Повесть.

Часть 1.

Я разбила лоб. Чёртов нужный лоб!

Ночь была — сплошной дурман, просыпалась несколько раз. Дождь перестал умиротворяюще барабанить по стёклам; в полумраке вылезло очертание бельевой сушки, похожее на злобного птеродактиля; букет сухоцветов обратился маленьким горбатым троллем; повсюду мерцали красные глазки блуждающих болотных огней. Ноги окоченели, словно зимой босая снегом укрылась. Уговаривала себя: «Поспи, ещё. Три часа сна слишком мало. Завтра надо хорошо выглядеть. Баай-бай». Не слушалась, крутилась. Лишь когда рассвело, провалилась в сон.

Проснулась от звонка с работы. Зелёный светящийся циферблат часов показывал полдень. ПОЛДЕНЬ! Не поверила своим глазам. Будильник где вообще?

Старалась отвечать бодрым голосом, но скрыться не вышло — заспанные связки дребезжали, как расстроенная гитара:

— Ты что, спишь ещё? С ума сошла?

— Нет, — прохрипела я в ответ, мысленно подбадривая заспанный язык словами: «Раз, два, три, логопед». — Я с тобой говорю, не во сне же!

— Ну ты даёшь, мать, у нас встреча через час! Ты, случаем, не заболела?

— Немножко есть. Слышишь?

Хорошо, хоть голос меня как-то оправдал. Стыдно перед Валюхой. Она за этими инвесторами полгода гонялась, еле убедила их приехать в нашу студию эко-креатива, а я, сучка, проспала! Плечом прижала к уху телефон, пока совала руку в рукав халата, он выскользнул, полетел на пол. Я, словно неуклюжий фокусник, ловя его, сбросила звонок. Ну что? Проспала, и теперь ещё трубки бросаю? Бизнес-партнёр мечты просто! Я бы сотрудника за такое…

Ничего бы я никому не сделала за такое. Что я, робот, не знающий, как будильник заспать? А вот нас инвесторы пошлют куда подальше за неуважение. Злая на весь мир перезванивать не стала — если очень поспешить, то можно ещё успеть! Я, в халате на одну руку, кинулась на кухню варить кофе и…

Кто приоткрыл эту дверь? Как это вообще могло получиться, что дверь в мою комнату спроецировалась в незаметную полоску на моём пути, и я, со всего размаху, врезалась в её ребро лбом? Лбом! Нет, чтобы носом или рукой — именно тем местом, которое человеку нужно особенно беречь!

Может быть обойдётся? Приложила ладонь к лицу. Кровь. Не обойдётся. Я с досадой ударила по невиновной двери рукой, она загудела в ответ. Потеряла ещё несколько драгоценных секунд и измазала дверь.

Соберись! Соберись, тряпка!

Включила ледяную воду. Всё напрасно — из зеркала, сквозь зубные щётки, на меня смотрел «китайский пчеловод» с отёкшими глазами. Мало того, что я рассекла пополам набитый на лбу особо ценный QR код — мешки изменили меня до неузнаваемости. Вместо меня напротив находилось нечто неизвестного пола и возраста, скорее всего беспробудно пьющее и нечуждое к выяснению отношений на кулаках.

На кухне предательски зашипел убегающий кофе. Кинулась туда и расплатилась за свою любовь к «кофе в турке, по старинке» ожогом самых главных пальцев. Да что происходит-то?!

Села на кухне, почему-то на пол, видимо, от досады. «Что делать, что делать, что делать», — стучало в висках. Представляла постные снисходительные аватары инвесторов, которым предложили полистать журналы в нашей переговорной. Миллионеры ждут — а я раз, и не приехала. Нет, Валюха, нет! Я не такая сука — я тебя так не подведу! Метнулась к гардеробу, достала «правильное синее платье» для переговоров, быстро причесалась мокрой расчёской, типа «модный зализ из дорогого салона», подкрасила отёкшие веки. Как назло, кровь уже остановилась. Думай, думай… Варенье! Клубничное, моё любимое, красненькое! Размазала по волосам, по платью. Набрала Валюху, честно соврала:

— Валь, ну всё, сорри, приехали. Меня не будет — я попала в аварию. Сегодня никак с переговорами. Давай я тебе фотку кину, а ты им перешли. Люди ведь, поймут. Должны понять!

— Да ладно, мать! Ты дома? Ты как там?

— Ну да. Я даже из двора не успела выехать. Неудачно рассекла, видишь как?

— Ты, это, давай аккуратней там. Врача, что ль, вызови, или вообще скорую. На когда теперь инвесторов перенести?

— Ты им скажи, что позвоним, когда поймём. И фотку вот, лови.

Так… С этими решили. Фото отправила ужасающе, со слипшимися от «крови» волосами. Потом смыла варенье, хотя местами всё же липнет и на мне, и на полу, и повсюду, но не время сейчас чистоту наводить. Надо срочно сообщить куда положено о повреждении QR кода, а то потом затаскают. Позвонила в службу идентификации:

— Здравствуйте. У меня такая беда — я лоб расшибла, повредила QR-код. Мне что делать?

— Чтобы изготовить временное разрешение на передвижение без лобного QR-кода, приложите палец для идентификации по отпечатку к дисплею телефона в отмеченном месте, — ответил робот.

— Эммм… Как бы вам объяснить… Дело в том, что я обожгла пальцы нечаянно, когда кофе варила.

— Запускаем распознавание лица… QR-код не распознан, отпечаток не распознан, лицо не распознано. Личность не распознана! Оставайтесь на месте. Не двигайтесь. Вы нарушили правила многоуровневой идентификации. Не двигайтесь. Ожидайте на месте. При попытке бегства с места, на основании статьи Федерального Закона об Обязательной Идентификации граждан от 22 января 2022 года, вам грозит заключение на срок до 5 лет. Передвижение без идентификации запрещено. Оставайтесь на месте. Не отключайте телефон. Лицо держите перед экраном в отмеченной зоне.

Я прицелилась, засунула лицо в отображённый на экране овал и с ужасом увидела, что значок зарядки горит красным. Каким-то образом ночью телефон не зарядился. Так вот почему не слышала будильников! Аппарат автоматически при низком заряде «присаживает» звук. Да что за день сегодня?

— Послушайте, если у меня вырубится сейчас телефон, то я здесь, я никуда…

Я, пытаясь удержать физиономию в овале, поехала на кресле к заряднику в спальню. Не справилась. Лицо «потеряло» овал. Смартфон пискнул и предательски выключился. Еле сдержалась от желания швырнуть его, подлюку, об пол. Пока аппарат набирал достаточный, чтобы снова включиться, заряд, я делала дыхательные успокаивающие упражнения, представляя, как своим дыханием перемещаю вверх-вниз шарик от пинг-понга. Шарик ко мне — шарик от меня — шарик ко мне. Наконец телефон включился:

— Я только что звонила по поводу того, что повредила QR-код на лбу. Мне сказали держать лицо в овале, но телефон перезагрузился, и…

— Чтобы изготовить временное разрешение на передвижение без лобного QR-кода, приложите палец для идентификации по отпечатку к дисплею телефона в отмеченном месте, — ответил робот.

— Ааааа — выдохнула я, проматерившись мысленно так, как в жизни не ругалась. — Пальцы я тоже обожгла. Повторяю: обожгла. Приём! Приём!

— Отпечаток не распознан. Запускаем распознавание лица…

Да чтоб вас там всех! Зарядка замигала. Может быть, провод повреждён? Или удлинитель? Я держала лицо в овале и пальцами прижимала провод зарядного устройства так, чтобы не прервать зарядку, пока в дверь не позвонили, бесконечно долго. Пальцы, бедные, посинели, руку сводило. Наконец-то передо мной был живой человек — моя надежда на понимание!

— Нарушитель по месту фиксации, — сообщил кому-то крупный полицейский с дубинкой и кобурой. — Жду представителя службы идентификации.

— Время ожидания 7 минут, — сообщил ему робот.

— Капитан Дмитрий Михайлович Оверченко, — предъявил он карточку с фотографией и, приложив считыватель к своему лбу, на стене высветил подтверждение, с фото, именем и званием. — Нарушаем, гражданочка. Ваши документы.

Я вытряхнула содержимое сумки на кровать, дрожащими скрюченными руками откопала свою идентификационную карту. Он настырно попробовал считать QR-код на моём разбитом лбу. Система высветила: «Ошибка, более 80% повреждения». Отпечаток пальца тоже не дался — его покрывал большущий волдырь. Подоспевшая служительница идентификации попробовала считать запасной QR-код, расположенный «пониже пояса». Их наносят в юности, вместе с выдачей карточки идентификации, на всякий случай. Говорят, что это место наиболее защищённое.

— Ну что, — с надеждой в голосе спросил её капитан, когда мы вернулись из спальни, где я демонстрировала даме свои прелести.

— Увы, ничего хорошего. Обрадовать нечем. Так всегда — перебивка будет только в 45 лет. Она поправилась килограмм на 10 с тех пор, как ей его нанесли, всё вкривь и вкось, не читается. Придётся ждать ДНК.

— Сколько? — жалостливо спросила я.

— Не меньше недели. Там впереди вас будет много трупов. Всем анализ ДНК нужен после ухода, — сказала дама, развела руками и молитвенно вознесла очи в сторону кокарды на её форменной пилотке.

Вот ещё. Я теперь в одной очереди с трупами! И зачем я жрала вечерами? И почему я не девушка-ЗОЖ? И кто придумал эти вкусные пирожные в витрине на пути домой?

Женщина-идентификатор повозила по моим дёснам ватными палочками и удалилась. Капитан посмотрел очень строго:

— Итак, приступим. На данный момент, пока не проведена идентификация по ДНК, вам присваивается номер ЧМ15112040182365. Постарайтесь его запомнить, называть его придётся часто.

— А как же имя? У меня ведь есть имя! — возмутилась я.

— Это мы ещё посмотрим, чьё это имя! Имя, его доказать нужно, а пока номер учите.

Он прикрепил в моей руке неснимаемую бирку с временным QR-кодом и номером, брезгливо потёр липкие пальцы — вляпался в варенье. Заменил одноразовые перчатки.

— Всё, я могу идти? — обрадовалась я.

— Куда идти? Вас остановят у первого столба! Неизвестным запрещено передвижение. У вас животные домашние есть? Кто-то на иждивении?

— Нет, — удивилась я, ещё не понимая, к чему он клонит.

— Хоть тут повезло. Пока идёт идентификация, вы, гражданка, можете идти только со мной, во временный распределитель сомнительных личностей, — пояснил он. — Но, чтобы понять, в какой по профилю распределитель вас направлять, отвечайте на вопросы.

Вот вам и человек! А я его так ждала! Капитан достал из планшета разлинованный листок с названием «Протокол допроса подозреваемого» и расположился на кухонном столе.

— На учёте в диспансерах состоите?

— Да нет, — недоумевала я, чуть не плача.

— Вы принадлежите к движению «Чёлочников» или «Шапочников»?

— Кого?

— Тех, кто требует разрешить носить на лбу чёлки, шапки, повязки, паранджи?

— Нет.

— Тогда поясните, с какой целью вы привели в негодность все средства многоуровневой идентификации личности, а именно: лицо, QR-код на лбу, отпечаток пальцев и… Ну, там который, понятно. Хотя… И по поводу него тоже, возможно, был злой умысел. Поясняйте.

Я как раз заканчивала рассказ про ночь, будильник, дверь, кофе и вкусные булочки, когда позвонила Валюха.

— Возьмите, — приказал недоверчивый Оверченко и добавил: — На громкую.

Стало ясно, что он не поверил ни одному моему слову.

— Мать! Я смогла, слышишь! Всё срослось, сжалились над тобой, — верещала Валюха в трубку. — Они уедут завтра куда-то в Среднюю Азию. Но! Они всё уже взвесили, слышишь! Им гибридные грибы очень-очень интересны, и они готовы дать для начала пару миллионов, а там — как пойдёт. Лабораторию большую нужно открывать. Я подвальчик какой-нибудь за городом поищу срочником, и запускаемся. Ты что молчишь-то?

— Валюха, как же я тебя люблю! — сказала я тихо и нажала красную трубку отбоя, понимая, что сегодня мне, пожалуй, не стоит ни говорить, ни двигаться ВООБЩЕ. Замереть и желательно даже не дышать.

— Это же про шампиньоны, скрещённые с вешенками? — почему-то спросила я у служителя власти.

— А то! Конечно! — усмехнулся он в ответ и отодрал прилипший к заляпанному вареньем столу протокол. — Подписывайте, руки на стену, ноги на ширину плеч. Права ваши слушать будем, мать. И ведь такая молоденькая ещё.

 

Часть 2

Оверченко что-то долго согласовывал по телефону, потом безрадостно возгласил:

— Сразу в суд. Вам хорошо, нам — не повезло.

— Куда? Я ведь не преступница! Почему в суд?

— А никто и не говорит, что преступница, поэтому в суд и едем. Как решит судья, так и будет дальше. Вам просто везёт: иногда два дня в предвариловке ждать суда приходится, а вас — сразу. А мне из-за вас в очереди в суде сидеть полдня. Так бы сдал в отделение, и свободен…

— Ага. Прямо так мне везёт, как утопленнику!

— Скажете тоже. Утопленнику. Сравнили… — почему-то обиделся полицейский. — Мы вчера как раз одного багром отловили. Поверьте — сомнительное везение.

— Да это выражение такое раньше было: везёт как субботнему утопленнику, баню топить не надо.

— Какую баню? — поинтересовался капитан, и я решила срочно упростить речевые обороты.

— Да любую. Ну её. Просто не везёт мне сегодня, я так думаю.

— Логично, — подтвердил Оверченко. — Если, конечно, вы всё это не подстроили.

Он посмотрел с прищуром, словно старался раскусить мой коварный замысел. Когда на тебя так смотрят, волей-неволей начинаешь нервничать, чувствуя себя нарушителем чего-то, и ёрзать на месте. Ощущение, что он видит, как я в пятом классе у соседки по парте ручку красивую украла. До сих пор у меня в столе валяется как память о первом и единственном воровском грехе. Как мне тогда стыдно было — жуть. Жгла мне ручка руку, пока её в рукав прятала. Ну а что, школота ни меняться, ни продать не хотела! Вредина была редкостная, вот и пришлось ей эту ручку «потерять». Ревела она белугой, а мне не жалко было ни капельки, потому что нечего жадничать и задаваться. На меня никто и не подумал, такая я была со всех сторон положительная. И почему всё это закрутилось в моей голове именно сейчас, когда он сверлил меня глазами? Но взгляд я не отвела, уставилась прямо, как будто в гляделки играла. Ручка — ничто, имя — всё. Я хочу, чтобы мне вернули имя. Не набор цифр, а моё дорогое имечко, ну и свободу передвижения в придачу! «Вот, видишь, я честная. Чиста, как стекло!» — кричала я ему глазами, и он как будто поверил.

— Руководствуясь своим большим опытом, могу посоветовать взять с собой гигиенические принадлежности, почитать что-нибудь бумажное, тапки и недельную смену белья, — сказал Оверченко очень благожелательно, даже по-доброму, и, глядя в мои растущие глаза, добавил: — На всякий случай.

— И какие же случаи бывают?

— А всегда одни и те же случаи. На недельку в ожидании всех ответов побудете там, где и вам будет безопасно, и окружающим. В сумку нельзя класть, только в пакет. Есть у вас пакет?

— Нет. Вернее, есть, только большой, мусорный, экологичный.

Я показала большущий голубой двухсотлитровый пакет, предназначенный для сортировки мусора.

— Вполне пойдёт, — утвердил тару Оверченко.

— Странности какие. Позвонить-то хоть можно будет своим? Адвокат ведь положен, сами же сказали?

— Так его сразу и выдадут в суде, по процедуре. Там всё отлажено на раз, два, три. Ну и позвонить можно будет один раз, так что продумайте, кому и о чём звонить. Потом времени не будет. Там конвейер.

— Где конвейер?

— Там. Увидите.

* * *

На лавочках перед домом, как назло, отдыхал весь отряд бабушек нашего двора. С набитым пакетом в руках, в спортивном костюме и сопровождении полицейского я продефилировала перед ними как на модном показе, скрывая желание провалиться под землю.

— Ой, милок, куда ж её? Она у нас девочка хорошая. Не пьёт, не курит, мужиков не водит. Даже собаку не держит. Кто ж её так изукрасил?

— Очень ценная характеристика, бабушка, — отозвался Оверченко, — поэтому и забираем её для выполнения специального задания по идентификации!

— Ух ты! И надолго?

— Секретная информация.

— Баба Аня, вы управдому скажите, чтобы цветы полила, пока меня не будет. У неё ж ключи-то есть.

Старушка понимающе кивнула и явно приняла мою сторону.

Меня взяли за голову и усадили в «клетку» полицейской машины. Когда мужчина коснулся моей макушки, это было втройне неприятно: во-первых, потому что голову я не помыла; а во-вторых, потому что запихивали в машину как вещь, только в кино такое раньше видела; ну и в-третьих, потому что последствия от варенья на его руках и моих волосах прилипли друг у другу, и я лишилась клока волос, когда капитан пытался оторвать свою огромную лапищу. По коже побежали мурашки истерики. Нет, стоп! Пожалеть меня некому, от слёз только голова разболится и нос ещё больше распухнет. Представим себе, что это весёлое недоразумение, о котором я потом буду рассказывать друзьям, коллегам и бабулькам во дворе. Приключение. Сейчас судья услышит, как дело было, улыбнётся и, конечно же, меня отпустит, и поеду я домой с этим идиотским пакетом.

— А можно у вас телефон зарядить, пока едем, а то у меня зарядник, похоже, крякнулся, — попросила я, просовывая сквозь решётку телефон.

— Не положено, — отрезал Оверченко, и телефон скользнул куда-то за его сидение. — Неужели и правда такая непутёвая? Как вы выживаете-то вообще?

Капитан изогнулся, пытаясь извлечь аппарат из-под сидения, кряхтел, пыхтел и истекал потом, пока его выковыривал, и вдруг, неожиданно для меня, подключил аппарат к зарядному устройству. Сжалился, выходит.

— Я путёвая, ещё какая путёвая! Просто день сегодня такой, понимаете? Неужели у вас в жизни не бывает таких дней, когда ВСЁ из рук валится?

— Нет, не бывает. У тебя бывает? — спросил Оверченко у водителя.

Тот отрицательно помотал головой.

— Неужели всё ладно-шоколадно? Всегда?

— Ну нет, конечно, но в двери лбом я не врезаюсь, это точно.

— И я не врезалась, до сегодня. В один день вот так взяло всё и случилось. Навалились всё…

— Это вы судье расскажете, я уже слышал. В этот день для вас многое изменится.

Точно. Полицейский своё дело сделал, надо готовить речь для судьи, чтобы не выглядеть так же глупо, как с грибами получилось. И так, пойдём по порядку: я совладелица студии Эко-Креатива. В том числе в нашей студии мы создали интересный гибрид грибов. Мясистые, вкусные, неприхотливые в выращивании и долго хранящиеся после срезки. Мы уже получили одобрение на эту разработку во всех возможных инстанциях, и сегодня должны были состояться переговоры с инвесторами, которые готовы финансировать промышленное производство этих грибов. Я очень нервничала — важное событие — и поэтому не спала ночь. По глупому стечению обстоятельств у меня сломалось зарядное устройство смартфона, утром не прозвонил будильник. Я проспала и так спешила собираться, что врубилась лбом в приоткрытую дверь. Потом случайно обожгла пальцы об турку с кофе. Когда звонила в службу идентификации, у меня сел телефон и я отключилась в самый неподходящий момент.

Да уж… Даже для меня звучит очень сомнительно. Но что делать, если это всё так? И если это не так, то зачем я сама сдала себя в службу идентификации? А что, если начать с: «Вы не поверите, но сегодня со мной случилось невероятное стечение обстоятельств…»

* * *

В суде Оверченко получил талон, и нас пустили в специальный зал ожидания с названием «Быстрый Суд».

— Ага, «быстрый», как же. Мы сто первые, а сейчас только пятьдесят восьмой идёт. Сколько судей работают? — спросил он у ожидающих.

— Пятеро.

— Вот и считай. Пять судей, по семь минут на дело. Получается…

На его лице отразился мучительный процесс сложных расчётов.

— Час, — помогла ему я.

Он достал планшет, посчитал на калькуляторе, с уважением посмотрел на меня. Наконец-то! Я — уважаемый человек! А надо было всего лишь дважды два продемонстрировать.

— Только бы обедать не ушли.

— Уже, первый отбыл, — отозвался сосед-полицейский справа.

— Час десять на четверых, — пересчитала я.

— Как вы так быстро это делаете?

— Так ведь просто очень. Теперь даже проще, когда четыре: сорок человек перед нами, по семь минут. И четыре судьи. Значит семьдесят минут, а это как раз час десять.

— Вот поэтому, уважаемый, ты в форме, а её судить будут, — засмеялся над моим объяснением сосед-полицейский.

И что я, правда, выделываюсь? Хотя что ещё здесь делать? В зале ожидания пары были заняты одним и тем же: нарушители сладко спали, храпели и сопели на все лады, положив под головы свои пакеты и развалившись в неудобных креслах. Их сопровождающие-полицейские, сидящие рядом, боролись со сном всеми возможными способами. Судя по правилам, разговаривать тут было запрещено, пользоваться смартфонами разрешалось только полицейским, и они играли, чтобы хоть как-то убить время, но глаза их моргали дольше, и дольше, и дольше, пока они не клевали носом, от чего вскакивали и трясли головой, как кони. Интересно, но никто никого в этом зале не удерживал, не контролировал — все сидели как бы по доброй воле и ждали своей участи. От скуки я разглядывала моего сражающегося с Морфеем капитана. Он был немного небрежен, рукава форменной рубашки потёрлись от частых стирок, ботинки сбитые, растоптанные, ворот натирает шею, оставляя красный след. Зачем ему красота, он же не в кино снимается, а по-настоящему багром утопленников в реках вылавливает и хулиганов всяких ловит. Почему-то представила, как он сейчас уснёт, а я просто встану и уйду куда глаза глядят, подальше от этого непонятного представления. Было бы куда идти — без идентификаторов только до первого столба с точкой распознавания. И почему люди не летают?

Из нарушителей не спали только я и щупленькая женщина в возрасте. Она качалась из стороны в сторону, закатывала глаза, заламывая руки, и тихонько постанывала. Видеть это было невыносимо — очень хотелось её пожалеть. Я шепнула дремлющему Оверченко:

— Давайте пересядем, пожалуйста!

— Это ещё зачем?

— Я готовлю объяснение для судьи, а тут никак не могу сосредоточиться.

— Объяснение? — усмехнулся он, — Ну-ну!

Мы пересели спиной к нервной даме. Я высчитывала время на свою речь: минута на вход, минута на выход, она почитает моё дело ещё две минуты. Остаётся три минуты. Вполне хватит на мой короткий спич. И я зубрила, зубрила, зубрила своё невероятное стечение обстоятельств.

* * *

Расчёты оказались неверны — заседания задерживались одно за другим, и мы попали в зал суда только через два с половиной часа. За это время Оверченко успел немножко вздремнуть на моём плече, что выдавали его красные глаза. Он очень верно придавил меня, словно прессом, не дав шанса моим грёзам о побеге. Я берегла его сон, сидела тихо, представляя себе худшие варианты развития событий. Что, если мне не поверят и отправят «сидеть»? Что, если перепутают мою ДНК и меня вообще не восстановят в личности? Что, если инвесторы узнают, что я в суде, и отменят финансирование? Что, если Земля прекратит вращаться вокруг своей оси, и мы все умрём? Я «гоняла» как любая нормальная женщина на моём месте и извела себя этим изрядно. Голова разболелась ещё больше. Наконец, наш номер высветился на табло.

Залом суда оказалась крохотная комната с монитором во всю стену, множеством камер и считывателей. Огромная судья занимала практически весь монитор, и от этого казалась ужасным великаном. Но всё же женщина — женщина должна понять!

Адвокат тоже оказался монитором, но стоящим на подставке и сильно меньше. Усталый мужчина без возраста, с погасшими глазами не сулил мне ничего хорошего.

— ЧМ15112040182365, — произнесла судья отчётливо. — Все происходящее здесь записывается на звуковые и видеоносители. Поднесите бирку к считывателю справа от вас.

Я кивнула и покорно поднесла бирку временной идентификации, навешанную на меня капитаном. Аппарат противно пискнул и загорелся красным.

— Не читается. Выдаёт несоответствие, пробуйте ещё раз.

Только не это! Хватит с меня на сегодня! Я в панике посмотрела на Оверченко, он взял бирку в свои большие руки, перевернул и приложил ещё раз. Аппарат «съел» информацию и засветился приветственным зелёным. Я выдохнула. Судья быстро опросила нас, нет ли отводов к суду и адвокату, и одновременно с этим по диагонали читала дело.

— Адвокат, есть ли у вас вопросы по сути дела о повреждении идентификаторов личности? — спросила судья очень строго.

— Почему она у вас не шитая? — обратился адвокат к моему капитану.

— Кровотечения нет открытого. Мы решили сначала отсудиться, а потом…

Они разговаривали совсем как люди, как будто не в суде, а в коридоре столкнулись случайно.

— Кто решил? Есть согласование? Номер транзакции? — тут же оживилась судья, возвращая порядок в процесс.

Оверченко что-то передал ей со своего планшета. Я видела, что он очень нервничает, взмок весь, и руки трясутся.

— Замечание получаете вы и ваш руководитель за нарушение порядка оказания помощи, — быстро отреагировала судья. — Не вам решать о тяжести повреждения, а врачам.

Вот и огрёб бедный Оверченко на ровном месте. А кто говорил, что у него всё ладно-шоколадно? Хотя ехидничать быстро перехотелось. Я вообще не думала, что лоб теперь штопать надо. Крайне неприятная это процедура, спасибо полицейским, что хотели меня от неё избавить. Стало почему-то жалко капитана и его неизвестного мне начальника. Вечно у меня так — всех-то мне жалко, а тут моё времечко уходит. Утекает не туда! На мониторе уже пять минут прошли и светятся ещё две, отпущенные по нормативу. Судья это тоже видит, и у неё от этого глаз дёргается.

— ЧМ15112040182365, назовите цель, с которой вы повредили QR-код на лбу и отпечатки пальцев?

Вопрос вышиб меня из колеи. Я готовила речь, а тут — «цель»…

— Не было у меня цели повреждать. Возникла цепочка непредвиденных обстоятельств…

— И так: цель не названа. Цель повреждения идентификаторов неизвестной под номером ЧМ15112040182365 ей либо не осознаётся, либо сознательно скрывается, — затараторила судья, как из пулемёта. — Для сохранения общественного порядка и обеспечения свободы граждан от действий неустановленных лиц ЧМ15112040182365 направляется в обсерватор до момента идентификации по ДНК и проведения стандартных процедур выяснения цели повреждения идентификаторов по протоколу ПИ № 1544, а также определения уровня законопослушности неизвестной. Повторное заседание по итогам исследований назначено на …

Она назвала дату и время ровно через неделю. Потом я, в тумане, подтвердила, что мне всё понятно, хотя в горле у меня как кость застряла заготовленная оправдательная речь. Мониторы погасли, мы с капитаном вышли в дверь с надписью «Exit» и оказались прямо перед нашей машиной.

— Пожалуй, я готов согласиться, что у тебя сегодня полная непруха, — заявил злой Оверченко и повёз меня шить.

 

Часть 3

В обсерватор мы приехали под вечер такие уставшие, что еле ноги волочили. Мне жаль было расставаться с капитаном, привыкла, с ним рядом как-то спокойно, а ему явно всё равно, скучает. Сколько у него таких? Каждый день по паре штук? Он присутствовал при моём «последнем звонке» Валюхе, которой я кратко описала происходящее и велела ждать меня через неделю. Получила от неё единственный комментарий: «Жесть!» Оверченко пожелал мне удачи и отбыл ловить других преступников, а я отправилась к своему месту «отбывания периода идентификации».

Обсерватор оказался очень похож на больницу. Высокий павильон с торчащими фермами перекрытий, по которым огромными удавами расползались разного вида и размера гофры воздуховодов. Каждому изолированному выделялась больничная койка и тумбочка, отделённые от остальных лишь тонкими передвижными перегородками. Все вместе, мужчины и женщины, в одном огромном зале.

Пока меня по общему коридору вели до назначенного закутка, я видела людей, лежащих на койках, похожих на больничные. Они, уткнувшись в потёртые казённые планшеты, слушали что-то в наушниках, торчащих из стены. Некоторые делали зарядку на куске пространства рядом с кроватью шириной в полметра. В боксе сопровождающий бесцеремонно вытряс содержимое моего мусорного пакета на кровать, забрал, чашку, ложку, вилку и телефон под опись с обещанием, что получу после выхода. Мне выдали допотопный планшет, пластиковый стакан, полную бутыль воды и разъяснили правила:

–     общение между изолированными запрещено;

–     прогулки, занятия и питание по часам, и меня на них пригласят;

–     пополнение запаса воды по часам, меня пригласят;

–     посещение санузлов и душа по часам, меня пригласят;

–     в экстренных случаях можно вызвать сопровождавшего красной кнопкой;

–     в наушниках, торчащих из стены, играет радио, и волну можно выбирать;

–     в планшете есть простые игры и список бумажной литературы, доступной в библиотеке.

— Занятия? — уточнила я, не понимая, чему тут могут учить.

— Да. Занятия. Конституцию будем учить и сдавать по ней зачёт.

— Зачем? — удивилась я.

— А чтобы понятно было, для чего идентификация гражданам, для забывчивых.

Мне дали подписать документ об ознакомлении с распорядком и оставили обживаться. Постельное бельё предстояло заправить самостоятельно. Оно было тёмное, в рубчик, и грубое. Терпеть не могу такое — спецрасцветка, чтобы скрывать въевшуюся грязь. Закуток узкий, наушники-капельки жёсткие, от которых уши болят, и хотелось убедиться, что их дезинфицировали после предыдущего изолированного. Планшет был ограничен местной сетью, в интернет не выйти. В воздухе висел шум, собранный из подачи воздуха, гудения ламп и разномастных звуков изолированных людей.

Чтобы не зареветь, надо было срочно отвлечься. Спасибо Оверченко, что подсказал про книги, — в местной библиотеке выбор оставлял желать лучшего и состоял в основном из старых «жёлтых» журналов и пропагандистской литературы. Я улеглась на кровать и открыла «Таинственный остров» Жюль Верна. Надо читать очень медленно, вчитываясь в каждую букву, тогда пять книг можно будет растянуть на неделю.

Из-за перегородки послышалось тихое:

— Свобода превыше всего.

«Вот странные люди, сами с собой разговаривают», — подумала я.

Мужской голос повторил:

— Свобода превыше всего.

Надо убедиться, не ко мне ли обращается человек. Я тихо ответила:

— Здравствуйте. Это вы мне?

— А, ты не из наших. Сори.

— Не знаю. Кто они, эти ваши? Может, я из них?

— Если не знаешь ответ, значит, не наша. Не говори открыто. Повернись на бок и говори так, чтобы губы не двигались, иначе посадят в изолятор за нарушение дисциплины. Тихо! — вдруг отрезал он.

В коридоре появилась женщина в форме.

— Датчик выявил здесь речь, — обратилась она ко мне. — Вам понятны правила, которые вы подписали? Общение между изолированными недопустимо!

— Да, вполне понятны, но я привыкла проговаривать вслух прочитанное. Так тоже нельзя?

— Нельзя. Здесь действует правило тишины. На первый раз получаете предупреждение.

Она ушла, а я решила не злить охрану, помолчать и почитать. После двух прочитанных страниц глаза мои слиплись — я провалилась в сон и полетела на воздушном шаре над бушующими волнами.

Разбудила меня необъятная женщина в переднике мясника, шваркнув мне на тумбочку пластиковую миску с какой-то вязкой массой из разноцветных кубиков в коричневой подливе, которую она назвала ужином. Нет ничего хуже еды из пакетиков — её даже с голодухи потреблять нельзя. Это синтетические заменители продуктов.

— Подскажите, пожалуйста, а что это? — спросила я предельно вежливо, пока дама задом пятилась из моего бокса.

— Еда.

— Понимаете, — попробовала я ещё раз, — у меня аллергия на разные продукты, поэтому…

— Гипоаллергенно, — прервала она и исчезла за перегородкой, явно не испытывая желания общаться.

Да уж — все удобства. Изолированные громко стучали ложками по тарелкам. Как в школе, специально, позлить поваров? Наверное… Я попробовала «еду» на кончике ложки. Нет, потребление этого «корма» выше моих сил! Отвратительный неестественный запах заполонил всё огромное пространство обсерватора. Я с трудом поборола рвотные позывы. Видимо, придётся недельку поголодать.

Буфетчица, как стюардесса в самолёте, шла обратно с большим коробом, в который складывала миски и ложки.

— Голодовку объявила? — спросила она, и я решила, что это такая весёлая местная шутка.

— Выходит, объявила. С такой едой как не объявить? Есть же её невозможно!

Она не забрала мою полную миску, кивнула и ушла. Я было хотела ей крикнуть, что доедать не буду всё равно и эту вонючую дрянь можно забрать, но сосед под шумок мне нашептал:

— Надо есть, а иначе тебя за голодовку затаскают. Неповиновение.

— Не могу я этот корм есть!

— Через «не могу»! Надо! — шептал он упрямо.

Скоро в проходе появилась сопровождающая в форме и пригласила меня в кабинет для беседы. Она взяла мою непочатую миску и прошла по проходу, я надвинула тапки и покорно побрела за ней. Украдкой взглянула на «шепчущего соседа». Он оказался пожилым и вслед мне сокрушённо качал головой.

В кабинете меня ждал мужчина в полицейской форме, который представился как дознаватель и тут же взялся «дознавать»:

— ЧМ15112040182365? Мне сообщили, что вы объявили голодовку, — сказал он, зачем-то покачивая мою миску, так что кубики противно переваливались в коричневой жиже.

Как меня бесили эти цифры, даже больше чем плоское, тупое поведение этих людей. Почему, если человек не ест их синтетику, это обязательно голодовка?

— Нет, я не объявляла голодовку. Я не могу есть синтетическую пищу, меня от неё тошнит.

В его маленьком закутке миска издавала такое синтетическое зловоние, что отрицать это было бы бессмысленно, но дознаватель, видимо, моего отвращения не разделял. Мне даже показалось, что он изучает миску на предмет возможности съесть этот корм, когда я покину помещение.

— Питание одобрено министерствами и ведомствами. Оно является для изолированных бесплатным и апробировано тысячами добровольцев и изолированных, — пояснил дознаватель настойчиво.

— От этой информации оно вряд ли сможет проскочить мне в глотку. Я владею студией Эко-Креатива, мы пропагандируем здоровое питание, и я принципиально не употребляю в пищу синтетику. Только натуральные продукты!

Он листал что-то на своём планшете. Краем глаза я заметила, что это мой профиль в соцсети. Он читал мои посты о том, как я рекомендую всем «живые» продукты. Дело серьёзное — меня изучают до мелочей.

— Завтра вы будете переведены на Стол № 2. Стоимость питания будет удержана с вас. По итогам изоляции вам будет выставлен счёт за натуральное питание. Идите.

— А сколько оно стоит тут, и какое оно, натуральное питание?

Он сунул мне меню. Ужас! Стоимость варёных яиц, обычного салата и макарон была выше, чем в дорогущем ресторане. Дознаватель вопросительно поднял брови:

— Ну что, питаемся как люди или будем платить за «персональное меню»?

Тон его красноречиво говорил мне: кончай выпендриваться и ешь как все.

— Хорошо. Счёт так счёт. Я, во всяком случае, хоть что-то смогу тут есть.

Я подписала очередную электронную бумагу о том, что ознакомлена и мне понятно. Меня отвели обратно в закуток голодать до утра.

* * *

Ночь была шумной и светлой. Швы на лбу саднили, голова раскалывалась, ожоги ныли. Изолированные храпели, пыхтели и кричали во сне, видимо, от ужасной съеденной пищи. Свет приглушили, но он остался достаточно ярким, чтобы камеры фиксировали все передвижения. Я выспалась днём не ко времени, и уснуть было совсем сложно. Вместо ужина нахлесталась воды, и пришлось пару раз потревожить «красную кнопку», чтобы меня сопроводили прогуляться по коридору.

— Если ты хочешь, чтобы всё хорошо закончилось, перестань делать всем нервы, — посоветовала мне сопровождающая, когда пришлось третий раз вести меня по коридору. — Вовремя всё делать надо: днём ходить, по графику, ночью — спать.

— Понимаете, я так не умею. И когда я напьюсь и нервничаю, то всё сбивается…

— Я вас предупредила. Дальше — смотрите сами. Всё заносится в сопроводительные документы. Нам ведь с вами это не нужно?

Что она имеет в виду? Куда я должна смотреть, если вместо ужина мне дали только воду?

Под утро я всё же поспала пару часов. Разбудил меня окрик: «Подъем! Готовимся к водным процедурам».

На завтрак я получила настоящие яйца, кашу, похожую на овсянку, и кофе с молоком. Ни о какой голодовке больше не было речи — жить буду! Я даже повеселела, и когда меня пригласили к дознавателю, по дороге напевала себе под нос популярную песенку.

Дознаватель оказался тот же, что и вчера.

— Вечером мы с вами встречались внепланово, из-за вашей голодовки.

— Я не голодала, я просто…

— Когда я говорю, вы молчите. Понятно? Не перебиваете! Вчера встречались внепланово в связи с вашей голодовкой. Сегодня мне сообщили, что вы стали есть. Это хорошо. Теперь расскажите, с какой целью вы повредили ВСЕ средства идентификации?

Как же меня бесил этот их вопрос! Перетерпела желание крикнуть ему: «Задолбали одно и то же спрашивать!» Ответила заготовлено:

— Цели повреждать идентификаторы у меня не было. Возникла цепочка непредвиденных обстоятельств…

— Подробно опишите эту цепочку вот здесь, — подсунул он мне чистый протокол допроса.

Я с удовольствием красивым школьным почерком выложила на бумагу всё, что заготовила для судьи. Дознаватель внимательно прочёл.

— Я не понял, какое отношение имеет «Студия Эко-Креатива» к необходимости разбивать лоб?

— Никакого отношения не имеет. У меня не было необходимости разбивать лоб. Разбитый лоб — это случайность. Я нервничала из-за переговоров.

— И поэтому проспали?

— Да, поэтому проспала.

— Вам самой это не кажется нелогичным? Если человек нервничает по поводу переговоров, то делает всё, чтобы их не сорвать.

— Конечно, поэтому я и побежала быстрее собираться и врезалась лбом в дверь.

Дознаватель встал, открыл дверь в кабинет.

— Разве её не видно?

Я подошла к двери, встала так, чтобы она проецировалась в узкую полоску, показала дознавателю свою точку зрения.

— Не видно!

— Видно! — отрезал он. — Совершенно отчётливо видно дверь, поэтому люди и не врезаются в приоткрытые двери. На сегодня всё. Подумайте над своими показаниями очень внимательно.

Ну почему он мне не верит? Я ведь правду говорю! Очень обидно, до слёз!

Когда вернули в закуток, я попробовала почитать, чтобы отвлечься, но меня снова вызвали в какой-то кабинет. На этот раз там ждала женщина в зелёной форме.

— Здравствуйте. Я психолог. Меня можно не запоминать — мы будем всё время меняться. Просто «психолог» и всё. Сегодня ваша задача ответить на вопросы опросников. Их будет много, более двухсот. Сосредоточьтесь и отвечайте первое, что придёт вам в голову. Не ждите, не думайте. Система будет снимать с вас метрики лжи, и если увидит, что вы приукрашиваете ответы, то тест будет забракован и придётся делать другой. Нам ведь с вами это не нужно?

Она красноречиво посмотрела на меня, выдала планшет и специальные перчатки, которые измеряют параметры тела при ответах, определяя правду. Я уселась отвечать на дурацкие вопросы про детство, любовь к маме с папой, частоту своих запоров и чистоту половых связей. Какое всё это имеет отношение к моей законопослушности, было не понятно, но, помня назидания «шепчущего соседа», я терпеливо отвечала на сотни глупых вопросов.

К обеду всё это изрядно вымотало, и когда меня пригласили на прогулку, попробовала отказаться и поваляться в кровати. Сопровождающий сказал, что так поступать не стоит.

— Погуляете и потом отдохнёте. Или вас придётся отправить в санчасть и проверять состояние здоровья. Нам ведь с вами это не нужно?

Опять «нам с вами»… Мне так точно, совсем всё это не нужно! Мне бы домой, делами заниматься, а не выгуливаться как собака, по расписанию.

Внутренний двор был с четырёх сторон огорожен стенами здания — никаких проёмов и проходов. Он был достаточно велик, чтобы там расположилась волейбольная площадка, турники, лавочки и беговая дорожка по контуру. Над двором была натянута сеть из камер слежения, местами изрядно загаженная птицами. Видимо, свободные птицы разделяли убеждения изолированных. «Выгул» был устроен странно. Каким-то образом, практически без слов, гуляющие разбивались на команды и слаженно играли в волейбол. Но при этом было ощущение, что все тут интенсивно болтают.

Я вспомнила визит в Сикстинскую Капеллу в Ватикане. Там, как здесь, положена тишина, и она там есть, после того как смотритель громко скажет: «Silence!» Хватает терпения у посетителей на несколько минут, и потом начинает нарастать шум, сначала редкий шёпот, потом громче, громче, громче, и вот уже капелла гудит, как улей. Смотритель снова приказывает: «Silence!», и всё повторяется: тишина, шёпот, гул голосов.

Во дворе всё было так же. Люди бежали по дорожке и болтали, практически не шевеля губами. Сидели на лавках и тоже болтали. Когда сопровождающий подходил к кому-то из них, те тут же замолкали, оставляя болтовню другим. Когда гул становился слишком явным, смотрители кричали: «Тишина!», и двор затихал. Слышно было только удары по мячу и топот ног, бегущих по дорожке.

Меня всё это сильно позабавило. Взрослые люди! Неужели нельзя потерпеть недельку, помолчать? Представить себе, например, что дал обет молчания. Крутой ведь опыт! А здесь болтовня такая, что теперь я знала, что отвечать на: «Свобода превыше всего», надо: «За свободу до конца». Довольно много было людей с густой чёлкой, закрывающей лоб. Были те, у кого на лбу совсем не было штрих-кода, и те, у кого он был превращён в «чёрный квадрат». Болтали про какой-то город, какие-то маски, про чистые лбы. Детский сад, ей-богу! Я, конечно, читала о таких раньше, но вживую видела впервые.

Нет уж, товарищи дорогие, я буду молчать как рыба! Я жертва случайного стечения обстоятельств, и нечего мне со всех сторон ваше «Свобода превыше всего» предлагать! Я упёрлась глазами в дорожку и так и ходила по ней целый час, ни с кем не встречаясь глазами, аж голова закружилась.

После прогулки меня вызвали в очередной кабинет. На это раз на занятия по Конституции. Мне выдали планшет, на котором были варианты правильных ответов про права и идентификацию, и специализированные сенсорные перчатки, замеряющие стилус.

«Выберите правильный вариант статьи Конституции:

–          Человек, его права и свободы являются высшей ценностью.

–          Человек, его права и свободы не являются высшей ценностью.

–          Человек, его права и свободы являются не высшей ценностью.

–          Человек, его бесправие и несвобода являются высшей ценностью».

Аааа! Как же бесят меня их вопросы! Зачем такие тупые вопросы задавать людям, тратить их время и нервы?

«Выберите правильный вариант стати Конституции:

–          Осуществление прав и свобод человека и гражданина не должно нарушать права и свободы других лиц. Данная норма обеспечивается за счёт применения всеобщей обязательной идентификации.

–          Осуществление прав и свобод человека и гражданина не должно нарушать права и свободы других лиц, при этом обязательная идентификация не является обязательной.

–          Осуществление прав и свобод человека и гражданина может нарушать права и свободы других лиц. Данная норма обеспечивается за счёт применения всеобщей обязательной идентификации.

–          Осуществление прав и свобод человека и гражданина не может нарушать права и свободы других лиц».

И так десяток вопросов, один краше другого. И самое главное — если я случайно касалась здоровенной растянутой перчаткой не той строки, ответ сразу зачитывался. По итогам, хотя я прекрасно знала все ответы и даже учила как-то конституционному праву своих сотрудников, у меня получилось «Знание конституционных норм 72%, соответствует уровню ‟удовлетворительно” и требует доучивания».

Я взмолилась, прося сопровождающего учебный процесс дать мне возможность пересдать. Он спокойно ответил:

— Не нужно сегодня. У вас ещё целая неделя впереди. В вашем планшете есть «Конституция», идите учите. Завтра пересдадите.

Я вернулась в свой закуток и от досады поколотила подушку как грушу, про себя проговаривая всё, что я думаю об этих людях. «Шепчущий сосед», услышав это, поспешил предостеречь:

— Не делайте этого. Вы под камерами, вам припишут скрытую агрессию.

— Да как это всё можно терпеть? — провыла я, уткнувшись головой в подушку.

— Никак. Поэтому мы и не терпим.

Я проплакала целый час. Разболелась голова. Пришлось переворачивать мокрую подушку, и тут меня вызвали в санчасть. Там были психолог в зелёном и врач в белом.

— Ещё раз здравствуйте, — поприветствовала психолог сухо. — Вы плакали? У вас опухшие глаза. Что-то не так? Вы хотите мне о чём-то рассказать? Расскажите, вам станет легче!

«Ах ты…» — прокрутился в моей голове десяток нецензурных эпитетов.

— Да, конечно! Я всё расскажу.

— Подождите минутку, — она что-то писала в планшете, и скоро в дверях появился мой дознаватель. — Теперь мы все внимание!

— Я не знаю, зачем вам всем это. Просто я очень домашняя, и всё, что здесь происходит, необходимость делать всё по часам, по свистку, для меня очень болезненна. Я вот сегодня в Конституции про свободу читала. Ведь я же даже не осуждена, почему такие ограничения?

Дознаватель явно ждал другого и был очень недоволен таким откровением.

— Вы решение суда подписывали? — спросил он зло.

— Подписывала.

— Вы понимаете, что без идентификации вы не можете находиться в обществе? Вам было бы приятно, если бы вокруг вас жили, ходили, делали что-то непонятные люди? — вмешалась психолог.

— Я не думала об этом.

— Вы предпочитаете жить в мире непонятных людей, которые могут сделать всё, что угодно?

— Да нет! Я вообще не про это вам говорю! Я не понимаю, почему из-за разбитого лба меня лишили свободы? Я не преступница!

— Вот это нам и предстоит выяснить. А вам надо потерпеть, всего неделю потерпеть, ради всех, всего народа. И в соответствие с установленными нормами, и в соответствие с решением суда. Вам этого недостаточно? — злился всё больше дознаватель.

Психолог и дознаватель ушли, а врач накапала мне каких-то успокоительных капель, а потом вдруг сказала:

— Свобода превыше всего.

Я в шоке заморгала глазами.

— Зачем ты делаешь вид, что меня не понимаешь?

— Потому что я правда не понимаю, зачем все вокруг твердят мне эту фразу! Оставьте меня, я хочу просто уйти отсюда и жить как раньше.

— Вряд ли. Ты уже никогда не станешь прежней, — сказала она мягко.

— Это точно, — выдохнула я.

* * *

После капель я спала как убитая, еле глаза продрала под крик: «Подъем!» Всего один день прошёл, а у меня столько всего уже случилось — и истерика, и вопросы с ответами, и тест заваленный.

Когда дознаватель снова спросил: «С какой целью вы повредили ВСЕ средства идентификации?» — я даже не разозлилась, просто написала наизусть всё то же, что и вчера.

— Это упрямство не пойдёт вам на пользу, — констатировал он и отпустил меня в закуток.

Психолог на этот раз заставила рисовать моё детство. Зачем оно ей сдалось? Ну, хоть цветными карандашами побаловалась — десяток лет их в руках не держала. Нарисовала букет цветов.

— Можно я эту картинку с собой заберу? — попросила я.

Она сфотографировала листок и отдала мне. Теперь на моей тумбочке красовался букет. Жизнь налаживалась: еда стала съедобной, на тумбочке картина, ночь спала. Потерпеть осталось совсем немного, каких-то пять дней! На прогулке я снова молчала и смотрела в пол. Изолированные поняли меня и больше не говорили о свободе, которая превыше всего.

Тест по Конституции на сей раз смогла натыкать на 84%.

— А можно мне другие перчатки? Эти совсем не дают попасть в нужную строку, — попросила я сопровождающего на занятиях.

— У вас есть жалоба? Вы утверждаете, что я дал вам не те перчатки? Они инвентаризованы, стандартизированы и сертифицированы! — возмутился он.

— А давайте вы сами попробуете в них пройти этот тест и потом решите, надо ли менять, — резонно предложила я.

— А давайте вы не будете мне указывать, что мне делать и как проводить процедуры! Иначе мне придётся занести указание на неповиновение в протокол, а нам с вами ведь это не нужно?

Вечером меня опять отвели в санчасть. Доброе лицо врача с лучиками у глаз очень отличалось от неживых масок местной охранки.

— Как вас зовут? — спросила она.

— ЧМ15112040182365, — прочла я с бирки.

— Нет, нет, я имею в виду имя, настоящее.

— А разве можно?

— А разве нельзя? — улыбнулась она.

— Ольга, — произнесла я, и сердце моё ухнуло куда-то в живот.

— Знаете, когда была вторая мировая война, детей увозили в концлагеря от родителей и матери кричали им: «Не забудь своё имя». Но дети часто забывали и потом, после войны, не могли найти своих родных.

— Это так ужасно. Зачем лишать человека имени?

— Вопрос «зачем» законопослушные граждане не задают.

— То есть законопослушные граждане — это недумающие граждане? — не унималась я.

— Отчего же, Оленька, очень даже думающие. Вот вы в жизни чем занимаетесь?

— У меня студия Эко-Креатива. Была. Кажется, что в какой-то другой жизни.

— Так и думайте об эко-креативе, а думать про справедливость законов оставьте законодателям! Капель вам накапать сегодня?

— Спасибо, не откажусь. Как-то всё очень сложно получается. Тест этот по Конституции «поддельный». Ведь специально перчатки такие выдают, чтобы не попасть по нужному пункту! Не честно так!

— Я смотрю, вы большой ценитель справедливости, — отметила врач.

Что-то ветер подул в ненужную сторону. Я быстренько исправилась на всякий случай:

— Нет. Просто я хочу выйти чистой отсюда.

— Хм…Чистой? Так не бывает. У вас уже «пухленькое дело».

— За два дня? Я ведь ничего не делала плохого!

— Ну вот, опять! Редко у кого встретишь такое стремление к справедливости, уж вы мне поверьте! — усмехнулась врач.

— Дайте лучше капель, я спать пойду, пожалуй. Домой очень хочется, — снова ушла я от темы, опасаясь, что доктор может лишить меня капель за неповиновение, но она была по-прежнему добра и щедра.

* * *

Наступил третий день идентификации.

Дознаватель, как зависший компьютер, задавал один и тот же глупый вопрос, на который я писала заученный ответ. Он даже комментировать не стал, так был чем-то занят. Рукой мне на дверь указал. Невежливый совсем.

Очередной психолог на сей раз поставил меня в тупик:

— Изложите события того злополучного дня, когда вы повредили все средства идентификации, в метафорах, — предложил он и включил диктофон.

— В смысле? Это как?

— Как будто вы рассказываете сказочную историю, например.

— Странно. Я попробую. Злая волшебница… — начала я.

— Как её зовут?

— Гадина. Злая волшебница Гадина, подложила мне ночью в перину горошину. А я — принцесса, и спать на горошине не могу.

— Очень интересно. Продолжайте!

— Ну и утром она надела на дверь шапку-невидимку, и я врезалась в неё. И напустила на меня дурман, чтобы я забыла про кофе и обожглась.

— А кто подослал к вам эту Гадину?

— Конкуренты, конечно! — расфантазировалась я.

— Понятно. А на самом деле, кто надоумил вас разбить лоб и сжечь пальцы?

— Никто. Почему вы решили, что меня кто-то надоумил? — удивилась я.

— Потому что вы мне сами только что об этом рассказали.

— Я?

— Конечно!

— Вы шутите? В моём рассказе об этом не было ни слова! Я рассказала про волшебницу.

— Вы полагаете? А разве я от вас требовал, чтобы появилась волшебница? Вы ведь могли рассказать сказку про себя, кролика, цветок, про волшебный дворец или кривые зеркала. Про что угодно! Вы вольны были сами писать свою сказку, и вы честно рассказали про волшебницу-гадину, которая вами управляла. Так?

— Я уже ничего не понимаю! Я рассказала сказку, как вы хотели. Но меня никто не заставлял рассечь лоб. Цепь невероятных совпадений…

— Вы повторяете эту фразу слишком часто. Достаточно. Не стоит больше её повторять. Идите. На сегодня сеанс окончен.

И этот выставил. Какие же они тут нелюди, даром что психологами их называют, хуже дознавателей.

На занятиях по Конституции сопровождающий посмотрел на меня нагло и выдал такие старые бесформенные перчатки, что я натыкала всего 65%.

— Тупею на глазах, — прокомментировала я, — видимо, воздуху тут мало, гипоксия мозга до тупости!

— Или специально отвечаете невпопад, чтобы показать своё негативное отношение. Или вы хотите сказать, что здесь нарушены условия содержания?

— Или так, или вы даёте мне такие перчатки, в которых невозможно сдать этот простенький тест!

— У вас претензия? — уточнил он нахально.

— Да, у меня претензия!

— Ждите, — сказал он и вызвал кого-то по голосовому терминалу.

Скоро в кабинете появилась солидная дама в синей форме с бейджем «Старший сопровождающий».

— Ваш номер? — обратилась она ко мне.

— ЧМ15112040182365

— Причина обращения?

— Дело в том, что я никак не могу сдать тест по Конституции из-за плохих сенсорных перчаток, которые мне выдают. Я несколько раз просила их заменить, но меня не слышат. Позвольте мне пройти его при вас со стилусом или хорошими перчатками. Я сделаю это очень быстро.

— Ваше заявление повлечёт за собой служебное расследование. Это серьёзное обвинение в ущемлении прав изолируемых.

— Не надо расследований. Не надо ущемлений! Можно я просто сдам этот тест и всё?

— Зачем? — удивилась старшая сопровождающая. — Вы что, корову продаёте? Ради вас мы сейчас все правила нарушим и начнём вас тут тестировать в присутствии понятых?

— Но я знаю ответы на все вопросы…

— И я знаю, и он знает, — кивнула она в сторону второго сопровождающего. — Что из того?

— Искажение информации получается. Разве это хорошо для статистики? Вы могли бы убедиться, что система тестирования сильно зависит от качества сенсорных перчаток. Надо или увеличить на экране блоки ответов, или применять стилусы и аккуратные перчатки.

— Мы здесь не экспериментаторы — мы здесь сопровождающие изолированных. У нас нет задачи разрабатывать приложения. Мы сопровождаем изолируемых в выполнении стандартной программы, обозначенной в протоколе временной изоляции. Покажи перчатки, — обратилась она к ведущему занятия сопровождающему.

Он всё с тем же нахальным лицом выложил на стол очень приличные, почти новенькие перчатки.

— О! Я думаю, эти вполне подойдут! Давайте я в них тест пройду, — не растерялась я.

Старшая сопровождающая так поморщилась, словно вместо моих слов услышала скрип вилкой по стеклу.

— Так вы будете писать заявление на проведение расследования или всё же как следует к тесту подготовитесь и сдадите его наконец?

— Я к нему готова прямо сейчас.

— Сейчас по графику будут сдавать другие. Идите готовьтесь и не тратьте попусту наше время.

Вечером я снова пила волшебные капли. Врач сказала, что края раны идеально срослись и к концу недели можно будет шлифовать площадку для набивки QR-кода.

— Походили с чистой душой, Оленька, и хватит. На следующей неделе вернут вам идентификацию. И отёки хорошо спадают. Завтра-послезавтра уже идентифицируют по лицу. А отпечаток придётся поменять — плохо восстанавливается кожа после ожога, нет чёткой картинки.

— Поскорее бы. А почему с чистой душой? — уточнила я.

— Так говорят: «Чистый лоб — чистая душа».

— У меня не чистый, непонятное месиво. Неужели с QR-кодом хороших, чистых людей не бывает? У вас ведь тоже лоб с QR!

— Бывают, конечно, особенно такие, как вы, Оля, ищущие.

— Я разве ищущая? — удивилась я.

— Конечно. Вы — думающий человек. Таких сейчас по пальцам перечесть. Вы могли бы очень помочь в создании воистину справедливого мира.

Конечно, её слова потекли бальзамом по моим истрёпанным нервам, но развивать эту тему мне совсем не хотелось. Опасно.

— Спасибо! Надеюсь мои «создания», грибочки-ягодки, пойдут людям на пользу! Можно мне сегодня капелек?

— Сегодня нельзя. Запрет.

— Почему?

— Идите спать. Доброй ночи.

Что же такое случилось, что мне капли запретили? Может быть, кричала ночью? Или просто не хотят, чтобы высыпалась и чувствовала себя хорошо?

Закуток «шепчущего соседа» был пуст, в проходе валялась горка из снятого постельного белья. «Идентифицировали», — подумала я и отчего-то очень расстроилась. Всего пару раз слышала его шёпот, но он всегда был на моей стороне, предупреждал, успокаивал. У меня словно был невидимый хранитель, а теперь я осталась одна.

Чтобы уснуть, прочла четверть книги в сумрачном свете. Наконец глаза устали и закрылись.

* * *

Четвёртый день идентификации оказался полон сюрпризов. Началось всё с дознавателя, которого не было, а вместо него меня отвели на детектор лжи «Полиграф». Заполнение согласительных документов заняло с полчаса: я в разных видах подтверждала, что понимаю процедуру; понимаю, что процедура стандартизирована и одобрена; даю согласие на её проведение, что отвечать можно только «да» или «нет», а отсутствие ответа автоматически засчитывается как нежелание отвечать, а значит, ложь; знаю, что есть 51 поправка, можно отказаться от процедуры и не свидетельствовать против себя. Я была воодушевлена и рвалась на «Полиграф» как к своему спасению. Если люди мне не хотят верить, то непредвзятая машина точно поймёт моё «стечение обстоятельств», настоящую правду, оцифрует её!

Когда впервые прозвучал вопрос в стиле Карлсона: «Ты уже перестала пить коньяк по утрам?», мой энтузиазм поутих.

«Вы подтверждаете, что в будущем больше не станете намеренно повреждать средства идентификации?» На этом вопросе я зависла, не ответила вовремя, вопрос был засчитан как «ложь». И как я должна была отвечать, спрашивается? «Да»? Значит, я подтверждаю, что намеренно повредила идентификаторы. «Нет»? Отказываюсь «не повреждать» их в будущем?

«Вы знакомы с представителями сопротивления, отрицающими необходимость идентификации?» Снова не смогла ответить вовремя. «Шепчущий сосед», люди, говорящие про свободу, врач… Я с ними знакома или нет? Скорее нет, ведь я не знаю даже их имён. Но вопрос мне засчитан как ложь.

«Вы считаете, что человек свободен самостоятельно принимать решение об идентификации?» Выпалила «Да», не задумываясь.

«Вы когда-нибудь воровали?» Да. Ручку ведь я у соседки по парте украла!

«Вы когда-нибудь подделывали документы?» Приходилось по работе. Только какое это имеет отношение к идентификации? Предпочла промолчать и получить «ложь».

«Вы когда-нибудь подделывали чужую подпись на документах». А это-то тут при чём? Я за маму дневник подписывала все старшие классы. Она сама сказала освободить её от этой пустой работы. Предпочла промолчать.

К концу процедуры я уже сильно сомневалась, что «Полиграф» на моей стороне. Итоги мне огласят завтра.

На тест по Конституции меня тоже позвали не вовремя, видимо, из-за детектора лжи весь график съехал. В кабинете для тестирования меня встретил совсем другой сопровождающий. Он выдал мне отвратительные перчатки.

— А получше нет? — набравшись наглости, тихонько спросила я.

Он без вопросов порылся в ящике и протянул мне новенькую упругую и аккуратную пару сенсорных перчаток. Тест я сразу сдала на 100%.

— Теперь мне больше не надо будет сдавать? — уточнила я.

— Нет. Каждый день сдаёте, пока вы здесь, независимо от результатов.

Ну вот, а я-то боролась за эти 100%! Правильно говорил «шепчущий сосед»: надо быть как все и не всовываться. Поздно до меня его слова доходят.

После обеда, видимо вместо психолога, мне провели дополнительную идентификацию по контурам лица и отсутствию пластических операций. Впервые я услышала своё полное ФИО от робота, который меня узнал. Очень приятно. Я понемногу начинаю возвращаться к самой себе. Держаться оставалось каких-то три дня! Ватерлиния пройдена, выныриваю!

Вечером врач предложила мне сонных капель.

— Вчера не давали из-за «Полиграфа»? — уточнила я.

Она кивнула в ответ.

— Да вы знаете, я, пожалуй, без них. Вчера у меня получилось уснуть и сегодня получится.

— Как хотите. Возможно, вы правы — человек ко всему привыкает. Вот и вы тут уже пообвыклись.

— Здесь невозможно обвыкнуться. Это место можно только перетерпеть и забыть потом как страшный сон!

— Оленька, вас кто-то обидел?

— Меня? Да что вы! Я же здесь потому, что я злобный нарушитель всего и вся! И это место — дом отдыха, в который отправляют только лучших граждан. Вы вопросы «Полиграфа» знаете?

— Знаю, как мне-то их не знать. Мы его регулярно проходим.

— Чушь! Полнейшая чушь, не имеющая к моему разбитому лбу никакого отношения!

— Конечно. Всё, что здесь происходит, не имеет к вам лично никакого отношения. Это конвейер, поток «граждан», и всех, Оля, меряют по усреднённой оценке. Под вас государство никто не будет подстраивать — государство создано для того, чтобы большинству было хорошо.

— Зачем тогда они заставляют меня зубрить статью про человека, чьи права и свободы являются высшей ценностью? — возмутилась я.

— Всё это истинная правда. Просто «человек» в этом случае — некий усреднённый набор мотивов, качеств, смыслов, биохимических процессов и нормативов. Вы, Оленька, под него не подходите, в шаблон не лезете. Были бы вы меньше шаблона, проскочили бы со свистом, а вы — сильно больше, вот и застряли здесь со своим «непредвиденным стечением обстоятельств».

— Жила я себе, жила, ничего этого не знала, работала, отдыхала, и вдруг какой-то разбитый лоб — и жизнь совсем другая. Как будто другой мир. Как мне теперь его развидеть, мир этот ваш, «справедливый»?

— Никак. Он теперь у вас есть, и вам с ним жить. Привыкнете. Привыкайте!  

— Нет, не хочу! — ответила я, попрощалась, и попросила отвести меня в закуток.

На кровати «шепчущего соседа» разместилась девчонка с чистым лбом, совсем молоденькая. Ну хоть храпеть не будет, и то хорошо.

* * *

После подъёма на пятый день в мою жизнь вторглась новая соседка.

— Привет. Ты давно здесь? — шептала она.

— Ты это мне?

— Ага.

— Болтать тут нельзя. Датчики поймают шёпот, и получишь замечание. Если очень надо что-то сказать, жди, пока будет шумно, и говори, не двигая губами.

Ух ты! Да я уже совсем как мой «шепчущий сосед». Завсегдатай заведения…

Когда принесли завтрак и начался обычный стук ложками по мискам, новая соседка нашла этот шумовой фон достаточным, чтобы начать болтать.

— Меня Оля зовут, а тебя? — в голос сказала она.

— И меня Оля.

— Класс! Привет, тёзка! Ты за что здесь?

— Я лоб разбила, повредила QR.

Я намеренно не спрашивала её ни о чём, в надежде, что фонтан иссякнет, но девчонка оказалась неугомонной.

— А я вовремя не нанесла в восемнадцать. Очень боюсь всяких уколов, шлифовок, выжиганий. Мне почти девятнадцать, целый год так проходила, и вот теперь забрали.

— Всё равно ведь нанесут QR. Зря ты, — пожалела я девчонку. — И если про боль, то это совсем не больно.

— Слушай, а как эту гадость есть? Я такое не ем. Меня мама кормит хорошей едой, а этим отравиться можно. Фу. Ты это ешь? — не унималась соседка.

— Нет. Я плачу за другую еду.

— А… У меня мама заплатит мне за хорошую еду.

— Что здесь происходит? Вы почему разговариваете? — раздался гневный голос сопровождающей.

— Я есть хочу, — заревела соседка в голос. — А это есть нельзя. Я к маме хочу!

— О господи! Ясельки! Пойдём со мной, — и она забрала девчонку, видимо, к дознавателю, для определения меню «Стол № 2».

Когда же меня привели к дознавателю, то, судя по зверскому выражению его лица, ничего хорошего мне не светило. Он даже не поздоровался, сразу бросился на меня:

— Берите стилус, пишите объяснительную о причине нарушения правил поведения в обсерваторе.

— Каких правил?

— Не делайте из себя дурочку. Вы знаете, что разговоры с идентифицируемыми запрещены. Знаете?

— Да, знаю.

— Почему тогда вы сегодня научили свою соседку, как получить платное питание? Что вы на меня так смотрите, словно я оракул? Нет, не оракул! Она нам всё рассказала и потребовала организовать ей Стол № 2, по вашему совету.

— Ну послушайте, она ведь совсем ребёнок, и она плакала…

— А вы, выходит, мать Тереза, защитница сирых и убогих?

— Нет, но мне стало её жаль, — оправдывалась я, а про себя думала: «Вот же гадость мелкая! Взяла и подставила меня. Прислали же соседку, подарочек!»

— Ну а теперь, ЧМ15112040182365, смотрите, что получается. У вас сплошные нарушения, — констатировал дознаватель, глядя в моё дело.

— Почему ещё? Я себя вела как паинька, откуда нарушения?

— Паинька? Вы? Вот посмотрите!

Он показал мне планшет, в котором красным светились множество строк. Я успела разобрать что-то про требования персонального питания, графика, перчаток для теста. Ещё про непройденный «Полиграф», про грубые нарушения в ответах, про склонность к сочувствию, сопротивлению.

— А полиграф-то почему не пройден? — удивилась я.

— Более 30% ложных ответов. Доверять ему нельзя. Но…

Он встал, оперся руками на стол и подался вперёд, ко мне, так, что лицо его оказалось очень близко к моему, настолько, что я могла разглядеть поры на его жирных щеках.

— Но нам, оперативным работникам, определённо становится понятно, что вы пока не относитесь к сопротивлению и цепочка ваших непредвиденных обстоятельств действительно имела место.

Я выдохнула. Как мало мне сейчас нужно для счастья! Простое признание моей правды и…

— Я ещё раз подчёркиваю: нам, оперативным работникам, это понятно. Судья же будет выносить решение исходя из вот этих красных строк. И решение тоже будет понятным.

— Кому понятным? — ужаснулась я.

— Мне понятным.

Он специально издевался и недоговаривал. Хотел, чтобы я выпрашивала у него информацию. А что было делать — пришлось идти у него на поводу.

— Я совсем запуталась. Вам понятно, что я не злодейка, но судье вы об этом не скажете? И что из-за этих красных строк меня ждёт в суде?

— Всё просто. Ни о какой законопослушности с такими метриками не может быть и речи. Вас признают неблагонадёжной, а значит, наложат ограничения, возможно, дополнительную идентификацию, возможно, срок исправления. Всё это скажется на вашей работе — иметь дело с неблагонадёжным человеком вряд ли кто-то захочет.

— Так не может быть. По каким-то косвенным придуманным метрикам людей делать неблагонадёжными нельзя, — возмутилась я.

— Закон «О противодействии терроризму» читайте. Он есть у вас в планшете. Превентивные меры всегда лучше, чем подсчёт потерь из-за действий неизвестных лиц.

Он снова устроил театральную паузу, поднялся, налил себе воды из аппарата. Я терпеливо молчала, давая ему возможность продолжить без моей помощи, потому что внутри меня всё уже рыдало и умоляло поскорее уже договорить и не мучить меня моими же собственными кошмарами.

— И что же мне теперь делать? — не удержалась и прервала паузу я.

— Идите.

— Куда?

— На своё место идите. Сопровождающий, проводите идентифицируемую.

— Так как же мне быть?

Он жестом показал, что аудиенция завершена. Я брела по длинному коридору как побитая собака. На соседку даже не взглянула.

— Ну как ты? — нахально спросила девчонка, когда сопровождающий ушёл.

Я промолчала. Повернулась лицом к перегородке и стала разглядывать рисунок на перегородке.

— Эй, ты живая? — не унималась она.

— Оставь меня, — тихо сказала я сквозь слёзы.

Почему всё это происходит со мной? И как всё это вообще возможно, если я человек, абсолютно принимающий все их правила? Идентификация — пожалуйста. Мы, помню, пошли втроём с одногруппниками, вместе нанесли QR-код и праздновали потом это событие дня три. Мне всё равно, как меня идентифицируют, я не собиралась и не собираюсь делать ничего запрещённого, зачем они превращают меня в преступницу?

Эх, вылезти бы сейчас в сеть, почитать про это. Хотя… Если про это почитать, то к моему досье добавится ещё пара красных строк. Хорошо, что они ещё мысли в голове не подслушивают.

Когда меня позвали к психологу, я попробовала сказаться больной, но сопровождающий настаивал:

— Если вы больны, то врач-психолог вас к врачу общего профиля и отправит. Пойдёмте, не сбивайте нам весь график.

Я понуро потащилась за ним по коридору.

— Что с вами не так? — дежурно поинтересовался очередной психолог.

— Не понимаю, зачем из законопослушных людей делать преступников, — зачем-то выпалила я.

— Кого вы имеете в виду?

— Себя, конечно!

— Вы вчера на вопрос: «Вы считаете, что человек свободен самостоятельно принимать решение об идентификации?» ответили «Да». И после этого заявляете о своей законопослушности?

— Конечно. Это же вопрос про других людей. Мне нет до них дела. Пусть как хотят, так и живут. Я отвечаю только за себя.

— И таким образом попустительствуете террористам и преступникам.

— Я?

— Вы!

— Это как же?

— Ваша гражданская позиция расходится с позицией Конституции по вопросу идентификации. Фундаментальные основа попираете.

— Нет, не так. Моя позиция по поводу невмешательства в дела других людей такова: я отвечаю за себя.

— То, что вы не понимаете тлетворности своей позиции, особенно печально. Кто вас этому научил?

— Никто меня не учил. А вы точно психолог, или дознаватель в зелёном костюме? — сорвалась я.

Похоже все они сегодня на меня ополчились разом.

— Я психолог, и сегодня мы будем работать под гипнозом.

Ну вот. Только об этом подумала, как полезли ко мне в голову своими щупальцами!

— Нет, не будем. Давайте бумаги. Я применяю 51 поправку и иду спать. Хуже мне уже не будет.

— Дело ваше, — равнодушно согласился психолог.

Вечером врач снова предложила мне капель. Я согласилась.

— Вы сегодня очень расстроены, Оленька.

— Как и вчера, и позавчера, и три дня назад…

— Нет. Сегодня особенно. Вас словно обескровили, лишили сил. Вы как себя чувствуете? Давайте давление померим и температуру. Завтра уже поедете площадку под QR шлифовать, надо быть в форме, чтобы отвода не было.

— Я здорова, — уверила я её. — Физически здорова, а остальное никого не интересует. И я сегодня применила 51 поправку.

— Здесь половина людей её на каждом шагу применяют и вообще молчат, — улыбнулась врач.

— Знала бы я, что всё так обернётся, тоже применила её с самого начала. Результат тот же, а нервы себе бы сохранила.

— Может быть и так. Всё заканчивается, осталось всего два дня. Скорее всего, завтра уже будет ДНК. Совсем чуть-чуть подождать и…

— И меня признают опасной для общества? Просто потому, что я даю другим людям право самим решать, как жить, чему подчиняться, во что верить? — вспылила я.

— Невелик грех. Накажут, конечно, но это не смертельно… — как-то слишком спокойно сказала она.

— Вы так спокойно об этом говорите, а у меня вся жизнь разделилась теперь на «до» и «после». Я не хотела так меняться! Я просто жила, в этих правилах, в своих мечтах, никому не мешала, никого не трогала, ничего не хотела менять…

— А теперь хотите менять?

— Да. Теперь я хочу изменить отношение к себе, как к номеру ЧМ15112040182365. Чёрт! Я запомнила его наизусть! Я хочу снова стать человеком.

— Так «Ч» в этом номере как раз расшифровывается как «человек», — с улыбкой сказала она.

— Вряд ли. Судя по тому, что здесь происходит, «Ч» — это что-то типа «чмо», или «челядь», или даже «червяк». Я не чувствую больше себя человеком и не знаю, как вернуть себе своё право им быть.

— Оля, многие люди здесь нашли для себя такой способ.

— Если они здесь, значит, это плохой способ. Хороший способ сделает так, чтобы таких мест вообще не было, — огрызнулась я, но опомнилась. — Простите, я груба. Сегодня мне действительно очень плохо, и со мной лучше не разговаривать. Пойду-ка я лучше в свой закуток и усну после волшебных капель.

* * *

Утро шестого дня началось обнадёживающе — меня отправили шлифовать площадку под QR-код. Почти три часа были счастливо убиты этим мероприятием. Шлифовали в обычной больнице, где после процедуры всех оставляют на час отлежаться, на всякий случай. В этот час у меня были две обычные соседки, хоть и совсем юные, но с ними тоже можно было поболтать. Мне дали почитать новости, у меня был душ, которым можно пользоваться по моему желанию, а не по свистку. Как же на воле хорошо!

Мы еле-еле успели вернуться к обеду, а значит, день почти прошёл, так я думала и очень ошибалась. Самое интересное ждало впереди. После обеда меня пригласили к дознавателю.

— Здравствуйте, ЧМ15112040182365. Для начала хочу сообщать вам хорошую новость — тест ДНК готов и ваша личность подтверждена.

— А почему вы тогда по-прежнему меня называете этим дурацким номером? — поинтересовалась я безрадостно.

— Потому что имя вам вернёт суд на основании всех собранных данных.

— И красных строк моего «плохого поведения»?

— Строки имеют отношение только в вашей законопослушности. За строки никто у вас имя не отнимет, — успокоил он. — А мы сегодня уточним, нет ли среди персонала людей, склонявших вас во время периода идентификации к неповиновению, сочувствие сопротивлению? Возможно, мы сейчас разбавим ваши «красные строки» зелёным, приятным для глаз судьи, цветом.

— Я знаете, что поняла? От того, что я говорю, всегда бывает только хуже. Я вчера применила уже у психолога 51 поправку, и сейчас её применяю. Ничего не буду говорить, совсем.

— Почему?

— Потому что устала. Не хочу больше ничего говорить, писать, придумывать «метафоры». Достаточно. Я не верю, что мои слова будут верно истолкованы.

— То есть вы прибавляете себе ещё и ещё красных строк?

— А какая разница, сколько их? Тех, что есть, уже достаточно. Они ж никуда не пропадут!

Он замолчал и по обыкновению стал расхаживать по кабинету. Я сидела, молча смотрела и нюхала его острый парфюм. Какой человек — такой и парфюм, в горле от него першит. Я закашлялась, и дознаватель, впервые за неделю, по-человечески предложил мне воды. Я взяла стакан трясущейся рукой, пролила немного на пол и наступила на лужу, чтобы он не заметил. Поставить стакан было некуда — стул сегодня стоял далеко от его стола. Оставшись с недопитым стаканом в руках, я уже пожалела, что попросила воды.

— Все красные строчки могут пропасть в никуда, и судья вас не тронет. Всё это возможно.

— И всё это зависит от вас, я правильно понимаю? — догадалась я.

— Конечно. У нас тут довольно широкие полномочия.

Внутри меня затрепетало что-то живое, как будто под рёбрами дрожала маленькая птичка. Чего же он захочет? Чего? Он стоял ко мне спиной, смотрел через прозрачное с этой стороны стекло в общий зал и продолжил:

— Ольга, вы человек не глупый, одарённый, творческий и, главное, неравнодушный.

Ничего себе меня в звании повысили! Я теперь и Ольга, и человек, да ещё с эпитетами! Сейчас что-то будет…

— Заметили ваши особенности не только мы — сопротивление непременно будет вас вербовать, как только вы выйдете отсюда.

— Прямо вербовать?

— Немного не так я выразился. Они позовут вас в свои ряды, на собрания, на мероприятия. Они ведь фактически секта и устроены по принципу секты: люди спонсируют их взносами, а потом не могут от них уйти, потому что уже нарушили закон, и боятся, что информацию об этом передадут в правоохранительные органы. Круговая порука.

— Ну а причём здесь я? Мне всё это категорически неинтересно. Я хочу просто жить и заниматься любимым делом…

Он прервал мою заученную тираду.

— Вы и будете просто жить и заниматься любимым делом, без всяких штрафов, взысканий, дополнительный уровней идентификации за красные строки. Даже более того — в бизнесе у вас появится больше возможностей, в жизни. Везде у вас будет гореть зелёный свет.

— Не жизнь — мечта! — не удержалась я от иронии.

— Да, именно так. И то, что с вами произошло здесь, вы будете вспоминать не как неприятное стечение обстоятельств, а как настоящую удачу.

Он замолчал. Я не торопила его, хотя птичка под моими рёбрами трепетала всё сильнее, того гляди на части разорвёт, и держать покерное лицо было совсем невмоготу. Дознаватель сел за стол, посмотрел на меня очень серьёзно и тихо продолжил:

— Сегодня ответ вы мне давать не должны, сегодня вы должны только меня послушать.

— Я вся внимание, — подтвердила я.

— Когда вам сделают предложение о вступлении в ряды сопротивления, вы на него согласитесь. И это всё, что вам нужно будет сделать.

— Зачем? Я ведь не хочу быть в сопротивлении! Они же как террористы! Мне эти детские игрушки не интересны, я же сказала! — выпалила я.

— Они не террористы, они — противники поправки об обязательной поголовной идентификации. И сегодня ответ вы мне давать не должны, сегодня вы должны только меня послушать, — повторил он спокойно. — Стране нужно, чтобы в управлении сопротивлением — а вы, с вашими талантами, непременно войдёте в число людей, которые управляют — были правильные люди. Это нужно несчастным, которые попали в их ряды и не могут вырваться из секты. Это нужно вам, чтобы доказать, что вы на самом деле законопослушны. Ведь я не прошу вас делать что-то, противоречащее закону или моральным нормам. Вы абсолютно правы — эти люди играют в детские игры на деньги. На очень большие, поверьте, деньги, и вы можете помочь миру стать лучше и освободиться от этой глупой и ненужной игры. Сегодня вы внимательно подумаете обо всём, о своих будущих перспективах и возможностях, и завтра придёте ко мне с верным ответом на моё предложение. Не нужно больше ничего говорить. До завтра.

Всё оказалось хуже, чем я предполагала. Меня ждал день седьмой и, надеюсь, последний в этом ужасном месте. Врач в этот день принимала другая — у «моей» оказались выходные дни. Капель не дала.

* * *

Проснулась без желания просыпаться. Вот бы можно было выключить этот день, проспать его до завтрашнего утра. Никому не давать ответы, не ходить на эту ужасную прогулку под дождём, который зарядил с самого утра, не видеть эти лежащие тела идентифицируемых, не слышать окрики сопровождающих. Проснуться завтра утром и поехать прямиком в суд.

— Подъем, — крикнул мне в закуток сопровождающий. — Готовимся к водным процедурам!

Я слышу это предпоследний раз. Ещё немножко, совсем немножко потерпеть. Я силком вытащила себя из кровати, заставила сесть, собрать зубную щётку и полотенце. Стояла в душе долго, пока меня не попросили освободить помещение. Ни о ком, кроме себя, не заботилась.

К дознавателю в обычное время меня не позвали, зато позвали опять сдавать тест по Конституции. Это показалось забавным. Я натыкала процентов шестьдесят, наугад, и, не предъявляя претензий к печаткам, удалилась.

Психолог вызвал меня писать сочинение на тему: «Как я провёл период идентификации в обсерваторе». Сначала хотела было отказаться, опять сослаться на 51 поправку, но это выглядело настолько по-идиотски, что решила поучаствовать. В сочинении рекомендовано было ответить на вопросы:

–          С кем вы познакомились в обсерваторе?

–          Что нового для себя вы узнали?

–          Кто из персонала оказал на вас особое влияние?

–          Как изменилось ваше мировоззрение после пребывания в обсерваторе?

–          Почему идентификация является важной ценностью для каждого человека?

–          Как изменится ваша жизнь после пребывания в обсерваторе?

Я взяла планшет и напечатала:

«Обсерватор — очень странное место. Мне здесь не понравилось, и вспоминать о своём пребывании здесь я не хочу. Попала я сюда случайно, и надеюсь, что в будущем судьба избавит меня и моих близких от нахождения здесь».

— Точно всё? — спросил психолог.

— Ага.

— Ну, смотрите, вам виднее.

На улице шёл дождь, но на площадку для прогулок не попадало ни капли. Завеса, словно огромный прозрачный зонт, не пропускала воду, но влажность была очень высокая, пробирала насквозь. Я быстро ходила по дорожке, чтобы хоть немного согреться. Моя эгоистичная соседка бегала по дорожке, и каждый раз, пробегая мимо меня, демонстративно задирала нос, показывая, что сама не хочет со мной общаться. Маленькая дрянь, испортившая картину моего законопослушания вишенкой на торте. Ещё и мелькает у меня перед глазами. Подножку, что ли, ей поставить?

Не пришлось. Она сама зазевалась на повороте, поскользнулась и бедром проехалась по влажной дорожке, измазав свой нежно-поросячий костюм в обтяжку. Давно со мной такого не было, чтобы я испытывала удовольствие от чужого горя. Таким, как она, немножко пореветь полезно, может, место для мозгов в голове освободится. Хотя, если учесть, сколько мужиков отдали ей свои сочувствующие взгляды, а двое даже нарушили правила и помогли ей подняться, я могу быть и не права.

К четырём часам дня у меня начала теплиться надежда, что к дознавателю меня не пригласят. Может быть, он тоже выходной? Или заболел? Или услали в командировку? Или что угодно ещё, о, пусть его не будет!

Уткнулась в книгу в надежде, что пронесёт и смогу всё же дочитать «Таинственный остров». К дознавателю пригласили, когда начало темнеть. В сумерках обсерватор становился особенно неприятным — лампы белого света горели слишком ярко, от них резало глаза и вылезали все дефекты: трещины в стенах, облупившиеся края мебели, пятна на полу и на тумбочках, помятые лица изолированных и злые глаза сопровождающих. Стекла в кабинетах прозрачны только со стороны их владельцев, наверняка он смотрит сейчас, как я иду по коридору, может быть, даже пытается угадать мой ответ, но, когда я пойду к двери, он сделает вид, что увлечённо читает какие-то важные документы.

Как обычно, первым вошёл сопровождающий, спросил разрешения ввести «идентифицируемую с номером…» и, получив разрешение, открыл передо мной дверь. За столом сидел дознаватель и внимательно изучал какой-то важный документ. Я не удержалась и расплылась в улыбке.

— Здравствуйте, Ольга. Ваш настрой меня радует. Вы обдумали свою дальнейшую судьбу?

— Да.

— И каким будет ваш ответ?

— Мой ответ — нет. Я буду просто жить, так, как получится, не вступая в какие-либо движения, сопротивления, чёлочников, шапочников и прочие. Я буду заниматься своим любимым делом — экологичными продуктами, и не буду отвлекаться ни на что иное. Таково моё решение.

— Вы хорошо подумали? — переспросил дознаватель и недовольно поджал губы. — Вы понимаете, что в этом случае завтра на суде вас ждёт не лучшее решение? Судьбу себе можете сейчас своим ответом исковеркать. И не только себе, коллегам тоже.

— Я хорошо подумала, очень хорошо. Где надо подписать, что я отказываюсь?

— Нигде. Это, ЧМ15112040182365, было устное предложение.

Он был зол, говорил резко. Мне подумалось, что если бы идентифицируемых разрешалось бить, он бы меня ударил непременно.

* * *

Глядя на все мои красные строки, судья покачала головой, высчитала какие-то баллы и за пять минут вынесла решение:

«Идентификация по ДНК и чертам лица подтвердила изначально заявленную личность.

Причина повреждения идентификаторов не выявлена, но есть указание на стороннее влияние. Детектор лжи не пройден, более 30% ложных ответов. Характеристика психолога: 23 балла законопослушности из 100 возможных. Характеристика дознавателя: 31 балл законопослушности из 100 возможных. Характеристика дополнительного персонала: сочувствие инакомыслящим и сопротивлению.

Решение суда:

Имя возвратить. Нанести QR-код на лоб в рамках страховой суммы, снять отпечатки пальцев на обеих руках с оплатой процедуры за счёт идентифицируемого. Провести дополнительную идентификацию с вживлением электронного микрочипа за счёт идентифицируемого. Установить дополнительное наблюдение на период 6 месяцев с еженедельным посещением наблюдателя без вынесения постановления об административном нарушении. Следующее заседание суда…»

Она назвала дату точно через полгода. Мне выставили счёт за питание и за дополнительную идентификацию, которые стоили как крыло самолёта — пару лет отрабатывать.

На сей раз после заседания меня выпустили в другую, парадную дверь «для людей». Под козырьком подъезда я стояла одна, в несвежем спортивном костюме, с дурацким мешком в руках, в котором уголки книг прорвали несколько дыр, а с неба лил и лил дождь, не ограниченный никакой завесой. К зданию суда такси не пропускали, пока добежала до машины — промокла до нитки. Как же это приятно — быть свободной, пусть даже мокрой! Свобода превыше всего! Свобода превыше всего?

Надо же как фраза «заходит». Всё же есть что-то в странных играх этих взрослых людей. Я тряхнула головой, отгоняя ненужную мысль, и поехала жить дальше.

Махоша 2020

Еще почитать:

Хранители библиотеки Древних — Часть 4

Ни атома — Ни атома, часть 1

Сборник пазла судеб — Просто безумие

Город белых цветов