Ахиллесова пята

–Я прошу у тебя выковать доспехи для моего сына! – в глазах Фетиды торжественная решительность. Она даже не допускает мысли о том, что Гефест не согласится. В уме своём она уже всё нарисовала и всё увидела.

–А почему его нет с тобой? – Гефест мрачен. Его руки закалены тяжёлым трудом, сам он хромает, а в движениях диковат. Так посмотришь и не скажешь, что перед тобой один из почётных богов – кузнец кузнецом! Но Фетида прекрасно знает, что это не так. Нигде нельзя так больше обмануться внешностью как на Олимпе, и, хоть старше Фетида Гефеста, хоть имеет над ним власть, всё-таки держится с почтением и не приказывает, а просит.

–Мой сын занят. Он упражняется, – Фетида поджимает тонкие губы со всей суровостью. – У него нет времени, чтобы ходить по кузням!

–Но мне нужно знать его рост, его вес…– Гефест не смягчается. Он знает, что на душе у Фетиды, видит, что она хочет от своего сына лишь одного пути – пути героя, воина, славы. Едва он родился, она уже избрала ему такой путь, и окунула младенцем в чёрную воду Стикса, лишь бы выжечь у него всё, что есть в нём от смертного.

Фетида молча достаёт свиток, кладёт на стол перед Гефестом. Она предусмотрительна.

Гефест кивает, но не удерживается всё-таки от вопроса:

–Но, Фетида, если я не ошибаюсь, Ахиллес ещё очень молод для того, чтобы идти в бой?

Хотя натура Гефеста не позволяет ему обычно лезть в чужие дела, он всё-таки не удерживается от вопроса, потому что знает – нет ничего страшнее начертанного. Особенно, если о тебе решают близкие.

–В походах обретёт он мужество своё! – в глазах Фетиды опасный блеск. Всё-таки общество смертных, данное ей в проклятие за отказ Зевсом, влияет на неё не самым лучшим образом. Оторванная от привычного мира, лишённая своих привилегий, она норовит воплотить их через своего сына Ахиллеса.

–А ещё научится пьянствовать и вдоволь насмотрится на обращение с пленными! – замечает Гефест. – Война не место для юности.

Ещё не договорив, Гефест понимает, что его слова не достигают разума Фетиды. С таким же успехом он мог бы вести беседу с тарелкой или киркой.

–Он герой по происхождению своему и судьбе своей! – Фетида торжествует заранее. Она уже видит триумфы Ахиллеса, слышит овации и восхваления ему. Кто её переубедит? Этот хромой кузнец?!

Гефест отмахивается – она мать, пусть сама разбирается.

–Приходи через три дня, – велит он сухо, и Фетида спешно оставляет его – ей пора к сыну.

***

–Как он сегодня, Хирон? – Фетиду это интересует больше всего. Она застаёт своего юного сына в разгар тренировки с наставником – кентавром Хироном – воином в отставке, но воином славным. Именно ему Фетида поручает день ото дня воспитание Ахиллеса. Хирон не подводит – учит будущего героя языкам, врачеванию, кое-какому размышлению, а больше всего – военному искусству. Ахиллес умеет метать копьё, стрелять из лука, обращаться с щитом и мечом, биться в ближнем бою на кинжалах…

Но Фетида справляется каждый день о его успехах. Сетует и досадует, если Ахиллес показал себя не лучше, чем вчера. Принимает как должное, если сегодня Ахиллес победил себя вчерашнего – к чему хвалить? Это закономерно. Он герой. Он лучший из лучших и любой успех ему должен быть обыденностью.

Ахиллес и Хирон, заслышав её шаги, прекращают тренировочный бой. Кентавр стоит гордо, ожидая её приближение, Ахиллес привычно слегка склоняет голову в знак приветствия, но на сердце у него тревога – сегодня Хирон нанёс ему поражение. И вроде бы бился Ахиллес как всегда с яростью и скоростью, а…

Чего-то не хватило. Чего?

–Госпожа, – Хирон начинает ежедневный доклад, – сегодня мы обсуждали природу добродетели и милосердства, затем вели разговор о стихосложении и толковании…

–Что с военным делом? – перебивает Фетида. Ей плевать на рифмы и добродетели. Её Ахиллес – воин! Не какой-то поэт или философ. Он – герой.

Хирон хмурится, но покоряется:

–Ярость Ахиллеса в бою поразительна. Он упорен и твёрд.

Фетида кивает. Ахилесс уже, было, выдыхает с облегчением – не сказал Хирон про поражение, но нет, кентавр всё-таки добавляет:

–Но ему не достаёт сдержанности. Страсть ослепляет его. А бой – это расчёт.

Хирон хочет донести очень простую мысль: «Ахиллес должен биться с большим разумом и с меньшим сердцем», но Фетида слышит: «всё плохо».

Она бледнеет, бросает на потупившегося Ахиллеса взгляд, полный бешенства, но не затевает разбора при Хироне, кивает коротко и сдержанно и уходит прочь такой походкой, от которой Ахилессу нехорошо. Он знает, что будет, когда Хирон уйдёт.

Сначала будет крик о том, что Ахиллес не упражняется, что, конечно, совсем не правда. Ахиллес уже заразился мечтами матери и грезит сам о будущей славе, и упражняется до прихода Хирона каждый день.

Потом будут слёзы о том, что Ахиллес разбивает бедное сердце своей матери, которая всё ради его будущего оставила, и даже от мужа ушла, дабы тот не смел дурно на сына влиять.

Затем последует причитание о том, что Ахиллес хочет своими выходками свести её в забытьё и совсем лишить сил, и не помогут здесь не восклицания, ни мольбы Ахиллеса, ни попытки к оправданию…

Закончится всё это суровым приказом заниматься усерднее и наказанием: никаких прогулок. И если к занятиям Ахиллес привык – одним больше, одним меньше, то прогулок действительно жаль. Они доступны ему всего раз в неделю, на пару часов, но священны для Ахиллеса! Никакого занятия, никакого Хирона, никаких мечтаний матери, лишь Ахиллес на прогулке с верным и единственным другом своим Патроклом, единственным, как кажется Ахиллесу, кто ценит его не за умение владеть мечом.

Ахиллес не получал таких прогулок уже три недели, и рассчитывал, что в эту получит долгожданную награду за труды, но по удаляющейся спине матери он понимает, что прогулка снова отложена.

–Не печалься, – Хирон по-своему толкует печаль юноши, – не ко всем приходит мудрость боя с рождения. Ты научишься всему.

Ахиллес кивает, чтобы Хирон – добрый, в общем-то к нему, и не со зла поступивший так с ним, успокоился.

–К бою! – призывает Ахиллес, снова берясь за тренировочный меч. После занятия его ждёт тяжёлая беседа с матерью, так пусть это занятие ещё немного продолжится, ради всего светлого, что есть в мире.

***

–А если я не хочу быть героем? – спрашивает Ахиллес, заранее прощаясь с новой лирой, которую мать, без всякий сомнений, после такого вопроса вышвырнет в окно.

Фетида бледнеет от бешенства:

–Это как? Ты не хочешь быть воителем? Ты хочешь сказать, что все мои мучения – зря? Все мои старания, все мои труды?..

Сегодня Ахиллес уходит в первый свой поход. Он не знает – вернётся ли, и захочет ли возвращаться. Утешает лишь его присутствие Патрокла – он тоже уходит, и будет, без всяких сомнений, рядом. И это даёт Ахиллесу храбрость, чтобы задать единственный вопрос, который так долго жил в его сердце.

Фетида кричит и плачет. Она молит Зевса поразить её молнией тотчас, если она так ошиблась в своём же сыне, и пустить её душу в Тартар, чтобы и после смерти не встретиться с тем, кто предал все её старания.

Ахиллес ничего не чувствует. Он смотрит на её лицо, полное бешенства, горя и отчаяния и вспоминает, что в последнюю встречу с отцом спросил его о том же.

–Ты можешь не быть героем, – согласился тогда его отец, – но это твоя мать начертала на твоём челе. Кем ты будешь? Поэтом? Кузнецом?

Ахиллес не знает. Он читает о древних царях, что воевали и получали лавровые венки славы на голову. Ему хочется того же. Наверное…

Иногда он думает о том, что это не совсем его мечта. Но удостовериться в этом он не может – проходит минута-другая и Ахиллес спохватывается: разве он сам не грезит о военной славе, о золотых доспехах, о рёвах золочённых труб, когда его конь будет появляться в рядах солдат?

Грезит. Ахиллес много читал об этом с детства, представлял. Но иногда ему кажется, что он мог бы быть и кем-нибудь другим.

–Ты обретёшь счастье в битве, – твердит мать.

–Твой путь начертан, – вторит отец, который говорил что-то о том, что Ахиллес имеет свободу выбирать.

–К бою, юноша! – призывает Хирон.

–Пойдём к озеру? – тихо спрашивает Патрокл и Ахиллес как будто бы просыпается, но ненадолго. Расступаются в его сознании золотые доспехи, умолкают золочённые трубы, и Ахиллес, который ещё мгновение назад был могучим героем, ощущает себя мелким и слабым у блестящего светлого озера.

Но озеро заканчивается, мутнеет его зеркальная гладь и перед Ахиллесом лицо его матери. И в сердце неожиданный укол совести, и вина разливается по жилам.

–Мама! – Ахиллес бросается к ней, обнимает крепко-крепко, вкладывая в это объятие больше, чем может сказать, – я стану героем. Ты будешь гордиться мной!

Фетида смолкает. На её лице больше нет слёз. Но, кажется, только Патрокл замечает, что успокоилась она слишком быстро, и даже плечи её не дрогнули от затихающих рыданий.

–Возвращайся со славой! – Фетида целует сына в лоб с особенной торжественностью. Сегодня начинается новый мир для неё, ведь её сын ступает на путь воина.

***

Слава любит Ахиллеса, а Ахиллес любит славу. Боги отзываются ему, и даже солнце щадит. Из первого же боя Ахиллес выходит победителем, дальше – больше: меч в его руках словно молнии Зевса – не знает промаха; и растёт, гремит его имя в своей значительности.

Ахиллеса ценят, об Ахиллесе говорят с почтением. Ему наливают лучших вин и отдают лучшие куски мяса. Ему всегда есть место у костра, его приветствуют солдаты, даже те, у кого есть и своя слава в битвах, ибо за Ахиллесом молодость.

Он неуязвим и в каждом бою рвётся доказать это.

Но только Патрокл знает, что в свободную, в такую редкую свободную минутку, Ахиллес пишет матери письма. Пишет с ошибками – Хирон не обучил его всей грамоте, о своих успехах, и получает от неё неизменное: «Взращивай славу свою».

Он принимает её волю. Новый бой, кипит кровь, рвутся жизни – мелкие, смешные, жалкие – так кажется Ахиллесу. И Ахиллес обагряет своё имя новой кровью, и новая слава оплетает змеёй имя её.

–Взращивай славу свою… – читает Ахиллес из нового письма матери.

–Ахиллес, веди солдат в бой! – призывают полководцы, отдающие дань уважения этому молодому герою, уже обошедшему половину войск в храбрости и победе.

–Вся слава мира лишь тень, – напоминает Патрокл без нажима, но этого хватает, чтобы Ахиллес вспылил:

–Тебе откуда знать о настоящей славе?!

Патрокл не обижается: какой смысл обижаться на любимца богов? Патрокл остаётся ему другом, но с этой поры всё отчётливее видит прежде бледную черту в поступках Ахиллеса: заносчивую гордыню.

Ахиллес спорит с полководцами, Ахиллес нарушает дисциплину, заставляя себя ждать перед новым переходом, Ахиллес, наконец, ссорится со своим царём.

–Агамемнон посмел отнять моё! – Ахиллес бесится, не желая примиряться с господином, над которым. По собственному мнению, возвысился.

–Она теперь всего лишь рабыня, а он – царь! – Патрокл пытается воззвать к Ахиллесу.

Но Ахиллес не идёт на уступки. Он в гневе даже не замечает отнятую у своего господина пленницу, которую стал уже считать своей. Патрокл делает быстрый успокаивающий знак девушке, мол, всё в порядке – он не всегда такой. Хотя пленница и названа Патроклом рабыней, она остаётся женщиной и он невольно чувствует ответственность за её испуг.

–Ноги моей в его войске не будет! – решает Ахиллес, и в эту минуту его лицо действительно становится жутким и безумным. Пленница испуганно вскрикивает, и даже Патрокл, который видел уже так много, с трудом удерживается от желания отшатнуться, а ещё лучше – выбежать из шатра Ахиллеса. – Завтра же!

–А солдаты? – Патрокл побеждает свой страх. Но вспоминает, что Ахиллес это не только герой, но и его друг. – Они ждут, что ты завтра поведёшь их в бой. Неужели ты нарушишь их ожидания?

Ахиллес приходит в себя, неожиданно смирно кивает:

–Ты прав, Патрокл. Но я не могу больше…Агамемнон оскорбил меня, и всё же…

Ахиллес в ловушке. Он не может найти выхода между честью солдата и честью героя. Прикрыв глаза, он пытается услышать голос матери: что бы она сказала?

Голос молчит.

–Я могу повести их, – Патрокл вырывает Ахиллеса из тишины. – Все знают, что я твой друг. Они поверят мне. Знают, что я не стану действовать от своего имени.

Ахиллес открывает глаза, обдумывает и колеблется недолго, наконец отзывается:

–Надень мои доспехи. Пусть солдаты думают, что я пришёл к ним вопреки всему.

***

Патрокла больше нет. Навсегда нет. Доспехи сброшены – они больше не имеют значения. Ничего больше не имеет значения.

На лицо Ахиллеса страшно взглянуть. Безумие наполняет его, горе ощущается даже на расстоянии.

–Кто…кто это сделал? – Ахиллес хрипит. Голос предаёт его.

–Царевич Трои…Гектор, – Агамемнон скорбит. Лицом, во всяком случае. Он явился с робостью и печальной весть к своему мятежному герою. Но в душе его триумф – теперьТроянская война решена, Ахиллес не только Гектора порвёт в клочья, но и всю Трою!

Агамемнону уже плевать на предлгог этой войны – бежавшую Елену – жену его брата царя Менелая, и на самого Менелая уже тоже плевать. Победа над Троей – вопрос чести и славы, в этом они с Ахиллесом схожи.

Ахиллес разворачивается, отшвыривает попавшихся под руку солдат, идёт быстро и решительно.

–Остановить его, господин? – один из придворных Агамемнона спрашивает ради приличия, сам знает ответ, нодолжен же он проявить заботу о любимце богов!

–Ни в коем случае, Одиссей, ни в коем случае! – Агамемнон не сдерживает улыбки. С кем спор начал, щенок? Дабудь ты хоть трижды любимцем богов, пока твоё сердце так легко поддаётся страсти и гневу – не быть тебе в лучах вечной славы!

«Тебя забудут, Ахиллес…» – думает Агамемнон с радостью. – «Ибо ты не царь, а всего лишь глупец, который не может унять своё сердце!»

***

Гектора нет. Славный защитник Трои – любимый её герой мёртв. Ахиллес убил его. А после превратил тело врага в месиво.

По улицам Трои плач и стон. В этом видят лишь одно знамение: Троя падёт. Скоро всё закончится.

–Ты поведёшь солдат на штурм города? – спрашивает Агамемнон тихо, так, чтобы слышал только Ахиллес, и не слышала даже грозная ночь. – С войной пора закончить, солдаты хотят домой, эта война затянулась. И по праву горечи твоей утраты я доверю это тебе…

Ахиллес качает головой:

–Стены Трои всё ещё неприступны. Мы уже не первый день пытаемся пройти в город…

–На этот счёт не беспокойся, – Агамемнон усмехается, – не все сильны в военном деле, некоторые действуют с хитростью. Одиссей, поди сюда!

Одиссей покорно подбегает к своему царю и разворачивает лист пергамента. Ахиллес изучает его быстро, с ревностью – ловко придумано! Ахиллес бы так не смог.

–Поведёшь солдат? – царь ждёт ответа.

Ахиллес неожиданно колеблется. Он хочет к воде, в озёрной глади. Там, где было что-то тихое и славное. Там, где Ахиллес сам себе казался мелким и ничтожным.

Ему хочется окунуться в эту воду. Кажется, что так вся кровь врагов, впитавшаяся в его душу, наконец, будет смыта.

–Ты поведёшь солдат? – Агамемнон повышает голос, но Ахиллес не вспыхивает и как-то тихо отзывается:

–Я должен увидеться с матерью.

***

–Я окунула тебя в реку Стикс, чтобы выжечь всё смертное, что было в тебе от твоего подлеца-отца, – так встречает сына Фетида, так заговаривает с ним, опережая его приветствие. – Твой отец, как все эти смертные, поднял жуткий крик! Но я смеялась. Я знала, что сделала тебя неуязвимым, ну…почти.

–Почти? – Ахиллес чувствует робость. На поле битвы он горец и герой, а здесь? ему чудится, что он снова мальчишка и его мать решает, позволить ли ему по результатам недельного труда, прогулку.

–Я держала тебя за пятку, – Фетида усмехается, и тут же серьёзнеет. – Зачем ты пришёл?

–Я…– Ахиллес вдруг понимает, что и сам не знает, зачем он пришёл к ней. По-хорошему, мог бы уже властвовать в Трое! – Мама, а ты гордишься мной?

Ещё один вопрос, который так важен Ахиллесу, и который так долго зрел в его сердце. Им гордились солдаты и полководцы, отмечал царь и враги. Но мама?..

–А разве ты завоевал всю славу мира? – удивляется Фетида и что-то разбивается в сердце Ахиллеса, ранит его. Может быть снаружи он неуязвим, но внутри…

Нет, ни один Стикс не выжжет из смертного ни души, ни чувства. Ахиллес чувствует, как глаза его наполняются слезами, и Фетида морщится, тоже это заметив:

–Перед солдатами на разревись. Они не пойдут с тобой в Трою!

–В Трою…– шепчет Ахиллес, и странное предчувствие колет его куда-то под рёбра.

–А куда ж ещё? – с раздражением отзывается Фетида. – конечно же, в Трою! Там ведь будет битва.

Будет. Конечно будет. Ахиллес даже не прощается с ней, уходит прочь и возвращается в лагерь в расстроенных чувствах. Кто-то бы это заметил, кто-то вроде Патрокла. Но Патрокла нет. у Ахиллеса больше ничего и никого нет, а остальных волнует лишь его присутствие.

–В бой…на Трою! – кричит Ахиллес, потому что больше не знает дороги.

***

Троя пылает. Белые стены древнего города чернеют, что-то трещит, хрустит, бьётся. Кто-то визжит, и трудно дышать в этом кровавом дыму войны.

Ахиллес сражается без бешенства. Он ведёт себя как хорошо обученный солдат, но не походит в этом сам на себя. Он не рвётся к ступеням царского двора, не рвётся первым занять тронный зал, и его движения как-то ленивы.

Разве это Ахиллес? Разве это герой?

Но кругом дым и чернота, и солдаты едва ли замечают что-то неладное. Это замечает только сам Ахиллес, который ощущает с каждым выпадом меча всё большую пустоту.

Перед ним, мешаясь с лицами живых, вспыхивают лица убитых им. Это отвлекает, и Ахиллес едва не пропускает удар.

Вспоминается Хирон со своей заботой, что отравляла Ахиллесу детство, и тихое сочувствие Патрокла…

«Я больше не хочу», – вдруг решает Ахиллес и даже останавливается от неожиданности посреди какой-то улицы, что стала местом побоища. Такие побоища сегодня на всех улицах Трои.

Но Ахиллес непоколебим в своём нежелании. И только он это осознает, как понимает отчётливо и ярко, что не знает, чего хочет.

–Точно не этого! – Ахиллес отбрасывает меч, выкованный с прилежностью Гефестом, и разворачивается, чтобы уйти прочь.

Уйти в неизвестность, может быть к озеру, уйти, чтобы подумать.

Шаг, другой, третий…

Троя уже обречена, но всякий конец может быть разным. Уходить тоже нужно уметь. И умирать можно с честью. Младший царевич Трои – Парис не думал о том, что делает, когда схватился за лук и стрелы. Честно говоря, он и не целился даже в толком, но боги любят шутить, только шутки их смешны обычно только им.

Ахиллес даже не понял, что за жжение вдруг в ноге? Остановился в удивлении и холод охватил вдруг его. Впервые Ахиллес в битве испытал ужас…

«Этого не может быть!»

Ахиллес делает шаг, но яд стрелы уже проникает в кровь. Ахиллес оступается и падает на колени, ненадолго – агония отбрасывает его навзничь – на потеху собственному удивлению.

Ахиллес не чувствует боли. Досада перекрывает всё. И последняя мысль угасающего его сознания не о боли, не о собственной смерти. Она проста и куда более губительна, чем всё его горе:

«Так кто же я? герой или глупец? Кто я, мама?»

А затем чернота поглощает его дух без остатка.