Благо!

–Этих двоих я забираю. Они мне подходят, – голос у магистра Алгения тихий, но это меня совершенно не успокаивает. Я знаю цену этой мягкости. Это вкрадчивость хищника. Больше всего я хочу, чтобы магистр Алгений ушёл. Но и он знает себе цену, а потому не уйдёт, пока не получит то, что ему нужно.

            Короли правят землёй, министры двором и интригами. И все они имеют очень плохое представление о том, как живут несчастные, столкнувшиеся с последствиями их величия. Пока один король развязывает войну против другого, пока великие жрецы славят небеса за победу родной земли, а министры норовят перехитрить самих себя, повсюду остаются обездоленные и осиротевшие.

            И никто не может позаботиться обо всех одновременно. Но если объединиться…

            Наш переулок называют Пепельным из-за одинаковых серых нарядов наших обитателей. в моём приюте живую сироты, в соседнем здании обосновались погорельцы, через два здания – калеки, в самом конце – прокажённые. Так или иначе, но все здесь потеряли очень многое, и не знали, куда пойти ещё, кроме как в Пепельный переулок. Некоторые находят работу, отстраивают свои дома и уходят, стремясь забыть эту бесконечную боль, что встречается в каждом взгляде. За кем-то приходят солдаты и дознаватели, забирают в армию или под следствие. Приходят сюда и мастера, польстившиеся на возможность выбрать ученика посговорчивее. Не скрою, иногда сюда заходят и куда более страшные люди, точно знающие, что за обитателей Пепельного переулка никто не вступится. Здесь всем плевать, если кто-то умрёт или пропадёт, потому что жители Пепельного переулка, облачённые в одинаково серые и неприметные одеяния, уже должны были умереть.

            Магистр Алгений был из магистрата целителей. Он и его люди часто шныряли по переулку, лечили, порою, кого-нибудь из наших, вечно скорбных и обречённых, но в основном держались незаметно, словно тени. Мне это всегда не нравилось, но с магистром я почти не пересекалась. Лишь на улицах, он не посещал моего сиротского приюта, и вот…явился.

            Держался вежливо – упрекнуть его не в чем! – просил выделить ему пару детишек на помощь в работе.

–В какой работе? Мои сироты не целители, – возражала я.

–Да, но у них острое зрение и тонкие пальцы. В нашем магистрате важна точность сборки снадобий, – магистр был воплощением  доброжелательности, но что-то в нём, во всём его облике, не давало мне покоя и доверия. Я смотрела на него, пытаясь найти хоть один изъян в его лице или фигуре, и не находило. И мне было тошно от этого так же, как и от своего недоверия.

            Магистр ничего дурного не сделал! Напротив, спросил, не болен ли кто из моих подопечных, не нуждаются ли сироты в лекарствах. Затем сказал, что ищет помощников и выложит за каждого по пять монет золотом.

            Я примолкла. Разум сказал мне согласиться, сердце же насторожилось – пять монет золотом за каждого! Да всё содержание, что дарует мне казна на приют, выходит в сто монет золотом за год! Остальное – мои средства, да средства неравнодушных, а чаще всего, замаливающих грехи дворян нашей земли. И тут такая прибавка…

            Но всё же, всё же моё сердце в тревоге. Слишком уж бьется.

–Прикипели к сиротам? – магистр Алгений улыбается с пониманием.

            Я качаю головой:

–К ним сложно прикипеть. Многие изведали преступную долю и она показалась им слаще. Некоторые стали совсем как маленькие зверьки, а иные уже убивали. Ваше предположении о прикипании не подходит, магистр! Это жалость. Скорбь…даже стыд. Я делаю только потому что я должна делать.

–Тогда вам будет легко избавиться от пары лишних ртов. Казна грозится сократить расходы на пепельный переулок. Сами знаете, идёт война, армия важнее всего.

            И снова – в словах его есть зерно здравого смысла, пусть цинично, но правдиво. И всё же, тяжело смотреть на горстку золотых монет, оставленных на столе, на удаляющегося с двумя моими подопечными магистра. Как назло, выбрал самых покладистых и тихих, доставленных ко мне два месяца назад, два брата пяти или шести лет, тонких и почти прозрачных от недоедания, грязных…

            Они прижились быстро. всё не могли наесться, едва-едва начали читать по складам, я сама занималась с ними, а теперь смотрю на то, как магистр уводит их за ворота и они оглядываются попеременно на меня. И такая недетская тоска в этих глазах!

–Ты всё сделала правильно, – Гленда подходит ко мне неслышно. Лучшая из помощниц, что я видела! Всегда исполнительная, умеющая стать тенью, наблюдательная, появляющаяся в минуту истинной нужды, но ненавязчивая.

–Умом я знаю это.

–Они получат кров и пищу, мы избавились от двух ртов и сможем взять ещё кого-нибудь. У нас появились деньги. Десять золотых! А эти дети…может быть, они сами станут целителями? Берут же многих из переулка в подмастерья? Вот, может, и им? Это почётно.

–Знаю.

–Тогда почему грусть? – Гленда не понимает. Я сама не понимаю, так чего её-то винить?

–Сердце ноет. Тревожится.

–прикипела! – Гленда смеётся и тихо, неслышно исчезает. Мне хочется ей возразить, но, может быть, она права? Объективной причины к сомнению у меня нет.

***

            Магистр Алгений появляется через месяц и на этот раз сердце ноет ещё сильнее. Тревожно вглядываюсь в абсолютно правильные его черты и пытаюсь понять, почему в груди моей зарождается ненависть к этой правильности?

–Я хотел бы подыскать еще пару помощников, – он снова вежлив и добр. – Пять монет золотом…

–Что с братьями? – голос предаёт меня, срывается на дрожь.

–О…– целитель в одно мгновение становится скорбен. – Мне жаль вам это сообщать, но братья умерли. Наверное, сказался пережитый голод. Бедняжки! Им столько пришлось вытерпеть!

            Это звучит как правда. Но сердце бешено стучит – я не хочу и не могу в это поверить. Они жили у нас на травяной каше в дни, когда нечего было кроме этой каши раздать нашим подопечным. А тут…умерли? Это может быть правдой, но почему я не могу принять её?

–На этот раз, – продолжает Алгений, – в башню целителей потребуется больше детей. Я думаю пять.

–Пять? – я в ужасе. Сердце предаёт меня.

–Ну да. Двоих я отправлю на заготовку лекарственных кореньев, одного на сушку и толчение, а ещё двоих на сбор. Знаете, сейчас, в дни войны, нужно много снадобий, наши целители с ноги сбиваются. Монеты не значат много, когда речь идёт о солдатах, наших с вами солдатах!

            Красиво стелет! Я смотрю на него и понимаю, что ненавижу. Но мне не к чему придраться. Слова его разумны. Монеты желанны – казна подрезала нам содержание. И я отпускаю ещё пятерых, стараясь не обращать внимания на тот метод, которым этот проклятый целитель выбирает себе детей. А он их обходит, оглядывает, просит открыть рот, проверяет волосы… не помощников отбирает, а чёрт знает кого! Я понимаю это всё точнее, и едва за магистром и пятью сиротами закрывается дверь, бросаюсь через чёрный ход.

            Пыль охватывает меня, гниение соседнего приюта касается ноздрей, но я бегу, не реагируя на доносящиеся стоны боли.

***

            В нашем королевстве есть шутка: у каждого порядочного человека должен быть знакомый дознаватель, а у каждого непорядочного – два.

            Шутка шуткой, а дознаватель в друзьях или хотя бы в приятелях – явление впрямь необходимое. Мне в этом смысле повезло, жизнь привела мою судьбу к дружбе с одним из дознавателей средней руки, но мне много и не нужно. Так, мелкие услуги, знать, кого не пускать в Пепельный переулок, иметь информацию о рейдах и облавах, чтобы успеть спрятать детей, и просто спокойнее.

            Но сейчас мне требовалась настоящая помощь, и мой старый друг был единственным, кто мог мне помочь.

–Какие люди! – Роден обрадовался мне. Он прекрасно знал, что просто так я не приду, но всё-таки был искренне рад меня видеть. Мне даже немного неловко стало, но я торопливо его обняла и приветствовала.

–Здравствуй, Роден. А я…посоветоваться.

–да знаю, что не от тоски пришла, – Роден заметно погрустнел. – Эх, ладно! Выкладывай! Чего у тебя?

            Я в двух словах изложила про визиты магистра Алгения. Как и ожидала, Роден не понял моей тревоги:

–Слушай, ну ныне и взрослые люди мрут. Голод, нервы, стычки, болезни… чего ты от детей ждала? Совпадение! А Гленда права. И кров, и пища, и ремеслу, глядишь, выучатся. Не вижу беды. Тебе меньше ртов кормить, да монеты собирать. Да и магистр Алгений, скажу тебе, целитель известный. При дворе большая слава у него. Недавно его король, да правит он долго, наградил за спасение гвардейцев от заразительной гнили костей. В чём проблема?

            Я помялась. Они все правы: и магистр, и Гленда, и Роден. Но почему же я не могу найти себе места?

–В чём? – дознаватель он и в дружбе дознаватель. Не отступится!

–Не нравится он мне! – я выпалила это в сердцах, сама почувствовала, как по-детски звучат мои слова.

            Роден расхохотался:

–О, если бы можно бы арестовывать только за это! Знаешь, сколько людей мне не нравятся? Мой начальник, к примеру…

            Роден осёкся, посерьёзнел:

–Не надумывай. Не занимай себе голову бреднями. Ничего дурного за ним не примечалось. А если не примечалось, то, значит, и не надо.

–Роден!

–не надо! – Роден пытался быть твёрдым. Но я знаю и всегда знала, как его убедить.

–Ну ради меня!

            Дознаватель выразительно закатил глаза, показывая, как ему надоела вся эта мирская скорбь и несовершенство земной жизни. Но я ликовала: победа! Немного подождать. И я буду знать всё про магистра Алгения.

***

            Подождать пришлось десять дней. Я извелась совершенно и успела напридумывать себе кучу всего дурного, самой доброжелательной мыслью стала мысль о том, что Роден просто наплевал на меня.

            Но грянул вечер десятого дня, я поднялась к себе, измотанная очередным, полным хлопот, днём, и не успела переодеться и расчесаться ко сну, как Роден вломился. По мрачному его лицу я поняла, что ничего хорошего меня не ждёт.

–Две вести! – Роден, тяжело дыша, сел в кресло и, не дожидаясь разрешения, наполнил свой кубок вином. – хорошая и плохая. С какой начать?

–С хорошей! – я села рядом, отмахнулась от попытки Родена подлить вина и мне. Я редко пью.

–С хорошей так с хорошей, – дознаватель не стал ломаться. – Хорошая новость в том, что ты была права на счёт магистра Алгения. Плохая, впрочем, состоит в этом же.

            Права? Как права? Что значит – права? Тысячи вопросов скользнули змеями в мысли, но Роден опередил и принялся рассказывать. Он повидал многое за свою карьеру дознавателя, но даже он не мог оставаться бесстрастным и мелко вздрагивал.

–Магистр Алгений и его ближайшие ученики давно уже постоянные гости в Пепельном переулке. Они берут себе помощников не только в сиротском приюте, но в доме старости, в доме раненых, в доме убогих, в приюте умирающих и даже среди прокажённых.

–Зачем м такие помощники? – наверное, жизнь не научила меня дурным мыслям. Я всё ещё жила наивностью.

–Они помогают в цитадели целителей, но помогают не сбором лекарств или сушкой кореньев, – Роден нервно вздохнул. – Я не знаю, как тебе сказать, но ты никогда не задумывалась о том, откуда целители столько знают про болезни?

            Холод перехватил мне желудок. Я покачала головой.

–Как и я не задумывался. И многие. Словом, прежде, чем делать выводы по болезни, или по лекарству, нужно его проверить. А проверять…

–Не может быть! – сердце перекувырнулось в груди, и к горлу подкатила тошнота.

            Мысли мои путались. Я не могла поверить. Не могла даже допустить такого.

–Магистр Алгений недавно стал известен за спасение гниющих костей, помнишь? Но прежде он наблюдал за ходом болезни. Взял разных людей, людей, которых никто не будет никогда искать, и о которых никто не позаботится, заразил их…изувечил, а затем наблюдал, как проистекает болезнь. Десяток замученных душ и сотни спасённых.

–Спасённых? – я никогда не была истеричкой. Работа в приюте отбивает охоту к слезам и нервам. Она закаляет душу, но сейчас я сама почувствовала, как дрожит и плачет, как срывается мой голос. Мне не хотелось этой правды, мне она была не нужна.

–Конечно же спасённых. Большая часть этих людей обречена. А так… – Роден не закончил, молча наполнил мне кубок вином, протянул, – пей. Пей залпом.

            У меня дрожали руки, но я покорилась. Я надеялась, что станет лучше, легче, но легче не стало.

–Кем-то надо жертвовать, – продолжал Роден. – Одна боль другой не стоит. Обречённые до конца служат благу…

–Убирайся! – я вскочила. Роден поднялся неспешно, слегка лениво.

–Надеюсь, ты не будешь ссориться с магистратом целителей? Это всего лишь сироты.

–Это дети! –  я была готова рвать и метать. Но рвать было некого, а метать нечего. Оставалось хоронить в себе бешенство. – Как ты можешь так беспощадно и так цинично…

–Они все равно уже были бы мертвы. За деньги, полученные от взятых, ты можешь спасти больше, – Роден сохранял спокойствие. Мрачность отступила от его лица, теперь он был прежней, но я уже прежней быть не могла. Я готова была проклясть себя за то, что попросила узнать правду. Мне с этой правдой придётся жить, мне, не ему! Мне придется выбирать? Покоряться?

            Бить дознавателя – очень плохая идея. Но я отвесила пощёчину Родену. Я вложила в неё всё кипящее и яростное, зарождённое внутри меня, но не имеющее выхода.

–Я приду завтра, – Роден отреагировал очень спокойно. Возможно, его часто так угощали по лицу, а может быть, он знал меня.

            Я не остановила его. Остаток ночи просидела с вином в полумраке, пытаясь торговаться с собою, но не находя выхода.

            А на утро пришёл магистр Алгений.

***

            Я давно заметила, что когда кого-то не хочешь видеть или слышать. этот кто-то обязательно появится. Меньше всего на свете я хотела встретиться с магистром Алгением, и он пришёл ко мне на рассвете.

–Приветствовать вас, я, конечно, могу, но сдаётся мне, что вы не будете рады. – Алгений держался вежливо и сухо. Он будто бы не замечал той ненависти, которой я его одарила.

–Убирайтесь! – велела я.

–Легко, – согласился целитель, – но я работаю под покровительством короны, а это значит, что вместо одного моего доброго визита, скажем, раз-два в сезон, вы получите визиты стражи, которая будет вооружена приказом короля и мечами.

            Он наклонился ко мне и доверительно сообщил:

–Они отнимут всех. А я выбираю лишь немногих. Ещё и плачу вам. За беспокойство.

–Убирайтесь…– повторила я.

            Мне казалось, я смогу сдержаться, но не смогла. Слёзы хлынули без контроля, я задохнулась от них на мгновение.

–ну! – магистр подтолкнул мне кубок. В нём клубилось что-то фиолетовое, похожее на плотный дым. Поклубившись, оно осело на дно. – Пейте.

–Яд?

–Ни в коем случае. Ивовый настой для успокоения слёз. Давайте, вот так…

            Он был так вежлив, что даже помог мне сделать глоток, а затем, пока мой рот стягивало от вязкости настоя, заговорил:

–Целительство всегда беспощадно. Для того, чтобы вывести формулу ивового настоя принесли в жертву тринадцать человек. среди них были мужчины и женщины, матери и дети, старики… но эти тринадцать человек пали во благо, а ивовый настой ушёл в народ. Он используется для успокоения нервов, для засыпания. Это благо. Люди умирают на войне, но ещё умирают от болезней. Воспаление кишок вам знакомо? Видели? В последнем бою погибло полсотни человек, а от воспаления погибают сотнями. Так что же? Оставить как есть? Сыворотки и снадобья надо проверять на всех, на детях и стариках, на мужчинах и женщинах, чтобы вывести общее лекарство.

            Я покачала головой:

–Это жестоко. И вы подлец.

–Подлец, – согласился магистр. – И спаситель. Нельзя быть кем-то одним. Это всегда неразрывно. У вас хорошие друзья среди дознавателей, но мои друзья идут ко двору. Им всё равно, сколько людей умрёт, главное, чтобы для большего числа был готов ответ, что делать, если нагрянет беда. Понимаете?

            Что толку от понимания? Конечно. Я понимаю. Где-то в уме я даже согласна. Целительство – страшная вещь, по сути, это тоже война. Только не такая заметная. На этой войне не нужны рыцари и мечи. Тут нужна подлость. Подлость, чтобы спасти других.

            Тут нужна жестокость. Я понимаю это, но как мне с этим смириться?

–Почему я вас раньше не видела? – я попыталась отвлечься.

–Я раньше посещал другой приют.

–Там знали о ваших…делах?

–Знали. Но молчали. Всем нужно благо. Всем нужно золото. У всех есть страх. Вы ничего не добьетесь, поэтому, не ссорьтесь со мной. давайте лучше договоримся. Скажем, семеро в сезон – это не такая высокая цена в жизнях? Ваш приют теряет от голода, холода и болезней около двадцати в среднем. А тут будет чуть больше. Никто не хватится.

–Это дети.

–У вас нет своих? – магистр пытливо глянул на меня.

            Я покачала головой:

–Больше нет.

–И вы пришли к чужим?

–Я ушла от своей скорби к чужой! – я огрызнулась, но сама поняла, как это жалко. – Я не ищу свою силу в чужом благе и в чужой боли.

–В вашем. Вы пьете те же лекарственные настойки. Задумывались ли вы о цене? Вы ходите по отбитым у врага улицам, пьете из защищенных, недавно еще залитых кровью рек, а теперь изображаете ангела? – Магистр усмехнулся. – двойная циничность! Вы пользуетесь уже чужими благами. Но стоим вам об этом узнать, и вы морщите нос и говорите, что вам воняет! Солдаты лили кровь, чтобы ваш город и ваш закуток жизни остался в целости и сохранности, а другие люди отдают жизни, чтобы ваша была легче, чтобы вы, поймав мигрень или несварение, не загнулись…и я уже не говорю про что-то серьезное, вроде родов или воспалений. Пойдите на улицы, выйдите за свой поганый проулок, увидите не ту ещё скорбь. Увидите матерей, что готовы отдать и свои жизни, и другие, лишь бы лихорадка пощадила их детей!

            Магистр умолк. Я тоже молчала. Разум мой был на его стороне, а сердце…я никогда не умела с ним договариваться.

–У меня нет времени, – продолжил Алгений, взяв деловой тон, – вы дадите мне то, что мне нужно? Или я всё-таки должен вернуться со стражей и приказом короны?

–Гленда! – позвала я и моя помощница явилась на зов. Магистр нахмурился, но ждал. Однако он не так меня понял.

–Да? Чем могу помочь?

–Гленда, приют теперь твой, – я поднялась. – Мне предстоит покинуть город.

–Бежите? – Магистр искривил губы в презрении. – сваливаете грехи на других?

–Да, – не стала я спорить. – Гленда, милая, ты останешься вместо меня. Это тяжелая работа, но она тебе будет по плечу.

–Но как же?.. что случилось? – Гленда хлопала глазами. – Я не понимаю! Я могу чем-то помочь?

–Позаботься о приюте, – отозвалась я, – о наших подопечных.

            Гленда потрясённо молчала. Я знаю, она задумывалась порою о том, что будет, если приют перейдёт под её власть, но она гнала эти мысли. А я их вскрыла.

–Бежите…– повторил Алгений с презрением.

–Я выбираю благо, – возразила я. – Но это благо моё собственное. Умом я вас понимаю, а моё сердце нет.

            Гленда непонимающе переводила взгляд с меня на магистра.

–Прощайте! – я метнулась к дверям, быстро, чтобы не передумать, чтобы скрыть подступающие слёзы.

            Я никогда не была воином, я никогда не была из числа мудрых жриц, я никогда не была никем выдающимся. Передо мною не вставало никаких решений, и я не грезила о высотах. Иногда я, конечно, задумывалась о том, что сделаю, если придётся выбирать между долгом и, к примеру, собственной жизнью. Что ж, зря я задумывалась – судьба услышала меня и поставила перед таким выбором, и мне не нравится мой ответ. В нём много трусости. Но это я. И я бегу.

–А я как раз к тебе! – Роден оказался прямо передо мной. я не заметила его и едва не толкнула. – Что случилось?

–А я к тебе.

–Чем могу помочь? – дознаватель посерьезнел. – какое у тебя ко мне дело?

–Никакого, – я заставила себя улыбнуться. – Я уезжаю из города. Приют на Гленде. Поедешь со мной? правда, я пока не знаю куда.

–Куда хоть хочешь? – Роден был растерян, но опыт дознавателя заставлял его держать лицо.

–Туда, где будет покой.

–Он здесь. С сиротами. С теми, кого ты бросаешь, и… – Роден поморщился. – ты странная. Я никуда не поеду. Здесь служба. И ты одумайся! Ну магистр да магистр. Сама знаешь, он под короной ходит. А по всей земле война, разруха…ну куда ты?

–Сказала же, не знаю!

–Бежишь? – в голосе Родена не было презрения, но тоска обожгла меня. – Беги.

            Он хлопнул меня по плечу и двинулся по дороге, ему нельзя надолго покидать службу. Он легко оставил меня. Я стояла, не зная, куда податься, прислушивалась к уму и сердцу. Ум был тих, а сердце билось размеренно. Порыв, нагнавший меня, отступил. И я осталась стоять, ненужная и потерянная.

            Ругаясь, кляня всех и всё, я пошла назад, к приюту, надеясь, что Гленда еще не вошла во вкус маленькой власти над чужими жизнями.