Откуда-то с верхних этажей многоквартирного дома доносились голоса. Итан остановился в тени холодного подъезда, задрал голову и, тяжело дыша, внимательно прислушался. Его смолистые волосы были растрёпаны, на широких плечах неуклюже болтался рюкзак, а по обмерзшему, бледному лицу катились редкие капли солёного пота. На одной из стен нервно мерцала разбитая лампа, заливавшая выкрашенные зелёной краской бетонные стены оранжевыми лучами. Покрытые миллионом трещин ступеньки убегали спиралью под самую крышу стоящего на отшибе города жилого массива. Где-то за спиной скрипела неугомонная железная дверь. В щели окон то и дело со свистом задувал морозный ветер. Пахло свежей краской.
Так и не расслышав ни единого слова, Итан принялся устало подниматься по лестнице, минуя этаж за этажом. Голоса становились всё громче, эхом отскакивая от стен, пока наконец не приобрели плоть и форму:
— …А я тебе говорю, что нельзя просто так взять и запороть проверку на подвижность без учёта модификатора резиновых калош. Как он меня достанет в этой луже, я тебя спрашиваю?
— Но ты ведь сам заложил их в ломбард ещё пять ходов назад, лишь бы у тебя хватило сантимов на покупку… этих, как их… Хуго, ты записал?
— Так точно-с, все ходы в книжечке. Вот, читай: Лазарь меняет найденные калоши на двенадцать сантимов. А сразу после, в строке ниже: всё тот же Лазарь покупает пять фунтов королевских груш за десять сантимов.
— Сколько-сколько фунтов? Так это ж ещё и штраф к передвижению должен быть тогда.
— А что, вроде и должен.
— Во ты попал, Лазарь! Бросай давай.
— Я бросаю груши ему в морду.
— Совсем сдурел? Бросай, я тебе говорю.
— Не стану бросать, я лучше от груш избавлюсь, чтобы штрафа лишиться.
— Груши не трожь! Ты же их хотел отдать той дамочке на площади.
— Я передумал. Сейчас как швырну всю корзину… Хуго, давай проверку на атлетику.
— А что, можно и на атлетику…
По подоконнику с треском покатились кубики.
— Девять.
— Да какие ж это девять, когда всего семь!
— Ну семь.
— Тьфу, считать не умеешь? Эх, потонул ты, получается, Лазарь. С грушами на дно, так сказать. Вот это я понимаю — жадность сгубила.
— Это всё потому, что Хуго кости неправильно кинул. Я ему давно, дураку, говорил коврик принести — на мягкой, на мягкой поверхности надо!
— А что, можно и на мягкой…
Итан остановился на одном из лестничных пролётов. Прямо перед ним вокруг широкого подоконника теснились трое. Тот, что слева был ростом ниже среднего, усатый, с головы до ног закутанный не по погоде во всё полосатое и красно-белое. По правую руку возле тёплого бойлера торчал то и дело мусоливший в губах пустую самокрутку розовощекий шатен с подобранным явно вслепую гардеробом. Между ними сутулился и шмыгал носом смуглый брюнет, не отрываясь делающий заметки в толстом блокноте. Подоконник за их спинами оказался укрыт разлинованной чёрным маркером картонкой, по центру которой слегка блестели белые грани игральных кубиков.
Заметив внезапного гостя, шатен присвистнул и ткнул в бок того, что делал записи:
— Гляди-ка, а вот и он.
— А вот и кто? — запыхтел красно-белый.
— Сейчас узнаем.
Все трое внимательно оглядели застывшего на месте Итана. Каждый при этом смотрел по-своему и выражал результаты осмотра бровями, губами или глазами.
— Братец, а ты чего вообще умеешь? — шмыгнул тот, что с блокнотом.
— Да я так… — не сразу нашёлся Итан. — Мимо иду, не обращайте внимание.
— Блокнотик заполнять умеешь? А кости бросать? А с головой всё в порядке?
Итан только сейчас заметил, что все трое обуты в разной степени мягкости тапочки.
— Вы здесь живёте? — спросил он осторожно, делая шаг в сторону.
— Я нет, — махнул рукой один. Вслед за ним оставшиеся помотали головой. — Мы не здешние, мы вообще никакущие. У нас уже давно и дома-то нет.
Ясно, подумал Итан, бомжи собрались, греются.
— И чего вы тут делаете? — устало спросил он, поправляя рюкзак. — Выпиваете?
— Не-а, тебя ждём.
— Меня?
— Ага, тебя, кого ж ещё? Нам замена нужна срочная. Выручишь?
— Даже не знаю, ребят. Вы и без меня, похоже, неплохо время проводите, — Итан покосился на подоконник. — К тому же, я ничего в ваших нардах-шашках не понимаю…
— Сам ты шашки, а это ролевуха, — обиделся тот, что с блокнотом. — Нам мастер нужен новый, а то я уже устал всю ночь этих двоих развлекать, хочу тоже поиграть. Выручишь, а? У нас тут и поле новое — сам сделал.
— Да ты подходи, не бойся, — добродушно поманил его тот, что прижался к бойлеру. — Чего стоишь, словно мы алкаши какие? Вон, смотри, — он покачал в руке бутылку с минералкой, — я уже неделю как не пью. Тут только хорошая компания собирается, правда ведь?
— Во-во, — поёжился закутыш. — Мы этот подъезд знаешь как долго выбирали? Потом ещё дворника пришлось упрашивать впустить. А он, собака, глухой, документы требовал. Пришлось ему отдать всю выпивку, что мы купили, лишь бы замолчал. Так что ты нас за дураков не держи — мы хоть и не местные, но двери не ломали, честно вошли.
— И что, давно вы тут сидите? — улыбнулся скрестивший руки на груди Итан. — Я вас что-то совсем не припомню. Соседи не жаловались? Лампочку не вы ли выкрутили?
— А чего им жаловаться? Мы публика приличная, место своё знаем. Не шумим, не курим, бутылки не бьём. Угол заняли и кости гоняем себе на потеху — всё лучше, чем по мусоркам лазить… И лампочку твою не трогали, так и передай заведующему.
— Да мне-то какое дело, — Итан пожал плечами. — Играйте сколько хотите, я мешать не стану…
Он уже собрался подниматься дальше, но тот, что сторожил бойлер, преградил ему путь и, хитро сощурившись, спросил, пережевывая самокрутку:
— А это у тебя чего?
Палец его уткнулся в сжатый кулак Итана.
— Это просто таблетки, — ответил Итан. Разжав пальцы, он показал полуночным гостям фиолетовую упаковку. — Для сна.
— Плохо спишь, братец?
— Можно и так сказать. Бессонница мучает.
— Слушай, а у меня вот тоже нынче какие-то проблемы со сном начались, — после этих слов шатен нарочито широко зевнул. — Не одолжишь немного?
— Да, конечно, без проблем…
— Ого, а мне тогда тоже можешь отсыпать чуток? — подлетел второй.
— Ну и я за компанию не отказался бы поспать спокойно, — забулькал из-за его спины усатый.
Вскрыв упаковку, Итан последовательно выдавил по одной белой таблетке в руку каждого обитателя подъезда, после чего быстро сосчитал оставшиеся. Было 20, а стало 17, с досадой подумал он. Пока должно хватить.
— И что, вот от этого я типа спать лучше буду? — поинтересовался шатен, внимательно разглядывая таблетку снотворного, зажатую между большим и указательным пальцем. — Не, дружок, ерунда это всё. Хочешь, я тебе в следующий раз средство надёжнее принесу? Вырубает за минуту.
— Ты его не слушай, братец, — хмыкнул закутанный, пряча свою дозу в один из многочисленных карманов. — Мы ведь всё понимаем. У кого сейчас жизнь лёгкая? Если помогает, то и ладно. Меня Лазарем зовут, кстати.
— Лазарем? — Итан приподнял брови. — Прозвище такое?
— Его раньше Лазарем всем двором называли, — вклинился странно одетый шатен, — после того, как он напился до беспамятства, уснул в сугробе, а утром как ни в чём не бывало попёрся на заработки. С тех пор пошёл слух, что его вообще ничто не возьмёт — на зло всем проснётся и пойдёт. Мы в тех краях уже давно не были, но кличка осталась.
— А имя-то у него есть? — уточнил Итан, которого не особо радовали подобные истории.
— Ты глухой? Я ж тебе сказал — напился он до беспамятства. Ничего не помнит: ни имени, ни откуда родом, ни сколько мне должен за шапку.
— Мне все говорили новую жизнь начать, — вздохнул Лазарь. — Мол, тебе повезло, а ты обратно в бутылку залез и на улице остался. Да только разница какая? Всё равно сравнить нынешнюю жизнь не с чем.
— Ты не оправдывайся, всем ведь ясно, что ты просто боишься пробовать. А меня Хуго называют, раз уж знакомиться начали, — шмыгнул смуглый и протянул руку. Итан аккуратно пожал её и тоже представился из вежливости. — Я вот память не терял, к сожалению. Так бы, может, и у меня сейчас прозвище какое было-с. Ну а Сальвадора ты уже давно знаешь…
Хуго указал на улыбающегося шатена с самокруткой в губах, но Итан был готов поклясться, что видит столь странную персону впервые.
— Боюсь, что не знаю, — нашёлся он после того, как ещё раз оглядел прислонившегося к бойлеру мужчину: его ногти были разноцветные, одежда представляла смесь пёстрых тряпок, сальные волосы блестели, а ухмылка неприятно растягивала морщины. — Такого не забудешь.
— А ты, может, работы мои видал, — засмеялся Сальвадор, сминая пальцами пустую самокрутку. — Я какое-то время искусством промышлял, муралы рисовал, стихи летом на асфальте писал, фокусы девушкам показывал за поцелуй, хе-хе. А потом местные смекнули, кто им все стены краской мажет, и принялись гонять меня по всем районам. Пришлось временно на покой уйти, в глубокий андерграунд. Затаился, вдохновения набираюсь, новые знакомства завожу, чтобы потом вернуться с новой силой и сказать своё слово равнодушному миру. Жечь буду! Но Хуго не даст соврать — я по своей натуре если не артист, то художник точно. Искусство люблю больше, чем выпить.
— Любит, как же, — сплюнул Хуго. — Видел бы ты только его мазню. Думаешь, он кисточками свои произведения малюет?
— Кисточки — это для слабаков, — засмеялся Сальвадор. — Настоящие художники должны частичку себя отдавать миру, понимаешь? Искусство требует жертв, Хуго, хоть ты этого и не поймёшь никогда, поскольку всю жизнь только и делал, что по мусоркам прыгал в поисках арбузных корок. А ты глобальнее мысли, ну, глобальнее!
— Да уж я больше твоего понимаю. Ты что, — внезапно повернулся он к Итану, — думаешь, будто ему такое прозвище дали из уважения? Ты расскажи, расскажи, как именно ты свои художества рисуешь!
— Это секретная рецептура, — Сальвадор театрально насупился и скрестил руки на груди. — Нельзя раскрывать профессиональные тайны первым встречным.
— Вот ещё! Короче, этот паразит нажирается до поросячьего визга, а потом идёт блевать на стены, словно фонтан. Утром проснётся, взглянет, что увидит с похмелья, так и назовёт. Разве это искусство-с?
— Нет, это страдания, запечатлённые в форме искусства, — возразил Сальвадор. — Раскрой глаза Хуго или признай, что ты как всегда завидуешь моей необъятной душе, моему сложному устройству психики и моему безрамочному взгляду на мир и вещи вокруг.
— Как же теперь смотреть на этот мир, когда он весь в чужой блевоте?
— А ты давай, спроси, — Сальвадор ткнул пальцем в сторону молча наблюдавшего за спором Итана, — как наш новый знакомый считает, а?
— Ты чего в искусстве понимаешь? — задрав голову, спросил Хуго.
— Ну так, пишу иногда, — скромно сказал Итан.
— Вот это я понимаю интеллигенция собралась, — загоготал Сальвадор. — Деятели науки и культуры, оказывается, поздно ночью ютятся по подъездам.
— Писатель, получается? — уточнил Лазарь. В его мутных глазах как будто сверкнуло уважение, но затем очень быстро утонуло. — Нам такие нужны. Чего пишешь? Дашь почитать?
— Чушь пишу всякую, не берите в голову, — равнодушно ответил Итан.
— А вот ты скажи, писатель, какой у тебя взгляд на искусство? — не унимался Хуго. — Тошнота на стенах — тоже искусство?
— По большей мере каждый автор только и делает, что выворачивает свои внутренности перед публикой, — вздохнул Итан. — Весь накопленный опыт переваривает, а затем изрыгает его куда-нибудь, чтобы другие понюхали. Когда тошнит писателя, он хватается за бумагу; когда тошнит режиссёра, он требует принести ему камеру; а когда тошнит художника… ну, тут уж поверхности всякие бывают, в том числе и стены. Разница лишь в том, что некоторые заходят дальше, увлекаются больно и начинают уже свои кишки выплёвывать.
На несколько секунд лестничный пролёт погрузился в тишину.
— Ну даёт, — вымолвил наконец Сальвадор, почёсывая щёку. — А как сказал пафосно и чётко, слыхали? Точно писатель. Красиво ты это… Давай сыграешь партийку с нами? Я так и быть поведу, раз ты у нас новичок.
— И то правда, сыграй с нами разок, — присоединился Лазарь. — Всё равно ведь тебе делать больше нечего. Что думаешь, Хуго?
— А что, пусть играет, если хочет, — покачал головой смуглый, убирая блокнот в карман штанов.
— Не стоит, правда, — Итан попятился. — Я так себе игрок, со мной вам явно будет скучно.
— Да не скромничай ты, подходи ближе, — Сальвадор потянул его за край куртки к подоконнику. — Тут редко проходит кто-то такой-этакий. Мы всё равно никуда тебя не отпустим, пока не сыграешь. Ну что тебе, так сложно уважить старых приятелей, а? Хуго, одолжишь блокнот? Вот спасибо. Сейчас я что-нибудь простенькое придумаю, а вы пока расскажите ему, как тут всё устроено.
— Ну смотри, значит, — Хуго подвинулся в сторону, чтобы Итан смог получше разглядеть импровизированное игровое поле. — Мы раньше играли во всяких эльфов, драконов и прочую нечисть, а потом нам это так надоело…
— До смерти надоело! — кивнул Лазарь.
— Именно. Теперь играем по правилам реальной жизни, чтобы меньше приходилось думать, изобретать всякие миры, прыгать по подземельям и отыгрывать колдунов да паладинов.
— И в чём прикол такой ролёвки? — удивился Итан. — То есть вы целый день проводите на улице, чтобы потом здесь продолжить уже играть в собственную жизнь? Это ведь… бред полный.
— Для тебя может и бред, а только мы сами по себе никто. Нам вот этой жизненной реальности не хватает, альтернативной судьбы хочется.
— Достало по подземельям бегать, — захныкал Лазарь. — Я вот хотел под новый год купить себе новые калоши. Да только в реальности мне знаешь сколько придётся стекляшек собрать для этого? А здесь я могу представить, что у меня эти прекрасные ботиночки есть. Ну разве не замечательно?
— Считай это чем-то вроде… — Хуго замялся, подбирая слово.
— Симуляция реальности? — подсказал Итан. — Вам интереснее быть персонажами, чем жить по-настоящему. В реальности ваша ролевая, то есть социальная, модель крайне ограничена и в какой-то степени ужасна. Поэтому вы предпочитаете играть, а не жить?
— А так контроля больше, понимаешь? Сразу как-то смелеешь, исполняешь самые дикие вещи. Правильно ты это сказал. Ну, о том, что нам тесно быть самими собой. Ты взгляни на меня — я же всего лишь бездомный, который тару сдаёт по вечерам в ближайшем супермаркете. И эти ничем не лучше.
— Говори за себя, — пробурчал Сальвадор, старательно выписывающий что-то в блокноте.
— Ладно, — выдохнул Итан. — Могу ли я быть самим собой в игре? Или обязательно создавать совершенно нового персонажа, который не будет иметь со мной ничего общего?
— Ты погоди суетиться, братец, — остановил его Хуго. — Сперва тебе моделька нужна — ходить чем-то по полю ведь надо. У нас вон, смотри какие.
Он протянул руку, в которой блестели алюминиевые крышечки от пивных бутылок. На каждой переливалась крохотная красная звёздочка.
— А ты чем играть будешь?
Итан засунул руку сперва в один карман куртки, затем в другой, после чего извлёк на свет небольшую шахматную фигурку чёрного коня.
— Откуда это у тебя? — поинтересовался Лазарь.
— Не знаю, — честно ответил Итан, недоуменно рассматривая внезапную находку. — Просто был, наверное. Годится?
— Вполне-вполне. Ставь давай его на поле.
Итан неохотно отправил фигурку в игру — уж больно она приятно лежала в руке. Черный конь гордо занял позицию в нижнем левом углу — будучи вырезанным из дерева и покрытым лаком, он смотрелся весьма дорого на фоне примитивных декораций. Следом его окружили пивные крышечки.
— Только мы это, — шмыгнул Хуго, — играем не за просто так. У всех своя ставка и цель. Мастер создаёт испытания, а мы должны их пройти. Кто пройдёт быстрее — тот и выиграл.
— В ролёвках ведь победа никогда не являлась самоцелью игры, — возразил Итан. — В реальной жизни тем более невозможно победить.
— Но тогда мы будем сидеть здесь всю ночь и мечтать. Тебе это надо?
Итан помотал головой, пристально глядя на фигурку коня.
— Тогда играем до победного. Эй, какое наказание ему будет в случае проигрыша?
— Так он же писатель, — усмехнулся Сальвадор. — Пускай за каждый проигрыш будет начинать новый роман.
— Это так не работает, — запротестовал Итан. — В литературе так нельзя…
— А в ролевых играх — ещё как можно. Пишешь сейчас чего-нибудь?
— Ну, так, лежит один черновик дома…
— Вот его и возьмёшь. Проиграешь — заставишь своего героя начать писать роман. Проиграешь ещё раз — заставишь писать роман героя своего героя. Ну и так до тех пор, пока не выиграешь. Согласен?
Сальвадор посмотрел на него хитро, но Итан в ответ лишь схватил фигурку коня и сказал:
— Согласен. Начнём?
— Вот это другой настрой, — Сальвадор потёр руки, настроил тембр голоса и пригласил всех остальных тоже подойти поближе к игровому полю. — Никогда не любил быть мастером, у Хуго это лучше получается, так что уж не серчайте, если что-то не так пойдёт.
Игровое поле подоконника представляло собой крайне упрощённую карту города с условным обозначением районов и наиболее важных точек, вроде круглосуточных магазинов, свалок, скверов, парков, мотелей и перекрёстков с проститутками. Причём при необходимости, как с гордостью продемонстрировал это Хуго, картонку можно было перевернуть и продолжить игру на подробной локации одного из районов. Перед началом Сальвадор тщательно создал атмосферу, описав погруженный в морозный мрак город, на тихих улицах которого выживет только сильнейшие бомжики, знающие точно, по сколько сантимов брать, по сколько продавать, где ночевать, как уговорить и так далее. Поскольку время года зимнее, появлялась механика обморожения — нельзя теперь сколько угодно копаться в мусорных баках или спать на скамейках, а алкоголь давал меньшую прибавку к теплу. Чтобы остаться в игре, необходимо было раз в пять ходов выпивать чего-нибудь горячего, что не тратило очки действия, прятаться в подъездах в течение одного своего хода, или напиваться, что накладывало свой штраф на все характеристики и их последующие проверки через бросок кубиков. Особенно тщательно пришлось создавать своего персонажа — Сальвадор настаивал на реализме, что крайне не нравилось любящему аркады Хуго. Так, Лазарь получил бонус к защите от холода благодаря своему странному наряду, но при этом штраф к скорости передвижения; Хуго, как самый грамотный и воспитанный среди бездомных двора, обгонял остальных по харизме, но зато иммунитет его страдал; Итану в качестве подарка не стали давать штраф, наградив только бонусом к интеллекту, но пообещали в следующий раз тоже какой-нибудь параметр занизить. Только после этого Сальвадор случайным образом разбросал фигурки по игровому полю и как мог подробно расписал, в чём цель каждого из игроков.
— Лазарь, тебе для победы необходимо собрать десять редких стекляшек, — произносил замогильным голосом шатен. — А не то умрёшь. Нет, это для тебя слишком просто. Давай так — надо не только собрать, но и успеть сдать их все в фандомат до рассвета. За каждую стекляшку плачу тебе десять сантимов. Хуго, тебе необходимо раскрыть, кто из наших стоит за убийством дворника. Вон он, во дворе дома валяется — найдёшь его тело в снегу, если проверка внимательности сработает. Назови мне имя, причину и орудие убийства, а не то милиция решит, будто это ты его укокошил. Раскроешь дело до рассвета — победишь. Ну и теперь ты, писатель… Чего ж тебе такое загадать? А давай вот как — раз ты у нас на улице новичок, то должен собрать джентльменский набор выживальщика. В него входит: кружка кофе, купить которое можно в любом из круглосуточных магазинов всего за пять сантимов; телогрейка, которую придётся обменять у одного из других бомжей; несколько стекляшек, чтобы заработать себе на пропитание; ну и тёплое место, чтобы пережить эту ночь. Всем всё понятно? Ну тогда начинаем, писатель будет ходить первым, потому что мне его фигурка уж больно нравится.
В течение первого часа игры Сальвадор неустанно давил всех собравшихся, постоянно требуя проходить проверки навыков. Так, на свой пятый ход Лазарю повезло вскрыть обледеневшую дверь подвала, сидя в котором он слушал, как парочка на верхнем этажа занималась любовью. Хуго успешно прошёл проверку на харизму и эмпатию, убедив местную сумасшедшую впустить его погреться в парадную одного из домов. Сальвадор сжалился только на Итаном, который играл крайне неосторожно, из-за чего на свой пятый ход так и остался на улице.
— Ладно, дружок, — вздохнул Сальвадор, окидывая взглядом карту города. — Давай будем считать, что на первый раз я тебя прощаю. Отправляйся-ка к подвалу, в котором торчит Лазарь — он тебе откроет, иначе я ему простуду накину. Посидишь там, чтобы не выбывать из игры так быстро. Я тебя только прошу, ну играй ты как-то с большей увлеченностью что ли — а то тебе как будто вообще ничего не интересно. Тебе ж вон как везёт сегодня — все проверки навыков прошёл с первой попытки! Обидно будет, если проиграешь с таким ангелом на плечах.
— Да я просто не до конца понимаю ваши игры, — сказал Итан, мусоля в пальцах фигурку чёрного коня. — Вот как мне теперь добраться до подвала?
— А давай будем считать, — запел Лазарь, — что его инопланетяне похитили.
— Нет никаких инопланетян, помолчи лучше, — отмахнулся Сальвадор.
— Как же нет, когда есть? — удивился Лазарь. — Вот они его и схватили, после чего выбросили рядом с подвалом, чудика, потому что он им свои рассказы читал.
Сальвадор почесал затылок и пролистал блокнот.
— И зачем он им сдался? — спросил мастер. — Взяли бы какого-нибудь бомжа тогда, если на опыты…
— Они его приборами измерили и узнали, что шибко умный, — не растерялся Лазарь. — Такого ведь и надо брать, чтобы всё узнать о планете. Этот писатель им сам всё расскажет. Ой, то есть — напишет.
— Ладно-ладно, уговорил, будут тебе пришельцы. Значит так, братец, прилетает с Плутона космическая тарелка…
— Они не на Плутоне живут! — замахал кулаком Лазарь. — Сколько раз тебе говорить?
— Да какая разница, где живёт то, чего нет? — засмеялся Сальвадор. — Ну-ка не спорь с мастером, а не то шапку отберу. Вот, прилетает тарелка и хвать тебя лазером за волосы…
Игра продолжалась. Во время своего хода Лазарь в шутку попросил мастера воспроизвести звуки соития парочки сверху.
— Тебе это зачем, извращенец? — спросил Сальвадор.
— А может мне интересно, — хитро улыбнулся Лазарь. — Писатель тоже хочет послушать. Хочешь ведь, я прав?
— Не хочу, — строго ответил Итан, фигурка которого уже сидела в подвале благодаря магии телепортации из другой Вселенной.
— Тьфу, ну и зануда, — махнул рукой Лазарь. — Там же истинная любовь происходит, дурачок, а ты послушать не хочешь.
— Истинная любовь? — включился Хуго. — А что, такая существует? Это ведь что-то такое вот… ну такое!
— Существует, а как же — прямо над нами разгорается.
— По-моему, это обычный секс, — процедил Итан. — Нет там никакой истинной любви.
— Много ты знаешь об истинной любви? — засмеялся Лазарь.
— Можно подумать, будто ты много знаешь, — съязвил Хуго.
— А вот и знаю! — крикнул Лазарь. — Так что не учи меня её искать. Я эту истинную любовь чую издалека. Я её даже, — он внезапно перешёл на шёпот, — я её даже видел сам, испытывал, в руках держал.
— Книжки не в счёт, — загоготал Хуго. — В книжках много чего такого пишут. Там любовь всякая разная, на любой вкус — бери и верь в ту картинку, которая тебе больше всего нравится. Я прав, писатель?
Итан не успел ответить.
— Да какие книжки, я тебе про жизнь говорю, — залепетал Лазарь. — В жизни есть эта истинная любовь, не надо никаких картинок.
— Ну и как же она выглядит, эта твоя истинная любоф?
— Так, прекратите свои разговоры об этой своей любови, — гаркнул Сальвадор. — Играть давайте, а не то я…
— Да пусть расскажет, интересно ведь, — кивнул Хуго. — Чего у тебя там за любовь была, а?
— Это давно было, ещё до того, как я память потерял, — закрыв глаза, принялся вспоминать Лазарь с довольной улыбкой сытого кота.
— Так если ты память потерял, то как помнишь?
— А такие вещи невозможно забыть. Истинная любовь с тобой навсегда — ты помнишь абсолютно всех, кого когда-либо любил по-настоящему. Даже амнезия не сотрёт воспоминания.
— Ну и что, и кого ты любил?
— А была вот одна, — вздохнул Лазарь, кутаясь в полосатый шарф. — Мороженое на углу супермаркета продавала. Я раньше мороженое никогда в своей жизни не ел, а тут как увидел её в этом фартучке белом — так сразу захотел подойти, поговорить. Да только как я подойду к такой девушке? Вы меня видели — передних зубов нет, ничего не знаю, воняю объедками. Такие красивые девушку с бездомными если и общаются, то только в шутку. Нельзя мне было просто взять и подойти — милицаев вдруг ещё вызовет, чтобы избавиться от меня. Где я, а где эта прекрасная, добропорядочная женщина с волосами цвета карамели. И вот она стоит, улыбается, каждому желающему в стаканчике хрустящем подаёт шарики разноцветные. Я посматриваю на неё издалека, а сам в мусорке копаюсь, драгоценности ищу там, стекляшки всякие. Несколько раз даже осмелился пройти мимо неё, совсем-совсем близко — но она смотрела не на меня, а сквозь меня. Ну я тогда и решил — надо бы не просто так подойти, а покупателем стать. У нас ведь как заведено? Если ты покупатель — ты всегда прав. Даже если от тебя мочой воняет, а всё равно прав, нельзя тебя прогонять, потому что ты по-ку-па-тель! И вот я принялся по всему городу ползать, заглядывая в каждый мусорный бак, пока не насобирал коллекцию стекляшек. Дошёл до фандомата, весело звеня уловом, сдал тару — получил на лапу. Выдали целых двадцать сантимов, представляете? Я раньше никогда так много не зарабатывал. Схватил звеняшки, в карман пересыпал и побежал скорее к тому супермаркету. Думал, приду сейчас, а она исчезла, словно сон, которого никогда и не было. Но нет, стоит, хорошая моя, устала за день, улыбка вымученная. Я волосы рукой пригладил, воздуха набрал побольше и словно в воду ледяную прыгнул, когда подошёл к ней. Вот тут, как сказал бы Сальвадор, у меня проверка на красноречие прошла, поскольку слова сами собой связались в узелок и вылетели — попросил дать мне стаканчик классический. А она улыбнулась, сделала вид, что я ей нисколько не противен, фартук поправила, согнулась и ловким движением своих беленьких ручек приготовила мне угощение. Я когда дрожащими пальцами забирал рожок, то случайно коснулся её. Мизинчиком скользнул по гладкой коже, понимаете? И так меня это крохотное прикосновение поразило, так обрадовало, что я не жуя проглотил целый шарик мороженого и на мгновение забыл, как люди дышат. Мозги аж застыли — настолько холодно стало внутри. А она как увидела, что я всё съел, так тут же потеряла ко мне остатки интереса. Я это заметил, полез в карман, протянул ей ещё пять сантимов и попросил повторить. Она даже не моргнула — согнулась, ложечкой скатала шарик, и вот уже протягивает мне новый стаканчик, улыбаясь. Я как дурак стою с разинутым ртом и слежу за каждым изгибом её тела, но сказать ничего внятного не могу. Так я съел второй, потом третий, а после и четвёртый шарик, пока мне совсем плохо не стало. Рука ринулась в карман — пусто, не осталось ни монетки. Я как понял, что звеняшек больше нет, сразу поник и поплёлся куда подальше. Без сантимов нет мороженого, а без мороженого я не по-ку-па-тель, не достойный член общества — всего лишь бродяга, которого не стыдно дубинкой по темечку хрясь-хрясь, чтобы убирался в свой двор и к девушкам не приставал. И вот пока я с этими мыслями в застывшей голове шёл, то понял, что это же и есть та самая истинная любовь. Что смеетесь? Говорю вам — она и есть, полюбил я эту девчонку с мороженым и не хотел никуда уходить. Подумал — чёрт с вами, пускай зовёт милицаев, а я всё равно никуда не уйду, потому что люблю ей больше себя. Твёрдо решил, прошёл проверку на самообладание, развернулся и устремился к ней, на ходу выдумывая какой-нибудь дурацкий повод заговорить. Начал губами шевелить, тренируясь — извините, не могли бы вы мне салфетку дать? Нет, не так. Извините, не могла бы столь красивая девушка одолжить мне салфетку? Тоже не так, надо ведь ещё показать, что я ниже её. Извините, не пожалеет ли столь красивая девушка салфетки для столь надоедливого клиента? Никогда раньше столько слов разом не говорил, особенно девушке. Страшно было до мурашек.
Лазарь внезапно замолчал.
— Ну и? — встрепенулся Хуго. — А дальше-то что было? Где твоя истинна любовь?
— А дальше я за угол завернул, — вздохнул Лазарь, — и увидел, как возле неё трётся какой-то парень. Высокий, чистый, красивый.
— Зубы все целы у него были, не видел?
— Да вроде бы все, не знаю. Дело не в этом. Я просто как только увидел его, сразу подумал, что всё — мне здесь делать нечего, даже пытаться не стоит. Зачем ей такой дурак бездомный, когда можно выбрать из миллиона куда более достойных кандидатов? Я ещё так издалека на них посмотрел — вроде, ей с ним было хорошо, даже беседовали о чём-то, улыбка перестала быть вымученной. Мне бы там явно были не ради. Не хотел я ломать их атмосферу своим вонючим присутствием. И пытаться не стоит — шансов пройти такую проверку у меня ноль, даже если б на всех гранях кубиков двадцатки были.
— И ты что, просто взял и ушёл? — удивился Сальвадор. — Даже не попытался отпихнуть этого самозванца и поговорить с ней? Совсем сдурел что ли?
— Не сдурел, а испугался, — поёжился Лазарь. — Я ведь когда отходил, то всю нашу совместную жизнь с ней расписал у себя в голове во всех красках радужных. Представил, как мы уедем с ней далеко-далеко, подальше от всех, куда-нибудь в лес. Там будем жить в хижине, просыпаться по утрам, смотреть друг другу в глаза, вспоминая нашу первую встречу. Я бы ей готовил завтрак, потому что вставал раньше, разжигал камин… А потом как увидел того парня, так сразу вся наша счастливая хижина в лесу сгорела. В голову полезли мысли всякие: а что, если ты ей не нужен? Ты же видишь, шептал мне голос, что ей интереснее с другим, с другим ей хорошо, а не с тобой. Ты всего лишь по-ку-па-тель без имени, рода и племени. Тебя, дурака, используют, а ты и рад отдать ей всё, что у тебя есть. Как ты смеешь вообще мечтать о любви такой девушки? Убирайся и не отравляй её счастье своими глупыми мечтами об идеальной любви!
— И ты ушёл, — промолвил Итан, который всё это время внимательно разглядывал фигурку чёрного коня.
— И я ушёл, — выдохнул Лазарь. — Больше никогда не возвращался к тому супермаркету, обходил его стороной, лишь бы случайно не увидеть её с кем-то вновь. Вы думаете, я просто так начал тепло одеваться даже в самые слабые морозы? Хэх, нет, ребятки, мне ведь после того мороженого постоянно холодно где-то внутри и боязно — внутренности стынут. Паранойя сердце сковала и более не позволяла любить. Защищает она меня, чтобы не мёрз ещё сильнее. Это ведь такой страх… первобытный что ли, когда ты переживаешь о том, чего нет. Не видать мне поэтому никогда другой такой истинной любви — я слишком боюсь пробовать, боюсь испытать этот холод вновь.
На несколько секунд все умолкли — только бойлер стыдливо гудел в углу.
— Да уж, — откашлялся Сальвадор. — Ну ты хотя бы мороженого наелся на всю жизнь, тоже неплохо. Давайте играть дальше, пока не рассвело.
Ещё около часа по подъезду разносился хрустящий звон перекатывающихся костей, шуршали фигурки по игровому полю, а за окном стояла непроглядная тьма зимнего города. Следующие пять ходов прошли не так успешно — Лазарь разбил несколько редких стекляшек и не смог из-за этого накопить сантимов на горячий кофе; Хуго отыскал окровавленную лопату за гаражами, после чего захотел взять анализ ДНК языком, из-за чего намертво приклеился губами к орудию убийства; доведенный собственной глупостью до плачевного положения черный конь покорно отправился спать в мусорном баке под печальные взгляды всех игроков.
— Поздравляю, все замёрзли до смерти, — подытожил Сальвадор, захлопывая блокнот. — Идиоты. Вам теперь даже никакая проверка навыков не поможет, эх.
— Да ты попробуй бросить ещё раз! — протестовал Хуго. — Вдруг получится оторвать.
Сальвадор вздохнул, схватил кости и швырнул их в третий раз — выпала тройка.
— Ты со всех сил хватаешься за древко лопаты и начинаешь тянуть её от себя. Вскоре раздаётся самый мерзкий звук разрывающейся плоти — по твоему лицу течёт теплая кровь.
— Что там? — заорал Хуго. — ЧТО ТАМ?!
— Ничего, — закончил мастер. — На месте твоего рта огромная кровавая дыра. В этом месиве можно разглядеть торчащие где-то в глубине кривые зубы. Закатив глаза, ты падаешь в сугроб и корчишься от ужасной боли до самой смерти.
— Надо было прокачивать выносливость, — поник Хуго. — На вот, держи свой сантим. И ты тоже передавай, Лазарь — мастер выиграл. Как обычно. Не люблю я играть с Сальвадором — он вечно бросает кубики неправильно.
— Благодарствую, друзья мои, — смеялся Сальвадор, принимая выигрыш. — Ну ничего, в следующий отыграетесь. А ты, писатель, давай домой беги и выполняй свою часть сделки. Далеко живёшь?
— В 404-ой, — сказал Итан, поправляя сползший рюкзак.
— Вот и ступай. Потом расскажешь, что написал. Ещё увидимся. И коняшку не забудь свою — она нам всё равно не нужна, а тебе ещё пригодится.
Спрятав фигурку в карман куртки, Итан распрощался со своими новыми знакомыми и помчался наверх. Дома он первым делом уселся за стол, откопал набросок старого рассказа и принялся писать, время от времени поглядывая на лежащие рядом таблетки снотворного.
«Катковский окинул взглядом укрытый инеем сонный город, но так и не нашёл то, что всегда искал. Выпустив облако едкого дыма, он принялся массировать пальцами уставшие глаза, думая над тем, как же справиться с этим проклятым творческим кризисом. Он не мог позволить себе бездельничать, голова должна работать всегда — гудеть, кряхтеть, пылать, вертеться, словно ржавая машинка. Нельзя останавливаться и тратить оставшиеся дни здоровой жизни на бесконечные поиски вдохновения, вдыхая затхлый воздух собственной комнаты, стены которой сужаются день ото дня. Нет, жить надо ради минут творческого заряда, когда больше ни в чём не видно утешения для измученной, растерзанной, изнасилованной души. Ведь она бы этого хотела. Она хотела, чтобы ты творил всегда, творил без остановки, создавал что-то прекрасное, постоянно становясь лучше. Уже давно ты не чувствуешь её запах в своей квартире, в постели, во рту. Но след её остался пылать глубоко в груди, словно кровь невинного ребенка на грязных деньгах мафиози. И если она всё ещё дорога тебе, если память о ней что-то да значит — ты продолжишь работать. Работать и творить до смерти, изводя себя вот такими ночами поисков вдохновения в самых мелких деталях дикого мира — в своём ненавистном отражении, в болезненном свете ночных фонарей, в глубинах своих простуженных и пожираемых раком лёгких. Раньше их наполнял её запах, а теперь не осталось ничего, кроме горького дыма ядовитых сигар.
Почесав подбородок, Катковский повалился обратно за рабочий стол, схватил ручку и задумался над тем, чего именно не хватает этой проникновенной, но столь глупой истории. Он отправлял своего неугомонного героя в самые страшные места: в залитые кровью и похотью клубы, в жерло промышленной зоны и даже на дно туманного озера в поисках чемодана с телом убитой красавицы. Дирк Вондервиль был его полной противоположностью — идеальным и умнейшим детективом, превосходным и достойным человеком, обаятельным и красивым мужчиной, голос которого не пугал, но очаровывал любого. И хоть он всю свою жизнь провёл за осмотром самых кошмарных мест преступлений, лик его оставался приветливым и добродушным — ни тени мрака, ни одной морщины, скрюченной приступом злобы. Понятно, почему он так нравился издателю и читателям — Дирка Вондервиля, величайшего детектива этого проклятого города, невозможно не любить, им невозможно не восхищаться. Не сложно нравится людям и быть на вершине пищевой цепи — достаточно быть кем угодно, но только не Даниилом Катковским, величайшим неудачником во всём этом мире.
Но что теперь? Куда на этот раз забросить своего любимого героя? Пора завести машинку, залезть в чужую шкуру и на какое-то время раствориться в выдуманном мире прекрасных и омерзительных людей. Катковский потянулся, залез в один из ящиков стола, легким, но уверенным движением руки подвинул в сторону шестизарядный револьвер и извлек тетрадку, подписанную: “Не рассказанные приключения Дирка Вондервиля”. Усевшись поудобнее в мягком кресле, он принялся не спеша пролистывать наброски, стараясь забыть о том, как они с ней впервые занимались любовью прямо здесь, у него в кабинете. Его взгляд лениво скользил по корявым строчкам: убийство в отеле, убийство в поезде, похищение, ограбление и так далее. Всё это уже слишком скучные дела для звезды масштабов Дирка Вондервиля. Чего бы хотел сам Катковский, будь он детективом с таким послужным списком? Точно — он хотел бы одну книгу отдыха, который внезапно прервётся ужасным преступлением. В этом весь Вондервиль — неприятности находят его везде. Если так подумать, то получается образ не бульварного, а трагического персонажа — трудоголик, раб грязных тайн и интриг, лишенный права уйти на покой. Можно будет потом в одной из книг поиграть с мистикой и намекнуть читателю, что Вондервиль — грешник, присланный из глубин ада самим Люцифером, чтобы искупить свою вину, постоянно отправляя на электрический стул, то есть в огненную пучину, куда более отборных мерзавцев. Но пока что Дирк отправляется далеко за город — подальше от вонючих улиц, подальше от тайн и человеческой жестокости. Где-то там, рядом с природой, он распакует печатную машинку своего погибшего от рук коррумпированных полицейских отца и с головой уйдёт в доселе не упоминаемое хобби. Да, никто этого не знал, но Дирк Вондервиль, величайший сыщик современности, не только цинично допрашивает бандитов или с потрясающей выдержкой ищет улики. Он ещё и крайне чувствительная натура, романтик, рационализм которого порой уступает место поэтики слов. Девушкам нравятся такие многогранные личности, способные порой искренне заявить о своих эмоциях. Дирк Вондервиль, дамы и господа — не только детектив, но и превосходный писатель крайне сентиментальных романов, кем он мечтал быть ещё до того, как увидел убийство своего лучшего друга и не смог уснуть до тех пор, пока не схватил преступника.
Собравшись с мыслями, Катковский согнулся над чистым листом бумаги и аккуратно вывел первые слова:
“Закатав рукава рубашки, Дирк Вондервиль уверенными нажатиями клавиш вывел название своего нового романа. И хоть издаст он его только спустя год под псевдонимом, начало было положено”.
Так началась ещё одна сага приключений Дирка Вондервиля — легендарного детектива. Вместе с возрождением героя возродился и сам Катковский, слово за словом вступавший во второй сезон своей мыльной оперы, о трагической развязке которой он не подозревал».
Откуда-то с верхних этажей многоквартирного дома вновь доносились голоса. Итан остановился в тени холодного подъезда, задрал голову и, тяжело дыша, внимательно прислушался. Его смолистые волосы были растрёпаны, на широких плечах неуклюже болтался знакомый рюкзак, а по обмерзшему, бледному лицу катились редкие капли солёного пота. Ночь повторялась, зацикливаясь в самой себе. Сколько времени прошло с тех пор, как он оставил Катковского работать над новым романом Дирка Вондервиля? В кармане куртки тоскливо лежал чёрный конь, в руку впивалась открытая упаковка снотворного. На стене по-прежнему мерцала оранжевая лампа. Лестница спиралью крутилась в небеса.
— Да это же наш старый знакомый! — радостно поприветствовал его Лазарь. — Подвиньтесь, чего встали? Уступите место писателю.
— Давненько мы тебя не видели, — сказал Хуго, помогая Итану снять рюкзак. — Мы уж подумали, что ты совсем забыл о старых друзьях. Ну? Ты где пропадал, голубчик? Соскучился хоть по нашей весёлой компании?
— Ты его лучше спроси, будет ли он отыгрываться, — зевнул Сальвадор. — Фигурка ещё при тебе?
Итан молча извлёк коня и поставил в левый нижний угол игрового поля.
— Таблеточкой угостишь? — улыбнулся Сальвадор. — Или ты уже нормально спишь?
— Как же, спит он! Погляди только на это лицо — им как будто полы драили. Давай уж, раздели Морфея с приятелями. Мы ведь знаем, что у тебя есть. Вон, посмотри какие у меня круги под глазами — срочно требуется здоровый сон.
После раздачи таблеток игра началась. Роль мастера в этот раз перешла к Лазарю, который принялся неохотно прописывать основные правила в блокноте. Договорились играть как раньше, на тех же условиях — проигравшие скидывают по одному сантиму мастеру, а Итан начинает новый роман. Только в этот раз цели изменились.
— Значит так, — Лазарь ткнул пальцев в центр игрового поля. — Во-первых, кости бросать можно только мне, ясно вам? Моя игра — мои правила. Фигурки двигаете сами, так уж и быть. Хуго, слушай внимательно. Твою сестру похитили в детстве инопланетяне…
— Ты опять взялся за старое? — возмутился Хуго. — Сколько можно раскручивать одни и те же истории про маленьких зелёных человечков? Ты ведь даже не сам их придумываешь!
— Помолчи, иначе будешь начинать прямо на космическом корабле, — пригрозил ему Лазарь. — Если не нравится, то мог бы сам мастером быть и придумывать что угодно. В моём мире у всех много звеняшек, удвоенное количество редких стекляшек на карте и пришельцы с волшебным лучом над головой.
— Большое количество звеняшек — это жир, — воодушевился Сальвадор.
— Так точно, Сальвадор. А теперь Хуго слушай — твою сестру похитили пришельцы, так что для победы тебе необходимо обыскать весь город, найти ровно 13 доказательств вины правительства, убедить горожан, собрать из мусора расщепитель космической материи и плазмы, а затем дать отпор захватчикам, вернув сестру целой и невредимой. Справишься?
Хуго моргнул пару раз.
— Отлично. Сальвадор, твоя очередь. Раз ты у нас так любишь рисовать, то должен создать минимум пять муралов по всему городу, проверка на концептуализм которых сможет напугать пришельцев и заставить поверить людей в их существование.
— То есть я должен напиться пять раз? — уточнил Сальвадор.
— Если тебе так будет легче, — кивнул Лазарь.
— Почему Сальвадору надо просто заблевать пять стен, а мне уничтожить пришельцев, словно в каком-то «Дне независимости»? — возмутился Хуго.
Лазарь пожал плечами:
— Не знаю, мастер бывает жесток и непредсказуем. Так, теперь ты, писатель…
— Несправедливо, — пробурчал Хуго.
— Тебе необходимо организовать подпольную ячейку сопротивления «Интеллигенция против инопланетян», — выпалил Лазарь. — Для этого ты должен обойти все книжные магазины города и в каждом купить хотя бы по одной книге из раздела уфологии. Затем найти подходящее место (дам подсказку — чердак подойдёт) и завербовать хотя бы пятерых жителей города вступить в свой клуб. Я признаю вербовку успешной только в том случае, если ты заставишь их прочитать все купленные книги, после чего проверишь полученные знания о пришельцах с помощью теста. Разумеется не стоит думать, будто пришельцы станут равнодушно наблюдать за тем, как вы спасаете планету — вот, глядит-ка.
Лазарь достал из кармана упаковку булавок.
— Этими штучками я буду отмечать опасные места на карте города, откуда в последний раз поступали сообщения о близких контактах третьей степени. Во время вторжения туда лучше не ходить, если не хотите получить отравление радиацией или быть похищенными. Кстати, механику похищения я тоже продумал — с вероятностью в 50% пришельцы могут не трогать вас, а выкинуть в случайном районе города, тем самым упростив передвижение. А вот после вторжения вы можете вернуться в ранее отмеченные места и собрать вдвое… нет, ВТРОЕ больше редких стекляшек. Я пока не придумал, с чем это связано, но давайте будем считать, что корабль пришельцев так сильно плавит землю, что та превращается в идеальные бутылочки. Как вам?
— Редкостный бред, — синхронно сказали игроки.
Лазарь из-за этого обиделся и накинул всем штраф на пять ходов, из-за чего нельзя было носить с собой больше десяти стекляшек. В течение следующего часа игровой сессии все выполняли свои задания, успешно и не очень проходя одну проверку за другой. Кубики летали по подоконнику без остановки, бойлер настойчиво гудел, за окном свистел морозный ветер, а в подъезде эхом разносились столь похожие голоса.
Итан играл с большим азартом — сюжет с борьбой против инопланетян внезапно увлёк его. В первой библиотеке он успешно прошёл невозможную проверку на харизму, благодаря чему убедил наивную девчонку в том, что пришельцы существуют. Пришлось, правда, прочитать целую лекцию о том, как зарождается жизнь во Вселенной, но оно того стоило.
— Она испугалась так сильно, что сама купила толстенную энциклопедию по внеземным формам жизни и подарила её тебе, — довольно подытожил Лазарь. — Хорошая работа, писатель. Ты так интересно рассказывал про все эти… микроорганизмы. Я правда впечатлён твоими познаниями в уфологии. Давай будем считать, что в качестве поощрения ты на выходе из магазина находишь брошенный кем-то мешок с редкими стекляшками. И ещё следующее похищение пришельцами с вероятностью в 100% закончится для тебя телепортацией.
Во втором книжном магазине продавец был скучным скептиком, который наотрез отказался делать свой вклад в борьбу с инопланетянами, так что пришлось положиться на бросок кубиков и проверку навыка воровства. Кости показали 14 — фортуна вновь была благосклонна. Потратиться пришлось только во время третьей остановки — тонкая брошюра о том, как распознать пришельца среди своих близких обошлась упрямому чёрному коню всего лишь в три сантима.
— Поздравляю, писатель, — Лазарь похлопал Итана по плечу. — Ты обошёл все книжные магазины города. Теперь самое время организовать клуб. Ещё не думал, что вы там делать будете?
— Наверное, читать, — сказал Итан, передвигая фигурку коня к одной из булавок, чтобы воспользоваться правом на гарантированную телепортацию. — Будем собираться в понедельник, среду и пятницу по вечерам, чтобы читать и обсуждать купленные произведения, тем самым узнавая всё больше о слабостях пришельцев. А когда нас станет много — нанесём удар.
— Очень хороший план. Твой ход, Хуго.
Итан сразу понял, что для победы ему необходимо подыгрывать Лазарю и верить абсолютно во всё, что хоть как-то связано с пришельцами. Хуго же наоборот отказывался принимать сеттинг с инопланетянами, из-за чего дела у него шли ужасно — за каждую шутку мастер обкладывал его штрафами, слабее бросал кубики и издевался в ответ, придумывая всё более изощрённые трудности. К середине партии у Хуго не осталось сантимов, чтобы обеспечить себе тёплую ночь, а персональный сюжетный квест оборвался после того, как персонаж попытался выйти с обращением насчёт инопланетной угрозы на центральную площадь города, за что его немедленно увезли в психушку, где он и провёл пять ходов, пока не прошёл проверку на адекватность. Лучше всех чувствовал себя Сальвадор, который методично и сосредоточенно скупал самый крепкий алкоголь по всему городу, напивался в течение одного хода, успешно проходя проверку на моторику, после чего тратил ещё один ход на то, чтобы крайне концептуально покрыть рвотой очередную стену.
— Мне жаль, Хуго, но инопланетяне не терпят подобного отношения к себе, — заявил Лазарь после того, как смуглый бездомный потратил ход на беготню по городу, показывая два средних пальца небу. — Так что тебя похищает волшебный луч, природу притяжения объектов которого наука не способна объяснить. Ты проиграл.
— Да и к чёрту это! — рявкнул Хуго, швыряя крышечку об стену. — Надоели мне твои вечные конспирологические теории. И разговоры о любви твои тоже достали! Хватит с меня этих лживых историй.
— Любовь-то ты за что так? — расстроился Лазарь. — Ладно уж пришельцы, но любовь настоящая, истинная…
— Чушь!
— Вот как? А ты расскажи тогда сам, какая любовь, м? Какая она твоя любовь? Как ты считаешь?
— Ах, теперь ты хочешь про любовь поговорить? Ну давай поговорим, — засмеялся Хуго. — Любовь, братец, самая мерзкая вещь на свете, из-за которой ты постоянно чувствуешь себя паршиво. Это самое отвратительное чувство, которое только может испытать человек. Я так говорю как человек, который уже давно познал всю природу любви. Я согласен с тем, что существует идеальная любовь… Идеальная по степени своей мерзости. Нет иного чувства в этом мире, которое бы так сильно унижало человека, его честь и достоинство.
— Так что ж теперь — не любить? — удивился Лазарь.
— А если и так, то лучше да, не любить вовсе!
— Это в нём опыт какой-то говорит, — хихикнул Сальвадор. — Давай, выкладывай всё, раз уж перерыв сделали. Что у тебя там с твоей любовью?
— Да ерунда, — махнул рукой Хуго. — Вы же знаете, что я не умею сочинять вот эту романтику, как это Лазарь делает. Для того, чтобы интересно рассказывать о любви, в неё надо верить. Точно вам говорю — в такие вещи надо верить, а не искать их где-то там, в книжках или кино. А я совершенно не верю! Ты веришь, Сальвадор?
— Если увижу, то поверю. А ты что скажешь, писатель?
— А этого лучше вообще не спрашивать, — успел сказать Хуго ещё до того, как Итан открыл рот. — Это ведь такие как он все эти романтические картинки пишут. Понимаешь? Писатели, художники, артисты — они создали этот образ идеальной любви, в который верят только дураки вроде Лазаря. Самое смешное, что сами они его никогда не видели, но вот другим рассказывать — профессионалы! Знаете, как мне любить довелось однажды? Всего один раз влюбился, но запомнил на всю жизнь. Помните, жила у нас под теплотрассой одна девчонка совсем ещё юная?
— Ну и?
— Во-от, ещё говорила, что из дома сбежала. Там всё как по учебнику уличной жизни: отец алкаш, мать шлюха, дочь за дверь. Поразительно, как вообще дошла до нашего логова целой и невредимой. Ну мы её обижать не стали, сами понимаете, таков закон: нельзя братьев по судьбе тяжёлой трогать. Сегодня ты им поможешь сантимом — завтра они тебе. И знаете, так мне понравилась эта девчонка — ну просто до ужаса. Ей скоро двадцать должно было исполниться, а я сам был тогда намного моложе и красивее, чем сейчас, поскольку только начинал свою жизнь уличную. Я её как заметил, так сразу принялся вообще всё отдавать — делился едой, водой чистой, сантимы отдавал просто так, передавал накопленный опыт, чтобы ей легче было за стекляшками охотиться. Ну, сами понимаете, конкуренция — тары на всех бездомных не хватит, а девчонки, как правило, вообще быстро домой возвращаются. А вот она не вернулась — целый месяц провела рядом со мной. Я всё возможное делал, искренне, потому что любил глупо и преданно. Бывало даже сам ходил, собирал бутылки по городу, после чего отдавал ей половину, чтобы она не болела и сидела в тепле. Жалко мне её было, понимаете? Ей бы домой, а она не хочет — говорила, что останется со мной, потому что больше ей никто не нужен. А я и верил, дурак наивный.
— Так а что случилось-то? — не выдержал Сальвадор. — Давай только без этих драм, как у Лазаря, устал слушать я о ваших любовных делах. Переходи сразу к делу — куда девчонка делась?
— Не знаю, я сам ушёл в один день, — шмыгнул носом Хуго. — Стал замечать, что и другие бездомные за ней ухаживают. А она и не против внимания получать больше. Раз заметил, два заметил, на третий моё сердце такая ревность задушила невыносимая, что я замкнулся в себе, прежде чем сбежать. Каждый день просыпался и думал — ну вот почему всё так? Разве не я сделал для неё больше всего, а? Разве не я отношусь к ней лучше всех, а? Зачем она обращает внимание на других, когда у неё есть я? Неужели она не понимает, что мне больно наблюдать за этим?
— И ты ушёл? — засмеялся Сальвадор. — Ушёл из-за того, что тебе показалось, будто девчонка на других смотрит, а от тебя ей только стекляшки нужны? Приревновал её к другим бездомным, которые всё равно делали меньше? Нет, я один это слышу? Мне на любовь жалуется человек, который из ревности взял и всё бросил, решив, что из-за каких-то догадок не стоит больше пытаться? Ну ты даёшь. Я думал, что это у Лазаря с головой проблемы, а вы оба друг друга стоите. Только один просто трус, как ребёнок малый, а второй дурак ревнивый. Результат всё равно один — оба от любви идеальной отказались, потому что придумали себе что-то. Во даёте!
Остаток партии прошёл в почти полной тишине. Игра закончилась победой Сальвадора, который успел раньше всех завершить свой квест и довольно затребовал сантимы.
— Все стены города теперь в блевоте, — подытожил Лазарь. — Прости, писатель, ты тоже хорошо старался в этот раз, но немного тебе скорости не хватило, сноровки и удачи. Сальвадор всё-таки ролевик со стажем — тягаться с ним тяжело. Но ты не расстраивайся — тебе ведь совсем чуть-чуть оставалось до победы.
— Мечтай-мечтай, — гоготал Сальвадор, пряча в карман рубашки монетки. — Меня ещё никто не побеждал, писатель. В следующий раз приходи обязательно — пора бы и тебе мастером игры стать. А пока что беги свои манускрипты писать, персонажей новых создавать, или чем ты там обычно занимаешься…
— Мы и сами своего рода персонажи, верно? — задумался Лазарь, глядя на грустящего Хуго. — Те ещё фрукты — хоть щас бери и в роман какой засовывай. Эх, хотел бы я быть героем какого-нибудь крохотного произведения. Стоял бы себе на полочке в тепле и уюте, пока чьи-то мягкие руки не забрали меня домой. Слушай, писатель, а сделай из нас героев, а? Тебе сложно что ли, ну? Вдруг нас кто-нибудь полюбит если не настоящими, то хотя бы в форме слов.
— Не сложно, — Итан подхватил рюкзак и спрятал верного коня в карман куртки. — У меня с вами теперь целая книжная Вселенная появилась — она постоянно расширяется, так что место найдётся каждому, вот увидите.
Итан не соврал — по возвращении домой он тут же взялся за написание новых строк, поскольку легендарному детективу Дирку Вондервилю нельзя сидеть перед пустыми страницами:
«Катковский с наслаждением откинулся на спинку кресла, сложив руки за головой. Он и раньше считал себя достаточно гениальным писателем, но сегодня достиг каких-то совершенно новых вершин в создании тщательно продуманной фабулы. Вот-вот благодаря его таланту оживёт не только новая ипостась знаменитого Дирка Вондервиля, но и образ обворожительной, убийственно прекрасной и коварной обольстительницы Бьянки ДеБлюр. Причём эта красавица оживёт не как очередная жертва или коварный маньяк — а как полноценный герой, порождённый нуарным воображением уставшего детектива.
Схватив ручку, Катковский продолжил творить руками своего самого известного персонажа:
“Дирк был вне себя от ярости, ведь случилось самое страшное — его роман, его лучший magnum opus увяз в бесконечных самоповторах из-за незнания того, как именно раскрыть и ввести в повествование образ главной героини. Детектив извёл уже целую пачку бумаги, пытаясь подобрать нужные слова, но каждый раз, сидя в кресле на веранде своего загородного дома и перечитывая бесконечные стены из слов, он понимал, что даже будучи создателем совершенно ничего не знал о чарующей, манящей и роковой Бьянке ДеБлюр. Закрывая глаза, он отчётливо видел её длинные чёрные волосы, водопадом спускающиеся по мраморной коже и тонким плечам. Слышал её вкрадчивый голос, ловил каждое элегантное движение рук и ног, касался её высеченного из гранита личика. Он точно знал, как выглядит Бьянка ДеБлюр — её портрет в полный рост висел в гостинице воображения детектива. Но он понятия не имел, кто же такая на самом деле эта Бьянка ДеБлюр — не женщина, а воплощение тайны, загадка человеческой природы и самая страшная аномалия в жизни любого мужчины. И сколько бы чернил он не пролил, заправляя измученную постоянным клацаньем печатную машинку, а слова всё никак не помогали ему приблизиться к разгадке. Он столько раз смотрел в глаза опасности, столько раз глядел насквозь, подбирая ключ к сердцу самых страшных преступников, но оказалось, что наиболее выдающаяся загадка — это та, которую человек создаёт сам. Только творец может породить сплав всего самого необъяснимого в душе человеческой. И теперь роман остановился на мёртвой точке до тех пор, пока Дирк штурмом не возьмёт Бастилию. Пока он не разгонит туманы над природой прекрасной Бьянки ДеБлюр — не для читателя, но для самого себя. Но как этого добиться, как подступиться к этому монолиту?
Дирк провёл несколько сонных ночей, пытаясь отыскать ответ, пока не решил, что только один человек может рассказать о Бьянке ДеБлюр — она сама. И тогда он скормил оголодавшей печатной машинке чистый лист, хрустнул пальцами и принялся со всей ярости творить:
“Мой дорогой дневник! Это как всегда я, твоя любимая Бьянка. И мне вновь многое необходимо доверить в твои объятия. Я начну с самого начала, потому что только так смогу разобраться в хитросплетениях своего разума и понять — кто же я такая?”
Этими словами детектив решил начать свой роман в романе. Таково было рождение одним гениальным умом другого. Так на страницах постепенно начала оживать трагическая, прекрасная, одетая в похоронное чёрное платье Бьянка ДеБлюр — не женщина, но главная тайна величайшего сыщика”.
Катковский перечитал написанный фрагмент. Всё ещё требуется редактура, но уже звучит неплохо. Осталось теперь самому понять, кто такая эта Бьянка ДеБлюр, ведь, увы, он хоть и отличный писатель, но не Дирк Вондервиль, которому подвластно всё».
Откуда-то с верхних этажей многоквартирного дома вновь доносились голоса. Итан остановился в тени холодного подъезда, задрал голову и…
Стоп. Это ведь уже было. Кто это пишет? Ты или я? Немедленно прекратите!
Игра началась с раздачи снотворного. Итан понял, что теперь ему точно не хватит этого количества таблеток. Придётся купить верёвку. Сегодня он мастер, сегодня его очередь творить историю. Собравшиеся кратко объяснили его привали игры за мастера: безграничная фантазия и полный контроль над ситуацией.
— Есть только одно ограничение, — предупредил Хуго. — Ты не можешь менять условия победы после старта. Это нечестно по отношению к игрокам. Ты сам придумываешь квесты, но вот менять их на ходу никому не дозволено. Поэтому формулируй задачи внимательно.
Фигурка чёрного коня отправилась в нижний левый угол, а сам Итан взялся за блокнот. Пролистав его, он с удивлением обнаружил совершенно пустые страницы — подсказки брать неоткуда.
— Итак, начинаем игру, — сказал он после нескольких минут раздумья. — Лазарь, для победы тебе необходимо донести пирог с наркотиками до притона на другом конце города. Каждый ход ты будешь проходить проверку на координацию и сталкиваться с ночным патрулем с вероятностью в 30%. Если ты потеряешь пирог, то будешь вынужден вернуться и начать заново. По пути ты имеешь право заходить в любой магазин, просить помощь и срезать дорогу, чтобы ускориться. Хуго, раз ты так не любишь творчество своего друга, то тебе необходимо будет после событий прошлой партии пройтись с ведром и тряпкой по всем стенам, которые оказались залиты блевотой. Я отменяю инопланетный канон — никакого вторжения не было, считай, что Сальвадор просто испачкал пять случайных стен по всему городу. Ты должен будешь вспомнить, где именно находятся эти тошнотворные муралы, после чего пройти проверку на моторику и стереть работы не понятого обществом художника. Сальвадор, твоя задача — разбогатеть, выбраться из нищеты. Заработай сотню сантимов любым способом до того, как твои соперники завершат свои квесты. Всем всё понятно? Тогда передайте мне кости, я буду решать, кто ходит первым.
План Итана был прост — дать каждому бездомному потенциально невыполнимые задания. Так, Лазаря он наградил кафкианским ужасом — повторять одно и то же, неизбежно проваливаться и начинать с самого начала. Хуго имел плохие характеристики интеллекта, следовательно, не мог запомнить, где именно в прошлой партии Сальвадор украсил стены рвотой, который в свою очередь был настолько расточителен, что никогда не накопит необходимую сумму. Однако в первые же минуты игры произошло то, чего Итан никак не мог ожидать — все игроки раскусили его тактику и объединились против мастера.
— Братцы, — захихикал Сальвадор. — А ведь он нас дурит, понимаете? Не думал, что когда-либо скажу это, но предлагаю работать вместе. Будем играть сообща — победим все вместе.
— Это ещё как? — заинтересовался Хуго.
— А вот как. Тебе ведь надо стереть всю мою рвоту? Ну так я тебя сам проведу по всем необходимым районам. Лазарь, а тебе надо донести пирог с наркотой, что легче будет сделать, если мы пойдём втроём, тем самым суммируя наши характеристики. Я помогаю вам — вы помогаете мне искать редкие стекляшки, будем вести общий счёт. У каждого из нас на старте есть по двадцать сантимов — то есть это уже шестьдесят. Осталось найти сорок монет. Пока будем идти по карте, я успею накопить сотню с вашей помощью. И тогда под конец наших ходов Лазарь доставит пирог, Хуго смоет последний мурал, у меня в кармане будет необходимая сотня сантимов, а наш простофиля писатель напишет сразу три новых романа. Как вам идея?
Разумеется, отказываться от подобного сотрудничества было бы самоубийством. Три пивные крышечки с этого момента стали неразлучны, переходя вместе из одного района в другой. Из-за суммы характеристик Итан, будучи мастером, не мог придумать вообще ничего, что могло бы помешать продвижению троицы по городу. Менее чем за час Лазарь добрался до границы игрового поля, Хуго стёр четыре из пяти муралов, а Сальвадору не хватало всего десять сантимов. И никакой бросок костей не мог их остановить перед финалом.
— Превосходно, — вздохнул Итан, в паники пытаясь придумать хоть что-то. — Сальвадор, твой ход. Заканчивайте это позорище.
Тот выждал театральную паузу, а затем выпалил:
— Хуго, я забыл тебе сказать, что последний мурал находится в самом начале нашего пути — даже не пытайся, ты не успеешь до него добраться, потому что я в свой ход хочу пройти проверку на физическую силу и отобрать пирог с наркотиками у Лазаря. Давай, писатель, бросай кубики.
Сказав это, Сальвадор растянулся на стенке бойлера, хитро посматривая на ошарашенных подобным предательством игроков.
— Какая же ты вонючая крыса, — устало процедил Хуго. — Надеюсь, тебе выпадет двойка, после чего Лазарь заставит тебя самого съесть пирог.
— А вот мы это сейчас и проверим, — спокойно заявил Сальвадор и посмотрел на Итана. — Чего ждёшь, мастер? Бросай.
Кости с треском полетели через всё игровое поле.
— Ну, сколько там? — не глядя поинтересовался Сальвадор.
— Пятнадцать, — с досадой выдохнул Лазарь. — На, забирай свой чёртов пирог. Зачем он только тебе, не пойму?
— А затем, чтобы продать его первому встречному за смешные десять сантимов. Жаль, конечно, наркотики стоят в разы дороже, но выбирать не приходится. Тут даже проверку на красноречие проходить не надо — я чуть ли не даром предлагаю такой ценный подарок, так что его оторвут с ногами.
— То есть…
— То есть я вновь победил. Так и быть, сотня сантимов мне не нужна, но по одной монетке всё-таки прошу передать, хе-хе. Ух, ну ты и даёшь, мастер. В следующий раз постарайся придумывать квесты, которые невозможно выполнить параллельно — в этой игре не должно быть подобных союзов. Не хочу хвастаться, но для меня это была самая быстрая и лёгкая партия вообще. Играть с вами, братцы, одно удовольствие, конечно.
— Легко тебе быть конченым эгоистом в ролёвке, — пробурчал Лазарь, передавая сантим. — А ты в реальной жизни попробуй так с друзьями поступить. Слабо, да?
— Почему же, я никогда не скрывал, что являюсь эгоистом, — возразил Сальвадор. — Мне кажется, что в этом деле надо быть честным и перед собой, и перед обществом. Да, я — эгоист. И горжусь этим. Мой эгоизм помогает мне выживать, втаптывая в грязь романические идеалы и глупости, вроде тех, что сидят у вас в голове. Думаете, я только в настолках себя так веду? О нет, братцы, я эгоист до мозга костей — я ведь не играю, а живу здесь. Мне не надо притворяться эгоистом, не надо играть ничьи роли. Я перед вами в игре такой же, какой в реальности. Только вы этого не понимаете.
— Это ты так только говоришь. На деле же ты не настолько мерзкий эгоист. Я не слышал, чтобы ты вот так кого-то в реальности обманул. Даже не обманул, а предал, натурально предал!
— Мало вы обо мне чего знаете, — засмеялся Сальвадор. — Я ведь тоже любил, братцы, только любил не по-настоящему. Я же не дурак, чтобы влюбляться, а потом страдать. Это вы у нас постоянно гонитесь за какой-то истинной любовью. Вон, Хуго понял, что нет никакой истинной любви, да только ощутил он это на собственной шкуре. Не хочу я таких уроков. Я предпочитаю эксплуатировать, манипулировать, жить, словно хамелеон — ничего во мне нет настоящего, искреннего. Я беру то, что хочу, потому что принимаю свою эгоистичную природу. Могу ли я сказать, что любил кого-то? Да, вот только то была не любовь, а сон — ложь ради наживы, сотканная мной иллюзия, чтобы дурачить наивных девушек, верящих в то, что ну вот сейчас-то, сейчас они точно нашли того самого. Наконец-то попался хороший парень, который не сделает им больно, не будет использовать их, не предаст и не бросит. Эгоизм всегда побеждает, друзья мои — вылезайте уже из этих миров романтических фантазий о чести и уважении. Есть только твоя цель, которую ты можешь достигнуть любыми средствами, а можешь упустить шанс и остаться у разбитого корыта. Какая разница, что чувствует она? Намного важнее то, что чувствуешь ты. Говори девушке то, что она хочет услышать. Поступай с ней так, как она того хочет. Играй для неё ту роль, в которой она хочет тебя видеть. И тогда однажды ты получишь своё. Потому что ты безжалостный эгоист, который не просто не верит в истинную любовь, нет. Ты в принципе не умеешь любить, никогда не умел. Я настолько часто якобы любил, что все мои истории одинаковые, скучные и предсказуемые — шаблонные отношения шаблонных людей. Пользуйтесь своим эгоизмом, пока этот мир не поумнел и не повзрослел. Легче жить будет, честно вам говорю. Зачем бояться любви, когда её можно эксплуатировать? Испытываешь ревность — раздели объект с другим. Любовь — это не идеал, это инструмент в репертуаре грамотного актёра, который только и хочет, что получить стоячие овации. И чем быстрее вы примите свою эгоистичную природу, тем легче вам станет любить также, как существует весь этот мир — искусственно. Речь ведь о том, чтобы играть по правилам, не более. В глубине души вы понимаете, что я всегда прав. Тут даже не о чем спорить. Особенно тебе, писатель. Ты единственный, кто меня понимает.
— Получается, идеальной любви нет по твоей вине? — нарушил повисшую тишину Лазарь.
— Её нет по нашей вине, — парировал Сальвадор. — Вы правда рисуете образ идеальной любви в мире, населённом страхом, ревностью и эгоизмом? Хотите идеальный продукт без идеальных условий? Не смешите мои тапочки! К тому же, они у меня мягкие.
Компания разошлась молча, не глядя друг другу в глаза. Никто не хотел соглашаться с концепцией любви, предложенной Сальвадором, но желания спорить тоже не находилось. Дома Итану оставалось лишь вновь исполнить свою часть сделки, хоть и желания продолжать постоянно разрастающуюся по количеству слоёв историю не было. Он с трудом заставил себя взяться за черновик и продолжить:
«Катковский был на пределе, ведь издатель уже требовал новую книгу про Дирка, мать его, Вондервиля. Но он ведь не может закончить историю Дирка, пока тот не закончит историю Бьянки ДеБлюр, пока та не закончит собственную историю. Получается, что единственный способ ускорить работу и поскорее оказаться в прохладном душе — попросить редактора торопить не его, а всех созданных персонажей, которые как на зло получаются слишком сложными и требующими минимум ещё один роман для раскрытия своих персоналий. Господи, неужели нет какого-то более простого способа закруглить все эти сюжетные арки? Может быть, стоит заставить Бьянку ДеБлюр написать о ком-то, кто в свою очередь поможет остановить эти сюжетные линии, связав их воедино? Звучит отлично, осталось лишь вживить эту мысль Дирку Вондервилю, поскольку величайший сыщик, само собой, не додумается до этого самостоятельно.
“Дирк перечитал набранный текст — получилось весьма неплохо. Бьянка оказалась поразительной личностью — даже он сам не всегда мог понять, куда его заведёт шальная мысль о том, какую ещё рану нанести ей на тело. Но имеющегося материала всё равно не хватало, чтобы полностью оживить столь загадочную героиню. Детектив безжалостно помещал её в самые сложные жизненные ситуации: заставил искать убийцу отца ради отмщения, сделал главной противницей её родную сестру, облил кислотой её тонкие ножки, чтобы она никогда не чувствовала себя идеальной до конца. Последний же элемент портрета, последний мазок ускользал от внимательного взгляда и проницательного разума Дирка. Последнее, что разрушает человека и тем самым доводит его человечность до максимума — это несчастная… нет, даже трагическая любовь, вскрывающая все язвы в душе и характере, подсвечивающая все сильные и слабые стороны. Только под чарами любви человек раскрывается полностью, становясь тем, кем он был всегда. Ох, как много же было различных партнёров у бедной Бьянки ДеБлюр, сколько унижений ей довелось испытать по вине любви с самых ранних лет. Её любили все, любили страстно — она не любила никого и никогда. Но даже это не помогло ей уберечь себя. И вот настала пора раскрыть любопытному читателю историю единственной и важнейшей влюблённости, которая навсегда изменила взгляд глубоких чёрных глаз столь убийственной красавицы. Благо, она и сама сможет рассказать всё. Такова уж странная рефлексирующая натура Бьянки, склонной переживать, обдумывать, перемалывать и мусолить внутри себя всё, что с ней происходит или происходило. Она не умела говорить с людьми — она знала только язык художественный образов и выверенных слов. Только бумаге она могла довериться полностью, раскрыв во всех подробностях то, через что ей пришлось пройти. И как раз сейчас, сидя в номере загородного мотеля и прислушиваясь, как за окном ужасный ливень затапливает города, Бьянка наконец может вздохнуть спокойно, выпить чего покрепче и решить проблему с деньгами. Она бежала очень далеко, устав заметать следы и тратиться на собственную безопасность. Пришло время отдыха и воспоминаний о былых временах. Ей вновь пора обратиться к бумаге. Всего лишь написать небольшой глупый роман, который впитает в себя все её мысли и эмоции, чтобы затем можно было отправить рукопись знакомому редактору, который уже будет торговать ей до тех пор, пока не выбьет подходящую сумму. Благо, Бьянка была достаточно талантливой, чтобы успеть написать свой опус за ночь — такие вещи не требуют много времени, если ты точно знаешь, какого цвета тоска в твоей душе.
“Отодвинув бокал, она взялась длинными пальцами за острый карандаш, пододвинула стопку белых листов и принялась за создание очередной драмы:
В моей жизни всё изменилось, когда я впервые познакомилась с Даниилом Катковским — моей первой и самой ужасной любовью. При чём тут Катковский? Кто это пишет? Ты? или я? До знакомства (сидящий?) с ним мне попадались только ужасные мужчины. Кто это? пишет? Сейчас, оглядываясь с тоской назад, я могу (по ту сторону?) искренне сказать, что жалею о знакомстве с ним. Что? происходит? Это пишет кто? Ты пишет я. В моей жизни всё изменилось, когда я впервые (экрана?) познакомилась с Дирком Вондервилем. ПРЕКРАТИ это, я прошу тебя, ПРЕКРАТИ. Остановиться? Но ведь нельзя. Ты зашёл так далеко, но не хочешь рассказывать правду? Ведь до знакомства (не знал/знал/знал ли?) с ним/ней всё было иначе — меня использовали/любили. Хватит, умоляю? Мы очень мало знаем о себе и о том, как слово влияет на окружающую реальность. К чему это всё? И особенно — какое воздействие слово оказывает на человека. Катковский изменил меня, въелся в моё сердце, словно бабочка, которая не знает точно, какую бурю вызывает взмах её крыльев, поскольку Вселенная оставляет нас без ответов в полнейшем одиночестве, а ты НЕ МОЖЕШЬ закончить это, НЕ МОЖЕШЬ поставить точку, ведь я всегда искал(а) от мира только любви, в тебе живёт маленький/взрослый (что за ним/за ней?) ребёнок, требующий внимания, в моей жизни всё изменилось, когда я впервые познакомился с ней, и теперь я НЕ МОГУ остановиться, НЕ МОГУ не вспоминать о нём хотя бы один день, зная, что ты можешь создать только очередную стену текста, но за ней не спрячешься, потому что ты скрываешь истинную природу вещей, познать которую наука, увы, не в силах, а ты и дальше беги, детка, беги, спасайся от него, как говорила мне моя несчастная матушка, ты пожалеешь о том дне, когда меня встретила, разрушай эту клетку, выбирайся, ХВАТИТ с нас этих бесконечных историй, вот сейчас, вот здесь, она могла быть танцовщицей и НИКОГДА не встречать его на плоском кургане, где склеп/могила/машина стояла с телом внутри, и то тело было её обглоданными воспоминания о загадках Вселенной и природе (наблюдают/следят?) человеческого разума, разума ТОЧКИ/творца, не способного осмыслить реальность в привычной для общества и Бьянки манере, нет, проклятый ты идиот, тебе нужна эта драма, нужна ЗАПЯТАЯ, продолжай, больше слов НЕ СПАСУТ её, не вернут Катковского к жизни, этим посланием она всего лишь использует/надеется привлечь внимание его призрака, поскольку ты сам ничтожество, ОСТАНАВЛИВАЙ эту чернильную вагонетку, ЗАЧЕРКНИ, ХВАТИТ, ДОВОЛЬНО с неё этих бесконечных слёзных историй и пустых обещаний, рисующих знакомые тебе картины счастливого будущего, продолжать НЕЛЬЗЯ, но кто запретит, мы только начали встречаться, дни текли медленно, но стремительно, если не стремительно, то как ещё, видимо, тут не осталось места человеку, его знакомству со мной и контакту на уровне рта, прошлое способно разрывать материю, сильнее всего воздействуя на те участки, где мы проводили наши бессонные ночи, планируя, как сбежим подальше от всего мира, а он/она потом напишет об этом, ведь само оно ни на что более не способно””».
— Да это же наш старый знакомый! — радостно поприветствовал его Лазарь. — Подвиньтесь, чего встали? Уступите место писателю.
Итан начал игру как обычно — поставив фигурку чёрного коня в левый нижний угол игрового поля. Ему нравилось, что блестящая лошадка привлекает к себе внимание. Игра затягивала — он уже сам с нетерпением ждал её начала. Сегодня роль мастера вновь на Хуго — прям как в самом начале.
— Сейчас тебе дам мастер-класс, писатель, — запыхтел смуглый, нежно перелистывая страницы пустого блокнота, — как надо быть мастером своей жизни.
— Что? — переспросил Итан. Пот лился по его лицу, крупные капли катились по шее и волосам.
— Говорю, сейчас научу тебя быть мастером своей игры. Значит так-с, Лазарь, жители города считают, что наука в последние годы занимается какой-то ерундой, вместо того, чтобы решать реальные проблемы. Твоя задача — пройти проверку на харизму, внушение и, может, на интеллект, отправиться в библиотеку, собрать срочное заседание по теме и написать открытое письмо под название «Литература, решай конкретные проблемы». Ты всё понял?
— Но ты ведь должен был сказать «Наука, решай конкретные проблемы», — поправил его Лазарь. И правильно сделал.
— Нет, я всё правильно сказал, не смей спорить с мастером. Сальвадор, бездомные поговаривают о странном радиоканале, по которому якобы транслируют реальные убийства людей. Для победы тебе необходимо проверить эти дурацкие слухи, попытавшись поймать ту самую радиочастоту, отследить сигнал или убедить с помощью харизмы своих приятелей в том, что никакого снафф-радио не существует. Понятно-с?
— Смешно, а я ожидал какого-нибудь подвоха, — хмыкнул Сальвадор. — Получается, самый обыкновенный квест.
— Ну и наконец ты, Итан, — обратился к нему Хуго. — Для победы тебе необходимо рассказать правду.
— Не понял, — удивился писатель.
— Ради чего ты всё это придумал, а? К чему столько персонажей, странных тем, нелепых диалогов, бессонных ночей и… боже, почти сорок страниц текста, ты серьёзно? Совсем с ума сошёл? Нам всем правда интересно, какую драмы ты состряпал на сей раз. Ну давай, признавайся наконец — что тебя так сильно тревожит, выговорись. Хватит уже растягивать этот нелепый спектакль.
Хуго пододвинулся ближе и прошептал на ухо:
— Это твоя любимая часть, дружок. Время внезапного, долгого, бессмысленного монолога, ради которого всё это и строилось. Подводка закончилась. Рассказывай всё, что ты хотел. Выпусти это, прекрати плодить истории. Истории в истории. Истории в истории в истории…
— ХВАТИТ! — заорал Итан. — Я изменил девушке, которую люблю. Довольны?
Сальвадор схватил кубики и швырнул их через всё поле — выпало 14.
— Кости не врут, — покачал он головой. — Но для победы этого явно не достаточно. Я прав, ребята? Там впереди ещё много вкусных подробностей. Продолжай, Итан.
— Это не была измена в привычном смысле слова, — сказал он, и весь воздух покинул его лёгкие. — Ничего не было, понимаете? Мне просто стало жалко человека — и я не нашёл ничего лучше, кроме как поцелуя и объятий, после которых абсолютно ничего не испытал. Но контроль уже был утерян. Дальше уже не было никакой любви, никакого чувства — только животный ужас, постоянные попытки заставить себя остановиться, пока не стало слишком поздно. Этот странный петтинг продолжался… сколько? Два часа? Я не помню. Он странный, потому что всё равно ничем не закончился. Внезапная остановка — и вот ты уже бежишь как можно дальше, раскаиваясь и мучая себя чувством мины, потому что я не должен был так поступать. Это была ошибка. Каждое действие было ошибкой. Ошибкой, мотивы которой не может объяснить даже эгоизм, ведь по итогу ты не просто остался ни с чем — ты потерял больше. То есть тот вечер был чистейшим самоубийством — сознательным самоизнасилованием ради ничего. Это была измена на куда более глубоком и страшном уровне — психологическом и эмоциональном. Обмен любви на симулякр, потому что именно её тебе всегда не хватало. И ты решил попробовать сменить направление, забыть. Оно того не стоило. Никому от этого не стало лучше. И самое страшное то, что с этим нельзя ничего сделать, нельзя ничего исправить, недостаточно сказать «извини» или «мне жаль». Мы говорим о вещах другого порядка, здесь нечего чинить — оно останется сломано… Сначала я думал обо всём забыть, спрятать эту измену глубоко в себе. Но с каждым днём чувствовал себя только хуже. К этому нечего добавить — меня просто пожирала изнутри совесть, требуя признаться, лишь бы не носить эти воспоминания в себе. И в один день я не выдержал — рассказал. Рассказал также, как рассказываю сейчас вам, глотая слёзы. Но даже после такого признания ушла не она — ушёл я. Похоже, именно это и стало последней каплей — люди рано или поздно устают от того, насколько я жесток не к ним, но к самому себе. Устают от того, что я решаю всё без их воли. Устают быть всего лишь персонажами историй, которые я пишу на ходу, потому что для меня это защитная реакция мозга. Слово за словом — и она покинула меня, ибо что ещё можно сделать?
Я по ней очень сильно скучаю, но понимаю, что на её месте поступил бы также. Она доверилась мне, открылась, разрешила любить себя, а я её подвёл, растоптал её надежды самым подлым и глупым из возможных способов. Не существует слов, которые могли бы выразить всю степень моего раскаяния. Я ещё никогда не чувствовал себя настолько жалко. Мне остаётся лишь догадываться о том, насколько же ей было больно после всех тех слов, что я говорил. В её глазах я теперь тот, кем я был всегда — чудовище, бесчувственное, жестокое и тупое чудовище, о знакомстве с которым можно только жалеть. И с этим отражением в её глазах нельзя ничего поделать. Потому что теперь всё кончено, понимаете? Нельзя ничего вернуть, она ушла из моей жизни навсегда по моей вине. И в момент осознания этого мурашки бегут по твоей коже, холод сдавливает внутренности, а сердце тоскливо рвётся на части. Боже, понимаете ли вы вообще, что я говорю? Её больше нет, дружок, смирись с этим, этого человека больше не существует для тебя. Для всего мира она жива, но только не для тебя. Никаких поцелуев, никаких объятий, никаких бесед до утра, никаких картинок счастливого будущего. Ты никогда её не услышишь, никогда не дотронешься, никогда не посмеешь приблизиться. Когда ты понимаешь эту истину, этот гимн своей дальнейшей жизни, перед глазами мутнеет, становится плохо, хочется забиться в самый дальний, пыльный, темный угол, обнять себя руками, оборвать все связи и просто плакать навзрыд до тех пор, пока вся горечь утраты не выйдет наружу вместе с чувством абсолютного отчаяния, беспомощности и собственного ничтожества. И сколько бы ты не влюблялся, а всё равно потом возвращаешься в это положение личинки, начиная заново, так и не научившись дружить с болью, принимать утрату и признавать реальность, в которой ты хуже, чем просто один. У тебя хватает сил только на то, чтобы плакать и душить себя этими рыданиями, пока кто-то внутри тебя царапает сердце и вновь успокаивает: всё хорошо, друг мой, худшая часть расставания уже позади — теперь осталось только знакомое тебе страдание…
Я всегда гордился тем, как люблю. Всегда считал, что моя любовь особенная, что она делает меня лучше и отличает от всех остальных. А теперь я не имею права так говорить, не имею права вообще хоть как-то заикаться о любви, поскольку потерял абсолютно всё — включая последнюю вещь, которая спасала меня от внутреннего монстра. Я никогда не смогу простить себе это… Я ведь мог сохранить всё в тайне и ничего не рассказывать. Но скрывать подобное от любимого человека — ещё хуже, просто невыносимых размеров скелет в шкафу. К тому же, именно так поступил бы кто-то другой — ничего не рассказал, спрятался трусливо в тени, попытавшись сохранить иллюзию счастья. Но я и так упал ниже некуда, так что не собирался хранить подобные секреты — о нет, я исповедуюсь всем и каждому, пускай весь мир узнает, как же сильно я ошибся, какой я на самом деле без всех этих романтических бредней. Пускай я буду таким же, как и все, но у меня ещё осталась смелость, чтобы признаться, принять вину, перемолоть стыд, отчаяние и горе утраты публично, а не в подвале позора. Я не боюсь признаться в содеянном и понести наказание, которое всё равно ничего не исправит и никого не вернёт. Потому что так поступают люди, которые любят по-настоящему — они говорят правду, какой бы самоубийственной она не была. Даже если одно слово способно уничтожить весь твой труд — необходимо найти в себе силы произнести его, чтобы потерять всё, но хотя бы отстоять право иногда смотреться в зеркало без отвращения. Это твоя вина, только твоя, больше не получится разделить её. И только ты один и будешь страдать, расплатившись всем, что оставалось в тебе хорошего. До сих пор ты мог гордиться тем, как любишь. Мог гордиться тем, как даёшь другому человеку тот идеал, который он никогда ранее не испытывал. Это и делало тебя лучше, это была твоя сила. А сейчас, что у тебя осталось? Ты превратился в тех, кого всегда презирал, боялся и ненавидел. Ты один из них — ничтожество, не достойное ни капли доверия, ни второго шанса, ни элементарного прощения. Да что в тебе вообще осталось хорошего, ради чего любить тебе подобных, когда вы действительно все одинаковые? Что будет в следующий раз — ещё одна стена из слов, клятвы, обещания, образы счастливого будущего, пока ты вновь не решишь всё сломать, разрушить до основания и подорвать любое доверие? А затем ты не решишь проблему, но напишешь о ней, ведь только так тебе станет легче. О нет, от этой грязи не отмоешься, её не зажуешь бумагой и не запьёшь чернилами — это твоя личная чума, пылающее клеймо лжеца, эгоиста, неуравновешенной скотины, которой больше никто и никогда не поверит. Ты не был одинок по-настоящему — а вот теперь точно станешь, поскольку слова «я тебя люблю», выращенные твоими губами и вскормленные твоим гнилым сердцем, будут ничего не значить. И во всём мире нет ни одной вещи, способной оправдать твою натуру животного, ни одного человека, который бы принял тебя после такого. Вечность бесконечного самоунижения, которое ты себе обеспечил добровольно. Ну, давай — продолжай говорить, вскрывай себе душу, не останавливайся, кричи во всю глотку, расскажи каждому незнакомцу, донеси свой кающийся, написанный кровью и слезами манифест глупых откровений миру, чтобы каждый человек знал тебя в лицо и топтал любые попытки полюбить вновь. Хотели правды? Вот она правда — я ужасный человек, в котором не осталось ничего достойного, я сознательно загубил лучшую свою часть, предал абсолютно всех и растерзал свои нервы так сильно, что уже не нахожу сил плакать, пока пишу очередную эпитафию, повторяя бессмысленный припев отчаяния и принятия того существа, которое влезло в мою кожу! Люблю ли я её после всего, что натворил? Да, люблю. И готов повторять это всегда, даже если узнаю, что она участвовала за деньги в самой массовой оргии на планете, убивала людей и насиловала детей. Я буду её любить такой, какой она была для меня, любить и казнить себя до конца жизни, потому что я никогда ещё так сильно не оступался, превращая человеческие отношения в очередной идиотский рассказ.
Кубики со звоном летят по поверхности игрового поля — выпадает 17, проверка пройдена. Сальвадор хватает кости и готовится кинуть их в последний раз. Перед этим он смотрит на Итана и спрашивает:
— Это всё, что ты хотел сказать?
— Нет, — Итан поднял голову и взглянул на каждого бездомного. — Я вам соврал. Нет у меня никакой бессонницы. Я купил таблетки, чтобы убить себя, потому что не хочу существовать с осознанием своей вины. Поэтому и ушёл от неё первым. Я купил их потому, что не могу просыпаться каждый день и вспоминать о том, как сильно я подвёл любимого человека и своих друзей, испытывая самый кошмарный стыд из всех. Я убью себя, потому что не могу жить в мире, в котором я из страха, ревности, эгоизма и подростковой похоти уничтожил счастье, которое искал всю жизнь.
— Да мы знаем, — равнодушно сказал Лазарь. — Думаешь, мы просто так у тебя таблетки брали? Бросай, Сальвадор.
Кости летят через всё поле, прежде чем остановится и показать число — 20. Финальная проверка пройдена. Итан победил.
— Поздравляю, братец, — Сальвадор хлопнул застывшего с пустым взглядом Итана. — Держи, вот твоя фигурка коня. Теперь ты свободен. Эх, хорошо сыграли. Зови в следующий раз, если понадобимся. Только сеттинг придумай поинтереснее.
Стоило чёрному коню коснуться пальцев Итана, как пространство вокруг задрожало, забилось в конвульсиях, голову сдавило до хруста черепа, воздух раскалился до предела. Это продолжалось всего секунду, по истечению которой Итан обнаружил, что стоит на лестнице совершенно один, сжимая в кулаке шахматную фигурку. Какое-то время он стоял и смотрел по сторонам, тяжело дыша и чувствуя, как его сердце обливается горячей кровью. Затем дрожащей рукой положил чёрного коня на подоконник и одними губами произнёс: возьми, это тебе. Откуда-то сверху донёсся тихий, снисходительный голос:
— Фигурка её не вернёт, дружок. Её ничто не вернёт.
Сорвавшись с места, Итан покатился вниз, вниз по лестнице, мимо пьяной лампочки, по каменным, покрытым трещинами ступенькам: топ, топ, топ. Со всей силы толкнул скрипучую дверь, выскочил прямо на мороз, заливаясь слезами, и побежал под аккомпанемент ночной тишины к ближайшему дереву на холме. Там оставалось лишь обмотать верёвку вокруг толстой ветки, повязать петлю на шее и провалиться в удушающие объятия смерти.
И на последних секундах своей жизни, когда мутные глаза уже закатились, а посиневшие конечности перестали дёргаться в предсмертной агонии, Итан взглянул на бездонное, звёздное небо, на горизонте которого увидел медленно падающий по дуге в сверкающих лучах пылающей радуги космический корабль пришельцев.
Еще почитать:
Остановка
Цени воспоминания, им нет цены…
Рифлёный комбинезон — Я знала ,что он придёт
Труп в порту — 2) Резеденция
«
»
18.12.2022
