну вот, например, что-то у человека случилось такого страшного, такого, что он повлиять не может, вот он и начинает молиться, просить и направляет на это все свои внутренние силы. А потом раз и помогает. И никто не может сказать почему. Я читал, что на войне многие солдаты так живы оставались, все вокруг мертвы, а на них ни царапины. Или вот ещё пример: у всех религий есть свои какие-то особенные вещи, которые, как гласят их предания, наделены особой силой и способны помочь. Вроде бы миф. А нет. Вот шаманы как-то лечат, монахи в Тибете и знахари всякие у нас. Все знают, что лечат, но никто не признаёт всего этого. А ведь часто они призывают своих богов, ну, или там, кого, обращаясь к чему-то особенному. И это особенное уже много лет является объектом поклонения. И как думаешь, почему помогает?

          Иосиф покачал головой.

          — Вот и я не знаю, и никто не знает, но существует теория, что молитвы людей – это особая энергия, которую приборами не измеришь, и вот она как раз собирается в таких особенных предметах или местах. И вот, когда там копится такая энергия годами, а может и веками, то место такое становиться как будто конденсатор в электрической цепи. И когда кто-то о чём-то просит, то как бы посылает импульс, ну как выключателем, а в ответ получает что хотел. Ну не что хотел, конечно, это я образно, но что-то получает. Жаль, что пока нет возможности измерить эту энергию. – Николай замолчал.

          — То есть получается, что если молиться, ну скажем кресту, то со временем он станет таким энергетическим конденсатором? – Эта тема оказалась Иосифу интересной.

          — Ну если какому-то одному кресту, то думаю да, а вот если взять крест другой, то, думаю, что нет. Тут всё же должна быть какая-то закономерность. Но в целом, если один крест может помочь, то и другие способны, не стоит забывать и силе самовнушения.

          — Я вот о чём подумал, — Иосиф подобрал под себя ноги, — если всё это действительно так, то получается, что любой предмет, преподнесённый как идол, способен в себе собирать эту энергию?

          — Наверное. – Неопределённо ответил Николай.

          — Получается, что вся религия изначально строилась на этом, от шамана до священника. – Иосиф теперь сам рассуждал вслух. – Тогда почему никто не изучает эту энергию. Ведь, если она есть, то и потенциал её применения огромен.

          — Это ты лучше у физиков спроси, я тут сам многое не понимаю.

          В этот момент по палатке забарабанили крупные капли, раздался ещё один раскат грома.

          — Ну тогда твои слова о гневе природы не лишены смысла. – Произнёс Иосиф.

          — Я не думаю, что оно действительно так, — Николай почесал нос, — но в целом теория достойна изучения.

          — Когда смогут придумать прибор, замеряющий эту энергию, то и места такие и предметы смогут исследовать. – Иосиф произнёс вслух свою мысль.

          А дождь тем временем всё усиливался и усиливался, и вот уже и ветер трепал палатку, а молния периодически освещала всё. И всё же осознание того, что они находятся хоть под хрупкой, но всё же защитой, вселяло в них какую-то ребяческую смелось. Палатка не промокала, да и установлена была хорошо, так что ветер не мог её сорвать, а постель из ящиков уберегла от ночёвки сидя на земле.

          Иосиф лежал и смотрел в темноту. В его памяти всплыл таинственный предмет, названный «Воля Кагана». Что это был за предмет, для чего он был нужен и какое могущество в нём было скрыто? Ответы на эти вопросы не давали ему покоя. Как не искал он упоминания об этом в источниках, но нигде даже намека не было, лишь только грубо исправленная биография Святослава Игоревича говорила о том, что было в его жизни что-то такое, что современники не решились описывать. Но вот как разгадать эту загадку он ещё не знал. Иосиф лежал и вспоминал в деталях своё видение, к счастью, вовремя записанное не позволило памяти стереть детали. Он понимал, что этот предмет не был большим, раз легко помещался как талисман на шее, к тому же о нём знали в Хазарии. Пусть не все, но старшие военачальники, ну или кто-то ещё из важных людей, знали. И ценность его была велика, значит имел он какую-то силу, ну или был чем-то особенно ритуальным. Каким-нибудь символом, передающемся из поколения в поколение. Он повернулся на бок, Николай уже спал, а вот к нему сон идти не хотел.

          Дождь нещадно бил по палатке, звук был глухой и монотонный, не раздражал, а, наверное, даже было приятно его слышать. Иосиф залез в спальный мешок и застегнул его повыше. Теперь ощущение сырости исчезло, сменившись теплом и уютом. Он лежал и смотрел в тёмный потолок палатки, слушая дождь. И вот уже сон начал обволакивать его, дыхание становилось более медленным и равномерным, глаза уже не хотели открываться, и он уснул.

          Утром, когда вышли из палатки, то были не приятно удивлены: дождь за ночь размочил всю землю, в раскопанные квадраты он нанёс земли и теперь всё, что окружало экспедицию было сплошным грязевым болотом. Иосиф посмотрел на своих коллег по экспедиции: видно было, что им не пришло в голову поднять свои спальные места выше от земли и ночь они провели в сырости и без сна. Николай, как и Иосиф выглядел бодро. Его грязь нисколько не разочаровала, даже можно было сказать, что обрадовала, так как сидеть ещё несколько дней в полях у него желания не было. По всему было видно, что «экспедиция по интересам» заканчивается. Часа через полтора приехал трактор и ещё пару часов ушло на то, чтобы погрузить в его прицеп все свои вещи и отправиться домой.

          По дороге Иосиф обдумывал, озвученные Николаем мысли, и теперь они ему казались ещё более близкими и логичными, чем вчера. В голове он перебирал различные исторические факты, события, предметы, ценящиеся ещё в те далёкие времена, и приходил к одному и тому же выводу: есть энергия, которую ещё невозможно измерить, но которая способна накапливаться в определённых местах или предметах и давать человеку, который сумел её открыть для себя, по истине великие возможности.

          Из задумчивости вывел его Николай:

          — Скажи мне, друг-товарищ, ты ведь на следующий год уже окончишь обучение. Что потом делать планируешь?

          — Не знаю, — честно ответил Иосиф, — мне интересна история, но и на заводе зарплата больше, а мне семью содержать нужно.

          — Это да, — Николай кивнул, — но ведь на завод всегда успеешь пойти, ну или куда там ещё, где руками работать можно. А почему бы тебе не попробовать продолжить обучение в аспирантуре, работать тут же? Сам знаешь, что если мозги есть, то заметят тебя быстро, а тут всё же не стипендия, а зарплата. Да, не такая как на заводе, но это всё на первых порах, а когда начнёшь статьи писать, преподавать, в экспедиции ездить, то даже и больше будет. Ты на какую тему дипломную работу писать собираешься?

          Иосиф подумал и негромко произнёс:

          — Этногенез донского казачества.

          — Серьезно. – Понимающе кивнул Николай. – На самом деле, серьёзно. Не то что многие то Египет, то Средневековье. Нет, там тоже много интересного есть, но в твоей теме прям вот под ногами поле для исследования. Я даже сразу и не назову тех, кто серьёзно занимался этой темой. Но вот только с названием нужно поработать.

          — Почему? – Не понял Иосиф.

          — Этногенез – слово не совсем принимаемое в наше время. Я сам читал Гумилёва, его статьи. Мне интересен его взгляд на историю, в некоторых моментах даже схож с моим, но, ты и сам знаешь, что его не очень жалуют наши товарищи. Сам понимаешь почему. И тут получается вот такое противостояние: с одной стороны, не очень жалуемый историк Гумилёв со своей теорией, которая меняет представление об исторических процессах, а с другой – достопочтенные профессора, защитившие свои диссертации по истории, основанные на консервативном и догматичном понимании истории. И получается, что они, даже если и согласны с предложенной пассионарной теорией этногенеза Гумилёва, будут её критиковать жёстко и нещадно. Ну ведь не скажут же они, что их труд за многие годы основывался на неверной трактовке исторических событий? Нет, конечно, ведь как может такое быть, что сотни учёных на этом материале получили свои учёные степени, а тут судимый, сын антисоветского поэта и не особо лояльно настроенной к Советской власти поэтессы, решил перевернуть всё представление об истории. Вот и получается, что вроде бы и пригодна к жизни его теория, но увы. Ну а слово «этногенез», ни с кем, кроме него не будет ассоциироваться. Вот так, Иосиф. Из-за одного слова ты можешь не то, что не получить диплом, но настроить против себя всё научное сообщество нашего университета. Так что подумай над названием и поменяй его. А тема, на самом деле хорошая, не знаю, как с материалом по ней, но зато можно в любую экспедицию с ней ехать.

          — Да, — Иосиф кивнул головой в знак согласия, — я подумаю, как изменить тему. И над продолжением обучения подумаю.

          Экзамены, как и в прошлые годы, Иосиф сдал с первого раза на отлично и летом вместе с женой и дочкой уехал отдыхать к родителям в Хорошевскую. Лето, проведённое вдали от города с его заводами и фабриками, шумом и суетой, пошло на пользу и Октябрине и маленькой Машке. Да и родителям были в радость такие гости.

          Вечером в последнюю неделю июля Иосиф сидел на завалинке с дедом. Тот курил трубку и задумчиво смотрел вдаль. Иосиф рассказал ему про свой сон-видение, про экспедицию и домыслы Николая о необнаруженной энергии, а также о будущем обучении.

          — Это правильно, что ты решил учиться дальше, сейчас время такое, что нужны люди с хорошими знаниями. Глядишь, и сможешь найти эту твою энергию. А вообще интересно это всё. Я раньше не задумывался о таких вещах, а ведь они сплошь и рядом. Сейчас то природа не та, что была в мою молодость, но и сейчас, я думаю, остались места, где человек выздоравливает быстрее, где раны быстрее заживляют. И ведь там чаще всего живут отшельниками разные шаманы и колдуны. И ведь действительно помогают они. Значит, могут эту энергию чувствовать. Я думаю, что и в наших краях есть такие места, только поискать надо. Я вот что-то не припомню таких, но обещаю подумать.

          — Дед, — Иосиф повернулся к нему лицом, — если правда то, что мои видения – это предки специально показывают, то получается, что в нас течёт хазарская кровь?

          — Да чья тут только не течёт. – Рассмеялся дед Жорка. – Казаки ведь не отшельники какие, чтобы жить в глуши общиной. Тут всех хватает, что с севера, что с юга, а уж с востока, так и подавно. Тут, Ёська, крови намешано, что за всю жизнь не разберёшь. Вот пройдут годы, Машка вырастет и будет думать, что казачка чистокровная, и будет знать, что прадед — дед Жорка, а вот что родом он не отсюда, если ты не скажешь, знать не будет. Вот так и многие здесь не знают откуда корни.

          Иосиф задумался. А ведь дед говорил правду. Ту, которая вроде бы и на виду, а вроде бы и нет. Вот он, Иосиф, знает, что дед Жорка не местный, не так давно узнал, что у него был брат, а больше ведь ничего. Про родителей деда ни разу не спрашивал, да и по материной линии знает не больше.

          — Тут надо менять это дело. – Проговорил он. – Вот, что я завтра с тетрадкой зайду, а ты мне расскажешь о своих родителях, бабушках и дедушках. И бабушка расскажет. Составлю нашу родословную, чтобы потомки знали кто мы и откуда наши корни.

          — Это дело хорошее, — дед Жорка затянулся трубкой.

          Следующий день Иосиф посвятил тому, что скрупулёзно записывал всё, что удалось вспомнить всем членам семьи о своих пращурах. Прав был Николай, тема действительно интересная и поле для исследований громаднейшее. Когда он только задумал эту тему у него была другая цель – показать, что среди казаков были не только большевистские враги, но и много достойных людей, да и сама культура интересна и необычна и уж точно не хуже культур других народов. Просто незаслуженно забытая.

          Что снилось ему ночью, Иосиф вспомнить точно не смог, в памяти остался лишь обрывок сна. Шатёр, внутри которого сумрак, в центре сидит спиной к нему человек, рядом с ним сидит ещё один. Лицо его видно не чётко, но во всему можно сделать вывод, что он стар. Тот, что стар говорит: «Зачем тебе шелка, фарфор и прочее? Они тянут тебя назад и не дают быстро двигаться вперёд, к тому же через полжизни они перестанут тебя радовать, порвутся или разобьются. И что ты оставишь своим детям? Золото. Вот, что стоит держать при себе, а не эти вещи. Золото никогда не пропадёт, на разобьётся и не станет пустым. Подумай об этом. Я знаю, что говорю и, попомни моё слово, через двадцать лет ты будешь благодарить меня».

          Что значил этот сон (или виденье, Иосиф разделить это уже не мог) он не знал. Но одно было ясно: золото – это то, что нужно, а не бытовые вещи. Но если смотреть с другой стороны, что может случится в Советском Союзе? Он знал, как было вчера, знает, как будет и завтра, и послезавтра, и через год. Но ведь и старик говорил не о завтрашнем дне, а о далёком будущем. А что будет через двадцать никто не знал. Иосиф помнил сон, спасший его в детстве, поэтому решил, что нужно прислушаться. Зарплаты и стипендии хватало, так что он решил каждый месяц покупать по обручальному кольцу или какому-то другому изделию. По началу Октябрина не понимала этого, но, не привыкшая спорить с мужем, просто приняла это как должное и доверилась мужу.

          Иосиф послушал Николая, изменив тему своего диплома, и, сдав на отлично экзамены, был в одном шаге от аспирантуры. Оставался один шаг: защитить диплом. К этому Иосиф готовился особенно тщательно, костюм был наглажен ещё утром и висел, ожидая своего времени, сам же Иосиф уже ни раз отрепетировал свою речь и был готов получить ещё одну отличную отметку. Он лёг спать сегодня раньше обычного, чтобы выспаться перед ответственным днём. Обняв Октябрину, он быстро уснул.

          …ветер не был горячим, он был сухим, прохладным и пах выгоревшей степной травой, лошадьми и страхом. Но страх шёл не от него, страх шёл от тех, кто стоял перед ним, перед всеми ними. Перед теми, кто стоял против хазар с его первым каганом из рода Ашинов. Они ждали боя, но бой для них был не нужен, но и по-другому они не могли. Хазары высоко подняли голову, объединив в своём каганате многие кочевые племена и теперь открыто выступили против тюрков. Они не были первыми, кто выступил против бывших господ, но были первыми, кто смог вытеснить их ближе к Кавказу. Вот и сейчас тюрские войска стояли спиной к горам, понимая, что времени перейти их никто не даст, да и возможности такой не будет, а ждать подмогу просто не откуда. И как вышло, что угнетённые кочевники, которые годились разве что для количества в войске, так стали сильны?

          Но сейчас это было не важно. Важно было то, что перед кочевниками стояло равное по количеству людей войско. Тюрки не были трусами или глупцами, это были воины, воспитанные для сражений и завоеваний. И бой с ними не предвещал лёгкой победы. Да и вообще вопрос победы был очень спорным. Всё же опыт тюрков был значительно больше, чем хазар.

          Тюрское войско перестроилось для отражения нападения. Видимо сил у них было не так уж и много. Сейчас они будут ждать, когда конница хазар ринется вперёд или туча стрел накроет их. Но тюрки готовы и к этому. Каган молчит и смотрит. Через ряды хазар видно его, сидящего в седле своего коня впереди войска. Одной рукой он сжимает поводья, а другой гладит свою саблю, не вынимая её. Он ждёт, все ждут. Конь под ним немного дрогнул, переступая копытами. Каган поднялся в седле и войско притихло. Он говорил на незнакомом языке, но было понятно, что он обращается к тюркам. И тем была слышна его речь. Он говорил громко, выкрикивая слова и указывая на тюрок своим кулаком. И зашипели тюрские ряды, прокатилась по ним какая-то странная волна. И даже тут было ощущение страха, который возник у тюрок. Какой-то дикий страх зверя, не человеческий, который можно объяснить, а именно звериный, на уровне ощущений. А каган продолжал говорить, и слова его теперь звучали уже отдельно друг от друга. Потом он замолчал и пристально посмотрел на тюрок, те не изменили строй, но что-то с ними было не так, что-то случилось, но пока не понятно было что. Каган повернулся к своему войску и махнул рукой. Сотни коней тут же заржали из-за натянутых поводьев, над степью разнёсся дикий вой хазар, и конница двинулась на тюрок. Сотни сабель мчались на встречу с врагом, которого уже накрыло облако стрел. Кони выбивали землю из-под копыт, а воздух наполнился пылью.

          Неожиданно тюрки дрогнули: ряды разомкнулись, и они побежали назад. И снова облако стрел накрыло их. А потом побежали те, кто ещё стоял, но конница была уже рядом. Сабля степняков не хуже лука – рубит человека словно охапку веток. И эти сабли свистели в воздухе, рассекая тела бегущих тюрок. Они бежали словно необученные и несмышлёные скотоводы, поворачиваясь спиной к врагу, отбивались как-то неосознанно, необдуманно и небрежно. Они падали под копытами коней, валились от ударов сабель и пробитые стрелами– тюрское войско редело. Войско, прошедшее не одно сражение, воины, готовые биться голыми руками – все они гибли ни как воины, а как трусы. Что же стало с ними? Что обратило в бегство отважных воинов?

          Разбитая на две части армия тюрков разбегалась кто куда, гонимая конницей хазар. В плен брать никого не собирались, да и нужды не было. Нужна была безоговорочная победа.

          Солнце так и не успело подойти к горизонту, а тюрское войско было окончательно разбито. Остатки разбегались в степи, нагоняемые конными хазарами. Конечно, кому-то удастся спрятаться и уйти живым с поля, они расскажут об этой битве, разнося слух о страшных и непобедимых хазарах.

          Каган ехал по полю брани, не спеша, рассматривая поверженных врагов, залитую кровью погибших степь, сломанные копья и пробитые щиты. По его лицу было видно, что он доволен сражением. А ещё он ловил на себе восхищённые взгляды своих воинов. Он понимал, что для них бегство армии тюрков это что-то странное и объяснить они это не могли. Но все они помнили речь на чудом языке, обращённую к тюркам, и все видели, как это подействовало на них. И он понимал, что сейчас о нём рождаются легенды, которые будут пересказывать из поколения в поколение. Где-то с окраин степей возвращались назад группы хазар, преследовавшие бегущих, те, кто остались на поле сражения собирали оружие и доспехи погибших. Каган искал взглядом предводителя армии противника, но никак не мог разглядеть его. Возможно он смог убежать и теперь затаился где-то, а может быть спрятался среди убитых тел, а может был так изранен, что теперь его не отличить от остальных. Жаль, он хотел сам снять с него доспехи и забрать саблю.

          Солнце начинало клониться к закату и каган, позвав одного из своих беков сказал, чтобы разбили лагерь на краю поля. К нему подъехали двое беков, один из которых держал в руке блестящую, не испачканную кровью саблю тюрок. Несмотря на то, что хазары имели тоже довольно неплохие сабли, но тюрские, выкованные умелыми мастерами-арабами превосходили хазарские. Они были легче, острее и их не нужно было так часто точить. 

          — Трусы даже не стали сражаться с нами, — проговорил бек, — они бежали, и я видел ужас в их глазах. Это был не страх смерти или будущей битвы. Я не видел такого испуга раньше у воинов. Так выглядят глаза у баранов, когда их собираются забивать.

          Каган довольно улыбнулся, но говорить ничего не стал. Но бек предложил свои слова:

          — Тюрки смелые и опытные воины, с детства, воспитанные обращаться с саблей и готовые умереть.  Я видел их перед битвой, и они были полны решимости умереть достойно. Но потом побежали. Скажи, что ты им такого сказал?

          Каган не спешил с ответом, он провёл рукой по гриве коня, посмотрел в небо и только тогда ответил:

          — Когда сильный человек говорит любые слова, то они звучат сильно, а если слова идут от сердца, то они рубят не хуже сабли. Каждый из них услышал то, что боялся услышать. Страх, вот что поселили мои слова в их сердцах. Я сказал им, что мы убьём их всех, что степь наша и мы убьём всех, кто придёт в неё. Пришло время, когда вся степь должна стать нашей и только мы будем править в ней, только наши кони будут топтать её и только наши дети будут наслаждаться её дарами. Сейчас у нас ещё не так много врагов, но и друзей у нас тоже не много. Но пройдёт немного времени, и мы завоюем все племена вокруг, они будут платить нам дань, все караваны, идущие через наши земли, будут платит нам дань, все наши враги будут бояться нас.

          Каган замолчал, молчали и беки. Солнце садилось, чтобы завтра снова осветить степь и её новых хозяев…

          Иосиф встал ещё до будильника. Сейчас он помнил сон во всех красках, чувствовал дуновение ветра, несущего запах конского пота и крови. Ещё стоял в ушах шум битвы и крики раненных и умирающих, звон сабель и свист стрел. Он помнил это так явно, как будто всё было только вчера. Но он никак не мог осознать кем был он в той битве. Если раньше он ощущал себя каким-то незримым участником, словно зритель в театре, то сейчас было ощущение, что он был частью войска кагана. Причём не кем-то отдельным, а разными частями, которые одновременно были во всех частях сражения.

          Он встал и пошёл в ванную. Сейчас было важно защитить диплом, а сон он запишет потом. К тому же он был уверен, что к вечеру никакие детали не забудутся.

 

          8.

          После поступления в аспирантуру жизнь Иосифа засверкала новыми красками: работать на заводе уже не нужно было, зарплата была хорошей, к тому же им с Октябриной и Машей дали квартиру в новом доме. Октябрина вышла работать в университетскую библиотеку. Работа захлестнула его с головой, получилось даже съездить на некоторые раскопки в области. Большую часть времени он проводил в библиотеке, где жена, по старой привычке, заказывала ему редкие книги со всего Союза. Особенно его интересовали труды Гумилёва, особенно те, которые касались Великой степи и хазар. Он даже хотел встретиться с ним и познакомиться лично, но Николай отговорил его от этой затеи, мотивируя вероятными проблемами в научной карьере.

          Время, проведённое в интересной работе, пролетает быстро, вот и для Иосифа оно мчалось с бешенной скоростью: он старел, дочь взрослела, Советский Союз не менялся, жизнь в нём текла своим чередом. Иосиф особо не лез в политику и экономику, был поглощён своими трудами, сны ему больше не снились, как бы он этого не хотел. Тем не менее дочь выросла, окончив школу тут же вышла замуж за одноклассника, поступила на экономический факультет, из-за беременности пришлось перейти на заочный, а в 1985 году подарила им внука. Иосиф настоял назвать его Георгием, в честь своего деда. Спорить с ним было трудно, так что на том и порешили.

          А через год в стране уже отчётливо были видны новые тенденции и скорая её гибель. Но он старался этого не замечать до тех пор, пока, зайдя в магазин, не увидел полупустые полки. Это был сигнал к тому, что мир изменился окончательно и бесповоротно. Что было потом всем и так известно. Для Иосифа настало время выбора между научной деятельностью и обеспечением своей семьи, своих и Октябрины родителей и посильной помощи детям.

          Ситуацию удалось спасти благодаря золотому запасу, который он начал делать ещё с рождения Маши. Разумно рассудив, что телевизоров, видеомагнитофонов и прочего скоро на рынке будут хоть отбавляй, вырученные от продажи золота деньги он вложил в покупке колхозных земель в своём родном краю. Хлеб покупают не зависимо от дохода, а вот остальное, ну кроме водки, уже может и залежаться. И в то время, когда большая часть бывших советских людей занялась перепродажей, Иосиф, получивший за бесценок земли, начал долгий, но благодарный труд. Его расчёт оказался верен и зерно скупалось быстро, поля расширялись, приобреталась новая техника и сам он превращался из научного сотрудника в преуспевающего бизнесмена. О своей прошлой работе он вспоминал редко, ещё реже о наконечнике стрелы, который продолжал хранить в ящике стола. О своей тайне он никому не рассказывал, но давал поносить Маше этот талисман, прятал его ей под подушку, но никакого эффекта не было. И как-то само собой, он стал забывать о нём.

          На дворе стоял 1995 год, семейный бизнес, а в него уже активно вошли Маша с мужем, процветал, Георгию исполнилось десять, а его сестре восемь. Он одинаково любил своих внуков, но всё же сердце как-то сильнее тянулось к Георгию. Он не был тем балованным мальчишкой, который постоянно доставляет хлопоты своим родителям, а даже наоборот, сестра была более бойкой чем он. Маленький Жорка с детства, часто остающийся в гостях у бабушки с дедушкой, сразу прикипел к деду. Странное его отношение, не похожее на щенячью любовь маленького человечка, сразу зацепило Иосифа. Он не мог описать его или дать определение, но где-то внутри понимал, что это особо сильное чувство. Георгий редко баловался с дедом, не капризничал и вёл себя весьма прилежно. Особыми моментами было, когда он сам залезал на колени деда и слушал как тот читает. Причём ему не важно было, что читал дед, будь то сказка или научный журнал. И тогда Жорка сидел тихо-тихо, словно заворожённый голосом деда. Иногда засыпал прям на руках и если это был обед, то Иосиф не относил его в постель, а сидел так пока внук не проснётся. А ещё Жорке очень нравилось слушать про историю, хотя, может быть, ему просто нравилось слушать голос деда, а тот, видя внимательного слушателя, начинал поднимать в своей памяти годами накопленные знания. Когда он дошёл до любимой темы Хазарского каганата, то вспомнил о наконечнике, достав его, дал в руки внуку. Тот, вопреки ожиданием деда, особо интереса к древности не проявил. Но это было не главным…

          Через пару месяцев после этого вечера Жорка зашёл к деду и, убедившись, что никто другой его не слышит, сказал:

          — Дед, я могу тебе тайну сказать?

          — Конечно. – Иосиф отложил в сторону книгу и внимательно посмотрел на внука.

          — Я в зеркале видел, как на меня смотрит другой человек.

          От этих слов Иосиф аж замер, не зная, как реагировать.

          — Как это было, Жорка? – Как можно спокойнее спросил он, стараясь не подавать вида, что этот вопрос важен ему.

          — Я утром дома умывался, а когда посмотрел в зеркало, то увидел, что там не я, а другой человек. Совсем другой. Я испугался и закрыл глаза, а когда открыл, то уже там был только я.

          — Как он выглядел? Тот человек?

          — Ну, — Жорка задумался, — он взрослый, и такой как, не знаю, похож на тех, что улицы убирают. Я не знаю, как они называются, но не кавказцы, а тоже с тёмной кожей и глаза не такие как у нас. И выглядел он как-то грязно и непричёсанный.

          Дальше внук сбился с темы и начал рассказывать что-то другое, Иосиф делал вид, что слушал, но мысли были только об одном. Он не понимал и не знал, как так получилось с ним самим и, тем более с Жоркой. С Марией такого не было, она оказалась вообще не восприимчива к истории, а вот Жорка… Об этом следовало подумать и поразмышлять потом, сейчас нужно было как-то объяснить всё внуку, чтобы не пугался, а тем более не терял связь и не рассказывал никому об этом.

          Иосиф посадил внука напротив себя и начал разговор:

          — То, что ты мне рассказал – очень интересно и необычно. И ты правильно сделал, что рассказал мне. Я тоже открою тебе секрет, но это, как и отражение, которое ты видел, должно остаться нашей тайной, иначе мы с тобой так никогда и не узнаем её волшебную разгадку. Такое случалось и в моей жизни. Первый раз я увидел вот так чужое отражение в воде. Я тогда был постарше тебя, а потом мне приснился этот человек во сне и предупредил, чтобы я не плыл с ребятами утром на рыбалку. Я его послушался и этим спасся, а ребята попали на своей лодке под корабль и погибли. Так, что не стоит бояться таких отражения, они нас оберегают. Помнишь, я рассказывал тебе о том, что мы являемся потомками очень древних народов, которые жили на нашей земле много лет назад? Так вот, я и многие учёные считают, что весь накопленный ими опыт не пропал в небытие, а спрятан в наших генах, его ещё называют код-ДНК. Думаю, ты слышал об этом. Так вот, иногда этот опыт, ну или воспоминания, проявляются человеку в виде вот таких видений, снов или какими-то другими подсказками. Не всегда они что-то хотят сообщить нам, иной раз просто нелепые моменты, но всё же это очень интересно. В этих, назовём их посланиями, скрыта тайна прошлых поколений, возможно место нахождения сокровищ. И здесь главное – не вспугнуть нашу память, а то не видать нам этих самых сокровищ.

          Он специально сделал акцент на сокровищах, видя, что внук после прочтения «Острова сокровищ», искал всё новые книги о сокровищах. С точки зрения Иосифа, упоминание о сокровищах должно было остановить Жорку, чтобы он никому ничего не рассказал. Этот расчёт оказался верным и желание найти сокровище тут же превратило весь этот разговор в тайну.

          В дневнике за долгое время появилась первая запись, но теперь она касалась не Иосифа, а его внука. Общая тайна ещё сильнее сблизила Иосифа с внуком. Всё чаще они проводили время вместе, Иосиф старался использовать по максимуму свои знания, рассказывая внуку всё, о чём знал. Он ждал повторения видений, но их не было. Сам он не рассказывал о Шаркиле и о судьбе братьев, чтобы не натолкнуть внука на выдумки. Он стал отдаляться от бизнеса, передав его в руки дочери и зятя, а сам всё больше проводил времени с внуком, делая с ним уроки, выбираясь на рыбалку или по грибы.

          Он уже стал забывать тот день, когда в начале лета 1998 года взволнованный Жорка буквально залетел к нему в кабинет, закрыл и дверь и глубоко дыша, начал говорить:

          — Дед, я не знаю, как понимать, но слушай, пока не забыл. Мне сегодня сон приснился, не помню весь, но там был вот этот человек, — и внук положил на стол перед Иосифом нарисованный ручкой портрет азиата, — он много говорил каких-то фраз, я так и не запомнил, но одно запомнил, что скоро золото будет цениться выше человеческой жизни и тот, у кого оно будет, сможет удержаться в седле. Вот

          Иосиф смотрел на рисунок. То, что на нём был изображён азиат сомнений не было, Жорка, хоть и не посещал художественную школу, рисовал великолепно. Но это азиат не был похож ни на отражение в воде, которое он видел, ни на сон, ни на битву в Шаркиле. Это был не знакомый ему человек.

          — Жорка, а ты не его видел в отражении? – Спросил дед.

          — Нет, — замотал головой внук, — точно не его.

          Жорка молчал, молчал и Иосиф. Первым тишину всё же нарушил внук:

          — Так что это значит?

          — Не знаю, Жора, не знаю. Нужно подумать. Ну, раз ты запомнил только этот момент, то, значит, он самый важный.

          Они выпили кофе, после чего Жорка помчался дальше по своим делам, а Иосиф долго думал о словах внука. Он уже сталкивался со сном, в котором говорилось о золоте. И тогда, сделанный им золотой запас, дал толчок бизнесу и теперь они ни в чём не нуждались. Вывод напрашивался один – нужно золото. Обдумывая эту мысль несколько дней, Иосиф всё больше был уверен в её правоте и, не особо стараясь объяснять всё дочери и зятю, перевёл все свободные активны их компании в золото. И как показал август – это был правильный ход. Дефолт выбил из колеи многих, в том числе и фермеров, так что подкреплённая золотым запасом компания, быстро приобрела новые поля и технику, став за пару лет одним из крупнейших владельцев агробизнеса. К тому же эта ситуация научила всю семью копить деньги в золоте, на случай вот таких казусов экономики.

          В январе следующего года Иосиф по старой традиции приехал на день рождения своего университетского преподавателя. Приезжал то он к нему часто и так, но день рождения был особый праздник, потому как Савелий Петрович его никогда не праздновал, да и в 79 лет был уже не повод для сбора большой компании. Дети и внуки соберутся только вечером, так что обеденное время приходилось очень кстати.

          — С ещё одним годом заслуженной пенсии, — Иосиф протянул бутылку виски, купленного в одном из дорогих магазинов, в который то было доставлено прямо из Ирландии.

          — Премного благодарен, мой друг! – Савелий Петрович улыбнулся.

          В его возрасте многие уже кряхтят и жалуются на болезни, а то и вообще не вылезают из больниц. Савелий Петрович не относился к этой категории пенсионеров, а был весьма бойким, даже не смотря на седину, морщины и уже не снимаемые очки. Он сохранил свою подвижность и ясность ума, к тому же старался поддерживать себя в оптимальной физической форме. Ещё в бытность студентом Иосиф заслушивался на его лекциях, а когда стал аспирантом, то уже познакомился поближе и с того времени между ними завязалась дружба.

          — Я кофе поставлю, — проговорил Савелий Петрович, — а ты виски открывай.

          Иосиф, уже привычный к тому, что профессор любит качественное иностранное спиртное и не откладывает его дегустацию на потом, взял из серванта стаканы и разлил по ним виски. Конечно, кофе не лучший друг для такого напитка, но Савелий Петрович не был тем чопорным гурманом, который чтит культуру потребления того или иного напитка. Кофе он пил всегда и много, так же много курил и любил вечером отведать чего-то более крепкого, чем его кофе. Как он сам любил отвечать всем, кто пытался его образумить от такого образа жизни: «Черчилль всю свою жизнь пил виски, курил сигары, да к тому же ещё успел повоевать и управлять страной, и прожил девяносто лет, так что мне ещё больше отпущено, я ж страной не управлял». За свою жизнь он успел и поучаствовать в Великой Отечественной Войне и побывать в различных экспедициях, и преподавать в университете.

          С кухни зашёл Савелий Петрович, неся в руках джезву и маленькие кружки. Ароматы кофе, виски и табака, забитого в трубку, сразу же окутали комнату и придали ей какую-то таинственную загадочность.

          — Что нового на поприще науки в этом задатке капиталистического мира? – Спросил Савелий Петрович, отхлёбывая кофе.

          — Я в университете не был, наверное, месяца три, а последнее, что слышал, так это то, что финансирование экспедиций остановлено, потому что денег нет. – Иосиф отпил виски. – Так что опять все засели за книги.

          — Одними книгами историю не прославишь. Всё сыпется, что делалось годами. Скоро и не останется хороших кадров, все разбегутся. – С досадой в голосе проговорил Савелий Петрович. – Сам то, что нового нашёл на своих полях?

          — Совсем ничего, все холмы распахали, в надежде, что там буду курганы, а в результате, действительно холмы и кучи камня. Всё, что было Женька Беспалый раскопал.

          — Да, талантливый археолог, — Савелий Петрович тоже переключился на виски, — сколько курганов раскопал, сколько информации достал для нас, всю свою жизнь на алтарь истории поставил. И ведь, в отличии от современных, так называемых археологов, ничего себе не оставил и не продал. Всё в музеи. Без него история скифов была бы скудна. Давно его видел?

          — Давно, года два назад. Мы то особо не общались, так, знакомые.

          — Сам, что планируешь?

          — Карты сейчас изучаю вокруг Цимлянского водохранилища, хочу летом пораскапывать курганы, вот только пока не определился с ними.

          — Пусто это всё, там до тебя раскопали всё, что было, а то, что не под водой, то в основном естественного происхождения. Там самое ценное было как раз в том месте, где сейчас водой затоплено.

          — Я знаю, но, тогда как-то быстро всё раскапывали, я думаю, что только место затопления, а другие не нужны были.

          — Ишь ты, думаешь до тебя там грамотеев не было? Перед тем как раскапывать там всю округу проверили, так что искать там было нечего.

          — С чего вы решили?

          — С того, что в раскопках кургана я сам учувствовал.

          — Во как! Вы никогда об этом не говорили. – Иосиф аж заёрзался в кресле.

          — Конечно, я ж подписку чекистам давал, так что за разглашение можно было и срок получить. Это сейчас то я со своими знаниями никому не нужен, а тогда…

          — И мне за всё время ни разу не сказали?

          — А ты и не заводил об этом разговор.

          Иосиф понял, что профессор прав:

          — Так что там было, на раскопках?

          — Я все курганы не видел, сам понимаешь, что в том случае чем меньше знаешь, тем лучше. А вот тот, который мы раскопали оказался не нужным истории. Мы то нашли не мало золотых изделий и других находок, но вот золото изъяли всё сразу, не дали даже описать. Там, собственно, вообще ничего не дали описать и составить. Мы были рабочей силой, в большей своей массе. Нет, были конечно те, кто потом это всё оформили в официальный доклад, но там и половины не было того, что мы нашли. Я сам видел, как ящики грузили в машины и увозили. И так музейные экспонаты не грузят, для них это было золото и не более. Так что с нас тогда подписку взяли и всё, молчком. А кое-что выставили на обозрение, но это была лишь малая доля всех находок.

          — А Шаркил? Там что нашли? – Иосиф забыл и о кофе, и о виски.

          — А что там искать?

          — Но ведь его тоже раскапывали? Я сам видел.

          — Его и до войны раскапывали, и в войну фашисты раскапывали, а перед затоплением – это было для отвода глаз от раскопки курганов.

          — То-то я и думаю, что капали его как-то не ответственно, а так для массовости. А фашисты что там искали?

          — Кто ж их знает, они ж не докладывали никому. Насколько я слышал, то раскопки Шаркила велись как параллельная ветвь одного из исследований Ананербе на Кавказе. Но, что именно они искали в крепости не известно. Хотя и так понятно: или бессмертие, или что-то, чтобы завоевать весь мир, или подтверждение своей арийской теории.

          — А до войны? Что там нашли?

          — Ничего, Иосиф. Крепость же была больше сторожевой на краю Хазарии, так что хранить там ценное не было смысла.

          — Я, когда был ещё студентом очень увлёкся этой темой, тем более я сам родом оттуда и в детстве видел, как её раскапывают. Но вот так и не нашёл ничего толкового про неё, даже даты путались, не говоря уже о хронологии.

          — Ну так что ж тут не ясного. Романовы переписали всю историю вдоль и поперёк. И ведь это делал не один человек и не за раз, вот и получились такие не состыковки, в истории их полно. И уже не поймёшь где и что. Тут только археология поможет и новые научные методы. Но, сам понимаешь, что денег на это нет, да и все нацелены на поиски клада, а не истины. Посмотри внимательнее и сам найдёшь. Не стоит искать тайну там, где её нет. Ты, кстати, докторскую свою защищать, когда будешь?

          — В следующем году собираюсь.

          — Это хорошо, не тяни. Новым поколениям важен новые взгляд на историю.

          — Раньше вы так не считали. – Иосиф отпил виски и улыбнулся.

          — Это ты опять про Гумилёва намекаешь? – Савелий Петрович тоже пригубил из стакана, — так тогда время какое было? Нельзя поперёк основной теории ничего сказать, иначе можно было и с работы вылететь. А что касается теории Гумилёва, — он задумался, — есть в них рациональное зерно. Пассионарность и этногенез я как целое не воспринимаю, но вот его теория о переселении из-за изменения климата мне очень понравилась. Я даже сам одно время искал этому подтверждения и мои коллеги геологи полностью подтвердили и временной промежуток, и изменения климата. Так что тут я с ним солидарен. Жаль, что так и не познакомились лично.

          — Я тоже не всё поддерживаю, но всё же многое, написанное им, мне близко и интересно.

          Иосиф запил виски глотком кофе и откинулся на спинку кресла. Савелий Петрович тоже молчал. О чём думал старый профессор было не известно, а вот Иосифа мысль о том, что Шаркил раскапывали три раза меньше, чем за пятьдесят лет, в том числе и загадочная фашистская Ананербе никак не отпускала. Вот уж какая организация так и осталась тайной на века.

          Допив кофе, он взглянул на часы, после чего попрощавшись со старым приятелем отправился домой. Ему не давала покоя мысль, возникшая в голове. Шаркил – древняя крепость, сохранившая свой секрет, даже погибнув от рук Святослава и Ананербе, чьи интересы простирались далеко за идеологические. Неужели они знали то, что знал Святослав? Но откуда? А если не знали, то зачем им руины старой крепости? Вопросов было больше, чем ответов.

          Эта тема стала главной на долгие годы исследования тайны «Воли Кагана» и всего Хазарского каганата на Дону.

 

          9.

          После окончания школы Жорка поступил в РГУ на исторический факультет, хотя родители и настаивали на экономическом или юридическом, но эти науки не были ему ни капли интересны. За это время у него случилось только одно видение, запись о котором Иосиф подробно произвёл в дневнике:

«3 марта 2004 года. Записано со слов Жорки. На ладье сидел князь – среднего роста, светло-синими глазами, длинными усами без бороды и клоком волос на лысой голове, в одном ухе серьга, он ничем не отличается от остальных воинов. Среди воинов много северян, которые говорят на непонятном языке и возносят хвалы Одину, так же есть воины с племён, платящих дань Святославу, их не много, держаться они обособлено, но по всему видно, что воины умелые и храбрые. Ещё есть степняки, их легко различить по одежде и кроткому луку. Лодка плывёт по течению не спеша, потому что на реке туман, все прислушиваются и стараются не шуметь. Где-то позади в тумане плывёт ещё десять лодок. Рядом со мной сидит брат, ну или кто-то близкий по крови, потому что от него исходит ощущение надёжности и тепла (Заметка Иосифа: Жорка показал рисунок – однозначно это Ябгу, значит он видит от лица Джембуху. Удивлён, так как я видел всё происходящее со стороны, а он от первого лица). Пока тихо, но какое-то ощущение опасности словно наполнило воздух. Святослав хмур и сжимает в руке висящий на груди мешочек. Меч его, обнажён, как и оружие всех. Я не совсем понимаю почему мы должны воевать с теми, кто уже платит дань, но это и не моё дело. И вот лодка ударяется носом о землю, и Святослав первым спрыгивает на берег, я за ним. Слышно, как другие лодки тоже пристают и с них выпрыгивают дружинники. Впереди в тумане проступает лес, он не так далёк, но всё же места на берегу не много, так что если принять бой, то нас легко оттеснят к воде, где будет биться сложнее. Наши степняки спрятали луки и достали сабли. Не такие как у нас, меньше и тоньше, но сильнее изогнуты. Мечи северян с широким лезвием, заточенные с двух сторон, тяжёлые, но весьма смертельны. А ещё у некоторых в руках топоры на длинной ручке. В лесу не очень удобное оружие, но в поле способно сбить всадника вместе с конём. Времени нам много не дали. Из леса на нас полетели стрелы и если бы не щиты и туман, то погибло бы больше. Сразу же все бросились в лес, но из него выбежали на встречу. Воины они были не очень искусные, бились с отвагой, но вот кроме стрел из леса ничего не смогли придумать. Святослав бился впереди, его было хорошо видно по белому одеянию. Сломили их быстро и, не останавливаясь, вошли в лес. Идти было трудно, много деревьев и веток, но хорошо, что идти пришлось не долго. Когда вышли на поляну, то перед нами стали ещё воины. Святослав сжал мешочек на груди и стал кричать им, что бы склонили колени, но они, видимо, не понимали его языка. Тогда он крикнул нам, но не на славянском языке, а на своём родном, его поняли только северяне. Но в бой они рванулись как безумные. Мы тоже бились, но не так как они. Они словно не видели опасности и не боялись смерти. Я первый раз видел их такими в бою. Теперь я точно уверен, что в мешочке на шее Святослава «Воля Кагана». Разбили их быстро, потерь у нас было мало. Святослав после битвы был не таким как обычно, я думаю, что он не знал, что «Воля Кагана» сильна только на своём языке. Поэтому степняки не ринулись в бой так, как северяне. Скоро он поймёт, как подчинить себе её и тогда будет поздно. Тут не сможем забрать, в лесу дорогу не найдём, а скрыться не сможем пешком. Так что будем ждать.

          Ладьи оставили у берега, а сами сели на коней и направились на восток. Святослав хочет обложить данью вятичей. Дальше идти на восток с ним опасно, нужно что-то делать тут.

          Ночь, утро ещё не скоро, но звёзды уже прошли средину неба. Святослав спит, так что храп стоит на всю степь. Брат уже приготовил лошадей и ждёт меня. Идти тихо я умею, никто не услышит и не увидит. На небе только звёзды, поэтому темно. Святослав спит, я вижу это по его дыханию, чтобы не разбудить его, нужно всё делать тихо, иначе он не даст другой возможности. Лезвие ножа очень острое, сам точил его два дня, рубаха словно вода расступается перед ним, вот уже и шнурок на шее разрезан и мешочек у меня. Всё. Надо уходить. Так же тихо.

          Брат быстро идёт, ведя коней под уздцы, рот им он специально завязал тряпкой, чтобы не ржали. Уже отошли достаточно, теперь нужно на юг. Когда Святослав проснётся, то будет искать нас на востоке, у нас будет время.

          — Почему ты не убил его? – Брат говорит не громко, но я слышу в его голосе злость.

          — Он достойный воин и убить его во сне я не могу.

          — Достойный. – Соглашается брат. – И сильный, и опасный.

          Дальше едем молча, уже солнце встаёт на горизонте, кони гнали во весь опор. Святослав уже точно встал и теперь ищет того, кто забрал у него. Скоро не найдя нас, поймёт всё. Если мы успеем, то каган разобьёт его. Нужно ехать в Семендер».

          Кое-что было Иосифу понятно, но всё равно в общих чертах. Он так и не понимал, что же это такое «Воля Кагана», но понимал, что такой предмет не мог обойти стороной упоминания о нём. А если такого не было, то, значит, его убрали из истории нарочно. И, вероятно, об этом если и не знали, то догадывались историки большевиков и Ананербе. Хотя, может быть и нет. Сейчас точно не узнаешь.

          То, что Жорка стал видеть такие сны доказывало, что Иосиф не сошёл с ума и это были не признаки начавшегося психического расстройства. Как раз наоборот, здесь прослеживался определённый порядок событий, который в результате должен был привести к какому-то результату, но пока не было понятно к какому именно. При этом Иосиф отмечал, что сам он перестал видеть это, причём за долго до того, как Жорку посетило отражение в зеркале. Видимо, отражение – это было своего рода начало видений, так, как и сам Иосиф после того как увидел отражение в реке стал видеть эти странные события, и Жорка, после того как увидел в зеркале тоже не избежал этой участи. Наверное, пришла пора рассказать Жорке всё, что он видел и успел узнать.

          На майских праздниках того же года вся семья по традиции собралась в Хорошевской, где к тому времени старый дедовский дом снесли, а на его месте выстроили большой, сложенный из бревен, дом. Традиционные первомайские шашлыки сменились баней и чаем, заваренным в настоящем самоваре на дровах, после чего были разные семейные истории и воспоминания. Утром Иосиф растолкал Жорку, когда солнце чуть показало свой край над горизонтом.

          — Вставай, на рыбалку пора. – Не громко произнёс он.

          Хоть они и не собирались рыбачить, Жорка, не привыкший спорить с дедом и слушавшийся его почти беспрекословно, сонно встал, подтянулся и пошёл в ванну. Когда он вышел на крыльцо, дед стоял уже с удочками и термосом. Не далеко от дома, на берегу Цимлянского водохранилища, к сбитой из досок пристани была привязана небольшая лодка.

          — Дед, мотор не взяли. – Без эмоционально сказал Жорка.

          — Мы далеко заплывать не будем, тут у камыша порыбачим, так что хватит и вёсел. – Иосиф отвязал лодку. – Давай, запрыгивай.

          Они оплыли не много в сторону, там, где камыши обширно разозлились и образовали небольшой залив. Кинув удочки, Иосиф разлил кофе по кружкам, протянув одну их них внуку, и молча, попивая горячий напиток, стал смотреть на то как солнце поднималось над горизонтом. Как и тысячи лет назад, оно освещало эти земли, согревая их своими лучами, давая жизнь всему живому, отсчитывало новый день. Когда кофе закончилось, Иосиф перебросил удочки, посмотрел на внука и, удостоверившись, что тот проснулся окончательно завёл разговор.

            — Георгий, — когда он так обращался к внуку, то это значило, разговор будет серьёзный и тот, выучив это за многие годы сразу повернулся к деду, — я хотел поговорить с тобой без лишних ушей и так, чтобы никто не отвлекал. Я хочу тебе тоже рассказать одну тайну, которая сродни твоей. Ты не первый, кто видит такие сны и кого предупреждают в них. У меня тоже есть такой опыт.

          Даже рыбы не клевали на наживку, давая Иосифу рассказать свою историю внуку, поведать ему о своём дневнике, о раскопках, на которых он нашёл наконечник стрелы, о снах и видениях, о разговоре с Савелием Петровичем и странным нарушениям в хронологии событий, где присутствовала «Воля Кагана». Когда рассказа был закончен, Жорка уже не мог сдержать волнения от всего услышанного, теперь тайна, которая была только его обрела новые подробности и ещё одного соратника. То, что теперь он узнал совершенно по-другому освещало его видения, теперь и он явно понимал, что то, что видел дед и он – это звенья одной цепи. Оставалось понять почему они это видят.

          — Дед, — Жорка перекинул удочку, — как думаешь, что это за «Воля Кагана» и откуда она взялась?

          — Не знаю, но часто думал об этом. Пока у меня только теории были, но одна мне прям очень нравиться. На неё натолкнул меня в одной из экспедиций мой товарищ – Тищенко Николай. Он тогда философствовал о том, что энергия может накапливаться в местах и предметах. Не та, которую изучают на уроках физики, а другая, ещё не описанная и не исследованная. Так вот, он считал, что если, к примеру, люди поклонялись какому-то месту или предмету, будь то крест или тотем, очень долго, то их энергия копится в этом предмете, ну или месте. А потом через какое-то время эта энергия может отдаваться человеку. Ну не всем, конечно, а тому, кто сможет подобрать к ней ключ. И получается, что различные шаманы, юродивые, предсказатели и любой, кто смог подобрать ключ, могут пользоваться этой энергией и, вероятно, даже осуществлять свои желания. Тут, я думаю, желания – это не материальная сторона, хотя не исключено, а больше энергетическая. Ну, например, чтобы люди следовали и слушались, а может быть и излечить какую-нибудь болезнь. Возможно этот предмет – «Воля Кагана» тоже имеет такую особенность. Но это только теория.

          — Ну она и не лишена смысла. Я не так давно читал про ауру у людей, сейчас её чаще стали называть биополе или энергетическое поле, так вот, то, что она у всех разная – это понятно, но, научно не доказано, но всё же, соборы и церкви, насчитывающие многие годы, тоже имеют подобие ауры. Про чудотворные вещи я не говорю, так как считаю, что это больше происки священников, чтобы привлечь к своему приходу больше внимания и пожертвований. Поэтому и «Воля Кагана» вполне может быть вместилищем такой энергии.

          — Написано было как ауру у людей и зданий определяли?

          — Нет, точно не помню, но вроде бы нет. – Жорка задумался.

          — Вот то ж. – Вздохнул Иосиф, — Писать могут многое, а вот прибора такого, на сколько я знаю, нет в природе. Ну или в свободном доступе, по крайней мере.

          Разговор прекратили, каждый задумался о всей этой ситуации так, что совсем забыли про рыбалку. А тем временем солнце уже поднялось на небо и отражалось в волнах, посылая в глаза рыбаков солнечные зайчики.

          — Ладно, — Иосиф потянул на себя удочку, — на уху рыбы не наловили, придётся есть мясо.

          Жорка тоже смотал свою удочку и сел на вёсла. Лодка развернулась и поплыла обратно к пристани. По дороге домой эту тему уже не поднимали, хотя думали о ней ещё много дней. Когда ж майские праздники прошли, жизнь закрутилась опять в том же русле, вот только для Жорки это был новый поворот в его жизни.

          Дед дал почитать ему свои записи в дневнике, и тот, словно мальчишка, первый раз взявший в руки приключенческий роман, прочитал их залпом, потом перечитал ещё раз, ещё и ещё. Он уже знал все события одно за другим, описанные дедом, знал имена и диалоги, названия мест и все мелочи, учтённые дедом. Он с головой зарылся в просторах Интернета, но, как и отмечал дед, какой-то детальной информации об этом не было. А, учитывая, что история Хазарского каганата была описана очень подробно и арабскими источниками, и византийскими, и китайскими, то это наталкивало лишь на одну мысль – «Воля Кагана» была намерена убрана из строк истории или же это было такой тайной, что знали о ней единицы. Эта тема настолько увлекла Жорку, что тот сам завёл себе дневник, где сначала указывал все собранные сведения о Хазарском каганате за время пребывание на Дону. Несколько раз перечитал Льва Гумилёва и труды своего деда. Природа наградила Жорку хорошей памятью и живым воображением, так что всё прочитанное им очень быстро и красочно прокручивалось у него в голове и не редко оказывалось нарисованным. Ну и новое видение не заставило себя долго ждать…

          …степь обжигала лицо горячим воздухом, даже несмотря на то, что солнце уже клонилось к закату. Трава выгорела, превратив поле в унылое серо-коричневой покрывало. Пыль под копытами коня вздымалась и висела так долго, что скачущие следом всадники буквально разрывали её. Их было семеро. На коротконогих конях, ещё сильных и не загнанных, рвущихся вперёд под своими наездниками. Его конь не мог тягаться с ними, недавно он вырвался из гущи битвы и уже изнеможённый, потерявший много сил мчался на восток. А преследователи всё продолжали нагонять. В степи спрятаться негде, так что полагаться на чудесное спасение было глупо. Конь уже начал прерывисто дышать, в углах рта появилась пена. Больше гнать его не было смысла. Уйти от преследователей не получиться. Он остановил коня и развернул его навстречу преследователям. Стрелы кончились ещё в бою, так что теперь он сбросил ненужный лук и колчан, скинул с плеч накидку. В руках осталась только сабля и небольшой деревянный щит, оббитый железными полосками, который он добыл в бою с северянами год назад. Он припустил коня галопом на встречу преследователям. Сам же прижался к его гриве, сжав в одной руке саблю, в другой щит и сдавив ногами тело коня. Грива, развиваясь на ветру, щекотала нос и глаза, запах конского пота чувствовался явно, как слышалось и хриплое дыхание коня. Он понимал, что тот мчится из последних сил. Семеро против одного – шансов остаться в живых не было, но и погибать без боя ни одни кочевник не мог. Почти перед самим столкновением он выпрямился и тут же обратно прижался к гриве коня. Это сработало. Сабля противника просвистела над головой коня и рассекла воздух. Он же подсёк коня противника по ноге и тот, сделав несколько шагов, кубарем повалился на землю. Тут же пришлось отбить щитом удар с другой стороны. Спасло, что тот был скользящим. Он тут же распрямился в седле и взмахнув саблей снизу вверх попытался сбить ещё одного всадника, но тот ловко поставил свою саблю и они разъехались под лязг железа. Остальные всадники уже проскочили его и разворачивали коней. Провести новую атаку уже не было времени и сил. Уже против него было шестеро, тот который упал с конём лежал на земле и признаков жизни не подавал. Но всё равно, шестеро против одного. Они не спешили нападать, начиная брать его в круг. Он ударил коня ногами в бок и помчался вперёд. Почти перед самым противником он натянул вожжи и, спрыгнув с коня, рубанул саблей по животу лошади противника, сам перекатился по земле и успел полосонуть врага по ноге. Большего не успел, а когда уже встал, то понял, что атака хоть и удалась, но на большее сил не хватит. Может быть, если бы не сражение, то шансы на победу оставались бы, возможно, что и вышел бы он с несильными ранениями, но в данной ситуации уповать на такое было глупо. Он стоял, сжимая в одной руке щит, в другой саблю. Преследователи не спешили нападать. Они достали луки, вот теперь шансы точно кончились. Закрыться щитом было невозможно, а отбить стрелу, пущенную из лука кочевника так вообще не реально. Боль пробила тело быстро, сколько раз он не понял, вдруг воздух стал тяжело вдыхаться грудью, потом ноги стали валиться набок, и он упал. Уже лёжа на земле он хватал ртом воздух, но всё перед глазами помутнело и стало темно…

          Жорка проснулся. Вокруг него было темно, но он был жив. И это понимал он отчетливо, как и то, что вот несколько секунд назад он умер, пробитый стрелами. Он, конечно, не мог знать, как это умирать, но то, что пережил во сне было чем-то очень ярким и сильным. Ощущение того, что что-то пронзает твоё тело было настолько ярким, что он даже сейчас казалось чувствовал боль в теле. А ещё эти ощущения, когда не можешь вздохнуть, когда тело наливается тяжестью, когда почти умер, но сознание ещё остаётся. Он встал и прошёл к столу, включив свет, достал дневник и ручку и принялся записывать. Он помнил всё в мельчайших деталях, каждую эмоцию и выражение лиц. И очень запомнилось ему то, что у всадника не было страха. Вот именно эту эмоцию он не чувствовал. Даже несмотря на то, что он бежал от преследователей, понимал, что погибнет, но страха не было. Видимо кочевникам это чувство было не ведомо или с девства внушалось, что страх недостойное чувство. Закончив писать, он стал рисовать лица всех, кого успел рассмотреть и запомнить.

          Даже утром эмоции оставались настолько яркими, что Жорка, прогуляв учёбу, помчался к деду, чтобы рассказать о своём ночном видении. Показал деду наброски и свои записи. Слушая внука и анализируя всё, что происходит, Иосиф понимал, что тот видит всё это чаще, чем он сам. И это его настораживало. С одной стороны, уж очень хотелось узнать эту тайну, которую так по крупицам показывает подсознание, но с другой возникала какая-то тревога, основанная на том, что если разгадка так быстро приближается, то, значит, следует ожидать чего-то. И то, что это что-то будет положительным никто не гарантировал. А думать о том, что всё это предвестник беды не хотелось.

          Сам же Жорка воспринимал эти видения как прикосновения к тайне, какое-то новое загадочное приключение, обещающее новые эмоции и впечатления.

          За этот год у Жорки было ещё одно видение. В отличии от прошлых, здесь не было ни сражений, ни осад, ни намёка на таинственный артефакт, но всё же значимости своей оно не теряло:

          «Снег сошёл недавно с степей, но воды Дона были всё ещё мутными и течение было сильным. Дороги просыхали, а молодая трава начинала пробиваться из-под земли. Ночами было ещё холодно, теплее становилось к полудню, когда солнце грело землю. Кони медленно ступали по траве, избегая грязных и разбитых дорог. Всадников было двое: один старый, лицо, покрытое морщинами, дрожащие руки и один заплывший глаз; второй был молод, держался в седле прямо и время от времени вставал в стременах, чтобы посмотреть в даль. Оба были одеты в обычную одежду кочевников. Вот на горизонте показались крыши казачьих куреней, над которыми тонкой струйкой вился дымок. Молодой всадник увидел это первым. Темп они не ускорили, продолжив ехать так же. Их заметили ещё до того, как они добрались до первой плетени. На встречу им выехали несколько конных казаков, одетых в бурки и папахи. Всадники остановились. Старый всадник остановил коня, после чего обратился к всадникам:

          — Долгих дней вам, смелые войны Великой Степи! Мы прибыли по приглашению Евстигнея.

          Казаки постояли некоторое время, рассматривая прибывших, особенно заостряя внимание на их саблях и луках, после чего один из них махнул рукой и, развернув коня, поехал между куреней. Остальные двое поехали за всадниками. Ехали они не долго, так как поселение было не большим. Когда остановились около одного из куреней, то навстречу им вышел низкорослый крепкий казак, голова которого не была покрыта папахой. Чёрные остриженные коротко волосы вились над лбом, не смотря на его возраст, седых волос в голове не было. Усы, такие же чёрные и длинный, свисали ниже щёк. Старший всадник спешился и поклонился казаку:

          — Долгих дней тебе, славный Евстигней. Я, если ты не признал, Давыд, а это мой сын Володарь. В том году ты был на Кобане, где мы с тобой и виделись. Оказал я тебе услугу, тем спас твою жизнь и сказал ты, что есть у тебя дочери. Вот привёз я сына сватать. Чтобы был тебе верным сыном и хранил твою спину от сабли врага.

          — Здравствуй, Давыд. Как же не признать тебя? Признал конечно. Оставляйте коней на коновязи и проходите в курень. Будете моими гостями.

          Кочевники привязали лошадей и проследовали в курень. Тут же к столу было подано им нехитрое казачье кушанье: уха из разнорыбицы, жаренная свинина, репа, хлеб и вино. Кочевники поблагодарили хозяина и принялись за трапезу. Ели молча, не спеша и не много. После того как трапеза была окончена Давыд и Евстигней вспомнили былые времена, после разговор зашёл уже о причине их визита. Одна из двух дочерей Евстигнея была уже засватана, так что выбирать не приходилось. Точнее было сказать, что выбор был или свататься, или нет. Володарь украдкой посматривал на темноволосую с смуглой кожей молодую девушку. Чёрные глаза, такие же чёрные брови, узкие губы, осторожный взгляд.

          — Скажи мне, Давыд, и не сочти за дерзость и неуважение. Откуда идёт твой род? – Произнёс казак Евстигней.

          — Мой род идёт от хазар, — Давыд аккуратно положил руку на стол, — но с тех времён в нашем роду были и касоги, и аланы, монголы тоже. Но считаем себя всё же касогами. Род наш многочислен, многие ушли в Киев, многие остались жить в горах, на землях, в которых похоронены наши предки.

          Евстигней кивнул.

          — Славный род. Я свой род веду из бродников, но родом не отсюда. Здесь живём то долго, но родился я на берегу Саксинского моря, а сюда уж судьба привела.

          Давыд кивнул, показывая, что уважает род и решение Евстигнея. Беседа длилась ещё некоторое время, после чего Давыд попросил у хозяина возможности поговорить с сыном. Когда они вышли на улицу, то Давыд спросил у сына его желания свататься и, получив утвердительный ответ, вернулся к Евстигнею и озвучил желания сына. Они пробыли там не долго, Евстигней взял время, чтобы подумать, после чего кочевники уехали, чтобы уже дома ожидать гонца от казака».

          Дальше видения никакого не было, но и этого было достаточно, чтобы убедиться, хотя бы для себя, что теория Гумилёва о происхождении казаков если и не была неоспоримой, то во многом правильно описывало события. Казаки, по крайней мере донские, действительно, на начальной стадии своего формирования, включали в себя многие народы, живущие в этом районе. Уже позже, окончательно оформившись как часть славянского этноса, окончательно отточили традиции, кухню, одежду и принципы казачества. А на то время – это было всё же разномастное общество.

Чем больше совпадений было с теорией Льва Гумилёва, тем больше Жорка и дед Иосиф изучали его труды, биографию и даже письма. К сожалению, Иосиф так и не встретился с учёным при его жизни, и теперь был вынужден искать ответы на свои вопросы по крупицам. Иногда ему казалось, что и сам Гумилёв тоже имел какие-то видения, касающиеся хазар и всё, что их окружало. Но не мог об этом написать, поэтому и оформлял результаты экспедиции, указывая в них свои теории. Потом эти теории нещадно разбивались учёными, но всё же было в них зерно истины. Трудно это было доказать тогда, да и сейчас не легче, но понимание всего происшедшего всё же расставляло на свои места события.

 

10.

Беда с видениями в том, что иногда они приходят одно за другим, иногда их не дождёшься. Так случилось и в этот раз. После той массы видений, что видел Жорка, настал перерыв, длившейся без малого два года. За это время в семье не произошло каких-то значимых изменений или событий, если не считать исторический труд, за который засели дед и внук. Труд был посвящён истории казачества и, хотя и была опасность, что академические умы его не примут, но всё же решили, что уже если не пройдёт там, то издадут книгу, проблем то с этим в это время не возникало.

Зимний вечер в Хорошевской проходил тихо и спокойно, праздничные дни закончились, и большая часть родственников разъехалась по домам. Родители уже легли спать, сестра смотрела телевизор, а дед на кухне варил кофе. Жорка прошёлся по сонному дому, подбросил дров в камин и улёгся на диван около большого окна. Он смотрел как в свете фонаря падают снежинки: медленно летящие крупные и пушистые, они словно лениво кружащиеся в танце, поворачивались в полёте и ложились на землю. Их было не много, так что удавалось досмотреть как каждая падает на землю, не теряя её из вида. Снег завораживал и успокаивал, его медленный вальс был настолько грациозен, что не хотелось отрывать взгляд. Свет от фонаря падал в комнату лишь небольшим лучом, от чего в комнате темнота не была такой уж непроглядной и было ощущение какой-то новогодней сказки, не хватало только ёлки и запаха мандарин с корицей. Жорка начинал дремать и его сознание постепенно погружалось в пучину воспоминаний…

…жаркий летний день, солнце палит землю не щадя, где-то ниже течёт Дон, спокойный и благородный. По нему туда и сюда снуют рыбацкие лодки, баржи, прогулочные кораблики, на берегу много людей, которые то приезжают, то уезжают, то что-то грузят или разгружают, тут же мелкие торговцы и рванье, жулики и простой люд. Борибай разогнул спину и стёр со лба пот. Он посмотрел на реку, буквально кожей ощущая её прохладу, потом потянулся к стоящей рядом бутылке и отхлебнул воды. Рубашка была уже мокрая насквозь, руки сбиты камнями, а ноги уже тяжело гнулись. В свои двадцать лет Борибай хоть и был сильным и выносливым парнем, но работа каменщиком изматывала его. Он посмотрел на уже отстроенные склады на набережной Ростова-на-Дону, почти во всех уже хранилось зерно, а тот, над постройкой которого трудился Борибай, ещё только обзаводился фундаментом. Как раз сейчас около фундамента прокладывали туннель, по которому вода с родников будет охлаждать стену и пол склада. Вырытый ров сейчас тщательно выкладывали камнями и уложить их нужно было так, чтобы вода не размыла и родник не изменил русло, поэтому камни приходилось обтёсывать и подбирать нужные по размеру. Этим и занимался Борибай. Рядом с кирпичными складами стояли деревянные постройки, над складами сиял на солнце собор, от которого словно зёрна в подсолнечнике расходились двухэтажные домики. Борибай стоял и смотрел на всё это как заворожённый, из этого состояния его вывел гудок парохода, приближающегося к пристани. Он взял очередной камень и потащил его в ров. Работа была не из лёгких, да и платил купец Парамонов немного, но пока лучшей работы он не нашёл. Когда только ехал в Ростов, то думал, что здесь то уж он точно заработает денег, тут и работы больше и людей, но, как оказалось, таких как он здесь было весьма много. И платили им мало, не то, что тем, кто владел каким-то ремеслом. Когда он устроился каменщиком, то не имел даже крыши над головой, повезло, что один из работяг обосновался в ночлежке неподалёку, куда и перебрался сам Борибай. Место было неприятное, но выбора не было. Он решил, что лето поработает, а потом нужно возвращаться домой.

Борибай повернул камень и стал сбивать с него выступающую часть, мелкие камни разлетались и секли руки, иной раз попадало и в лицо. Рядом с ним такой же работой было занято ещё несколько трудяг. Лязг молотов по камням, гул порта – всё это слилось в одну шумную какофонию, от которой даже вечером звенело всё в ушах. Он с силой бил по выступу в камне, размахиваясь молотом над головой, так, что чуть не ударил подошедшего сзади щуплого паренька.

          — Борис! – Крикнул тот.

          Борибай повернулся, увидев парня, положил молот и поднялся из рва.

          — О, Алёшка, привет! – Он пожал парню руку так крепко, как будто не видел его давно, хотя только утром вышли на работу из одной ночлежке. – Ты чего, работу закончил?

          — Не, баржу одну загрузили уже, сейчас вторая к берегу подойдёт и тогда её грузить. А пока время решил к тебе заглянуть.

          Они оба сели на земляную насыпь, оставшуюся от рытья фундамента склада.

          — Давай посидим, отдохнём, а то всё здоровье тут оставим за полтину. – Алёшка вытер пот со лба. – Не, Борис, тут делать нечего, не заработаем мы тут ничего, нужно дальше идти.

          — Куда? – Вопрос был задан больше для поддержания беседы.

          — Не знаю, — произнёс Алёшка, глядя на Дон, — на юг, я думаю.

          — А я думаю, что лето тут доработаю и домой поеду. – Борибай отхлебнул воды из бутылки.

          — Хорошо тебе. Мне возвращаться некуда.

          — Почему?

          — Так отец умер, когда я ещё дитём был, мать тоже померла, а дед с бабкой недавно совсем. Так что я сам по себе. Куда хочу – туда и иду.

          — Не лучшую ты дорогу выбрал. – Усмехнулся Борибай, намекая на труд грузчика.

          — Так я и не сюда шёл. Я вообще решил посмотреть где я живу, что за народ меня окружает.  – Он закашлялся.

          Вообще Алёшка кашлял часто, как сам говорил, что в лёгкое ранение было, но Борибай особо и не расспрашивал. Всё удивлялся как этот болезненный худой паренёк таскает мешки по двенадцать часов в день, а потом ещё коротает остатки вечера за чтением. Читать Борибай не умел, да и не стремился к этому, иногда слушал как вслух в ночлежке читает Алёшка, но политика его не интересовала. А Алёшка её любил, мог долго рассказывать о каком-то далёком и непонятном Марксе, об устройстве страны по его принципам и о том, как будут жить страна в будущем. А ещё он любил смеяться на Борибаем, который хоть и имел странное для этих мест имя, но был крещённым и иногда ходил в собор на службу. «Бог выдуман — и плохо выдуман! — для того, чтобы укрепить власть человека над людьми, и нужен он только человеку-хозяину, а рабочему народу он — явный враг» — говорил Алёшка. И это очень не нравилось Борибаю, он даже несколько раз чуть с ним не подрался, но Алёшка всегда чувствовал, где нужно утихомирить свой пыл и не доводить до конфликта.

          — Давай вечером пива попьём. – Простодушно предложил Алёшка. – А то сегодня жарко так, что семь потов сошло, да и спать будет душно. Хоть немного легче станет.

          — Давай, — согласился Борибай, — как работа кончится так сразу и пойдём.

          Алёшка молча кивнул и, взяв бутылку, сделал несколько глотков. Вода была холодная и свежая, набранная как раз из того самого родника, для которого сейчас делали туннель.

          — Ну вон и баржа подошла, пошёл я, до вечера. – Алёшка встал и, не прощаясь, пошёл вниз к реке.

          Борибай вернулся к своей работе. Солнце пекло спину и голову, но он продолжал трудиться, отрабатывая положенные ему деньги. Он не тратил честно заработанные, а копил, пока ещё не знал зачем, но всё равно копил. Да и тратить особо не на что было, воспитанный если не в бедности, то уж точно в ограниченном достатке, он не понимал людей, которые тратили все деньги в кабаках, проигрывали картёжникам или покупали безумно дорогие, по его меркам, угощения. Бережливый и осторожный Борибай рассчитывал скопить денег и купить себе скотину или, если уж совсем повезёт, надел земли. Поэтому он и работал, не взирая на жару. Когда солнце уже село за горизонт, а полуденная жара сменилась вечерней Борибай разогнул спину и спустился к Дону. Раздевшись, он нырнул в прохладные воды реки, смывая с себя пот и пыль, охлаждая своё нагретое солнцем тело. Он вынырнул из воды и поплыл, потом опять нырнул и, развернувшись, поплыл к берегу. Далеко заплывать было опасно, так как могло затянуть под проходящий пароход или баржу. Он вылез на берег и сел, давая телу высохнуть. Не спеша к нему подошёл Алешка и сел рядом. Он тоже был мокрый, видимо, искупался недавно. Они сидели молча и смотрели на Дон.

          — Вот сколько я рек повидал, — начал разговор Алёшка, — Дон больше всего мне нравится. Есть в нём что-то величественное, что-то сильное, но доброе. Он похож на спящего великана. Даже моя родная Волга не такая, она, конечно, тоже прекрасна, но Дон просто величествен. Я каждый раз смотрю как неспешно несёт он свои воды, как плывут по нему баржи с грузами и пароходы, и мне кажется, что если бы они не плыли, то и течения не видно было бы, и волн тоже. Я, к сожалению, не видел его зимой, но вот летний Дон успокаивает.

          — Я раньше таких рек больших не видел, да и самих-то рек не много в моих краях. Я, когда первый раз увидел Дон, то даже не поверил, что так бывает. – Борибай сорвал травинку и положил её в рот. – Я сначала даже плавать не умел. – Он засмеялся.

          — Борька, — Алёшка повернулся к нему, — а мы ведь с тобой живём под одной крышей, а я так и не знаю откуда ты и как тут оказался.

          — Я родом из Астраханской губернии, мои родители живут не берегу реки Джурак-Сал. Отец мой из Казакстана, а мать казачка с берегов Дона. Я самый старший из трёх братьев. Когда-то мимо нас проезжало много торговцев с берегов Волги, они рассказывали про Ростов, вот я и подумал, что уеду сюда работать, заработаю много денег и куплю себе землю и скот. Но, когда приехал, то уж не думал, что за такую работу будут платить так мало.

          Алёшка вздохнул, потрепав Борибая по плечу и встал:

          — Ладно, пошли выпьем пива.

          Борибай встал, оделся и пошёл вместе с Алёшкой к базару. Взяв по кружке пива, они сели за столик на улице, так как в зале было ещё жарко. Сделав по большому глотку, Алёшка достал из кармана пару засушенных тараней, протянув одну Борибаю и начал уже тысячу раз слышанный разговор.

          — Ничего, Борька, ничего. Согласен с тобой, что несправедливо платят нам за работу. Мы работаем как рабы, а получаем совсем мало. И это несправедливость от того, что в обществе мы все разные, разные у всех потребности, возможности, разные ценности и разные классы. Вот в чём проблема – в классах. Если бы мы все были равны, то тогда бы и зарабатывали все одинаково, не было бы богатых и бедных. Я, когда ещё был там, у себя на родине, разговаривал часто с очень интересными людьми, так вот они меня познакомили с трудами Маркса. И, ты знаешь, он очень правильно описывал общество, где все будут равны и не будет разделения на богатых и бедных. И вот тогда будет цениться человеческий труд, и на деньги за него можно будет себе многое купить. Вот так вот.

          — Ну а чего ж тогда у нас нет такого общества? – Больше для поддержания беседы сказал Борибай.

          — А потому что богатые не хотят расставаться со своими деньгами, не хотят работать как все. Им нравится управлять, нанимать вот таких как мы, кому можно платить гроши. Но, когда-то это закончится, Борька, обязательно закончиться и трудящиеся люди поймут, что не стоит гнуть спины для того, чтобы кто-то из богачей купил себе лишнее платье. Тогда все будут работать ради своей страны, ради всего народа. Понимаешь? Каждый будет работать для каждого. И равны будут все.

          — Как такое случиться, Алёшка? – Борибай отхлебнул пиво. – Ты думаешь, что все эти богачи дураки и дадут таким как мы поднять голову? Да нас перестреляют солдаты.

          — Сейчас да, но, когда нас будет не сотня, и даже не тысяча, когда и сами солдаты не захотят жить в нищете, вот тогда всё станет по равному.

          — Пока всё это будет, мы с тобой будем глубокими стариками. – Борибай улыбнулся.

          — Вот и нет, Борька, — Алёшка отодвинул от себя кружку, — если так думать, то и наши дети, и наши внуки будут гнуть спину под богачей. А если ты, я, остальные работники будут так думать, когда им надоест всё это, то все поднимутся. Сначала одни, потом, увидев это, другие, потом третьи. Вот тогда всё и перемениться. Ты не знаешь, но сейчас очень много молодых людей не хотят провести свои лучшие годы в нищете и безденежье. И они готовы пожертвовать своей жизнью ради нас всех. Но пока их мало, но это только пока. Не всё же мы будем, как свиньи, жить. Придёт время — и пароходы, и амбары перейдут в руки трудовых людей.

          Борибай не стал спорить, зная, что Алёшка одержим этой идей. Самому Борибаю это было не интересно, он был далёк от всего этого, да и жить, возделывая свою землю, ему больше нравилось, чем авантюрная жизнь Алёшки.

          — Алёшка, — Борибай отхлебнул пиво, — а вот ты тут долго собрался работать?

          — Нет, немного подзаработаю и пойду дальше.

          — Куда?

          — Не знаю, в Крым или на Кавказ. Хочу посмотреть, как живут наши люди. Вот посмотрю, как люди живут и напишу про это, чтобы те, кто не ходил по Руси, знали, как живут люди, какие у них судьбы, беды и радости, какой у них быт и какие проблемы.

          Борибай молчал. Он никогда не задумывался над таким образом жизни, для него он был чужд и непонятен, но воля Алёшки и его стремление вызывало у него восхищение. Сам он никогда не думал о том, чтобы посвятить себя служению людям, чтобы пожертвовать собой ради людей, но всё же это казалось Борибаю делом серьёзным.

          Они допили пиво, взяли ещё пару кружек. И вот уже вечер начал тихо окутывать город тёмными красками, тени стали плотными, а свет фонарей желтей. Они вышли из-за столика и отправились пешком в ночлежку на углу Большого проспекта и Донской улицы.

          Зайдя во двор, сразу стало ясно, что спокойной ночи не будет. В ночлежке было шумно, опять кто-то с кем-то ссорился. Алёшка и Борибай стали на улице у дверей. Внутри дома было жарко, как в прямом, так и в переносном смысле.

          Больше всех кричал владелец ночлежки Михаил Иванович, проклиная на чём свет стоит свою жену и её сестру Наталью, Ваську-вора, под горячую руку попался и Картёжник.

          — Вы все, — кричал Михаил Иванович, — живёте здесь, потому что я разрешаю вам. А если кому не нравится, то идите и спите под небом или платите в три дорога, чтобы вас ещё ночами клопы грызли.

          — Да их и ту не мало, — без крика, но громко проговорил Дворянин.

          — Ишь ты, — опять громко завизжал Михаил Иванович, — клопов он тут считает. Не был бы таким пьяницей и игроком, то жил бы у себя в поместье. Так что нечего жаловаться! А ты чего ржёшь? – Обратился неизвестно к кому Михаил Иванович, — я в твои годы честным трудом на жизнь зарабатывал, а ты чем?

          — Да ладно тебе, Михаил Иванович, — это уже говорил Васька-вор, — чего ты разорался?

          — Ты бы вообще молчал! – Я вообще не понимаю, почему я тебя терплю здесь, выгнать бы тебя взашей, как тварь последнюю.

          Он не договорил, голос Васьки-вора стал громче и злее.

          — Ты думай, что говоришь, Михаил Иванович!

          — А то, что? – Продолжал визжать Михаил Иванович, — ты как вообще смеешь со мной так разговаривать.

          Тут послышался женский визг и Борибай первым бросился в дом. Васька-вор уже стоял перед Михаилом Ивановичем, сжимая кулаки, ему в грудь упиралась руками Василиса – жена Михаила Ивановича. Сам же Михаил Иванович с красными как у быка глазами сжимал в руке трость.

          — Ах ты, тварь! – Кричал он, — ты на кого голос повысил?

          — Не надо, Миша! – Жена отталкивала его от Васьки-вора.

          — Уйди, дура! – Закричал он уже на жену. – Защищаешь этого? Или думаешь, что я не знаю, что ты к нему бегаешь по очереди с Наташкой? Я всё знаю! Пошла к чёрту.

          И он влепил жене пощёчину. Тут же в глаз ему кулаком заехал Васька-вор и Михаил Иванович с грохотом упал на стол, за которым сидел Дворянин и Костя-актёр. Михаил Иванович быстро вскочил и с размаху тростью ударил по лицу Ваську-вора. Тот успел поставить руку и, оступившись, упал назад. Михаил Иванович с налитыми кровью глазами направился к Ваське-вору. Борибай быстро подбежал к нему и схватив его руками попытался остановить:

          — Михаил Иванович, не нужно!

          — Уйди с дороги, бесовский выродок!

          Сил у него хватило, чтобы оттолкнуть в сторону Борибая, но, подоспевший Алёшка успел подхватить друга. Васька-вор уже встал и с размаху врезал по лицу Михаила Ивановича так, что тот неловко взмахнув руками, повалился на стол. Теперь уже Алёшка схватил Ваську-вора, оттаскивая его в сторону. Михаил Иванович, повалил стол, взяв с него нож и с криком кинулся на Ваську-вору.

          Борибаю хватило одного движения, чтобы схватить за руку Михаила Ивановича и повалить его на пол, не дав нанести удар ножом. От падения Михаил Иванович захрипел и судорожно задёргал ногами. Из-под бока его потекла кровь. Тут же завизжала Василиса. Борибай замер, не понимая, что произошло. Он перевернул Михаила Ивановича на бок и увидел, что в боку у него торчит тот самый нож, которым он хотел ударить Ваську-вора. Глаза Михаила Ивановича округлились, он хватал ртом воздух, а кровь из бока пульсировала. Он ещё несколько раз махнул рукой, и голова его безвольно опрокинулась.

          — Ты убил его! – Визжала Василиса.

          Остальные сидели и смотрели на всё это, не проявляя особо никаких эмоций. Лишь Алёшка, оттолкнув Ваську-вора подбежал к Михаилу Ивановичу.

          — Ты убил его! – Продолжала визжать Василиса.

          — Он сам на нож упал. – Громко, но без крика сказал Алешка. – Все же видели?

          Все молчали. Все обитатели ночлежки не первый раз видели драки, приведшие к смерти, да к тому же и старались не быть свидетелями. Это понимали и Алёшка, и Борибай. А, учитывая, что дядька Василисы был полицейским, то вряд ли бы кто-то поверил Борибаю, да и Алёшке. Василиса продолжала визжать так, что скоро полиция придёт на крик. Алёшка дёрнул Борибая за рукав, увлекая на кухню.

          — Борька, тебе бежать надо.

          — Почему? Я ведь не сделал ничего? Он же сам на нож упал.

          — Да кто тебе поверит? Ты слышал, что Василиска кричала? А поверят ей, а не нам, да к тому же никто из обитателей не скажет в твою защиту ничего. А тебя посадят или на каторгу. Бежать надо, Борька, и чем скорее, тем лучше.

          — Куда бежать-то, Алёшка? Домой?

          — Нет, конечно, нет, там же тебе сразу искать будут. Беги на юг, к морю, там среди рабочих затеряешься пока всё это не уляжется. Беги, Борька, беги. Даст Бог, увидимся.

          Он толкнул Борьку к распахнутому окну и тот выскочил через него. На улице уже было темно, фонарей в этом районе не было, поэтому Борибай побежал прям по улице, не опасаясь, что его может кто-то увидеть. Он бежал к складам – единственному месту, где мог бы спрятаться и переждать все события, обдумать всё и решить, что делать дальше. В слабом свете складских фонарей он проскочил незаметно на территорию. Аккуратно, чтобы не попасться на глаза сторожу, он прошёл к первым из построенных складов и, завернув за угол, присел, отодвинул ветви кустарника, за которыми был маленький провал в земле. Борибай сполз по нему вниз. Когда он руками коснулся каменного пола, то стал шарить по нему, пока под руку не попался металлический конус, открыв его, Борибай достал спички и зажег. Конус оказался ничем иным, как обычным масляным фонарём. Слабый желтоватый свет фонаря освещал каменные стены и свод тоннеля. Он был не большим, таким что Борибаю приходилось пригибать голову, да и ширина была чуть больше расставленных локтей. Он не спеша пошёл по тоннелю в верх от порта. На расстоянии сорока шагов тоннель раздваивался и Борибай свернул с правую его ветвь. Пройдя ещё около ста шагов, он опять свернул в левый поворот и остановился. Свет фонаря плясал на стенах тоннеля, а Борибай стал ощупывать стену. Тут один из кирпичей сдвинулся в сторону, обнажив небольшое, явно вырытое углубление. Он достал оттуда тряпичный свёрток, развернув который высыпал себе на руку серебряные монеты, тут же высыпал их себе в карман и достал их тайника ещё один тряпичный свёрток. Его разворачивать он не стал, сразу же засунув в другой карман. Ещё один свёрток он доставать не стал, заложив обратно кирпич. Потом он развернулся и, выйдя в тот же тоннель, пошёл параллельно Дону. Долго по тоннелю он блуждать не стал, а сев у стены, потушил фонарь и попытался заснуть. Свежесть или даже можно сказать сырость тоннеля контрастировала с душной жарой на улице. Уснуть у него не получилось, так что, пробыв в дремоте до утра, он всё же встал и пошёл дальше. Тоннель этот делал резкий поворот вверх, а на месте поворота была ещё одна дыра. Он вылез недалеко от источника на Богатяновке, среди кустарника. В этом месте редко кто бывал, так что появление никто не видел. Он осторожно вылез из кустов, осматриваясь в ожидании полицейских, но никого не было, так что путь был свободен. Нужно было быстро сбегать на рынок, купить одежду и чего-то съестного, а потом уже обдумать как бежать из города. Шумный базар Ростова – это то место, где можно потеряться и заблудиться, а найти тут кого-нибудь труднее, чем иголку в стогу сена. Этим и воспользовался Борибай, выбирая себе одежду, еду он взял уже на выходе и тут же поспешил обратно на Богатяновку. Спрятавшись в тоннеле, пообедал, переоделся и принял решение, что нужно следовать совету Алёшки и всё же бежать из города. За то время, что он обнаружил эти тоннели, Борибай успел немного обследовать их. Часть из них, оставшиеся ему неведомыми уходили под город или в сторону Таганрогского уезда, а другая часть шла выше Богатяновки в противоположную сторону. Туда и решил двигаться Борибай. Подсвечивая себе дорогу фонарём он не спеша шёл по тоннелю, несколько раз он него были ответвления вверх от Дона, но сворачивать он не стал, а через полчаса пути увидел впереди слабый свет. Когда же он подошёл ближе, то это оказалась трава, росшая на месте обвала тоннеля. Выбравшись через него, Борибай оказался на краю города. Тут уже не было полиции, не было столько народа. Он спустился по оврагу и вышел на дорогу. Обернувшись, он взглянул на город, после чего зашагал прочь от него. Было как-то странно и непривычно убегать, тем более, когда он не был виноват, но Алёшка был прав – виновным сделают его. Конечно, сейчас его начнут искать, ведь в ночлежке остались его документы, возможно, будут проверять у родителей и братьев, может быть даже будут искать по всей Империи. Значит придётся выправить новые документы. Знать бы, как и кто их сделает. Но об этом он подумает, когда доберётся на юг. Он слышал, что там много разных людей, в том числе и беглых, так что найти там такого умельца будет не сложно, лишь это не стоило дорого. Он поднял голову и посмотрел на небо, такое же синее, как и было вчера, но вот только жизнь уже вчерашнюю не вернёшь. А если бы и можно было, то вряд ли бы он поступил иначе, ведь, не вмешайся он, Михаил Иванович мог бы убить ножом Алёшку или Ваську-вора. Тот хоть и был жуликом, но всё же человеком был неплохим. Борибай шёл по пыльной дороге, шёл туда, где плещется море, где чайки кружат в облаках, где у него начнётся новая жизнь…

          Жорка проснулся среди ночи, огонь в камине уже погас, а в доме было тихо и темно. Стараясь идти тихо, чтобы не разбудить никого, он зашёл на кухню и, притворив за собой дверь, начал скрупулёзно записывать всё то, что он только что увидел. После чего уже на другом листке бумаги нарисовал портрет самого Борибая и Алёшки. Взглянул на часы – три ночи, до утра время ещё много, так что решив, что идти в свою комнату нет смысла, вернулся обратно на диван и, укутавшись с головой в плед, уснул.

          Утро пришло быстро и как не хотелось вставать, но всё же пришлось. Он пожалел, что не лёг в своей комнате, тогда бы был шанс поспать дольше, а сейчас на кухне хозяйничал дед, негромко что-то напевая себе под нос. Ловить остатки сна, которыми насыщено утро перед пробуждением, он не захотел. Встал, сонно подтянувшись, и вышел на кухню. Дед уже сварил кофе, добавив в него неизменную корицу и ваниль, а также плеснув коньяк. Разлив его по маленьким чашечкам, он пододвинул сонному внуку. Жорка отхлебнул и, ощутив во рту, жар от коньяка, язвительно заметил, что дед, видимо вместо воды, сварил кофе на коньяке. После чего достал листки с записями и зарисовками и протянул их деду. Горячий кофе приятно обжигал губы и язык, и Жорка, делая маленькие глотки, с удовольствием наблюдал как меняется лицо деда, читающего записи. Он уже допил свой кофе, а дед всё продолжал всматриваться в листки и портреты.

          — Весьма интересно, — проговорил он, отлаживая листки, — и сейчас уже прям всё близко и конкретно. Как думаешь, на Парамонах ещё остался его тайник?

          — Нужно узнать находили там что-то, да и вообще были ли какие-то работы по исследованию тоннелей, что это за тоннели вообще, а тогда уже и думать, как туда залезть.

          — Я никогда не слышал, чтобы там были раскопки какие-то или изучали досконально всё.  – Дед отхлебнул уже начавший остывать кофе. – Энтузиасты его облазили вдоль и поперёк, но вот только с наружи. Его вроде бы хотят внести в список культурного наследия, другие хотят выкупить. Но чего-то основательного не было. Так что, возможно, то что спрятано в тайнике, там и находится. Тоннели. Это для Ростова не новость. Тут со времён основания его нарыли их. Частично – это потайные хода, но в большей мере — это связывающие дома тоннели, некоторые военного назначения, некоторые только торгового, так что тут ничего нового нет. В большей своей мере они не исследованные, так как входы в них за ненадобностью замуровали, а где-то они и обвалились. Но тот, который ты видел, возможно и цел, но может быть и затоплен родниками.

          — В любом случае раньше лета не проверим. – Жорка отодвинул от себя пустую кружку и навалился на стол всем телом.

          — А летом ты как проверить собрался?

          — Залезть туда. – Жорка произнёс это так буднично, что дед и не удивился.

          — Ну, до лета подготовимся. – Он встал и принялся снова варить кофе.

          — Дед, — Жорка подвинул к себе рисунки, — а у твоего же деда были братья и звали деда тоже как-то не по-русски.

          — Да. – Иосиф уменьшил пламя на печи, продолжая помешивать кофе.

          — А вот этот. Борибай. Он не похож на твоего деда, может это его брат?

          — Да кто ж его знает, я то у деда никогда не спрашивал имена братьев, а что касается похож или нет, то не могу сказать, я деда помню уже старым. Но всё возможно. Хотя феномен генетической памяти не изучен и нельзя точно сказать каким образом мы всё наследуем. Может быть это как признаки нации, одна память на всех.

          — Жаль. Прикольно было бы, если бы это был твой двоюродный дед.

          Иосиф усмехнулся, разлил кофе по чашкам и подвинул одну внуку.

          — А чтобы изменилось от этого? – Он отхлебнул напиток.

          — Не знаю.

          — Вот и я не знаю. Главное то, что ты видишь это. Ну и понять, зачем нам память всё это показывает.

          — А может быть мы должны спасти мир или предотвратить что-то такое?

          Иосиф скривился:

          — Жорка, не городи чушь. Это в американском кино такой бред несут. В жизни всё гораздо проще.

          — А что тогда?

          — Ну вот как узнаем, тогда и поймём. – Дед сделал большой глоток кофе. – Что-то наши все спят ещё. Сони.

          — В город вернёмся, нужно перерыть всё, чтобы проверить про Парамоны теорию.

          — Согласен. – Иосиф допил кофе. – Я закажу тебе их Японии экипировку, чтобы мог проверить тайник.

          — Я думал ты меня будешь отговаривать от этой затеи. – Жорка тоже допил кофе.

          — Зачем? – Искренне удивился дед. – Ты же всё равно полезешь, но тайком, не подготовленный и риск будет велик. А тут мы всё продумаем, найдём вариант оптимальный, чтобы риск свести к минимуму. Только вот родителям говорить не будем. Они уж точно не оценят эту идею.

          — Согласен.

          Правду говорят, что «ожидание смерти подобно». Полгода ожидания тянулись так долго, словно время противилось идти. За это время они изучили всё, что нашли относительно Парамоновских складов, убедились, что никто их не раскапывал и тоннели в их окрестностях не изучал. Да и вообще тоннели Ростова не были изучены, имелись только отсылки к неизвестному, который когда-то где-то там был, но всё как-то расплывчато. За это время Иосиф заказал из Японии наручный GPS связанный напрямую со спутником и работающий без помех даже под землёй, ещё заказал небольшой кислородный баллон, а также рацию, работающую под водой и оснащённую беспроводными наушниками.

          За время весны они облазили все Парамоны и всё же нашли то место, через которое Борибай проник в тоннель. Но он оказался заложен кирпичом, так что потребовалось немного времени, чтобы разобрать часть кладки. За неё обнаружился вход в тоннель. Вылазку решили назначить на раннее утро, когда людей ещё нет, а темнота уже отступила под первыми лучами солнца. Жорка был одет в термокостюм для погружения, с кислородным баллоном, маской для погружения, часами и рацией. Он быстро проник в тоннель, освещая себе дорогу фонарём. Вышел он из него так же быстро.

          — Проход завален. – Сказал он. – Тут не пробраться. Нужно искать другой путь.

          Первый блин вышел комом. Но на то он и первый блин. Они продолжили поиски. Но вот поиски входа на Богатяновке ничем не обрадовали: застроенный Ростов, изменённый за годы своего развития, навсегда скрыл в своих недрах вход. И как не пытались они найти хоть что-то подобное, но удача их не постигла в этом.

          Июль месяц, Иосиф с внуком сидели на лавочке на набережной, пили кофе, смотря на то, как Дон несёт свои воды. Недалеко от них двое подростков громко разговаривали.

          — Да чего ты его слушаешь! – Эмоционально говорил один. – Он сам очкует нырнуть глубоко, вот и говорит, что ты брешешь.

          — Да знаю я, но всё равно не приятно, что он при всех меня чмырит. Жаль, что у меня фотоаппарата нет, чтобы под водой можно было фотографию сделать. Я бы ему показал, что это не яма, а колодец и что вода там со дна вверх идёт.

          — Да забей ты не него. – Поддержал друга парнишка, — Он свалит скоро, а мы пойдём ещё поныряем.

          Ещё минут сорок они болтали, но уже на другие темы, а потом развернулись и пошли в Парамоны.

          Иосиф и Жорка посмотрели друг на друга. Они поняли друг друга без слов. Колодец в затопленном помещении складов – место, действительно стоящее для того, чтобы проверить теорию. Иосиф начертил схему прохода, по которой двигался Борибай по тоннелю, наложили его на карту и теперь имели под рукой понятный маршрут, до которого можно было добраться с любой точки. Откладывать проверку этой идеи на долго не стали. На утро следующего дня запланировали погружение в Парамоновскую купальню. Солнце только собиралось коснуться горизонта своим краем, а Жорка с дедом уже были на Парамонах. Сумрак столетних стен скрывал их от тех любопытных глаз, которые даже в такое раннее утро уже ходят по улицам. Жорка, облачённый в водолазный костюм метр за метром исследовал дно искусственного водоёма, сооружённого в одном из помещений складов, когда тот стал местом прорыва родника. Прохладная и прозрачная вода не могла спрятать никакой колодец, но Жорка никак его не мог найти, раз за разом обходя купальню. Уже солнце поднялось из-за горизонта и к купальне должны были потянуться первые люди. Иосиф обошёл затопленный склад и залез стал сверху осматривать купальню. Жорка в очередной раз обходил по периметру здание, потом остановился в углу, нырнул и тут же помахал рукой, давая понять, чтобы дед спускался. Когда Иосиф спустился и заглянул в купальню, внук уже отодвинул камни и сдвинул кусок железа, накрывавший колодец.

          — У нас есть ещё немного времени, пока сюда не набежали, — Иосиф вытер пот со лба, — нырни посмотри, что там и как и, если толк, то ночью вернёмся.

          Жорка кивнул и, взяв маленький баллон с воздухом, нырнул в колодец. Опускаться было не очень удобно, потому что ширина этого квадратного сооружения была около метра, так что места для размаха рук не было. Проплыв около пяти метров, он натолкнулся на дно, заваленное камнями. Слева от него кладка была немного разрушена и из неё в колодец поступал поток воды. Не сильный, глазу даже не заметный, но вот полиэтиленовый пакет, привязанный к камню, отлично показывал течение. Времени обследовать помещение не было, так что Жорка, двигаясь ногами вверх, всплыл из колодца.

          — Там кладка, — начал он сбивчиво, — в одном месте сломана, а там течение. Я думаю, что это один из каналов, по которым ручей тёк. Кладку сломать можно и нырнуть, посмотреть, что там.

          — Согласен. Вылезай. – Дед подал руку. – Ночью придём, попробуем пробиться.

          Жорка быстро вылез, снял водолазный костюм, и они спустились к ждавшему на набережной автомобилю. Днём решили поспать, чтобы время скоротать, да и сил набраться. А вот, когда стрелка часов переступила час ночи, когда шумный Ростов переместился в кафе и рестораны, а те, кто не имел на это финансов, разошлись по домам, Жорка и дед спустились к купальне в Парамоновских складах. Разложив ноутбук на коленях, Иосиф укрылся за стеной купальни, Жорка, надев водолазный костюм, взял ломик и нырнул в колодец. Сломать, находившуюся в воде кладку, было не трудно и, оставив ломик лежать в воде, Жорка нырнул в неизвестность. Свет фонаря легко пробивал чистые воды родника, течение было не сильное, так что плыть было легко. Тут уже подземный тоннель был широкий и, вероятно, раньше использовался в промышленных целях, ну или для обслуживания здания. Затопленный водой, он имел размытый глиняный пол, от которого сводом вверху уходила каменная кладка, образуя на потолке арку. Проплыв ещё четыре метра, Жорка увидел, что камни над головой сменились водяной плёнкой. Он вынырнул. Действительно, вода уже не прилегала к потолку в плотную, а фонарь просвечивая тоннель, показал, что дальше вода идёт на спад. Ещё через пятнадцать метров Жорка вышел из воды на глиняный пол.

          — Дед, — проговорил Жорка в рацию, висящую у него на плече.

          — Вижу и слышу тебя. – Отозвался в наушниках голос деда.

          — Я проплыл и выбрался на землю. Передо мной тоннель, он поднимается вверх.

          — Хорошо, иди вперёд и, если увидишь ответвления или боковые ходы, скажи мне, я тебя веду, так что назад дорогу найдём. И давай считать по очереди, чтобы сигнал рации не пропал.

Жорка зашагал, считая вслух и слушая в наушники ответ деда.

— Есть. – Жорка прервал счёт. – тоннель уходит на право и прямо.

— Давай на право. – Раздалось в наушниках.

Жорка повернул и возобновил счёт. Через десять шагов проход впереди был завален, но опять в верх по тоннелю был ещё один путь. Ещё десять шагов и опять проход в право. А потом ещё двадцать пять шагов и по очередном ответвлению в тоннеле вниз.

Иосиф сверял движение внука по подземным лабиринтам и нарисованную карту, где осталось что-то принадлежащее Борибаю. Раз пройти на прямую не получилось, то пришлось сделать круг, если уместно такое выражение в данном случае. Теперь Жорка подходил к этому месту сверху. Теперь главное было не ошибиться. Он надеялся на то, что Жорка вспомнит это место, когда будет близко. На это же надеялся и Жорка, спускаясь по каменному тоннелю вниз. От долгой закупорки тоннелей, воздух стал тяжёлым и сырым, да и глина под ногами постоянно норовила выскользнуть. Он шёл осторожно, осматривая тоннели. Смотреть здесь, конечно, не на что было – везде каменная кладка и всё.

— Жорка, — в наушниках голос деда оборвал счёт, — по моей карте ещё два метра, и ты на месте.

— Хорошо. – Послышалось в ответ.

Через два метра Жорка остановился. Вроде бы было то место, что он видел в своём видении, а вроде бы и нет. Он развернулся спиной по направлению к своему движению, став так, как стоял Борибай, когда открывал тут свой тайник. Он щупал стены, стараясь найти тот камень, который выдвигался, но тот никак не хотел находиться. Жорка пожалел, что не взял с собой ломик. Он двумя руками ощупывал стены, медленно продвигаясь назад, потом ещё раз, двигаясь вперёд, потом опять назад. Раз за разом он воспроизводил в голове свои видения, стараясь найти то место. Но никак не получалось. Жорка вернулся обратно. Раз стратегия «на авось» не получилось, то он решил пробовать сдвинуть все камни на стене. Вот так медленно, двигая каждый камень, он ступал назад. Когда рука находилась на уровне груди, в полутора метров от того места, где он начал свой осмотр, камень шевельнулся. Жорка замер. Он ещё раз подвигал камень – шевелится. Он достал нож, висевший сбоку, и поддел камень. Тот весьма легко выдвинулся и упал на землю. Как и надеялся Жорка, тайник никто не нашёл. Осветив его своим фонарём, он увидел тряпицу. Взяв её в руку, он торопливо развернул её. В неё был спрятан небольшой жёлтый крестик, с вкраплёнными в него зелёными камнями.

— Нашёл. – Услышал в рации Иосиф.

— Что там? – Дед старался не кричать громко, но нетерпение его прям разрывало на части.

— Крестик какой-то, наверное, золотой.

— Крестик. – Задумчиво произнёс Иосиф. – Ладно, бери его и давай обратно дуй.

Обратно Жорка шёл под диктовку деда, хотя маршрут был несложным, и он его запомнил, да и следы на глиняном полу помогали не сбиться. Когда он вынырнул, то ночь ещё во всю властвовала. Отдав деду крестик, он забросал камнями колодец, накрыл его всё той же железкой, на которую набросал камней.

— Пошли домой, — торопливо сказал дед, — пока нас тут не заметили.

 

11.

Они сидели в кабинете деда, на столе лежал крестик, найденный в тоннеле. Оба пили кофе, молчали и думали.

— Почему он его не взял? – Нарушил тишину Жорка. – Золото, скорее всего, всегда можно продать.

— Я и сам не понимаю. Вроде бы, судя по твоему рассказу, он не из богатой семьи, так что вот так просто оставить золото, — Иосиф погладил лоб, — зная, что сюда больше не вернётся, ну или, как минимум, не скоро. Да и почему не носил его на себе?

— Может боялся, что в ночлежке украдут? – Подал идею Жорка.

— А чего с собой тогда не взял? – Иосиф отхлебнул кофе. – Может он сам его украл, может быть, у кого-то из владельцев или постояльцев ночлежки и спрятал?

— Может быть, но только не похож он на вора. – Жорка, сам не понимая почему, стал заступаться за Борибая.

— Мда. – Иосиф задумался. – Нужно показать крестик антикварщику. Убирай его в сейф, а я как созвонюсь, то договорюсь о встречи.

Встречу назначили на следующий день на два часа дня. Антикварщик – обрусевший немец, изменивший при развале Союза, имя Фёдор на данное при рождении Фридрих Эрдэ, встречал их у себя в лавке по Большой Садовой. Человек он был в городе известный в своих кругах, разбирался хорошо в своей профессии, да и, как поговаривали некоторые, умел быстро сбыть ценное.

— Добрый день, господа! – Говорил Фридрих Эрдэ без немецкого акцента, но и ростовский акцент не приобрёл.

— Добрый день! – Иосиф пожал его руку.

— Добрый день! – Вслед за дедом Жорка протянул руку для приветствия.

— Проходите, — Фридрих жестом показал на свой кабинет, — присаживайтесь.

Кабинет его, в отличии от представления Жорки, не был увешан всякими антикварными шутками, нигде не пылились древности, свитки и книги. Небольшой, хорошо освещаемый, стол, два кресла и журнальный столик. Не спрашивая, Фридрих налил в чашки чай, подав их гостям.

— Я слушаю вас, — сделав глоток чая, сказал он.

— Вот. – Иосиф протянул крестик Фридриху. – Нашли эту штуковину на Парамонах. Что скажете?

Фридрих взял крестик, включил настольную лампу, из стола достал увеличительное стекло. Потом осмотрев крестик, он достал из того же ящика напильник и, сделав небольшой запил капнул на него из пипетки. Потом отложил всё это и произнёс:

— Это золото, господа, семьсот пятидесятой пробы, камни – изумруды, но весьма среднего качества, я бы даже сказал плохого. Изделие само не новое, по внешнему виду и стилю исполнения, я бы сказал, что средина – конец девятнадцатого века. Ценность? Если только как лом. Такого добра нынче хватает.

— Жаль, конечно, что не редкость. – Иосиф отпил из чашки. – А то вдруг бы из клада или наследственная вещь.

— Маловероятно, — Фридрих отдал крестик обратно, — там на ушке протёрто, думаю, что его потеряли просто на просто. Тем более на Парамонах. Лет сто с назад там людей много было, так что не мудрено. Жаль, что сейчас это место в таком запустении. Оно хранит в себе дух времён.

— Увы, — развёл руками Иосиф, — не оно одно в городе в таком состоянии.

— К сожалению, — Фридрих отхлебнул кофе, — время сейчас такое, что кроме денег ничего не интересует людей. Ни культура, ни искусство, ни история. Я тут недавно был недалеко от Парамоновских складов, так вот проходил мимо дома Врангеля. Господа, какое ужасное состояние у него. Всё облупилось, потрескалось, надписи на стенах. Знаете, я хоть и не был на своей исторической родине, но мне посчастливилось жить в Советском Союзе, и я до сих пор считаю, что это было великолепное время. А что сейчас? Молодёжь, не принимайте на себя, — он обратился к Жорке, — совсем не воспринимает мир. Да и откуда им быть воспитанными, если их родители росли в девяностые, когда вся воспитательная система, как и система ценностей была разбита. Вот и получается, что в воспитании провал, а объяснить это родителям нет никакой возможности. Так сказать, эффект Даннинга-Крюгера. Кстати, раз мы всё равно встретились, не испить ли нам добротного Донского вина?

И, не дожидаясь ответа, он встал и вышел в соседнюю комнату, откуда принёс графин и три бокала. Разлив вино по бокалам, он сел обратно в своё кресло.

— Я тут недавно посмотрел учебник по истории своего внука и был крайне удивлён. – Произнёс он. – Это к вопросу о воспитании. Так вот, мало того, что там всё очень кратко, так ещё и изменено так, что даже Романовы не додумались бы. Оказывается, Муссолини не такой уж и плохой парень, вроде, как и был с нацистами заодно, но не более.

Жорка улыбнулся.

— Да, да, молодой человек, — щёки Фридриха покраснели, — вот такой смысл. Я, конечно, понимаю, что каждая династия переписывает историю. Те же Романовы, когда вошли на престол, династию Рюриковичей превратили в каких-то полоумных царьков, феодальных князей и вообще пришлыми варягами. Нет, я понимаю, что каждый старается украсить себя, но сейчас то, что мы украшаем таким образом? Скоро все будут верить, что Вторую Мировую выиграли американцы.

— Раз мы затронули тему истории, — Жорка воспользовался паузой в разговоре, чтобы задать вопрос, —  я вот с какой странной ситуацией столкнулся. Князь Святослав Игоревич вообще крайне скудно описан в истории, да и его походы тоже.

— Ну, не он один, мой юный друг, — Фридрих улыбнулся и отпил вино, — такое в переписанной Романовыми историей частое явление. Некоторые любители заговоров такие моменты любят по частям разбирать, ища, что там скрывается какая-та недосказанность, но моё мнение – это просто ошибки тех, кто переписывал историю, ну или лень. Взяли понемногу и всё. Сейчас, если внимательно посмотрите, та же самая пляска. Богатые, чтобы скрыть то, что всё богатство своё они получили преступным путём, всяческим образом пытаются выправить свою биографию. Власть ворует, а пишут, что израсходовано на первоначальные нужды. А пройдёт лет сто, и никто правды уже не узнает, все так и будут думать, что вот он, гений экономики, сумел приватизировать никому не нужное предприятие и поднял его на новый уровень, а то, что до него оно и так работало, только налогов больше в казну шло, никто не вспомнит. Такова жизнь. Никто не хочет, чтобы о его скелете в шкафу знали.

— Увы, — сказал Иосиф, — всё к этому и идёт. Изменились нравственные ценности у людей, а следом и приоритеты. Люди перестали помогать друг другу, я уже давно не видел, чтобы подавали милостыню, чтобы в драке пощадил один другого, даже на гроб земли уже не все бросают горсть земли. Я думаю, что ждёт нас всех великий упадок нравственности и разрисованные памятники архитектуры покажутся нам мелочью.

— Увы, — повторил за ним Фридрих.

— Ну что ж, — Иосиф поставил бокал на журнальный столик, — спасибо, Фридрих, за консультацию, не смеем вас больше задерживать.

Старый немец улыбнулся в ответ, вставая со своего кресла, чтобы проводить гостей.

Они вышли на улицу, солнце уже не так сильно пекло, как в обед, но всё же жар, накопившийся в тротуарах и стенах домов, делал город большой духовой печью.

— А не пройтись ли нам до Театрального пешком? – Задал вопрос Иосиф.

— А почему бы и нет. – Ответил Жорка, расстёгивая верхнюю пуговицу своей рубашки.

 Они не спеша двинулись по Большой Садовой от переулка Островского к Театральной площади.

— Жаль, что находка оказалась не ценная. – Начал разговор Жорка.

— Жаль, конечно, — поддержал его дед, — но если бы она была ценная, то вряд ли бы Борибай её оставил там. Не находишь?

— Согласен. – Жорка кивнул.

— К тому, — продолжил дед, — я думаю, что он действительно его нашёл, а не украл, да и Фридрих подтвердил нашу догадку, если бы крестик был сорван, то следы были бы не такие. Я даже думаю, что нашёл он его тут, в Ростове, и, вероятнее всего, в порту. Но продавать не стал. Скорее всего по причине того, что покупатель мог усомниться откуда у оборванца такое изделие, ну и вызвать полицию. Да и носить не стал, вероятно, по этой же причине, да и в христианстве носить чужие крестики не принято. А он, с большой долей вероятности, был христианин. Наверное, и не взял его с собой по тем же причинам.

— Логично, — Жорка шёл по солнечной части тротуара и жмурился от льющегося света. – Интересно, что же он такое с собой взял.

— Интересно. – Подтвердил дед.

— А может быть это видение не связано с предыдущими, а, возможно просто какой-то сбой или сдвиг в памяти? – Жорка впервые додумался до этой мысли.

— Не исключено, Жорка, — Иосиф шёл в тени здания, плавно раскачивая руками в темп ходьбы, — пока нам эта сфера не понятна, так что нам остаются только догадки.

Они шли не спеша, рассуждая о разговоре с Фридрихом Эрдэ, о видениях, об истории и её искажении.

— Дед, а как ты считаешь, могло быть так, что про Святослава Игоревича действительно выбросили кусок не специально, а из-за лени?

— Нет, не думаю. Я согласен с тем, что Романовы переписали историю под свой лад, но они были не глупыми людьми и тот, кто осуществлял эту трудоёмкую работу был явно не лентяй. Да, многое не вяжется, но ведь убраны те части, которые показывали какие-то особенные достижения князей и царей, а их жизнь описывалась кратко. А вот те, кто не внёс большего вклада, наоборот, описывались более тщательно. Сам по суди, если бы они написали, что все Рюриковичи были глупыми бездельниками, то у потомков бы закралось сомнение в достоверности этого и стали бы перепроверять и вылезло бы много чего, а так всё вроде гладко.

— Ну ладно, Рюриковичи, — Жорка кивнул, — тут смена династий, интриги и прочее, тут понятно всё, но вот зачем было дописывать в истории того, чего не было?

— Это ты про татаро-монгольское иго, Чингисхана и иже с ним?

— Да. – Жорка опять кивнул. – Ведь уже не единожды доказали, что иго, как написанного в официальной истории, не было. Феодальная раздробленность, разные народы на службе у князей, даже взаимовыгодное соседство или вассальство.

— Согласен с тобой, внук, — Иосиф похлопал его по плечу, — этот момент таит в себе ещё больше недосказанности, чем история князя Святослава Игоревича. Значит, были на то причины, чтобы какие-то события убрать со своей совести и приписать диким племенам. Возможно сами Рюриковичи это и вписали в историю. Правильно говорил Фридрих о том, что сильные мира сего прячут свои скелеты.

— Тогда, выходит, что история может быть переписана столько раз, что всё запутано и не понятно, и мы можем гоняться не за «Волей Кагана», а за мифом или тенью. – Жорку осенила ещё одна важная мысль за день.

— Можем, — согласился дед, — но ведь и мы не искатели сокровищ, не рискуем ничем, не вкладываем в этот проект все деньги. Это наше приключение, ну окажется оно мифом, нам же хуже не станет, просто жизнь будет насыщеннее.

Жорка рассмеялся, ему нравилось, что дед так легко относится к их возможному поражению в игре с памятью. Да, он и прав, что такого в том, что это будет просто сбой в памяти, а не выстроенная линяя. Ну будет у них приключение длинной в полжизни или в жизнь. Это ведь тоже не плохо, лучше, чем сидеть без дела или транжирить всё на гулянки и пьянки.

Вот так, болтая, они дошли до Театральной площади.

— Ну, что – Иосиф посмотрел на внука, пошли вниз к Дону, побродим по старому Ростову.

И они пошли вниз по Театральному проспекту, по улицам, спускаясь к Дону.

Потом Жорка ещё некоторое время тешил себя надеждами вернуться в тоннели под Ростовом, обследовать их лучше, но дед отговорил его от этой затеи, сославшись на то, что там давно ничего не проверялось и риск обвала велик, да и искать там нечего, исторических находок такие места не содержат. Потом время опять стало течь медленно, в поиске информации, в изучении истории и в написании книги. Именно книгу решили издать Иосиф и Жорка, так как докторская не будет пользоваться успехом у публики, а доверять свои мысли учёным умам не хотелось, не потому что им не доверяли, а просто не хотелось столкнуться с их сухостью, было желание дать пищу для размышления простым гражданам, не загнанным в рамки официальной истории.

Июль медленно подходил к концу, жара всё ещё продолжала доставлять горожанам массу неудобств, но всё же ожидание августа с его прохладными ночами, витало уже в воздухе. Жорка поднялся в квартиру и сразу же направился на кухню, где сварил в джезве кофе, добавив туда гвоздику, бадьян, немного стручковой ванили и настоящую корицу, её более дешёвый заменитель кассию он не любил. Ароматный и горячий напиток с манящим запахом был разлит в маленькие кружки и Жорка вошёл в кабинет деда. Как обычно летом там было сумрачно и прохладно, дед сидел за столом, перечитывая свои работы, выбирая наиболее удачные главы для книги. Пригубив кофе, он поставил его на край стола и опять углубился в чтение, Жорка же, выпив свой довольно быстро, прилёг на диван, стоящий в наиболее тёмном углу, окружённом высокими цветами и книжными полками. Когда деда в кабинете нет, то этот угол превращается в самый освещённый, а сейчас он был сильнее всего спрятан даже от сумрака, который дарили тяжёлые портьеры. Он лежал и смотрел как еле заметно шевелятся листья от потоков воздуха, разносимых кондиционером. Прохладная ткань дивана, а дед любил именно ткань, а не модную кожаную обивку мебели, приятно охлаждало тело, разогретое полуденной жарой. Глаза медленно слипались и вот уже Жорка устроился на диване по удобнее и дыхание его стало медленным и тихим…

…ночная темнота была пронизана всполохами огня, грохотом пушек и залпов ружей, она совсем не походила на привычные апрельские ночи, когда земля расцветает в ожидании лета и всё вокруг поёт, и радуется жизни. Возможно где-то природа и расцветала, но не здесь у бывшего хутора Максимовка, нынче именуемый Каменоломни. Здесь большевики под командованием прапорщика Кривошлыкова, буквально зубами впились в эти земли, отбивая все попытки белогвардейцев захватить станцию и сам посёлок. Да и само наступление белогвардейцев не представляло из себя какую-то сплочённую, монолитную силу, действующую по указанию одного командующего. Особенно это чувствовалось тут. Атака с самого начала разбилась на какие-то фрагменты, разрозненные части не имели чёткого плана, да и командование ими осуществлялось не как единым целым. От этого те, кто были на южной окраине посёлка не знали, как обстоят дела у его восточного края. Большевики оказались вооружены значительно лучше наступавших и численность их была явно не двадцать тысяч человек, как было доложено. Да и воевать они могли, что уж тут говорить. И пусть им не хватало опыта, но единое командование компенсировало это. Вот поэтому и лежали белогвардейцы на влажной апрельской земле под пулями и снарядами, летящими из посёлка. Атака затянулась уже больше, чем на день, а перевес всё ещё был у большевиков, часть белогвардейцев отступила с позиций.

Очередной снаряд пролетел над головой и взорвался в земле метрах в двадцати, осыпав лежавших белогвардейцев комьями земли. Пригибаясь к ним подбежал уже не молодой фельдфебель.

— Нет, господа, — он упал рядом на землю, — не выйдет у нас тут ничего. Вон с того края – и он махнул рукой в то сторону откуда он прибежал – уже наши отступают. Говорят, что красные послали несколько отрядов с Ростова, чтобы удержать Каменоломни. Так что если нам с тыла врежут, то все тут и останемся лежать.

— Ты чего сюда пришёл? – Крикнул на него штабс-капитан. – Смуту решил внести? Так и без тебя тошно, ещё и ты со своими красными отрядами.

— А я, ваше высокоблагородие, никакой смуты не несу, а, что слышал, то и вам передал, чтобы знали, что и как.

Снаряд взорвался уже ближе к тому месту, где они лежали. Штабс-капитан вытер землю с лица.

— Вот что, фельдфебель, дуй обратно и скажи тому, кто у вас там сейчас командовать остался, что нужно менять позиции, а то красные пристреливаются всё ближе к нам. Так что мы сдвинемся правее. Это чтобы ваши бойцы в темноте нас не перепутали и не постреляли.

Фельдфебель кивнул и, пригнувшись, опять побежал под свистом пуль. Штабс-капитан притянул к себе за ворот прапорщика.

— Борька, а ну давай ближе к тем холмам пробираться, ползи к тем, кто впереди, пусть тоже туда ползут, а то солнце встанет нас тут как вшей на простыне видно будет.

Борька кивнул и, перевалившись, через кочку, пополз вперёд.

Атака захлебнулась окончательно, помышлять об этом уже никто не мог, сейчас куда важнее было отступить к Новочеркасску, объединив силы для его защиты. Штабс-капитан сам пополз в сторону холмов, обдумывая как поступить: оставаться здесь и выполнять приказ или уйти с поля боя к Новочеркасску. Поле постепенно оживало и то, что ранее казалось кочками, теперь двигалось под защиту холмов. Головы никто не поднимал, уж велик был шанс схватить шальную пулю.

То ли большевики заметили движение, то ли на авось развернули свои пушки, но несколько снарядов ударило как раз в отползающих людей, послышались крики. Кто-то вскочил и побежал, тут же гулкой трелью отозвался пулемёт. Было не понятно попали в кого-то или нет, за всем этим грохотом не слышно было даже собственного сердца. Ещё два снаряда угодили в людей, потом ещё и ещё. Тут уже белогвардейцы стали вскакивать и бежать, но не к холмам, а назад. Затарахтел пулемёт. Штабс-капитан кричал, приказывая остаться, но его или не слушали, или не слышали. Землю сотрясли ещё несколько снарядов. Он пригнул голову и пополз к холмам. Линяя горизонта уже начинала сереть и скоро первые лучи ещё не взошедшего солнца осветят всё поле и тут уже пулемёты большевиков поработают на славу. Он видел, что не все вскочили и бежали, кое-где ползком люди отодвигались от линии боя под защиту холмов. Ещё один снаряд разорвался метрах в десяти от него и в голову что-то больно ударило. Стало вдруг темно, тихо и безразлично.

Когда он открыл глаза, то увидел только тёмно-серое небо у себя над головой, неровную светлую кромку на востоке и стебли сухостоя. Его кто-то тянул. Он не видел кто, но понимал, что человек сам если не ползёт, то сильно прижался к земле и тащит его рывками. Сил сказать что-то не было, и штабс-капитан опять потерял сознание.

Оно вернулось к нему быстро –  солнце ещё не успело взойти. Он лежал под каким-то невысоким кустом, рядом сидел Борька, грязный, мокрый, но живой. Его и без того тёмная кожа казалась ещё черней, а не типичный для этих мест разрез глаз делал его каким-то страшным.

— Очнулись, ваше благородие? – Он провёл рукой по голове штабс-капитана. – Не вставайте, вам по голове чем-то ударило сильно, я перевязал, вроде только кожа рассечена, а кости целы, но досталось крепко.

— Мы где сейчас? – Не громок произнёс штабс-капитан.

— Не знаю, — ответил Борька, — я тащил вас по оврагу между холмов, так что сбился с направления.

— А там что? – Штабс-капитан указал рукой в сторону своих ног.

— Там сильнее стали стрелять, думаю, что с восходом солнца большевики выйдут из посёлка и добьют всех. Сейчас отдохну и опять пойдём.

— Куда?

— Не знаю, пока подальше от этого места. Уж ни вы, ни я не сможем принять бой, а погибать бессмысленно не вижу толку.

Штабс-капитан не стал спорить. Он и сам понимал, что от его геройской, ну а в данном случае совсем наоборот, смерти толку мало. Борька вытер пот со лба и, взяв штабс-капитана за ворот, потянул его по траве. Долго отдыхать было не безопасно, он понимал, что как только большевики расправятся с остатками нападавших, они сразу же пошлют отряды для поиска вот таких беглецов как они. А к этому времени нужно уйти дальше, а ещё лучше найти место, чтобы спрятаться до ночи, а потом идти к Новочеркасску.

Уже солнце оторвалось от горизонта, грохот боя был почти не слышен, а они уползли на приличное расстояние. Овраг этот заканчивался густым терновником, так что лучшего места, чтобы переждать день, было трудно представить. Затащив штабс-капитана в глубь кустов, он вернулся и растрепал примятую траву, после чего, отойдя на сотню метров, лег на живот и пополз вверх по склону оврага. Конечно, если будет пеший или какой следопыт, то сразу поймёт, что это обман, но расчёт был на конный отряд, который не станет рыскать по оврагам и кустам, а будет искать беглецов на открытой местности.

Борька вернулся обратно в кусты тёрна, залез по глубже, притянув к себе штабс-капитана, силы уже покидали его, ну а так как идти сейчас было бы куда-то глупо, то они решили хотя бы выспаться. Ветер не проникал в овраг, кусты закрывали весеннее солнце, так что в полумраке заснули они оба быстро и крепко. Были ли патрули красных в этих местах они не слышали, до самого вечера они проспали. Борька проснулся первым, прислушался к звукам вокруг – всё было тихо, ни ржания лошадей, ни стука копыт, ни речи, только рядом сопел штабс-капитан. Осторожно Борька вылез из кустов и вскарабкался на край оврага, осмотрелся – никого не было до самого горизонта. Он спустился обратно и разбудил штабс-капитана. Перекусили наскоро нехитрым запасом, сохранившимся в мешке у Борьки, после чего было решено идти в Новочеркасск.

— Так, — штабс-капитан выбрался из оврага и сел на землю, — если мы пришли оттуда, то значит, Новочеркасск в той стороне, — он указал рукой направление, — придётся пошагать не мало, чтобы не выйти не красных.

— Вы дойдёте, сможете? – Борька посмотрел на штабс-капитана.

— Да, уже лучше себя чувствую, так что, думаю, за ночь-две точно дойдём.

— Ну тогда, пошлите, — Борька вскинул мешок на плечо, — а то не хочется мне на большевиков наткнуться.

Они пошли в наступающих сумерках. Так идти было менее опасно, так как красные сами не высовывались без надобности в ночь, а после боёв, тем более.

— Интересно, сколько же живых наших осталось? – Задал риторический вопрос Борька.

— Я об этом думаю с самого того момента, когда проснулся. – Ответил штабс-капитан и продолжил. – Не смогли занять посёлок, уж слишком не равны силы были, зря только солдаты погибли.

Борька понимающе кивнул.

— Чёртовы большевики, — штабс-капитан уже не шептал, а говорил в голос – вот как так можно было, что под носом просмотрели все эти кружки недоучек, все эти собрания? Ну ладно, когда это среди нищеты, рабочих и крестьян, но в армии то как просмотрели? Тут же видно кто чем увлечён и у кого какие заботы. Ведь не трудно увидеть, что солдаты собираются группками и узнать, что за интерес у них. У меня было несколько таких марксистов, которые воду мутили, так их быстро узнали и отправили на передовую воевать, чтобы в голове дурных мыслей не было. И всё! Остальные даже думать забыли о таком.

— Нам легче было, мы тут все с юга, — Борька глотнул воды из фляжки, — а там на севере больше голодранцев, у которых за душой ни гроша, а большевики пообещали им разделить отобранное, вот они и побежали, а если бы были у них своя земля, скот, то вряд ли бы им было дело до этих обещаний.

— Вот и я про это, — штабс-капитан взял протянутую Борькой фляжку и сделал глоток воды, — они за свою жизнь ничего не добились, а тут можно отобрать и разделить. В чём же честность? Почему мои родители всю жизнь землю возделывали, я с юности царю служу и всё, что есть заслужил, а теперь я должен это разделить с этой грязью?

— Я вот, что не пойму, — Борька перешагнул низкий куст, — что они делать то будут со всем этим? Ну отберут, ну поделят, а ведь сами то не умеют ничего, ну может там на фабриках работать или ещё что, а ведь чтобы управиться со всем хозяйством умение надо. Да и на службе тоже, без подготовки, без навыков – это дурость.

— Дурость, Борька, но видишь в чём дело, наших же офицеров не мало у них, так что со временем выучат, а пока пользуются тем, что их снабжают всем, а у нас даже единого командования нет. Я вообще думаю, что вся наша авантюра безнадёжна, ведь нет у нас единой цели, нет единой тактики, а всё как-то разрознено, словно в каждой армии свои цели. Нет, Борька, так мы победы не добьёмся.

— И что же делать?

— Не знаю, сам не знаю, но пока не решил, что делать буду присяге верен.

— Многие уплывают сейчас в Турцию и Францию…

— Да, Борька, я тоже это слышал, но пока не готов к такому шагу, хочу ещё попытаться вернуть всё как было.

— А если не вернётся?

— А если не вернётся, то нам придётся не сладко. Красные не забудут и не простят. Я думаю, что всех нас, в том числе и казаков, перебьют, расстреляют или на каторги отправят умирать. Станицы точно разорят и заселят сюда всех подряд, чтобы среди оставшихся не возникло никаких вольнодумий, хотя и оставшихся тут единицы будут. А все наши земли, весь скот разделят, а нашу пшеницу заберут себе, ведь там же никто ничего не выращивает, там леса да холод, а есть все хотят. А ещё я думаю, что начнут они после этого грызть друг друга, как бешенные собаки.

— Зачем им это? Они же за одно?

— За одно, пока с нами воюют, а потом начнётся, что кому-то подаренный кусок не понравится, а у соседа будет лучше или кому-то служба какая приглянется, вот тогда, начнут друг друга грызть. Они же ничего другого не умеют, кроме как завидовать и отбирать. Не бывает так, чтобы человек без души вдруг стал высокоморальным, нет как ты не учи медведя танцевать, он всё равно остаётся зверем.

— Ой, не сладко нам придётся.

— Ну ничего, раз Бог дал, значит, знает, что выдержим.

Они шли дальше молча, обдумывая всё случившееся.

Солнце ещё даже не окрасило горизонт, когда в степи раздалось ржание лошади. Борька и штабс-капитан сразу же упали на землю, в темноте было не разобрать откуда движутся конные и кто именно едет. Они лежали молча, вслушиваясь в тишину ночи. Ржание повторилось, на него ответили ещё несколько лошадей. Было ясно, что это не одинокий путник и вряд ли, оставшееся без хозяев лошади, сбившиеся в кучу. Но голосов людей слышно не было. Тем не менее стало отчётливо понятно, что кони двигаются справа от них, вероятнее, на несколько метров впереди. Двигаться в такой ситуации было опасно, так как лошади уж точно услышат движение и начнут вести себя тревожно, а, судя по тишине, в которой ехали всадники, то было очевидно, что как раз на слух лошадей они и полагались. Через несколько минут впереди не отчётливо, но послышались гулкий стук копыт. Лошади ступали не спешно, сколько их понять было трудно, но радовало то, что они всё же идут где-то впереди. Штабс-капитан и Борька лежали едва дыша. Время шло как назло медленно, казалось даже, что оно совсем остановилось и вокруг тишина такая, что стоит пошевелиться, как станет слышно вокруг всем. Но всё же удача была на их стороне, конные прошли метрах в двадцати впереди них. Их было человек шесть-семь, вероятно дозорные или какой-то разведывательный отряд большевиков. Лошади не среагировали на лежащих в траве людей. Но всё равно они встали только тогда, когда даже еле слышный шум этого отряда растворился в ночной тишине.

— Вот тебе и гости. – Тихо проговорил штабс-капитан. – Давай дальше тихо, без разговоров.

Борька кивнул, он и сам понимал, что им чудом повезло и второго такого шанса может не быть. Теперь они шли осторожно, останавливаясь и прислушиваясь к окружающему. Каждый шорох теперь казался подозрительным и опасным, так что к утру оба были не столько измучены пешем походом, сколько нервным напряжением.

Они вышли к небольшой речке.

— Ух и далеко же мы отступили с тобой, Борька. – Штабс-капитан сел на берег под кустом. – Я думал, что вот-вот и до Тузловки дойдём, а мы только к Аюте подошли.

— Это далеко нам теперь? – Борька сел рядом.

— Ну, получается, что мы обошли кругом наше поле битвы и сейчас почти вышли на прямую до Новочеркасска. Если пойдём по дороге, то дольше будет, да и вероятность того, что на большевиков выйдем высока, а если на прямую, то может и повезёт. Но уж точно, идти нам придётся ночью. А сейчас давай перейдём реку, да поищем место для сна.

Реку они перешли в брод, раздевшись до гола, чтобы не намочить одежду. Холодная апрельская вода, как рукой прогнала усталость и сон. Но всё же решили обосноваться на берегу, в зарослях кустарника. Перекусили тем, что осталось и залезли в самую глубь. Тут оказалось удобнее, чем в прошлый раз. Ветви кустарника разрослись так, что скрывали всё, что было под ними, так что то, что они приняли за один кустарник, оказалось двумя или даже тремя, ветви, которых накрывали пустую средину как шатром. К тому же с двух боков были небольшие холмы, закрывающие больше половины куста, вниз берег уходил весьма круто. В общем отличное место для того, чтобы выспаться. Они устроились между кустов так, что даже, находясь рядом с ними, не было возможности быть замеченными. Солнце тем не менее уже активно вступило в свои права, и они собирались спать, когда услышали ржание коней. Штабс-капитан осторожно выглянул из кустов.

— Что там? – Тихо прошептал Борька.

— Небольшой большевицкий отряд, — так же шёпотом ответил ему штабс-капитан, — на водопой остановились. Десять человек. Не много. Думаю, что дозорные.

Он аккуратно влез обратно в кусты.

— Ну ничего, Борька, — проговорил он шёпотом, — нас они тут точно не увидят, так что можем спокойно спать.

Они тихо улеглись и сон постепенно овладел ими. Но в этот день выспаться всё же не удалось. Сколько точно прошло времени было не понятно, но солнце ещё светило ярко, когда нарастающий гул разбудил обоих. Покидать укрытие не решились. Через несколько минут первые конные проскакали прям по краю, почти рядом с их кустами. А за ними ещё, а потом и основной отряд. Этот был значительно больше, сабель в сто. Они проскакали стремительно, подняв за собой облако степной пыли.

— А вот и отряд из Ростова, ну или с тех краёв. – Прошептал штабс-капитан. – Ох, Борька, попали мы в самую средину боёв. Думается мне, что не дойдём мы до Новочеркасска, а если и дойдём, то большевики подступят к нему и опять мы в самый разгар боёв попадём, а там ещё хуже, чем в недавнем будет.

Борька осторожно выглянул из кустов – больше нигде не было ни конных, ни пеших.

— Так что же делать будем? – Он опять вернулся в кусты.

— Сейчас спасть, а как ночь придёт, дальше в путь пойдём. Всё равно выхода у нас нет. Еды нет, из оружия только нож, и тот один на двоих, а чем с голоду помирать, уж лучше пусть расстреляют.

Он лёг на землю, Борька устроился рядом и уснул.

Когда солнце уже спряталось за холмы, Борька открыл глаза и поёжился от зябкого апрельского вечера. Штабс-капитан всё ещё лежал на земле. Не став его будить, Борька вылез из кустов и прошёлся, осматривая округу. Всё было тихо и спокойно. Он вернулся в кусты и толкнул рукой штабс-капитана. На удивление тот не проснулся, а тело стало каменным. Борька приложил руку к лицу и шее штабс-капитана – холодный, нет ни пульса, ни дыхания. Сев рядом с телом, Борька обнял свои колени, хотелось кричать, но он не мог себе этого позволить. Что ж теперь? Теперь он один в этой чужой степи, по которой туда-сюда шныряют отряды большевиков, где-то там Новочеркасск, в котором ещё придётся доказать, что он не бежал с поля боя, не предатель и не трус. Штабс-капитану бы поверили. А вот ему, Борьке, вряд ли.

Он достал нож и начал копать землю на том месте, где сидел. Песчаник легко поддавался, он помогал себе руками, откидывая в сторону дёрн, куски глины и мелкие камни. Он вырыл яму и, взявшись за одежду, перетянул в неё тело штабс-капитана. Потом сел рядом и задумался. Так он сидел долго, даже, казалось бы, что заснул, но нет, он думал. Он думал, как поступить дальше, что делать и куда двинуться, как выжить в этой израненной боями степи, где уже было не понятно, где дружественные деревни, а где нет.

Он медленно достал из-под рубахи висящий на шнурке мешок, разрезал его ножом и вытрусил на ладонь небольшой предмет. Это был перстень, сделанный из чего-то тёмного, матового, не блестящего, словно сама тьма приложила руку к его изготовлению. Но главное было не это. А два камня, которыми он был украшен, два светящихся в темноте камня – фиолетовый и жёлтый. Свечение было не яркое, а какое-то утробное, пульсирующее и пугающее.

Борька посмотрел на кольцо, а потом разжал челюсти штабс-капитана и бросил перстень в мёртвый рот. Больше он не медлил, руками загребая землю, засыпал бездыханное тело штабс-капитана…

Жорка открыл глаза и вскочил. Дед оторвался от своего занятия и вопросительно посмотрел на внука.

— Я знаю где оно и как выглядит. – На одном дыхании проговорил Жорка.

 

12.

Жорка быстро пересказал деду всё, что увидел, зарисовав в это время портреты Борьки и штабс-капитана. Пока он тщательно записывал все свои видения, дед рассматривал рисунки.

— Жорка, тебе не кажется, что этот Борька и Борька, который Борибай, схожи? Ну с погрешностью на время. – Дед отложил рисунки в сторону.

— Я тоже об этом подумал, — Жорка не отрывался от записи, — я даже прикинул, это вполне вероятно может быть один и тот же человек. Вроде бы по возрасту подходит.

— Возможно. – Дед пододвинул к себе карту и забурчал. – Так, если шли они ночь, а ночью их скорость вряд ли будет больше трёх-четырёх километров в час, а, учитывая, что вышли они к Аюте, — он начал по карте водить циркулем и линейкой, — то, значит круг они сделали примерно такой. Так, получается, что штабс-капитан умер примерно вот тут. – И он очертил ручкой на карте часть реки.

Жорка оторвался от записи и посмотрел на карту, потом кивнул и стал опять писать.

— Сейчас тут проходит федеральная трасса на юг, — Иосиф продолжал водить рукой по карте, — искать тут смысла нет. А вот от этого изгиба, где кончается населённый пункт нужно поискать. Так, Жорка, не будем откладывать в долгий ящик это дело. Завтра возьмём металлоискатель, машину и поедем.

С самого утра они купили металлоискатель и, взяв из гаража УАЗ, выехали из Ростова на трассу М-4 и взяли направление в сторону хутора Аюта Октябрьского района. От него и решили начать поиск. УАЗик легко преодолевал холмы и овраги, вот уже все домики остались позади и теперь река медленно извивалась среди полей. Они остановили машину.

— Вот здесь, — Иосиф указал рукой в сторону, — начинается тот самый холм, ну или подъём, как будет угодно, где и похоронен штабс-капитан. Я не думаю, что кусты и всё остальное сохранилось в том же виде, так что, Жорка, напрягай память и глаза, а я поведу в обратном направлении.

Он развернул машину и медленно поехал в обратном направлении, Жорка тем временем пристально всматривался в гребни холмов, ища место из видений. Машина тяжело гудела, но взбиралась вверх по склону, выбрасывая из-под колёс траву с кусками земли. Несколько раз они останавливались в месте, которое Жорке казалось похожим, они доставали металлоискатель и обследовали небольшие ложбинки и пригорки, но, ничего не находя, отправлялись дальше. Сама эта возвышенность оказалась не большая, но от этого вопрос поиска не стал проще: время, ветры и дожди изменили ландшафт, а кроме них были ещё дороги, дома, посаженные деревья. Задача в самом начале пути казалась проще, чем это виделось сейчас. УАЗ уже несколько раз проехал в одном и обратном направлении, несколько раз останавливались и металлоискателем исследовали землю, но успехов не наблюдалось. А между тем солнце уже давно минуло свой пик и сейчас клонилось к закату.

— Ну, что ж, — подытожил Иосиф, — сегодня не повезло, но ехать домой, а потом опять терять время на дорогу я не вижу смысла, предлагаю разбить лагерь подальше от домов и дороги. Как на это смотришь?

Жорка был согласен. Он и сам не хотел ехать домой ни с чем, так что оставалась надежда на следующий день.

          Дед поставил машину недалеко от берега реки, сам снял с себя шорты и футболку и полез в реку. Тут она не была широкой, течение было слабым, а берега не сильно поросли камышом. Он нагнулся, шаря руками под водой у берега, после чего выпрямился и бросил что-то на берег.

          — Жорка! – Крикнул он. – Иди раков собирай по берегу, я думаю их тут не мало водится.

          После чего он опять нагнулся и начал под водой обшаривать берег. Как и ожидалось рак здесь водился в достаточном количестве. Иосиф то и дело выбрасывал на берег раков, а Жорка собирал их. Набрав около пятидесяти штук, Иосиф вылез на берег и направился разводить костёр.

          — Воды в казан набери! – Крикнул Иосиф, идущему следом внуку.

          — Откуда?

          — Из речки. – Иосиф даже не стал поворачиваться.

          — Так она же грязная.

          — Так мы её пить и не будем. Раков сварим. Им то какая разница в какой воде вариться, а жили они в этой воде, так что вся таблица Менделеева будет в равной степени и в воде, и в них. Давай, набирай половину.

          Жорка не стал спорить и зачерпнув казаном воды понёс его к деду. Тот уже развёл костёр, установил треногу над ним и уселся рядом.

          — Вешай казан над костром. – Иосиф указал внуку на треногу.

          — А раков сразу кидать?

          — Нет, — дед замотал головой, — раки кидаются в кипящую воду, они тогда сразу умирают и боли не чувствуют. Вот ты всё же городское дитя, даже раков не варил никогда, не то чтобы ловить.

          — Ну, — Жорка мотнул головой, — не приходилось.

          Они сидели молча и смотрели как огонь обнимал края казана. Здесь на удивление было тихо, хотя за поворотом холма гудела оживлённая трасса. Вода в казане закипела, и Иосиф бросил туда соли, после чего отправил раков и накрыл крышкой.

          — Это хороший рак, донской, — произнёс она, продолжая смотреть на огонь, — не тот, что на рынке торгуют из питомника, откормленного на комбикорме и разных добавках, чтобы вырос быстрее и больше. Этот питается тем, что поймает. Попробуешь, сам поймёшь в чём разница.

          Жорка не отвечал, а также смотрел в огонь, в животе его уже бурлило, он ждал, когда же раки сварятся. Когда раки сварились, то дед достал несколько, положив их на крышку от казана и пододвинул Жорке. Тот взял красное горячее тело рака и оторвав хвост начал его чистить.

          — Жорка, — дед положил своего рака и посмотрел на внука, — ты чего делаешь?

          — Рака ем. – Спокойно ответил тот.

          — Кто ж его так ест? Из него сейчас весь сок выйдет, а половина рака вообще останется не тронутой.

          — Я всегда так ем.

          — Оно и видно. Смотри, раку сначала нужно клешни оторвать, потом край немного откусываешь и весь сок выпиваешь, а потом мясо внутри. Потом уже хвост отрываешь и панцирь поднимаешь, а то, что под ним ешь.

          — Да там одни кости. – Жорка посмотрел на деда.

          — Кости не ешь, а жир и внутренности, только не кишки, ешь, а потом уже можешь и хвост, и лапки грызть. Смаковать учись такую еду, чтобы желудок голод утолил до того, как всё кончится или ты набьёшь его до краёв.

          Жорка последовал совету деда и оказалось, то он был прав. Так рак казался ещё вкуснее и пока он объедал рака всего чувство голода притуплялось. Когда раки кончились оказалось, что они оба сыты и большего есть не хочется. Дед достал бутылку воды и, вымыв казан, в нём же заварил чай. Солнце уже окончательно село и от реки стало тянуть прохладой, появились комары. Жорка брызнул на себя и на деда спреем и кровососущие перестали им докучать. Чай уже кончился, дед достал из машины два спальных мешка. Когда оба лежали в мешках и смотрели на звёзды дед негромко проговорил:

          — Вот кто бы мог подумать, что нам выпадет такой приключенье. Я-то думал, что на старости лет буду сидеть в кресло-качалке у камина, накинув на ноги плед, пить виски или коньяк и курить сигары, читать книги и прогуливаться по саду.

          — Не повезло тебе, — Жорка рассмеялся, — не куришь и не пьёшь, так что вместо камина и кресла-качалки – костёр и спальный мешок.

          — Вот и я про это, — усмехнулся дед. – И не хочется сидеть на месте и доживать свои дни в такой скуке. Я думал, что в юности, когда по экспедициям ездил, то на всю жизнь накопил впечатлений, а нет, хочется ещё чего-то нового.

          — Дед, а когда мы найдём этот перстень, что делать с ним будем?

          — Я думал, что сначала нужно его изучить, приборами измерить, мне не даёт покоя теория о накоплении энергии, ну а потом подумаем. Когда будем знать с чем имеем дело.

          — А ты как думаешь, за ним кроме нас кто-нибудь охотится?

          — Как минимум знают о нём и ищут, может быть не так активно, как раньше, а может быть просто не знают того, что знаем мы.

          Небо уже приобрело характерный для лета фиолетово-чёрный цвет, разрисовало свод причудливыми созвездиями и накрыло землю тёмным бархатным одеялом. Костёр уже прогорел, спрей от мошкары ещё действовал, а сон медленно, но неуклонно окутывал Иосифа и Жорку.

          Утренне солнце первыми лучами пробудило ото сна Иосифа и тот, пока внук спал, разжёг костёр и заварил чай. Позавтракав, они собрали вещи и продолжили свои изыскания.

          Удача их настигла во второй половине дня, когда они обследовали очередную ложбинку недалеко от какого-то карьера. Металлоискатель завизжал тонко и протяжно. Жорка остановился и, отложив прибор в сторону, взял лопату и начал копать. Глубоко копать не пришлось, на втором штыке в глубину лопата вывернула из земли кость. Дальше раскапывали медленнее, и вот уже фляжка, на которую видимо и среагировал металлоискатель, была извлечена из земли, потом ещё несколько костей, а потом показался и череп. Жорка отложил лопату и осторожно убрал в сторону нижнюю челюсть, после чего пальцами стал разгребать землю. Его рука наткнулась на твёрдый предмет, ещё момент и перстень лежал у него на руке. Он стёр с него остатки земли. Перстень был такой же, как и во видении.

          — Эй, — послышался крик сверху, — вы чего тут роете.

          К ним приближались пятеро крепких ребят.

          — У нас здесь научная экспедиция, согласованная с правительством Ростовской области. – Иосиф поднялся во весь рост.

          — Да нам всё равно, — сказал один из ребят, — эта частная собственность.

          — Ну раз так, то, мы приносим свои извинения и уезжаем. – Иосиф улыбнулся.

          — Да, конечно, кто вас отпустит. Чего нашли там, а?

          Жорка одел перстень на палец и убрал руку за спину.

          — Ничего мы вам показывать не обязаны! – Крикнул он. – Вас никто сюда не звал, сказали, что уедем, значит уедем, проваливайте отсюда.

          На удивление ребята не ответили. Никакой агрессией, а молча развернулись и ушли. Только вот глаза у них были какие-то стеклянные.

          — Ты глаза их видел? – Дед тоже заметил это.

          — Как стекло. – Сказал Жорка, снимая с пальца перстень.

          Дед посмотрел на перстень.

          — Выходит, что он… — Он не стал договаривать, они с внуком оба поняли мысль.

          — А что будем делать с ним? – Жорка кивнул на скелет.

          — Не будем его больше тревожить, пусть покоится здесь, засыпим только заново и уедем.

          Долго они оставаться тут не стали, а захоронив скелет обратно в землю, сели в свой УАЗ и двинулись обратно в Ростов.

          Уже дома они, закрывшись в кабинете, аккуратно счистили с перстня всю землю и стали рассматривать. Назвать его произведением искусства даже с натяжкой нельзя было, видно было, что его вытачивали из чего-то твёрдого, возможно из куска железной руды, потому что хоть и был матовый, но на гранях имел какой-то металлический блеск, в верхней части он был гораздо шире и там в углублении были вставлены два прямоугольных камня – фиолетовый и жёлтый. Оба камня были отполированы и подогнаны друг другу так плотно, что между ними невозможно было просунуть даже кончик иглы. Жёлтый камень казался прозрачнее своего фиолетового соседа, а тёмная окаёмка перстня делала их цвета ещё насыщеннее.

          — Что это за камни? – Жорка говорил негромко.

          — Не знаю, — так же тихо отвечал ему дед, — я историк, а не геолог.

          — Я думал, что это должно быть сделано из золота с драгоценными камнями, а тут… — Жорка запнулся, — тут какая-то поделка начинающего ювелира.

          — Не важно из чего оно сделано, — тихо проговорил дед, — я думаю, что для того времени, когда его изготовили, оно было произведением мастера, а вот сколько времени прошло даже трудно подумать. Если в тринадцатом веке оно уже имело силу, сколько же оно её копило?

          Жорка пододвинул его ближе к настольной лампе и стал рассматривать его. Как он ни крутил, ничего нового не было видно, перстню более не чем было удивить нашедших его. Жорка сел удобнее и, зацепив провод, выдернул нечаянно лампу из розетки. Комната тут же погрузилась в темноту, а вот перстень, наоборот, засветился тусклым фиолетово-жёлтым цветом.

          — Смотри, дед, он светится. – Шёпотом проговорил Жорка.

          — Камни светятся. – Ответил так же шёпотом Иосиф.

          Они ещё смотрели на перстень в темноте, после чего опять включили свет, а потом опять выключили. Перстень опять засветился.

          — Фосфор и его соединения?

          Иосиф пожал плечами, потом достал из ящика стола небольшой продолговатый предмет и посветил им на камни.

          — Что это? – Жорка кивнул в сторону предмета.

          — Безделушка с ультрафиолетовой ламой, брелок.

          В свете ультрафиолета камни засветились ещё ярче.

          — Ну ничего себе! Дед, как ты додумался?

          — Да пришло как-то в голову, сам не знаю. – Он убрал брелок обратно в стол.

          Они ещё несколько раз включали и выключали свет, рассматривали перстень.

          — Ладно, Жорка, давай как его уберём в сейф, а сами подумаем с кем проконсультироваться по поводу него.

          Перстень был завёрнут в тряпичный лоскут и помещён в сейф. На следующий день они не выходили из дому, всё ломая голову, кому безопасно будет показать его. Всё же решили отправиться обратно к старому антикварщику.

          Фридрих Эрде принял их, как и в прошлый раз в своём маленьком кабинете. Он осмотрел перстень, покрутил его под лампой, рассмотрел под увеличительным стеклом, после чего отдал обратно.

          — Не могу сказать вам ничего определённого. Вещица, безусловно, стара, но ценность может представлять разве только как часть истории. Увы, камни не драгоценные. Хотя раньше я таких не видел, но, скорее всего, это не редкость. Ну или не особая. Где вы её нашли?

          — Да случайно вышло, — ответил ему Иосиф, — в Хорошевской были, там в саду и попалась.

          — Ну могу вас поздравить с находкой, хоть и не ценной, но всё же приятной. – Улыбнулся Фридрих. – Позволю себе предположить, что вещь эта попала на наши берега случайно, оброненная кем-то.

          — Почему вы так думаете? – Иосиф тем временем убрал перстень в карман.

          — Ну потому что такого рода изделия не характерны для нашего региона, вероятно они больше бы подходили Китаю или Арабским странам. Хотя и там, и там в цене было золото и драгоценные камни, но как украшение какого-нибудь небогатого человека вполне может быть. Как, например, у нас сейчас бижутерия.

          — Жаль, — наигранно сказал Иосиф, — мы то надеялись, что в этот раз попалось что-то стоящее.

          Фридрих пожал плечами. Задерживаться они долго не стали и распрощавшись с хозяином вышли на улицу.

          — Ничего нового он нам не сказал, — Иосиф открыл автомобиль, — поехали в институт к физикам и геологам. Посмотрим, что они скажут.

          В кабинете давнего знакомого Иосифа, на столе среди аккуратно сложенных в стопки документов и коробочек, хозяин кабинета смотрелся даже очень органично. Высокий плотный, даже можно сказать спортивный, с белыми волосами, в которых уже хорошо просматривались серебряные нити, он рассматривал перстень, вертя его в руках.

          — Ну что ж, друзья мои. Ничего тут редкого нет. Перстень ваш сделан из куска железной руды, ну или куска метеорита. На первый взгляд трудно точно сказать. Но, вероятнее, кусок метеорита, судя по магнитным свойствам. Камни – это антозонит, тот который фиолетовы, а жёлтый – иттрофлюорит. Оба они относятся к флюритам. Минерал не особо распространён, но и не так уж редок.

Встречается главным образом в гидротермальных рудных жилах, в доломитах и известняках. Встречается он не редко с кварцем, галенитом, халькопиритом, марказитом, кальцитом, доломитом, гипсом, целестином, баритом и ещё с некоторыми. Его главная особенность в том, что он светится, особенно в лучах ультрафиолета. Эту особенность раньше часто использовали всякие маги и волшебники, ну, когда ещё он не был так изучен, при дворах разных там султанов и королей. Ну, что ещё сказать? Хорошая поделка, но не более. Редкой её точно не назовёшь.

          — А вот эти камни, — Жорка указал на перстень, — они у нас есть? В нашем регионе?

          — У нас крайне мало, а так крупные залежи его в Узбекистане, Казахстане, Киргизии, Монголии. Ну ещё в Мексике, Штатах, Германии, Китае. Да много где.

          — Что ж, — Иосиф протянул ему руку, — спасибо за консультацию.

          — Обращайтесь. – Улыбнулся в ответ геолог.

          Следующим на очереди был ещё один знакомый Иосифа – заведующий кафедры физики.

          Они сидели в его кабинете, пили чай и рассматривали какие-то диаграммы, графики и столбцы цифр.

          — Понимаешь, Иосиф, — возбуждённого говорил физик, — я тебе точно не могу сказать, как такая энергия образовалась в этом перстне, да и не могу точно определить её тип. Тут всё: и электричество, и радиация, и магнитные волны. Как-то странно столько всего переплелось, что почти все приборы фиксируют изменения. Но так не бывает. Это нонсенс. Приборы все точны и исправны, но почему они все отреагировали так я не знаю. В моей практике такое первый раз.

          — Что это может значить? – Иосиф задумчиво потёр висок.

          — Ну, если это не волшебный перстень Мерлина, — физик усмехнулся, — то чёрт его знает.

          — Ну к Мерлину оно уж точно не относится. – В словах Иосифа не было ни капли юмора. – Да, я думал ты мне дашь ответ, а ты мне загадал ещё одну загадку.

          Физик развёл руки в стороны.

          Они ехали домой в раздумье. Оба понимали, что в их руках оказался очень необычный предмет, природу которого ещё стоило разгадать. Иосиф остановил автомобиль в центре Ростова. Выйдя из машины, он надел на мизинец перстень и пошёл по улице. Жорка шёл за ним. Впереди них была остановка, на которой толпились и толкались пассажиры, ожидая автобуса.

          — Перестаньте толпиться, станьте в очередь друг за другом. – Произнёс Иосиф, обращаясь к людям.

          В ответ не послышалось ни одного восклицания или претензий. Пассажиры тут же стали в шеренгу, молча, без ссор. Иосиф посмотрел на Жорку, после чего снял перстень и передал внуку. Тот, одев его на безымянный палец, прошёлся дальше и, увидев, толпу бесцельно блуждающих ребят, явно ростовской шпаны, подошёл к ним.

          — Уберите мусор во дворе.

          Те, даже не сказали в ответ ни слова, а разошлись в разные стороны, собирая пустые банки, бутылки, пакеты и прочий мусор. Они спокойно несли его в урны.

          — И нечего шляться без дела, идите по домам и готовьтесь к учёбе, каждый должен получить диплом, найти хорошую работу, завести семью и стать порядочным членом общества.

          Шпана молча разбрелась. Жорка вернул перстень деду.

          — Ну что ж, теперь понятно, как он работает. – Сказал он не громко.

          — Поехали домой, думается мне, что не безопасно с такой вещью гулять. – Иосиф быстрым шагом направился к машине.

          Уже дома они сидели, замкнувшись в кабинете.

          — Я вот, что думаю. – Иосиф мелкими глотками пил горячий кофе. – Вещь эта действительно способна сломать волю человека и заставить его делать всё, что прикажут. И не может быть, что о ней никто не знает. Даже думаю больше. Я почти уверен, что за перстнем снаряжали свои экспедиции Аненербе, вероятно и не только они. Если сведения о нём были в исторических источниках и их оттуда изъяли, ну или изменили, то очень может быть, что им хотели владеть многие правители. А может быть и сейчас его ищут.

          Жорка посмотрел на деда. В его голове были те же самые мысли, он и сам думал, что предмет такой силы не может быть никому не интересен.

          — А не сделали мы ошибку, показывая перстень? – Жорка озвучил мысль, которая была в голове и у деда.

          — Не знаю, Жорка, — Иосиф отхлебнул кофе, — учёным этот перстень может быть интересен как предмет исследования, но не думаю, что более. Хотя, кто их знает. А вот наш немецкий антикварщик, хоть и не показал своей заинтересованности в предмете, но может быть и знает о нём что-то. Я ничего не утверждаю, но подозревать в наше время нужно всех.

          — И что теперь делать?

          — Я думаю, что его нужно спрятать. И желательно так, чтобы он был в доступности, но его не могли найти.

          — Значит сейф и банковская ячейка не годятся.

          — Совершенно точно.

          — Где тогда?

          — Помнишь где ты сигареты прятал в юности? – Дед заговорщицки подмигнул и приложил указательный палец к губам.

          — А это мысль. – Жорка аж рассмеялся.

          — Когда стемнеет, то спрячем там, и знать об этом будет только ты и я.

          Жорка кивнул, а Иосиф между тем достал из стола кусок фольги и обвернул перстень. 

          — А ты действительно думаешь, что кто-то может знать, что он у нас? – Жорка посмотрел на деда.

          — Не знаю, но ведь опасность есть. И опасность немалая. Ты сам подумай, ведь мы оба с тобой видели знали о нём, как бы готовила нас память к этому, и плавно подводила к тому моменту, когда мы должны были его найти. Ведь через какое-то время там будет карьер, ну или что там они строят, и большая вероятность того, что перстень был бы найден и попал в руки не к тем людям. А ведь он на протяжении стольких лет хранился, и никто им не пользовался, хотя, я думаю были и ситуации для этого и соблазн был велик. А это может означать только то, что его час ещё не наступил, а использовать его в личных целях весьма глупо и нецелесообразно. Ведь его энергия не бесконечна, а тратить её в угоду личностных амбиций не стоит. Вот и нам его передали, если уместно применить это слово, для того, чтобы мы его сберегли. И я думаю, что, когда настанет время применить его, кто-то из наших потомков точно так же увидит фрагменты из памяти и найдёт его.

          — Но ведь и мы могли бы его использовать для благого дела.

          — Нет, внук, чтобы его использовать, нужно понимать ситуацию и последствия, а мы с тобой, увы, занимаем в обществе такую нишу, что нам не то, чтобы подводные течения не известны, нам то и основные не все понятны. А с таким подходом можно столько дел натворить.

          — Ну да, ты прав, дед. Я как-то не подумал об этом. А что мы будем с ним делать? Его же нужно куда-то спрятать и так, чтобы он случайно не был кем-то найден.

          — Надо. Но пока мы не придумали куда, пусть он полежит в нашем тайнике.

          Они остались сидеть в кабинете, пока сумрак не украл последние лучи солнца и не превратился в ночь. Тогда, отомкнув кабинет оба вышли к входным дверям квартиры. В их квартире таких дверей было две: внешняя и внутренняя. Пространство вверху между ними было забрано пластиковой полоской, которая сдвигалась и открывала за собой пустое пространство. Во время ремонта рабочие поленились его заделать и просто прикрыли пластиком. Вот его как-то нечаянно и сдвинул ещё юный Жорка. После чего быстро сообразил, что тайник этот весьма удобен и стал прятать в нём сигареты, пока не попался на глаза деду. Тот, конечно, родителям ничего не сказал, но проведённой беседой окончательно убедил внука бросить эту привычку. Вот сейчас и пригодился старый тайник. Иосиф убрал пластик, засунул руку в пространство и положил перстень на дверную коробку, спрятанную внутри стены, после чего заткнул это место куском пенопласта, а потом поставил на место пластик.

          С этого времени видения у Жорки прекратились совсем, всю оставшуюся часть года он ждал каких-то новых «фильмов, показанных памятью», но ничего так и не было. Он смирился с тем, что эта приключенческая история уже закончилась.

          13.

          В начале февраля их ждал очень неприятный сюрприз: пока все были на работе или заняты своими делами, кто-то проник в квартиру и старательно в ней похозяйничал. Из неё ничего не пропало, но было видно, что что-то искали, но найти не смогли. Странно было то, что сигнализация не сработала, системы видеонаблюдения отключены, а в самой квартире не было ни одного биологического следа или следа пальцев рук.

          Дед сидел в перевёрнутом, в прямом смысле этого слова, кабинете и не спеша пил кофе мелкими глотками. Кроме него там был только Жорка.

          — Ты можешь считать меня параноиком, — Иосиф отхлебнул кофе, — но я больше чем уверен, что не спроста пришли в нашу квартиру.

          Он подмигнул внуку.

          — Не спроста? А что же они искали? – Жорка понял игру деда.

          — Я думаю, что связан этот визит с нашей будущей сделкой по покупке земли в Волгодонском районе. Уж очень тяжело идёт сделка и желающих не мало.

          — А что же они могли тут искать?

          — Не знаю, — Иосиф пожал плечами, — может документы какие или свидетельства вероятного подкупа чиновников. Даже не предположу. Но, учитывая, что всё на месте, то не нашли ничего ценного.

          Дед допил кофе и кивком головы показал в сторону выхода. Они шли по улице и не громко переговаривались.

          — Молодец, что сообразил, — говорил Иосиф, — я думаю, что наши гости не только искали перстень, но засунули нам куда-нибудь прослушку, когда не смогли его найти. Так что лучше о нём дома не говорить, да и по телефону тоже. Пусть все родственники думают, что это связано с покупкой земли.

          — Что будем делать с перстнем?

          — Ничего. Раз они его не нашли, значит, мы хорошо спрятали. И вряд ли они опять придут к нам. Будут искать в банках, в ячейках камер хранения, возможно, подкупать наших сотрудников, что бы те в офисе проверяли кабинет. Вот только странно кто же мог о нём прознать и почему так долго у нас не было никаких проблем?

          — Ты думаешь, что про него узнали недавно?

          — Вероятнее всего. Ты бы стал ждать полгода, чтобы забрать то, за чем охотишься всю жизнь?

          — Нет.

          — Вот и каждый так же не стал бы терять время.

          — Прям как в кино становиться. – Жорка усмехнулся.

          — Да уж.

          Они прошлись ещё вокруг квартала, после чего вернулись домой, чтобы привести квартиру в порядок.

          Потом ничего интересного не было, если кто-то и искал перстень, то больше это никак не показывал, так что в скором времени эта история стала забываться.     

          Ровно до марта месяца, когда Жорке позвонила мать и сказала, что дедушка попал в аварию и погиб. Жорка в этот день был в Ростове, а дед в Хорошевской и как раз ехал обратно в Ростов, когда на повороте грузовик не удержался на дороге и выскочил на встречную полосу, подмяв под себя машину деда. Пока Жорка ехал в морг местной больницы, в голове его всё проскакивали мысли о том, случайно ли данное ДТП или всё же кем-то спланировано.

          А вот на месте, он уже точно понял, что всё произошедшее случайность. Водитель никуда не делся, автомобиль оказался не угнан, а запись с камеры видеорегистратора, который любезно показали ему в полиции, подтвердила, что спланировать такую трудную аварию было практически невозможно из-за того, что поворот закрытый и угадать, когда машина будет ехать и с какой скоростью не реально.

           А вот расспросы следователя Жорку как-то зацепили. Даже не сами вопросы, а то, что из всех родственников показания давал только Жорка.

          — Скажите, Георгий Александрович, а куда ваш дед направлялся до аварии? – Следователь старался не смотреть в глаза.

          — В Ростов. Мы с ним до этого созванивались, я ждал его приезда.

          — У вас были какие-то дела?

          — Да, мы с дедом как-то нашли старый перстень, а вот недавно дед нашёл какого-то покупателя старины, сегодня должны были с ним встретится.

          — А что за покупатель?

          — Я не знаю, дед мне, когда позвонил из Хорошевской, сказал, что есть человек, который хочет купить перстень. Вот дед и ехал.

          — А перстень этот у вас?

          — Нет, дед его всегда с собой возил в бумажнике. – Соврал Жорка.

          — А что за перстень?

          — Да такой, обычный, не из драгоценного металла, а как из камня, ещё сверху два камня вставлены – жёлтый и фиолетовый. Мы его как нашли носили в Ростове к антикварщику, так тот сказал, что это ерунда и никому не интересна. А дед нашёл кого-то, вот и рады были продать.

          — А что дорого стоит?

          — Ну тут как басни расскажешь.

          — Какие?

          — О происхождении. Можно просто сказать, что случайно нашли, а можно подвести под какой-нибудь исторический момент, сказать, что принадлежал исторической личности ну и всё в таком духе и продать его по максимуму.

          — То есть обмануть человека?

          — Ну на рынке всегда два дурака. Так что… К тому же нужно же ещё доказать, что эта условная историческая личность не имела этого предмета. – Жорка усмехнулся.

          — Ну да, ну да. – Следователь согласно кивнул. – А что ещё у вашего деда было ценного?

          — Кольцо обручальное всегда носил, цепочка золотая с крестиком, ну телефон, деньги с собой всегда были. Обычно возил двести-триста долларов. – Жорка врал, понимая, что это тот момент, который может сыграть важную роль.

          — Вы точно уверены? – Следователь оживился.

          — В чём?

          — Что деньги были?

          — Ну, конечно, рублей много не было, а доллары всегда возил, это я вам точно говорю.

          — При осмотре места происшествия, — следователь полистал документы на столе, не было обнаружено в его ни перстня, ни долларов, ни мобильного телефона.

          — Да быть не может. – Наигранно произнёс Жорка.

          — Увы, может.

          — Так, значит кто-то взял и украл.

          — Вы не переживайте, это мы проверим и примем все меры, чтобы найти. – В голосе следователя прослеживались волнительные нотки.

          Беседка как-то стремительно подошла к концу, и следователь проводил Жорку к выходу. Отсутствие телефона играло на руку Жорке, а в добавок к этому доллары и перстень, который, скорее всего, и был главной целью беседы. Как минимум он на какое-то время сбил тех, кто охотился за «Волей Кагана». Может быть у него самого началась паранойя и следователю перстень вообще не был интересен, а всё это просто игра воображения? Жорка не стал забивать голову этим, сейчас нужно было организовать похороны деда.

          Хоронить решили не в Ростове, а в Хорошевской, рядом с могилами родителей. Траурная церемония была назначена на следующий день.

          Собрались и родственники, и друзья, и знакомые, и коллеги. Людей было очень много. Все заходили в дом, клали цветы, говорили слова соболезнования, уходили. Потом заходили новые и новые. Жорка стоял не далеко и ждал того момента, когда можно будет остаться одному в комнате. Он посмотрел на часы – до похорон оставалось около пятнадцати минут.

          — Я прошу вас, — произнёс он не громко, но так что все услышали, — оставить меня на несколько минут одного, я хочу попрощаться с дедом и не хочу, чтобы мне мешали.

          Никто, даже родственники не сказали ни слова против, и все вышли, закрыв дверь. Жорка разжал кулак и на ладони появился перстень с вставленными в него жёлтым и фиолетовым камнем. Ничего не говоря, он подошёл к гробу, приоткрыв рот покойного, он опустил в него перстень. Потом опять закрыл плотно рот.

          — Ну что же, дед, надежнее, чем придумал Борька, спрятать не получится. А никому, кроме тебя я это не доверю. Так что тайна эта будет с тобой в могиле.

         

          На дворе стоял апрель месяц. Жорка сидел в кресле деда в его кабинете и пил кофе с его кружки. Перед ним на столе лежал отпечатанный экземпляр книги, на обложке которого было написано крупными буквами «История Хазарского каганата на донской земле» И.Г. Трофимов и Г.А. Червонный. Книга, которая не претендовала на переосмысление исторических процессов или разрушении догматических учений, но способная по-другому показать этот исторический период. Книга, которая включила в себя не только исторические документы, но видения, которые так тщательно записывались Иосифом Григорьевичем Трофимовым и его внуком – Георгием Александровичем Червонным. И пусть она не станет переломным моментом в истории как науке, но те, кто всё же её прочитают, смогут открыть для себя что-то новое. И кто знает, может быть эта книга, как труды Льва Николаевича Гумилёва, окажет влияние на новые поколения историков, археологов и этнографов. 

 

10 августа 2021г. — 24 февраля 2022г.

[1] Хазарская мера длинны, примерно 5-7км.

[2] Наёмные войны Хазарского каганата

Еще почитать:

There is a spark in us

Зефиралла Блэк  — Глава 1

Hot didn't give daughter to anyone. — My father Is Captain Hook.

Демон пустыни : — Глава 9