Часть 2
Над израненной, покрытой, как оспинами от артиллерийских воронок земле, поднимался туман. Из какого-то далёкого, чудом уцелевшего болота, слышалось кваканье неразумных лягушек и казалось, что не было вокруг страшнейшей войны в истории человечества!
Туман поднимался медленно, осторожно, как бы боясь разбудить и обдать сыростью небольшую группу людей, спящих вповалку возле своих таких же израненных, как и земля, орудий.
Возле каждого орудия не спало только по одному человеку. Они беспрестанно всматривались в свои бинокли в сторону противника, но туман, густой и серый, безжалостно закрывал сектор обзора, и наблюдающие, то и дело, чертыхаясь, постоянно протирали глаза.
Утро сорок третьего года.… Одно из тысяч беспокойных и непредсказуемых.
Сержант Морозов тоже не спал. Прислонившись к лафету, он мысленно уносился на берега своей любимой Славянки, где когда-то бродил ночами, переполненный обидой и терзаниями от предательства, трусости и несправедливости. Всё это ушло с первыми залпами войны, а вот, идиш ты, не даёт покоя человеческая память, тревожит горестными воспоминаниями о невозвратных потерях в тогда ещё мирной, беспечной колхозной жизни.
Колька тревожился о матери. Как она там одна? Слава богу, дом подремонтировал!
Мысли прервал голос, донёсшийся шёпотом из окопа, но так хорошо слышимый в туманной тишине наступающего утра:
— Товарищ сержант! Товарищ сержант!
— Слышу, слышу! – Морозов привстал на колено, — Что там?
— В штаб срочно! Командир полка вызывает!
— Ясно!
Что-то случилось, иначе, зачем полковнику Широкову понадобился какой-то сержант, коих десятки в полковых девизионах? Колька вздохнул и полез в окопы.
Когда перепачканный и не выспавшийся Морозов появился в штабе, было часов девять, и дежурный, не спрашивая, показал на дверь кабинета.
Штаб располагался в заброшенном, но добротном ещё доме. Потрескавшаяся дверь и сама комната командира мало походили на кабинет, но так было надо, так было удобнее!
— Товарищ полковник!
Широков жестом остановил Морозова:
— К тебе, сержант, тут из Особого отдела дивизии!
Возле зашторенного окна стоял военный. Он встрепенулся, словно отбросил в сторону какие-то мысли, и, повернувшись, внезапно улыбнулся.
— Серёга! – встрепенулся Морозов, двинулся было навстречу, но увидев на плечах гостя полковничьи погоны, осёкся, приложил руку к козырьку, — Товарищ…
— Ну, что ты!
Полковник Фролов, крепко пожимая Колькину руку, то и дело довольно всматривался в его лицо, а потом, прижав к себе, негромко произнёс:
— Вот я тебя и нашёл, брат!
… Гнулись к земле потяжелевшие травы. От шума, от гула, от копоти. Ложились на землю под тяжестью вражеских подошв, гибли от рваных гусениц фашистских танков. Готовые плодоносить, они не успевали выносить семена и засыхали надломленные, посыпанные пеплом деревенских пожарищ, а то и сами горели в пламени страшных кровавых боёв.
Всю жизнь человеческую можно разделить на мгновения, которые иногда яркой искрой впиваются прямо в сердце и, оседая в памяти, надолго остаются в ней тёплыми и радостными воспоминаниями.
Колька обрадовался встрече с Фроловым. И ещё как обрадовался!
В нескольких километрах отсюда громыхала война, массивные накаты землянок сотрясались от разрывов фашистских снарядов и, нет — нет, а какая-нибудь шальная пуля обрывала солдатскую жизнь. Внезапно, исподтишка! Чирк! И нет чьего-то отца, брата, сына…
— Серёга, я ведь догадываюсь, что не просто для встречи тебе понадобился!
Уже два часа бродили они с Фроловым по улицам этой деревеньки. Мимо проезжали санитарные грузовики с ранеными, проходили небольшие группы новобранцев, которые с уважением посматривали на опытных фронтовиков, стоящих у сохранившихся плетней. Те с независимым взглядом курили самокрутки, изредка бросали взгляды на молодёжь и сочувственно смотрели вслед. Кого-то из них снова ждал фронт, кого-то полная демобилизация. Без рук, без ног, с пробитыми пулями телами, с разорванными в клочья и искалеченными душами…. Война.
— Ты ведь помнишь, Коль, как Золотарёв в городе частенько пропадал? Ну, тогда, в сорок первом перед войной?
— Забудешь разве! – Колька даже поёжился от воспоминаний.
— Так вот, нам ведь не удалось тогда раскрыть полностью агентурную ячейку. Взяли, конечно, многих, но… не всех! Жаль, что с ликвидацией Эльзы Фляйшер потеряли нить к диверсионным группам!
— Так ведь Золотарёва арестовали! Неужели молчит до сих пор?
Фролов хмыкнул и отвёл в сторону глаза:
— Понимаешь, в чём дело…
Колька понял:
— Ушёл?
— То-то и оно! На следующий день ведь война началась, в тыл переправить не успели. Налёт авиации, паника, ну и…
— Ясно.
Хотелось спросить: я-то зачем нужен, Серёга? Что может сделать простой сержант для поимки опытного вражеского агента? Пытался однажды, да то ли глупость подвела, то ли самоуверенность глаза застила!
Фролов опередил:
— Нужен ты нам, Коля, очень нужен!
— О чём ты, Серёга?
— А о том, что решением командования дивизии ты направляешься в распоряжение органов безопасности на неопределённый срок для выполнения особо важного задания государственной важности.
— Я догадался, как только тебя увидел…
— Значит, неожиданностью для тебя это не стало!
Они ещё долго бродили по пыльным улицам и говорили, говорили…. Колька ясно понимал, что в полк уже не вернётся, что впереди его ждала неизвестная, полная неожиданностей жизнь, в которой снова появился ненавистный ему Золотарёв. Понимал и то, что для него начиналась другая война, более жестокая и ненавистная, где в каждом обыкновенном, иногда даже улыбчивом лице, виделся враг. И это испытания надо было тоже пройти!
« Ещё не раз встретимся! — пожал на прощание руку полковник Фролов, — Вот такие сюрпризы иногда преподносит судьба, Коля!».
В солнечный полдень, жмурясь от яркого июльского солнца, по просёлочной дороге в направление колхоза «Красный Серп» шёл человек. Кое — где колосились островки засеянной ржи, слабый ветерок гулял по придорожному лесу, шевеля листьями на ветках, наполовину срубленных снарядами да пулями, берёз. Из полумёртвых стволов выползла весной, и жила сейчас молодая поросль,выделялась и зеленела на фоне почерневших своих собратьев.
« И вас проклятая затронула!» — подумал человек, перекидывая на другое плечо небольшой вещмешок. Он остановился, прикрыл глаза ладонью и посмотрел по сторонам. Рожь…. А ведь когда-то здесь простирались огромные пшеничные поля! Услышав жаворонка, человек невольно улыбнулся:
— Жив, приятель!
И ещё мелькнула, внезапно пришедшая мысль: ведь два года назад он точно так же шёл по этой дороге, нёс на плече почти такой же вещмешок, и очень верил, что впереди ждала его такая светлая и замечательная жизнь!
Но тогда он шёл домой…. А сейчас? Тоже домой, но… для выполнения задания. Месяц как с фронта, а всё кажется, что выскочит из ближайшей землянки друг его фронтовой Егорка Курбатов, закатится заливистым смехом, обнимет своими крепкими руками за плечи! Только не выскочит, не обнимет, потому как погиб сибиряк Егорка ранним утром полтора месяца назад. Выглянул из-за бруствера, чтобы посмотреть, как всходит солнце, как над полем заря занимается, да не дала вражеская пуля. Вжик, и не стало друга! Опустился, молча, на дно окопа и затих.…
В «Красный серп» возвращался Николай Морозов. Повзрослел, окреп. На огрубевшем лице чернели подрастающие усы, тонкой бороздкой протянулась по лбу невесть откуда взявшаяся морщина, да пропала куда-то синева некогда привлекательных глаз, которые так любили в юности деревенские девчонки!
Месяц, проведённый в городе, давал свои плоды. Морозов даже мысленно больше не называл себя Колькой! Усердно проходил ускоренное обучение, с удовольствием сдавал немногочисленные «зачёты», и безумно обрадовался, когда заместитель начальника управления Фролов сообщил, что наконец-то с него снята судимость «в связи с необоснованностью обвинения».
Начиналась другая жизнь. С присвоением звания « сержанта госбезопасности» появилась обязанность, а так же ответственность, с которой не считаться было нельзя. Поэтому для выполнения задания формальности уже не годились.
Всего месяц давался для обнаружения вражеских схронов оружия, которые по предположению начальства, всё ещё находились в расположении колхоза «Красный серп». Всего месяц.
« Ты там местный, тебя все знают! И подозрений никаких! Скажешь, десять дней отпуска после ранения, а потом на комиссию. Убеждай, что комиссуют, скорей всего! — напутствовал Сергей, — И ещё… сильно не щеголяй голым торсом! После «ранения» как — никак!»
Морозов улыбнулся совпадению. Месяц, как с фронта, месяц на задание.
Очень хотелось увидеть мать! Хоть и успокоил Фролов, что жива — здорова, но всё же.…
Когда показался «Красный серп», Николай почти бежал. Потом обругал себя за нетерпеливость, отдышался с минуту. Ты же после ранения, Коля!
… Кровавым мечом прошлась война по колхозу. Огнём пожарищ уничтожила некогда богатые, заполненные зерном хранилища! Изувеченные, исковерканные до неузнаваемости, чернели обугленные остовы тракторов, комбайнов, сеялок…. Что смогли – забрали фашисты, что не смогли – сожгли. Тёмными развалинами пугали руины бывших домов, а на берегу так любимой Славянки застыл на боку подбитый фашистский танк. Облезлый от языков пламени, он угрожающе поднимал вверх ствол пушки с повёрнутой башни. Так и торчала она прямо в небо, как сожжённое дерево в поле.
Поле брани, поле битвы. Война….
— Сыночек ты мой, сыночек!
Мать, припав к груди сына, одними губами не переставала повторять эти слова. И так ей хотелось врасти в эту грудь, навсегда врасти, что б не исчезла она больше никуда, что б не смогли оторвать её ни больничные палаты, ни далёкая теперь уже война!
Там, в этой груди, билось сердце её сыночка, её кровинушки, её последней надежды! И каждый стук этого сердца убеждал, что не сон это, что не привиделся матери образ дорогой, не придумала она его в своих горестных мыслях!
— Сыночек ты мой, сыночек!
Вся грудь в медалях, целых четыре штуки! И усы отрастил, как батька когда-то. Только вот сединки на висках стали поблёскивать, да лицом повзрослел. А ведь годов-то всего!
— Ты чего, мама? – спросил Николай, услышав, как мать всхлипнула, почувствовав, как сквозь гимнастёрку теплотой растекались по коже материнские слёзы, — Живой ведь!
— Я так, сынок, так! От радости….
Морозов крепче обнял мать за плечи:
— Ничего, мама, главное, что б война скорее закончилась, что б добили мы ненавистную гадину раз и навсегда! А рассвет придёт! Он обязательно придёт, мама!
Коленька, сынок ты мой дорогой! Мне б рассказать тебе, как топтали нашу улицу немецкие солдаты, как из большой пушки стреляли по церковному колоколу! Только от второго снаряда вздрогнул он последний раз, зазвенел своим переливистым боем и рухнул на землю вместе с колокольней, осыпав округу серой пылью да битым кирпичом!
Как вели на верёвке, словно корову, председателя нашего Антона Макарыча Лужина, как били его прикладами в спину и гоготали, как сумасшедшие, выкрикивая что-то на своём языке! А Макарыч, видимо, уже ничего не чувствуя от боли, только ворочал головой да смотрел на всех исподлобья своим уцелевшим глазом, потому что второй только страшно чернел от запёкшийся крови. Так и расстреляли председателя на берегу Славянки, аккурат на том месте, где стоит сейчас танк немецкий.
Мне б рассказать тебе, сынок, про страшную бабскую жизнь без вас, мужиков наших! Как горланили ночами пьяные солдаты песни свои непонятные, да просто так, ради удовольствия, строчили из автоматов по дворам и огородам, проходя мимо колхозных домов!
Да меня, тётку немолодую, пнул фашист ногой прямо в живот, сбил с ног и сапогом бросил прямо в лицо уличную пыль, потом ещё раз, потом ещё…. Не было спасенья от этих извергов!
Много чего рассказать хочется, но только зачем?
— Сыночек ты мой, сыночек!
Золотарёв был жив. Николай знал об этом. Мало того: по оперативной информации именно Золотарёв готовил диверсионные группы для заброски на территорию Советского Союза. По мере наступления советских войск, диверсионная школа всё дальше откатывалась назад вместе с отступающими немецкими войсками, появляясь то в одном месте, то в другом, пытаясь таким образом затеряться среди хаоса войны.
Оберштурмбанфюрер Генце умел готовить кадры! И пусть они часто попадали в руки органов госбезопасности, не успев выполнить задание, некоторые залегали на дно, и в один из каких-нибудь дней взлетали в воздух воинские эшелоны, падали в реку исковерканные мосты, погибали от внезапного выстрела секретари парткомов и комсомольских организаций.
В бытность Золотарёва механиком колхоза «Красный Луч», он готовил склады и схроны для последующих диверсий. Совсем недалеко находилась достаточно мощная электростанция, в областном центре работало великое множество крупных и мелких предприятий.
По информации Фролова, в районе находилось три склада с оружием и взрывчаткой. Один их них был обнаружен Морозовым в июне сорок первого. Два других предстояло найти. И сделать это должен был он, Николай Морозов, сотрудник НКВД, прибывший под прикрытием в свой родной колхоз.
Арестованные агенты ничего сказать не могли. Никому не доверял опытный резидент Золотарёв, собственноручно доставлял в потаённые места смертоносный товар.
После улёгшихся встреч со знакомыми, среди которых и встречались – то одни бабы да непригодные для фронта старики, Морозов часто приходил на берег Славянки, к подбитому немецкому танку и думал, думал…. Давно ли собиралась на этом берегу колхозная молодёжь, девчата пели незамысловатые, но такие душевные песни, и сияла над просыпающимися утренними полями мирная, до боли желанная, нарождающаяся синева июньского неба!
Была жива Дашка, непредсказуемая в своих поступках, заплутавшая в бесконечных лабиринтах судьбы! Но такая родная, наверное, по-своему любившая Николая!
И драка с колхозным секретарём казалась теперь глупой, пусть по-мальчишески жестокой, но абсолютно бесхитростной и незначительной после всех бед и испытаний, выпавших на долю в течении двух военных лет.
— Дядя Коля, а когда ранят – сильно больно?
Детский голос прервал мысли. Это Алёнка Сизова, соседская девчонка шести лет. В розовом платьице, с поблёкшими от времени и бесконечной стирки оборками, она внимательно смотрела на Морозова, от любопытства переминаясь с ноги на ногу.
— Это ты, Алёнка? – как бы пытаясь удивиться, спросил Морозов.
— Ага! – довольная его реакцией, подтвердила девчушка.
— Да, как тебе сказать, Алёнка! — Николай присел на корточки,- Вот ты, когда коленку поранишь, плачешь?
— Плачу… — вздохнула она.
— А плачешь потому, что тебе больно! А ранение – это когда в сто раз больнее!
— Ты тоже плакал?! – удивилась Алёнка.
— Нет, я не плакал! Потому что солдат, а солдатам плакать не положено!
— Мой папа тоже солдат…, — грустно констатировала маленькая соседка и, опустив голову, пошла с берега в сторону стоящих неподалёку колхозных домов.
Дашкин дом стоял одиноко. Среди полусожжённых фашистами других построек, он чудом остался почти целёхоньким. Пусть без дверей, с сорванной над сенцами крышей, но стоял, не тронутый пожаром. В выбитых стёклах завывал ветер. Колыхал запылённые занавески, хлопал ими по облезлой, давно некрашеной раме.
Николай поймал себя на мысли, что ему совсем не по душе это зрелище. Зачем сюда пришёл?
Вспомнилась Дашка. Вспомнился Золотарёв. Может, поэтому и пришёл, что не давала покоя и мучила слишком уж часто вина о загубленной Дашкиной жизни! Чувствуя это, Морозов старался оправдывать себя: мол, измена Дашки сыграла основную роль в их размоловке, а потом этот Сопливчик изменил весь дальнейший ход событий!
А, может, пришёл ещё и потому, что очень хотелось узнать, а не остались ли какие-нибудь вещи из тех, теперь уже далёких времён, которые хоть каким-то образом могли помочь выполнению задания.
В доме противно поскрипывали ссохшиеся полы. Каждый шаг эхом отдавался на голых, с облупившейся штукатуркой, стенах. Косо висели ходики с остановшимися стрелками, и жалостливо висела на пружинке замеревшая часовая кукушка.
В войну, в доме жили солдаты интендантской роты. Может, поэтому минула его судьба многих домов на соседних улицах.
Не найдя внутри ничего интересного, Морозов вышел во двор. Покосившийся сарай, колодец, вполне сносный забор без одной дощечки. « Надо же, сохранился!» — удивлённо подумал Николай. Ещё раз окинув взглядом золотарёвское хозяйство, вышел на улицу.
Но что-то так и не давало покоя и тревожило душу. Что-то упустил, не доглядел, не заметил….
Моров шёл по пустынной улице колхоза. Бабы работали в поле, мужики воевали на фронте, а ты, Николай Морозов, вводишь в заблуждение всех этих несчастных своим выдуманным ранением, и нет тебе места ни в поле, ни на фронте!
Пнул попавшееся под ноги помятое ведро. Оно с грохотом отлетело в сторону и сразу же стало серым от опустившейся на него дорожной пыли. Николай остановился.
Стоп! Вот оно – упущенное и недосмотренное! Есть!
Колодец!
Всего два наката над землёй, хотя их должно было быть гораздо больше. А это значит, что строился он наспех и совсем не предназначался для тех функций, для которых предназначены все колодцы.
— О чём думаешь, Коля? – вслух сказал себе Морозов, — мало ли как колодцы люди строят?
И всё-таки вернулся назад к золотарёвскому дому. Ведра на барабане не было. Снял кто или….
О чём-то интуитивно догадываясь, Николай заглянул внутрь сруба, и в лицо сразу пахнуло протухшей водой. Почему? Нет родника, питающего колодец? Вода, скорее всего, была, но грунтовая, вовсе не предназначенная для питья. Да и не стоял здесь колодец в пору, когда Дашка жила одна, и Николай бывал здесь частым гостем! Значит, колодец вырыл всё тот же Золотарёв. Для каких целей, Морозов больше не сомневался.
ФРОЛОВУ. В колодце дома Дарьи Климовой обнаружен склад оружия. В срубе колодца, на глубине двух метров от поверхности, сделана ниша, в которой мной обнаружены автоматы ППШ в количестве пятнадцати штук, запасные магазины в количестве пятидесяти штук, ручные гранаты в количестве десяти штук, комплекты форменной одежды бойцов Красной армии в количестве пятнадцати штук, а так же сапоги в аналогичном количестве сорок второго – сорок четвёртого размеров. При тщательном обследовании, на противоположной стороне сруба на такой глубине, обнаружена вторая ниша меньших размеров, в которой хранились бланки всевозможных организаций, а так же чистые армейские книжки в количестве тридцати штук. МОРОЗОВ.
Прошло два дня. Курьер, под видом проходящего через колхоз беженца-старика, передал Морозову послание. Один из допрошенных диверсантов дал кое-какие показания. Николая вызывали в город «для прохождения медобследования».
— Надолго, сынок? – озабоченно расспрашивала мать.
— Да, нет, мама! Врачи осмотрят и комиссуют, скорее всего!
— Дай бог! Дай бог! Главное – не на войну!
Николаю вспомнилось, как мать, ночью подсев к его кровати, осторожно гладила его несуществующую рану, как всхлипывала, стараясь не шуметь. А он молчал, и было очень стыдно за обман, за материнские слёзы….
— Ничего, мама, приеду – закончу ремонт дома. Теперь всё будет хорошо!
Мать с грустным взглядом смотрела на сына и утвердительно качала головой.
В Управлении Морозова встретил Фролов:
— Ну, Коля, умница!
— Учусь! – смущённо пробормотал Николай.
— Новость для тебя хорошая! Закончишь дело – ждёт тебя, брат, очередное звание и перевод в мой отдел для выполнения особо ответственных заданий! Чуешь, какой размах?!
Морозов довольно улыбнулся:
— Рад, Серёга, честно рад!
— Ну, а теперь о насущном! – Фролов согнал с лица улыбку и, взяв Николая под руку, подвёл к окну, — Здесь лазутчик один, по фамилии Лопухин (настоящее имя Иван Широков, из кулацких последышей), рассказал, что Золотарёв, то бишь, теперь уже оберштурмбанфюрер Пауль Генце, как-то странно намекнул перед отправкой старшему группы, что найти схроны с оружием поможет один местных жителей, который знает место и время высадки. Так вот, среди нескольких уничтоженных диверсантов, нашли труп странного мужика. Вроде, как из местных, но каким образом он там оказался, где прятался во время облавы, мы так и не узнали. Старший диверсионной группы был убит при задержании, а те, которых удалось взять в плен, ничего не знают. В самолёте его не было, точно! После опознания установили, что это житель деревни Алинкино Федот Карпов, этакий местный бирюк, который жил сам по себе. Не имел ни друзей, ни врагов. Вроде, есть человек, а, вроде, как и нету!
— Знаю Алинкино! – кивнул Морозов.
— Да, от вас в десяти километрах! Вот этот Федот Карпов не был коренным жителем, понимаешь? Приехал лет за пять до войны, устроился конюхом. Так и проработал, пока немцы не пришли. В связях с ними замечен не был, но удивительным образом дом его не тронули ни грабежи, ни разруха.
А задание твоё, Коля, состоит в том…
Морозов напрягся.
— Задание твоё в том, — продолжал Фролов, — что необходимо под любым предлогом попасть в Алинкино. Вверх дном переверни все его связи, ведь что-то же должно быть! Если отправить нашу группу – притихнут, на дно лягут. Тогда точно уже ничего! Нужен нам этот склад, Коля, сам понимаешь! Ох, как нужен!
— Я понял, товарищ полковник! – Морозов перешёл на официальный тон, — Всё сделаю!
— Ну, вот и ладно! – вновь задорно подмигнул Фролов, — Пойдём тебе справку сделаем. Получишь ты, красноармеец Морозов, полную комиссацию по случаю тяжёлого ранения! Можешь смело показывать сей документ во всех советских учреждениях!
Автомобиль, предоставленный Николаю Фроловым, остановился в нескольких километрах от села.
— Дальше только пешком! – старший лейтенант протянул Морозову руку,- Удачи!
— Давай, старлей!
Николай в очередной раз шёл по просёлочной дороге и в очередной раз удивлялся:
— Надо же, каждый раз, как впервые, как в новую жизнь!
Оживал «Красный серп». Давно колосились ржаными колосьями вспаханные бабами поля, с помощью вездесущих подростков восстанавливали полуразрушенные дома. Возвращались с фронтов мужья, сыновья — кто без руки, кто без ноги…. Только это были всё-равно мужики: озлобленные на фашистов, обиженные на судьбу за свои немощи, за своё неопределённое будущее, за своё порушенное семейное счастье. Всё–равно для женщин это было что-то своё, родное, с запахом табачного дыма и мужского пота, с крепким словцом и горькой песней, после выпитого самогона. Какая никакая, но это была жизнь.
Морозов вернулся из Алинкино. Под видом старого знакомого Федота Карпова всё пытался выяснить у местных хоть что-то о его жизни.
— Ты, милок, откуда Федота знаешь? – всё выпытывал Николая какой-то древний дед, покряхтывая и беспрестанно облизывая, сохнувшие, видимо, от старости, губы.
— Познакомились когда-то, — уклончиво объяснял Морозов, — Ты лучше, дед, расскажи, где его найти!
— Так поговаривают, что исчез он! Как диверсантов у нас поймали, так в аккурат и он пропал!
Никто не знает….
— А жил где?
— Это покажу! – прошамкал дед, — Вон дом с высокой трубой видишь? Это и есть его дом. Он один у нас целёхонький стоит.
— Ну, спасибо, дедушка! — Николай тронул старика за плечо, — Спасибо, говорю! – погромче повторил он, поняв, что дед его не расслышал.
— Ну – ну….
Уже отойдя, Морозов услышал в след:
— Ты с фронта, парень?
Николай, обернувшись, утвердительно кивнул и зашагал в сторону, стоявшего на самом краю улицы, пятистенка.
Дом, как дом, ничего такого, что привлекло бы внимания. В бочке стояла, начинающая покрываться плёнкой, вода, на полках запылённая посуда, потёртая скатерть на столе.
« Надо же, — думал Морозов, — жил бирюком, а посуды на целый взвод хватит! То ли наворовал, то ли гостей ждал? Да и бочка воды зачем? Много ль одному надо?»
На крайний случай опрокинул бочку. Ничего…. Осмотрел железную кровать, старинный сервант, стол.
А дед уже, поди, на всю деревню раструбил о неожиданном госте! Да и смотрел как-то подозрительно. Не зря же про фронт интересовался!
Выйдя во двор, Николай осмотрел сарай. Старая телега да заржавевшая коса. Всё запущено, всё как-то неправильно, не по-русски! Ведь жил же человек!
Прошёл в огород. Просто так, без определённой цели.
Да, мало ты похож на деревенского жителя, товарищ Карпов! Хотя, какой товарищ? Какой-нибудь фон или господин! Вон ни одной посаженной грядки, ни одного куста смородины на огороде, а пугало стоит!
Пугало…. Шевельнулась где-то мысль в мозжечке, зажгла, как всегда в случаях, когда отгадка находилась совсем рядом! Спокойно, Коля, спокойно! Думай!
Пугало на конце огорода, дальше забор и лес! Почему? Если б в середине огорода, тогда понятно, но в конце? Кого пугать-то, воров? На пугало наброшен пиджак. Пиджак достаточно свежий, не похоже, что б он даже зиму пережил. Шапка на конце палки, там, где должна быть голова. Вроде, всё по правилам, да только пиджак не вписывается в общую картину!
Из кармана пугала Морозов извлёк старый портсигар. Интересно! Зачем мужику, курящему махорку, портсигар? То, что Карпов курил махорку, Николай определил по рваной бумаге в доме, да по пачке махорки на подоконнике. Хотя…. На людях одно, дома другое!
Вот оно!
Портсигар пустой, но вся внутренняя сторона исцарапана гвоздём. При внимательном рассмотрении стало понятно, что это карта. Вот указана дорога через поле, вот Славянка, мостик…. Две жирных черты обозначают, скорее всего, Косой овраг, еле заметная черта ещё не понятна, но место это, где выбита жирная точка, Морозов уже узнал! Нашёл!
« Надо же!» – всё думал Николай, когда сидел на телеге с местной бабёнкой, которая ехала в «Красный Серп по общественным делам, на чудом уцелевшей лошадёнке. Бабёнка ни о чём не спрашивала, но подозрительно косилась, и Морозов догадывался, что неспроста, а дедок тот, видимо, разнёс новость о карповском госте.
«Поди, и сдаст меня по приезде в правление! — как-то мимоходом пролетела мысль, — Хотя, это не имеет значения. Значение имеет тот факт, что обнаружил ты, Коля, наконец-то фашистский схрон! Не случайно, а умом своим! Это называется интуицией!».
Пока общественница из Алинкино привязывала у крыльца правления лошадь, Морозов буркнул «спасибо» и отправился, было, домой. Женщина, прикрыв глаза рукой, долго смотрела ему вслед.
На полпути Николай остановился.
— Извини, Фролов, я должен убедиться! – убеждал он сам себя, — Я должен убедиться, Серёга, что не ошибся!
Вынув из кармана портсигар, ещё раз внимательно посмотрел на карту. Сколько раз по этим местам скакали с пня на пень детские ноги, сколько царапин приносили домой пацаны от острых сучьев поваленных деревьев! Никто лучше ребятни не знал эти места, и никто лучше не будет знать, потому что рано или поздно закончится война, народятся новые мальчишки, и продолжится жизнь с новыми именами, новыми рассветами, которые ещё тысячи лет будут вставать над Славянкой, «Красным серпом» и над заново отстроенными домами!
Еле заметная чёрточка оказалась поваленным деревом.
… Если б немного опыта, если б поменьше самоуверенности! Ну, почему мудрость появляется только в зрелом возрасте?! Почему молодость считает себя непогрешимой и бессмертной?! Откинутая ногой земля с сосновыми иголками, треск сучка под сапогом. Так и есть – крышка, не заметная для глаз, а вот и щель вместо кольца….
Взрыв огромной силы потряс всю округу. От исковерканных деревьев с криком улетали уцелевшие птицы, волна взбросила в небо огромную массу лесного дёрна, который прошлогодними листьями медленно опускался на обезображенную землю. Стонала земля, стонало небо.
Шла Великая, самая кровопролитная война в истории человечества….
Еще почитать:
Трепет бездны — Глава 5. Via (RaiSter)
На круги своя — На круги своя. Глава 1. Антонина Владимировна
Неудачное утро. Предыстория.
Глаза цвета карамели — Глава 3. Судьба
«
»
