Его голос дрожал от каждого неверно произнесённого стиха, от каждого неверно спетого слога.
— Молитва — это порыв сердца, это зов, обращённый к Богу, и более нет радости, чем посвятить свою жизнь служению свету.
Его голос дрожал от каждого удара кнута, вырисовывающего бордовую паутину на молочной коже.
— Бог есть свет, Бог есть основа.
Его голос дрожал от недостатка воздуха в лёгких, готовых взорваться, от кома в горле, сдавливающего гортань, и слёз, мутной пеленой застилавших блестящие золотые глаза. В мокрых от пота ладонях, юноша крепко сжимал серебряный крест. Деревянные бусы, на которых он висел, обвивали кисти. Шероховатые и неровные, они впивались в кожу, оставляя мелкие занозы.
— На сегодня достаточно, Габриэль, — раздражающий голос взрывался сотней сводящих с ума нот, эхом отдаваясь в сознании. — Не забывай, зачем ты здесь, и будь благодарен, что его Преосвященство принял тебя.
Её звали Агата. Старая монашка со злыми глазами и чёрными как смоль волосами. Ничего благородно, кроме имени, что даровали ей родители, в ней не было, Холодная, жестокая женщина, похожая на гиену, стегнула кнутом по полу, сбрасывая остатки не успевшей запечься крови и поспешно удалилась прочь, закрыв дубовую дверь на ржавый замок.
Габриель попытался встать, но тут же рухнул на холодный каменный пол, прижавшись к нему лбом, а затем пронзительно вскрикнул, перевернувшись на бок и поджав под себя колени. Волосы цвета спелого каштана спутались в плотные жгуты, смешавшись с осевшей на полу пылью.
— Бог есть свет… — тихо, нараспев продолжал юноша дрожащими от напряжения губами, каждый раз вздрагивая от призрачных прикосновений ветра, пробивающегося сквозь старую, деревянную оконную раму.
Казалось, что сама смерть явилась Габриэлю. Гнилой рукой с тонкими, как паучьи лапки пальцами, она проходилась вдоль хребта, надавливая на каждую болевую точку, на каждую рваную рану, заставляя едва подсохшие порезы сочиться кровью. Точно художник та вырисовывала на побагровевшей от ударов спине узоры, медленно стекавшие по юному телу. Боль, нарастающая с новой силой, парализовала Габриэля, прижимала безвольное тело к серому замшелому камню, медленно отравляла ослабший разум, до краёв заполняя его горьким отчаянием.
— Простите, умоляю, простите меня, — горячие слёзы текли по щекам, раскрасневшимся от январского мороза, пробирающегося сквозь щели окна. — Мне жаль, мне так жаль, — высокий голос дрожал, временами срываясь на истошный крик, заполняющий крохотную комнату и эхом отскакивающий от стен, врезаясь в разум Габриэля. Губы, сжатые в тонкую полоску, побледнели и лопнули. Кровь, смешиваясь с густой слюной, стекала с подбородка.
Раз за разом юноша молил о прощении, раз за разом взывал к Богу, пока горло не налил свинец, а языка не коснулся кисловатый привкус железа, растекаясь по гортани и обжигая её. Неспособный более на крик, Габриэль медленно закрыл глаза, терзаемый душевными муками, пожиравшими его сознание, провалился в глубокий, долгий кошмар.
***
— Если так будет продолжаться, то мы не сможем пережить эту зиму.
— Нам остаётся только молиться и надеяться, что Бог будет к нам благосклонен, — вздохнув, мужчина остановился и потер затылок, — Лотар, как обстоят дела у твоей семьи? Я слышал, они выращивают зерно на границе.
— Из-за холодов и засухи урожай гибнет, ты и сам знаешь, насколько промёрзла земля, — светловолосый мужчина ненадолго запнулся, — каждый день я молюсь Богу за их процветание.
Топот шагов эхом отдавался по мрачному коридору, отскакивая от высоких, потемневших от времени стен. Желтоватый отблеск свечей танцевал на стенах, кружась и вальсируя. Он описывал рваный круг вдоль серой глины, иногда как бы невзначай касаясь висевших на них икон. В полумраке те словно преобразовывались, меняли свои формы и цвет, и даже лица казались стали другими. Не было видно более тех мученических, духовных иконописей, возносившихся к Богу: те словно утратили свою божественную природу; не было более тех ярких цветов, что пестрили своим буйством и взрывались в своём великолепии на тончайшем полотне, вытканном искусным мастером на драгоценном Суменском шёлке.
Величественные и благодетельные лики казались чем-то неземным при свете полуденного солнца. Золотые тонкие нити, соприкасаясь с его лучами, рассыпались по комнате, окутывая всё видимое пространство, а затем точно птицы воспаряли вверх, вновь опускаясь на полотно.
С приближением тьмы те теряли своё величие, позволяя губительной силе унести их благодетель прочь. Причудливые контуры птиц, образованные из лунного света, парили во мраке, и там, где их крылья касались картин, расцветали, вспыхивая тревожным светом бледно-лиловые цветы. Святые лики угасали и медленно менялись, позволяя злу проникнуть в их души. Их взгляд становился зол и опасен, точно меч рыцаря, уничтожающий врагов своих.
— Эта зима особенно сурова, — Лотар кивнул в сторону окна, призывая Мориса – своего собеседника, взглянуть на разбушевавшуюся метель.
Остановившись перед небольшим окном, мужчина взял в руки крест, висевший на шее и, поцеловав, прошептал:
— Да поможет Господь пережить нам эту зиму, — в графитовых глазах отражался слабый лунный свет, пробивающийся сквозь пургу. Ветер ревел за окном, поднимая снег с заледенелой земли и закручивая в вихре. Небо и земля слились воедино, округа смешалась с серою мглой, погрузив мир в хаос.
— Да поможет Господь пережить нам эту зиму, — Морис тотчас повторил фразу за собеседником, поцеловал нагрудный медный крест. Мужчина было продолжил говорить, но его речь прервал глухой звук, доносящийся извне.
Нарастающий с каждой силой, он бил в голову, заставляя обратить на себя внимание. Он был похож на гром, что заглушал пургу. Звук резко ослаб, превратившись в ничтожное эхо, словно то, что было его источником, исчезло. Мужчины переглянулись, молча кивнули друг другу и проследовали обратно по коридору к лестнице, приподняв подол церковной рясы. Спустившись, те обнаружили ослабшее, дрожащее, чуть синеватое тело, повисшее на металлической ручке и из последних сил бившее в массивные ворота.
— Видно человек совсем отчаялся, раз в такую погоду вышел на улицу, — Лотар выразил своё беспокойство и непонимание, а затем поднял деревянную перекладину и распахнул ворота, жестом подзывая Мориса к себе, чтобы тот помог поднять пришедшего. Схватив под подмышки юношу, священники понесли его во внутрь небольшой городской церквушки, расположенной на северо-западе страны.
— Нам нужно отогреть его. Лотар, веди его в заднее крыло, там есть одна свободная комната, — раздав указания, Морис направился за пуховым одеялом.
Уложив юношу на кровать, священнослужители обнаружили явные признаки обморожения и, сняв верхнюю часть одежды, принялись отогревать его. Грудь еле заметно вздымалась, а густые ресницы дрожали от света свечи, стоящей на столе. Черты юноши были мягкими и детскими, точно у фарфоровой куклы. Худощавый и высокий, с едва просвечиваемыми из-под кожи рёбрами. Торс его был усыпан синяками, спускающимися до ног: парня били, и то было очевидно. Синева обрамляла светлую кожу, иногда переходя в багровые отметины. Смочив тряпку, Лотар принялся вытирать запекшуюся кровь с юноши. Смешиваясь с тёплой водой, она стекала грязно-коричневой жижей в стоявшее рядом ведро. Мужчина предположил, что парень сбежал из дома, где подвергался насилию, и мысленно помолился за его душу, однако решил не слишком торопиться и дождаться, когда тот придёт в сознание, чтобы лично спросить незнакомца о произошедшем.
— Как он, Лотар? — в маленькую, темную комнату вошёл Морис с одеялом в руках и старой, но вполне чистой одеждой.
— Ранен и совершенно слаб, — убрав тряпку обратно в ведро, священник повернулся лицом к своему собеседнику, — судя по всему – сбежал.
— Мы не можем знать наверняка, спросим, когда он проснётся.
Выдержав небольшую паузу, Морис неуверенно покачал головой и, сменив свой тон, спросил:
— Раны серьёзные? Не придётся с утра звать лекаря?
— Нет, вполне хватит и нашей помощи.
Вместо ответа Морис протянул Лотару маленькую стеклянную баночку с северными травами. Запах их напоминал мёд: сладкий, тягучий и пленяющий, он заполнял лёгкие и словно дурман кружил голову. Открыв сосуд и набрав немного мази на пальцы, Лотар принялся втирать средство в раны, от чего юноша непроизвольно подался вперёд, а затем обратно рухнул на кровать. Юное тело мучала лихорадка. Бог знает сколько времени он провёл, бродя по улице в такую жуткую метель в этом рванье, и какая судьба ему уготована. Если он смог преодолеть сие природное буйство, то должен победить и отравляющую организм лихорадку, не так ли? Ведь Бог сохранил его жизнь, приведя в свою обитель, значит, он нужен этому миру и Богу, и тот просто так его не отпустит. Болезнь ничто перед божественной природой, и, если сам Господь в сердцах желает юноше покоя, то так тому и быть.
— Молю тебя, Господи, даруй этому юноше, рабу твоему Божьему, великую силу, чтобы пережить сей день и сделать хоть малый шаг на великом пути к тебе, — Лотар вознёс крест к потолку и сняв его с шеи, коснулся им лба, губ и плеч лежащего на кровати больного. Он ступил на путь Божий в возрасте двадцати трёх лет. Его семья была бедна и необразованна, единственной надеждой его рода был он сам — подающий надежды мальчик, что с отрочества стремился к знаниям и с жадностью поглощал божественные учения, с восхищением наблюдая за посланниками великого Творца.
Жалование его было мало, но желание постичь духовную суть велико, оттого невзирая на невзгоды Лотар всей своей душой и телом стремился к достижению невозможного. В его душе теплилась частичка самого Господа. Да, сила его была мала, но Лотара переполняло чувство собственной значимости. Он был избран самим небом, мог обнажать свою святую сущность, расшифровывая старинные письмена, и различать Божьи помыслы, чего не могло подавляющее большинство. Определенно, это была лишь капля в море, и нередко в порывах жадности мужчина желал большего и демонстрировал злобную натуру, обнажая низость души своей. Он ненавидел тех, кто был сильнее его, кого Творец любил больше, кому даровал большую силу, наделив властью в этом грязном мире. Лотар боялся, что однажды такой человек займёт его место, ведь ему и так было непросто. Прошло целых десять лет, а он был всего лишь архипресвитереем, получая жалкие гроши, которых едва хватало на содержание семьи.
Морис был гораздо старше и опытнее Лотара. Несмотря на отсутствие божественности, он был духовно и физически силён. Поговаривают, что однажды мужчина спас жителей близлежащей деревни от медведя. Однако это остаётся лишь догадкой, поскольку сам он предпочитает умалчивать об этом. В отличии от своего тщеславного собеседника, диакон был скромен и хитёр, точно лис. Никто точно не знал сколько лет Морису, откуда он и есть у него вообще семья. В церковь он попал совсем мальчонкой, церковный аббат любезно призрел приютил, устар. его и воспитал, взрастив в нём духовность и стремление к Божественному.
— Оставим его, пусть отдохнёт, — Лотар встал с кровати, накинув пуховое одеяло на парня и вышел вместе с Морисом, закрыв за собой дверь.
Юношу разбудил шум, доносящийся из-за закрытой двери.
— Эй, поторапливайтесь, сегодня важный день, мы не можем оплошать перед его высокопреосвященеством, — доносился звонкий мужской голос.
— Жив, я жив, — прозвучало от исхудавшего тела. Юноша положил ладони на лицо, а затем начал поднимать их вверх, хватая волосы пальцами и тихо, надрывно смеялся, стараясь сдержать подступающие слёзы, что словно свинец налились в уголках глаз. Совершенно одинокий и беззащитный, он походил на раненого оленёнка, загнанного в угол.
Юноша попытался встать с кровати, но тут же рухнул на жесткий тюфяк, по-видимому, набитый соломой, и издал стон, полный боли. Тело пылало и совершенно не поддавалось контролю, паренёк чувствовал себя марионеткой в руках жестокого кукловода, весь организм сводило от напряжения, и временами, не выдерживая давления, тот непроизвольно вздрагивал, вызывая жгучую боль. Казалось, что вместо крови по сосудам и артериям текло раскаленное железо, в горле саднило, а по щекам стекали соленые кристаллы. Раздался стук в дверь, и в комнату вошёл Морис, держа в руках поднос с горячим супом и стаканом воды. Мужчина молча поставил платоподнос-синоним на стол, а затем развернулся к двери, закрыв её на замок изнутри.
— Твои глаза, ты… — Морис склонился над юношей. — Как тебя зовут?
— Габриэль.
— Габриэль значит, — мужчина озадачено потёр затылок, положил руки на колени, — ты видел Его, говорил с Господом? — глаза Мориса хищно блеснули.
— Я не понимаю. Я разговаривал с Господом, разве такое возможно? — в словах Габриэля читался страх за собственную жизнь, тоже самое случилось и тогда.
Да, несомненно, он чувствовал надвигающуюся словно бурю опасность. Его пытались похитить и продать в рабство из-за этих чёртовых, чудовищных глаз цвета расплавленного золота, его пытались убить. С самого детства он был затворником. Мать считала Габриэля дьявольским отродьем, нечистым ребёнком и заставляла носить чёрную повязку, чтобы никто и никогда не видел сияния его очей. Одинокий, брошенный, вынужденный влачить жалкое существование и носить на своих хрупких плечах титул калеки, Габриэль бежал. Бежал прочь от своей сумасшедшей создательницы, от порочного мира, от больных ублюдков, что преследовали свои корыстные цели. Он был чист и непорочен, как легенда, что пришла к нам из королевства восходящего солнца.
Однажды жил юноша, что поклялся любой ценой коснуться солнца. Его горделивые и наивные речи вызывали лишь смех окружающих, народ счёл его сумасшедшим.
— Солнца невозможно коснуться, дурак, — звонкий хохот звучал отовсюду.
Паренька ничуть не задевали насмешки, он жил лишь мечтой и верой, что грел внутри сердца. Покинув место разногласий и споров, отправился в путь. Три дня и три ночи, без еды и воды, без устали и остановок брёл тот на самую высокую гору в поисках солнца. Когда мальчишка взошёл на вершину, то над миром навис густой, непроглядный туман, обволакивающий и утаскивающий в свою глубину заблудшие души.
Оглядевшись по сторонам, он заметил, как слабый солнечный луч пробивался сквозь серую дымку и устало падал на белый цветок. По его жемчужным, пышущим жизнью лепесткам была рассыпана роса, отражающая золотое сияние. Проведя кончиками пальцев по благоухающей сесилии, бесстрашный путник внемлил:
— Я коснулся солнца.
Габриэль был тем самым цветком, не запятнанным ненавистью, завистью, гневом.
— Как ты оказался на улице в такой буран? — коротко спросил священник.
— Я бежал от разбойников и нашёл спасение в вашей церкви, — юноша опустил глаза. Морис лишь улыбнулся и похлопал Габриэля по плечу, указывая на еловый стол, призывая поесть ещё не остывший суп. Парень взял глиняную посуду в руки и принялся жадно поглощать теплую похлёбку. Касаясь рта, она разливалась жаром по горлу, согревая изнутри. Вкус её был пресен и скуден, однако для изглодавшего Габриэля это было живящей силой, точно дождь в период засухи.
— Тебе есть куда идти? — спросил Морис.
Габриэль покачал головой.
— Я поговорю с епископом насчёт тебя, — мужчина оглядел паренька с головы до ног, задерживая взгляд на сияющих золотом глазах. Чисты ли были его помыслы — неизвестно. Габриэль чувствовал себя кроликом, на которого охотился лис. Хотелось подорваться и убежать прочь из этого места, выколоть себе глаза, чтобы больше не быть игрушкой безумцев, жаждущих могущества. Мир казался врагом, а Гарбиэль был лишь очередной крупицей в его многовековой истории. Почему Господь не слышит его, не слышит зов, что внемлет о спасении, не видит, как гибнут люди, как погрязают в собственных пороках и тонут в этом болоте? Бог есть свет, тогда почему он столь губителен и разрушителен? Почему Творец обратил свой взор на несчастного мальчика и даровал ему это проклятье цвета благородного жёлтого металла, почему не защитил от гиблого мира, зачем выбрал именно его? Габриэль никогда не хотел быть избранным, никогда не желал могущества и власти. Всё чего желало его сердце — это мира и покоя.
— Жди здесь, Габриэль, — Морис последний раз взглянул на юношу и слабо улыбнулся, приподняв медный крест к потолку. — Да поможет тебе Господь, — после чего вышел из комнаты, плотно закрыв за собой дверь. С лица мужчины не сползала улыбка, синие, точно морские воды глаза восторженно блеснули.
Разум Мориса всегда был подобен голубой глади, спокойный, где не бушуют штормы, свободный, словно птица в небе. Однако сейчас всё было иначе. Сознание мужчины обуревали эмоции. Теперь рассудок его был похож на Тегальский океан, где царят бури и холодные ветра, где грозы — обыденность.
Вот же он, избранный Богом. Морис никогда прежде не видел людей с таким цветом глаз. Его сияние было подобно солнцу, вошедшему в зенит. Оно дурманило и обжигало. Посланник Великого Творца наконец-то явил свой лик народу. Он не был единственным. Ещё примерно с десяток обладали священным очами и теплели в себе божественную часть, однако те не доживали и до тридцати лет. Жадные до власти и денег люди убивали их, уничтожали изнутри, удовлетворяя собственное эго.
Священник спешил, он чуть было не споткнулся, но быстро вернул себе равновесие и продолжил свой путь.
— Его высокопреосвященство ещё не прибыл? — спросил Морис с улыбкой на лице.
— Будет здесь в течении часа, — женщина нахмурилась и в приказном тоне продолжила, — У нас мало времени, не стойте почём зря, помогите остальным, — её густые брови сложились домиком, а на лбу проступили глубокие морщины.
— К чему такая спешка, успокойтесь. Агата, вам довелось стать чтецом сегодня?
— Не валяйте дурака, Морис, будто вы не знаете как тернист путь Господний. Время идёт, а Вы всё прежний, — голос ее звучал уверенно и твердо. — Такие колкости не подобает произносить будущему епископу.
— Что Вы, я всего лишь хотел помочь Вам, — мужчина слегка наклонил голову и улыбнулся. — Спешу покинуть Вас, остались дела, — Морис попрощался с чтецом и направился к епископу.
Его тёмные курчавые волосы спутались, а подол рясы смялся. Морис всегда стремился к идеалу, и будь это любой другой день, он тотчас же поправил свой наряд и причёску, но не сейчас. Всё, что он ранее испытывал, мужчине казалось незначительным, слабым. Впервые за долгое время он ощущал неописуемый восторг. Вот она — его счастливая монета! Стоит только показать кардиналу мальчишку, и Морис сможет хоть на секунду, но коснуться золотого ореола славы. Но что это такое? Священник никогда не мечтал о власти и величии, о богатстве и роскоши, что же изменилось сейчас? Ощущение дикой, ядовитой радости затмило все чувства разом. Давненько он не испытывал ничего подобного, казалось, будто что-то глубоко внутри него дало трещину. На секунду Морис замер пред дверью епископа, опасаясь за мальчишку, и почти что передумал, но мысли о божественном и больной восторг затмили его усталый разум.
— Войдите, — раздалось за дверью.
Мужчина поспешил войти, тут же закрыв за собой дверь и глупо, точно безумец уставился на епископа.
— Ваше преосвященство, — выразил своё почтение Морис.
Епископ заметил невиданный ранее блеск в глазах диакона и тут же оживился, желая узнать причину столь несвойственного поведения.
Его звали Лука. Долгие годы он служил Богу и церкви, почитая и вознося Господа, замаливая грехи людские. Наставлял на путь истинный заблудшие души и излечивал раны их. Сам тот был невысок и дурно складен, его большой нос напомнил орлиный клюв, а опаловые глаза были похожи на пуговицы. Кабинет сиял чистотой и пах чернилами, ладаном и старой бумагой. Множество священных писаний расположились на небольших деревянных полках с плохо обработанными краями. Лука приподнял голову, дабы посмотреть на вошедшего в комнату мужчину. Его пенсе слегка сползло с носа и, мигом поправив их, епископ обратился к Морису.
— Брат мой, вы хотите чем-то со мной поделиться? — Луке всегда с легкостью давалось чтение эмоций собеседника.
— Вчера мы с архипретесвиреем обнаружили раненного юношу у западных ворот и пустили его в обитель Божью.
— Да поможет Господь ему, — мужчина сжал серебряный крест на своей шее.
— Его зовут Габриэль, с утра он пришёл в себя, и я обнаружил, что глаза его налиты золотом.
Епископ вскочил со стула и восхищенно воскликнул.
— Мы должны рассказать о нём кардиналу, какая радостная весть!
Раздался стук в дверь, а после в неё вошёл Лотар, сообщая о скором визите его высокопреосвященства.
Морис и Лука переглянулись, а затем епископ указал диакону на поясную сумку с ключами.
— Его никто не должен видеть, брат мой. Все и без того взволнованы скорым прибытием столь высокопоставленной духовной личности, — Морису не требовались объяснения, он понимал, что епископ, как и все остальные, жаждет лишь наживы. Некогда порядочные люди превращались в безумных зверей лишь при одном упоминании святых глаз.
— Конечно, Ваше преосвященство, — Морис взял протянутый Лукой ключ.
— Кто-нибудь ещё знает о нём?
— Лотар, Ваше преосвященство. Однако тот не видел его глаз, — диакон крепко сжал ключ в правой руке, отчего костяшки его побледнели.
— В таком случае поторопитесь, брат мой. Никто не должен более видеть юношу. Да благословит Господь сына своего Габриэля, — епископ перекрестился и указал Морису на дверь, призывая того поспешить.
Диакон не стал медлить и тотчас отправился навестить юношу и убедиться, что его никто не видел. Дойдя до места назначения, Морис подметил, что поведение священнослужителей ничуть не изменилось, а значит, о даре Габриэля никто ещё не узнал. Подойдя к двери, он прислушался, а после приоткрыл её. Застав юношу спящим, Морис тихо запер дверь резным ключом, который затем положил в карман своей рясы. Оглядевшись по сторонам, направился по своим делам, ожидая появления кардинала.
Метель прекратилась. Снег хрустел под ногами, а солнце, вошедшее в зенит, освещало всё видимое пространство. Мороз обжигал ноздри и щёки.
Раздался лошадиный гомон, и снежное покрывало затрещало от давления, ледяная корка сверху лопнула, точно стекло. В экипаж было запряжено две северные лошади, обладающих недюжей силой и выносливостью. Один такой конь мог протащить без труда несколько человек с суммарным весом около полутоны. Жеребцы были благородны и величественны, чёрная бархатная шерсть отражала лучи вошедшего в зенит солнца, рост их достигал почти шести с половиной футов~2 метра в холке, а тёмная грива волнами струилась по мускулистому телу. Карета была украшена белоснежным бархатом и обрамлена золотыми нитями. Немного погодя, экипаж остановился, и из него, высоко подняв голову, вышел кардинал.
— Прибыл его Высокопреосвященство кардинал Люциан де Таунсед, Патриарх Церкви Воздвижения Святого креста.
Алая моццета была украшена тончайшим кружевом, что напоминало паутину, искусно сплетённую пауком. Белоснежная придавала его образу величественности, и без того высокий кардинал в ней казался совсем огромным. Кроваво-красная, обшитая бахромой с гербом Священной империи висела у него на поясе.
Появление Люциана де Таунсенда в стенах столь маленькой церкви на окраине империи было настоящим событием. Епископ старался изо всех сил, чтобы их обитель Божью заметило высшее духовенство и наградило их присутствием своим. И вот он наконец смог добиться поставленной цели: сам кардинал прибыл, чтобы провести мессу! Но ещё более Лука был взволнован появлением слуги Божьего Габриэля. Все в церкви стояли, ожидая прихода кардинала. Священнослужители наблюдали за Люцианом, словно заворожённые. Каждый его шаг источал благородство, точно тот был членом императорской семьи. Говорят, что вскоре он станет новым папой и займёт место приближенного к императору советника. От чего-то мужчина внушал страх. Все находившиеся перед ним священнослужители ощущали, как волосы на их коже встают дыбом, как в горле образуется ком и трясутся руки. Это было противоестественно, неправильно, но животный страх овладевал людьми, и те тайно молились, надеясь, что это время пройдёт хорошо. Епископ вышел вперёд и, наклонившись, поцеловал перстень кардинала дрожащими губами, приветствуя его.
— Мы вас ждали, Ваше Высокопреосвященство, — Лука пытался унять дрожь в голосе и вести себя достойно, однако аура Люциана была поистине зловеща. Кажется, один неверный шаг и епископ тут же лишится головы.
Немного погодя в залу спешно вошёл Морис, широко улыбаясь и приветствуя кардинала. Затем набравшись смелости попросил его о приватном разговоре. Страшно, чертовски страшно. Сердце бешено колотилось, вытесняя все прежние звуки, заглушая их быстрыми ударам. Люциан, смерив его холодным взглядом, согласился уделить минуту своего времени. Морис точно знал, что эта новость придётся ему по душе.
— Благодарю за честь, оказанную мне, Ваше Высокопреосвященство, — кардинал вытянул руку вперёд, а дьякон наклонился и поцеловал золотой перстень с алым камнем внутри.
— О чём Вы хотели поговорить со мной? — Люциан был суров и холоден, одному лишь Богу известно, почему тот пошёл навстречу с обычным церковным служителем. Его янтарные глаза сузились, наблюдая за Морисом.
— Вчера мы спасли одного юношу и… Нет. Будет лучше, если Вы увидите всё сами, — Морис ожидающе посмотрел на кардинала, тот молча кивнул и последовал за дьяконом. Его обуревали эмоции. Священник считал, что эта находка способна возвысить величие Святой Империи и, наконец, его самого, хоть на шаг, но приблизить к Люциану.
— Это здесь, — Морис подошёл к дубовой двери, нащупал ключ в кармане и отворил замок, приглашая кардинала войти во внутрь.
В комнате пахло пылью и травами. Оглядевшись, кардинал повернулся к Морису.
— Спящий юноша? Это вы хотели мне показать? — Люциан не сводил взгляд с мужчины. Его тон был всё так же холоден, казалось, что каждое произнесенное им слово заставляло воздух дрожать.
— Прощу прощения, Ваше Высокопреосвященство, я его разбужу, — священник подошёл к кровати и толкнул Габриэля в бок. На лбу Мориса проступила испарина.
От неожиданности парень подскочил и уставился тупым взглядом в стену. Немного подождав, повернул свою голову в сторону двери, где встретился с оценивающим его кардиналом. Люциан ухмыльнулся, не отводя взгляд от мерцающих золотом очей. Он прекрасно знал, на что способны обладатели столь завидных глаз и какое могущество они способны даровать.
— Как тебя зовут, юноша? — кардинал обратился к лежащему на постели парню.
— Габриэль. Его зовут Габриэль, — мгновенно ответил Морис, не дав ему даже раскрыть рот. Люциан смерил его строгим взглядом, а затем продолжил.
— Кто ты? Оракул, экзорцист или, может, священный целитель? — Люциан подошёл ближе, всматриваясь в глаза парня.
— Не понимаю Вас, — тихо и неуверенно ответил Габриэль. По коже юноши пробежал холод. Он знал его. Знал мужчину, что предстал перед ним. Его мать была религиозным фанатиком, и от каждого упоминая кардинала её сердце охватывал неописуемый восторг. Лизэт, так её звали, ненавидела сына всей своей душой. В младенчестве та пыталась умертвить его, но потерпела неудачу и, списав это на волю Божью, оставила свои попытки. Кардинал был для неё центром её маленького мира, именно его женщина считала настоящим ликом Господним. Каждый раз, избивая сына, Лизэт упоминала имя юного священника, что так стремительно наращивал власть и влияние своё, увеличивая мощь и возвышая имя Божье. Габриэль сидел на коленях перед портретом Люциана де Таунсэнда, когда мать зверски истязала его с улыбкой на лице.
— Ты лжёшь самому Господу, Габриэль, — сознание юноши помутилось, а в груди болезненно закололо. Парень отполз, прижавшись спиной к холодной глиняной стене и закрыл уши руками. Сейчас будет больно, нужно будет немного потерпеть и всё закончится. Да, скоро всё закончится. Сердце бешено колотилось, в лёгких не хватало воздуха. Сотни невидимых жал пронзали Габриэля, заставляя вскрикнуть от неведомых ранее ощущений. Это не было похоже на привычные удары хлыста, которые тот регулярно терпел. Эта боль была совершенно иной, испепеляющей. Кровь тонкой, слизкой струей потекла из его рта по подбородку. В комнате пахло ладаном и смертью, будто нечто зловещее проникло в Божью обитель. Тело Габриэля трясло, било в конвульсиях. Морис хотел извиниться перед кардиналом и позвать на помощь, но тот остановил его одним движение руки, призывая не мешать.
Юноша неестественно закинул голову назад, а затем резко выгнулся, обращаясь к пришедшим.
— Natus Sanctum Imperium a facie terrae absterget, mundum in tenebras mergens et Nucleum Domini in interitum damnans. Veniet et perficiet iudicium divinum Dies Irae, — голос его вторил, изрекая божественное провидение, трактуя волю небесного порядка.
Морис пошатнулся и испуганного оперся на дверь, высоко держа крест в руках своих. После речи глаза Габриэля сверкнули последний раз, и тот вжался в угол, держась за голову и истошно крича.
Кардинал молча вышел из комнаты, ища своих сопровождающих. Четыре рыцаря сидели перед алтарём и молились. Звук приближающих шагов привлёк их внимания и заставил их остановиться.
— Ваше Высокопреосвященство, — внемлил один из них.
— Настал страшный день для мира и процветания нашего, мы должны обрубить зло на корню, чтобы исполнить волю Господню и спасти разум и тела наши от яда, что зовется Диэс Ираэ.
Рыцари переглянулись, а затем, достав мечи, опустились на колени.
— Слово Божье — моё слово. Воля Господня — моя воля, — их голоса сливались в единый звук, произнося клятву.
Кардинал приказал епископу отыскать записи о населении и информацию о женщинах, что должны в скором времени произвести на свет дитя и направил священных рыцарей в город. Никто не смел перечить Его Высокопреосвященству кардиналу Люциану де Таунсэнду.
***
Пророчество, словно пламя, охватило сердца людей Священной империи, выжигая зияющие дыры и отравляя рассудок. Истошный, животный крик новоиспеченных матерей заполнил некогда спокойные улицы города.
— Прошу Вас, он всего лишь младенец, — вопила женщина, крепко сжимая в руках ребёнка. Рыцари были непреклонны. Силой выхватив младенца из рук и повалив мать на пол, они подхватили его на руки, а затем, взяв клинок, перерезали горло. Более не было слышно детского плача, лишь материнский вопль, сотрясающий рассудок. Она царапала своё лицо и кричала от боли. Её дитя погибло мученической смертью, не успев прожить и дня.
— Остановитесь, прошу Вас, хватит! — из ниоткуда появился Габриэль и вцепился в руку стражника, призывая того остановиться. Грубо схватив юношу за волосы, рыцарь бросил его на пол, а затем ударил тупой стороной меча.
Мир стал окутывать мрак, а в ушах звенел пронзительный, болезненный писк.
Еще почитать:
Мой мир-мое прошлое. — глава 3″Знакомство не помешает»
Встречи в автобусе — Глава 11: Пора кое-что признать
Фиора — Дружба [Глава 4, часть 2]
Заметки метатурбореалиста — Небольшое размышленьице
«
»
12.12.2024
