Въезд во двор начинался с огромной лужи. Она была всегда, в любую погоду, в любое время года или дня. Она была почти как символ двора, вместе с изгородью под балконами в виде длинной трубы метров двадцати в длину и сантиметров пять в толщину, и классическим столиком в центре двора между тремя домами, покрытым старыми кусками линолеума, оставшегося от различных ремонтов. За этим столиком всегда собиралось все мужское население двора, от семилетнего Гриши, бегающего за закуской, до девяностолетнего Михалыча, который прихрамывая и еле переставляя ноги все равно выбирался из дома и любил чувствовать себя причастным – усиленно кивал, если удавалось расслышать суть разговора, или недовольно бормотал, когда не наливали рюмочку.
Двор представлял собой квадрат, с трех сторон огороженный тремя домами, а с четвертой огромным частоколом огородов, сараев и гаражей, которые разрастались с неимоверной скоростью. Местная детвора любила проводить время, зимой покоряя снежные сугробы, прыгая с крыш самых высоких сараев, а летом устраивая налет на огороды, утаскивая недоспелые яблоки и редиску. Но утаскивала продуманно, чтобы не сильно бросалось в глаза. К тому же понимали, что буквально через несколько часов, к вечеру, их же матери и бабушки отправятся поливать те самые яблони и грядки с недозрелым урожаем.
Еще в самом центре двора, рядом со столиком, росла яблоня с маленькими зеленоватыми до жути кислыми яблочками, от которых до боли сводило челюсть и слезы брызгали из глаз. Этими яблочками закусывали местные мужики, если не добывали чего поприличнее, и перекусывала детвора, наедаясь ими до рези в желудке и скрипа на зубах. Яблоня эта была посажена неизвестно кем и неизвестно когда, но формально принадлежала горбатой старухе с первого этажа во втором подъезде. Когда старуха была в настроении, она могла выйти и кривой палкой помогать мальчишкам сбивать яблоки, но чаще всего она была не в духе и с этой же палкой, довольно резво, хоть и прихрамывая на обе ноги, неслась по двору за ребятами, срывавшими яблоки без разрешения.
И завершающим описание объектом будут два гигантских тополя, они достигали неимоверных размеров, стояли между домом 19 и 21. Кстати, нумерация домов тоже была несколько необычная. Дом 19, дом 21 и снова дом 19. Когда-то очень давно рабочие перепутали вывески, потом планировали переделать, но до сих пор так и стоят два дома номер 19 и еще один, двадцать первый. Но вернемся к тополям. Дома были трехэтажные и верхушки тополей уже касались крыш при сильном ветре. После каждой грозы во дворе можно было слышать обсуждения – «а если молния ударит, да еще в стекло упадет ветка, или дерево крышу проломит, надо звонить плотнику, пусть пилят». Пару дней обсуждали, потом забывалось, до следующей грозы.
А еще во дворе стоял особенный запах – свежести, урожая, детства, приятной легкости, первых весенних порывов, уюта, домашних пирожков… Такой запах, к которому хотелось вернуться где бы ты ни был, в какой бы самой прекрасной стране мира, все равно мысленно будешь к нему возвращаться.
***
Кв № 19.
*****
Тетя Лариса с дочерью Миланой жила в самой красивой и благоустроенной квартире одного из домов №19. О красоте и благоустройстве квартиры соседи могли судить только по новым, искусно вырезанным рамам на окнах, богатым шторкам в яркий цветочек, и многоярусной люстре, которая заливала комнату мягким светом с различными переливами. Люстру соседи естественно видели сквозь изредка неплотно задернутые шторки, что бывало очень редко. Еще и дверь выдавала благополучие этой семьи. Тогда, в начале 90-х , поставить плотно обитую дорогим дермантином дверь было непозволительной роскошью. А тетя Лариса могла себе позволить. И дочка была одета с иголочки, всегда чистенькое пальтишко, белые колготочки, аккуратные бантики в тугих косичках. Лариса не общалась с соседями, а Милана редко общалась с другими детьми во дворе, хотя со многими из них ходила с одну группу в детском садике, и там играли вместе. Но как только девочка оказывалась с мамой за воротами садика, на лице тут же появлялось холодное отстраненное выражение лица как у тети Ларисы. Однажды Танюша Иванова встретила Милану в очереди в магазине и приветливо помахала ручкой, но Милана в ответ бросила такой холодный взгляд, что Танюше показалось, что ее резко опустили в прорубь. Больше Танюша не предпринимала попыток здороваться первой. О тете Ларисе и ее дочке во дворе не знали почти ничего. Только что Лариса работает на единственной фабрике в городе главным бухгалтером, а Милана ходит в детский сад через дорогу от дома, куда ходят и все ребята во дворе.
Когда люди, особенно соседи или коллеги по работе , мало знают о ком-либо в своем окружении, случается две вещи : о нем начинают придумывать невероятные небылицы и признают этого человека странным.
Вот и с тетей Ларисой случилось так же. За неимением фактов, соседи высказывали свои легенды. То решили, что Лариса была замужем за богатым иностранцем, которого депортировали на родину, потом разонравилась легенда, придумали, что нелегально с фабрики остатки станков распродает , но потом сообразили, что одна хрупкая женщина не сможет организовать продажу станков , которые бульдозером не вывезешь. И эта легенда умерла. Зимой тете Ларисе привезли новую мебель, как бы проходя мимо, полдвора высыпали смотреть. Возникла легенда, что у нее завелся мужчина.
Как ни странно, одна из легенд соседей была рядом с правдой. В середине восьмидесятых тетя Лариса, тогда она еще была просто Ларисой восемнадцати лет, отправилась покорять столицу, проигнорировав слезные предостережения матери, работавшей всю жизнь ткачихой на фабрике и имеющей образование восемь классов. Лариса была не в мать самоуверенна, заносчива, резка. Если принимала решение, то изменить его могло только прямое попадание ракеты или ядерная катастрофа. Итак, катастрофа не произошла, и Лариса, спрятав в потайной карманчик все накопленные сбережения, и на всякий случай бабушкины серьги, доставшиеся по наследству, помчалась в Москву. Столица встретила моросящим дождем, снующими, недоброжелательными пешеходами и резким запахом города. После маленького городишки Лариса немного испугалась, но все же отступать было не в ее правилах. Она приехала в институт, подала документы на бухгалтерское дело, заселилась в общежитие , в маленькую тесную комнатушку с двумя деревенскими девочками, и отправилась любоваться столицей. Увы, Красная площадь оказалась не очень-то и красной, скорее даже серой, великий Дедушка Ленин просто лежал, как спящая красавица, сложив ручки в стеклянном гробике, а на колесе обозрения от страха высоты тряслись колени.
Лариса благополучно поступила, сдав на высший балл экзамены и заслужив хорошую стипендию. Черкнула короткую телеграмму матери, чтобы не волновалась, и погрузилась в студенческую жизнь. До чего же было хорошо! Первые два курса промчались незаметно, Лариса изредка ездила домой в городишко, там все было по-старому, все те же мужики пили во дворе за столиком, дети рвали кислые яблоки, а горбатая старуха с первого этажа гоняла их палкой. Лариса не побыв и недели дома мчалась в Москву, договаривалась с руководством института , чтобы разрешили жить в общежитии и летом, утраивалась на подработки, гуляла по вечерней столице и всячески проникалась любовью к этому городу, рисуя в голове картины чудесного будущего. Хотелось стать хорошим специалистом, несмотря на надвигающиеся сложности в стране, занять выгодную должность, прилично зарабатывать, может и замуж выйти. И приехать потом в городишко , с красивым мужем, на хорошей машине, лучше иностранной, и чтобы весь двор высыпал на нее посмотреть. А на четвертом курсе Лариса влюбилась, намертво, так, что забыла все мечты, планы, перспективы. На лекции сидела и украдкой поглядывала на темноволосого красавца. Звали его Жак, он был студентом из Франции, приехавшим на несколько месяцев по обмену опытом. Жак был скромен, обаятелен, говорил по-русски с милым акцентом и застенчиво улыбался.
На одной из лекций, вместо погружения в высшую математику, Лариса погружалась с фантазии о Жаке и сверлила его взглядом. В какой-то момент Жак повернулся и их взгляды встретились. Лариса сначала побледнела, потом покраснела, потом поняла, что сидит с открытым ртом и глупо хлопает глазами, но Жак лишь мило улыбнулся и подмигнул. А через несколько минут соседка по парте передала Ларисе записку, на которой убористым подчерком было выведено время и место встречи.
И роман закрутился. Очень много времени Ларисе потребовалось, чтобы осознать, что этот красавец – француз теперь ее молодой человек, парень, бойфренд как стало модно говорить на иностранный манер. Жак договорился, чтобы программу обучения продлили на год, Лариса начала дорисовывать счастливую картинку своей мечты еще и мужем иностранцем. Жак очень хотел познакомиться с ее семьей, даже готов был в каникулы ехать на ее историческую родину, но Лариса упорствовала. Как она может красавца-француза привести в дом №19 с видом на яблоню и огороды. В итоге Жак сдался, решил, что у Ларисы не задались отношения с родителями.
В начале пятого курса Жак уехал. Сказал, проблемы в семье, год не был на родине, да и с визой что-то не складывалось. Первую неделю звонил каждый день на общий городской телефон, стоящий у вахтера на первом этаже в общежитии. Вторую неделю звонил всего два раза, коротко сказал , что скоро приедет. На третьей неделе позвонил всего раз, судя по голосу торопился, сказал, опаздывает в посольство для получения документов на выезд. И больше Жак не звонил. Лариса ежедневно проводила вечера в комнатушке с телефоном у вахтера. Вскоре, подружилась с ним, с Макарычем, начала захватывать пирожки из институтской столовой к чаю, рассказала про Жака. Макарыч выслушал, покивал, подлил чаю, и снова стали ждать звонка из Франции. Звонка Лариса так и не дождалась, адреса его не знала, в деканате адрес тоже сообщить не смогли.
К концу пятого курса, как раз к получению диплом, Лариса родила девочку, решила назвать необычным иностранным именем Милана, отчество же записала свое, Ивановна. И вернулась Лариса в родно городишко, в ненавистный дворик с яблоней за окном, частоколом огородов. Не на красивой машине и с мужем иностранцем, а с ребенком и синим троешным дипломом бухгалтера.
А через три года, когда Лариса уже перестала плакать по ночам в подушку, вспоминая любовь своей юности, ей пришел перевод на приличную сумму денег, потом еще раз, и еще. В графе отправитель стоял прочерк, но Лариса чувствовала, что это от Жака для дочери. И снова начала ждать, как тогда в институте с вахтером, а теперь с матерью у телефона, или выглядывая почтальона сквозь шелку в шторах.
********
Кв № 39
*********
Почти все жители этих трех домов были переселены в их из соседних деревень и непроизвольно сохранили и перенесли деревенский общинный образ жизни: никто не удивлялся, если соседи без стука заходили за солью или сахаром, в холодные зимние месяцы приводили коз и кур из промерзших сараев и селили на кухнях или в дальних комнатах. Двери в квартиры закрывались только на ночь , и то не всегда. Но были среди жителей этого двора и городские, «интеллигенция» как их презрительно называли между собой деревенские. У «интеллигенции» всегда была закрыта дверь изнутри, к ним нельзя было бесцеремонно вломиться за солью, из их квартир не доносилось кудахтанье кур. Одним из представителей городской интеллигенции был Петр Иванович, директор местной художественной школы, живший в 39 квартире двадцать первого дома. Жил он с женой Верой и сыном Никитой. Познакомились они с Верой еще в школьные годы, сидели за одной партой, сразу после получения аттестатов подали заявление в загс. Петр Иванович уехал учиться в педагогический, Вера поступила в местный техникум на швею, через несколько лет получили маленькую квартирку в двадцать первом доме на третьем этаже и зажили тихо мирно. Вскоре родился Никита, Вера бросила работу на фабрике и полностью посвятила себя сыну и мужу. Никита рос непростым мальчиком, очень проблемным. Из школы ежедневно приходил в порванных брюках или куртке, и синяком или разбитой губой. Петр Иванович часто приходил в школу и краснел перед учителями, а то и директором за своего сына. Один раз терпение закончилось и Никита получил хорошую взбучку тяжелым дедовским ремнем с железной пряжкой. Вере было жаль сына, но она посчитала, что мужское воспитание мальчику не повредит. С тех пор родителей в школу из-за драк Никиты не вызывали, в дневнике появились довольно средние оценки, и все успокоились.
Но злость на отца разъедала Никиту изнутри. Не зная , куда выплеснуть агрессию он записался в секцию бокса и очень быстро освоил этот вид спорта. Никита выглядел гораздо старше и крупнее сверстников, и когда ему было всего тринадцать, его с распростертыми объятиями приняли в команду местных хулиганов, которые тоже ежедневно приходили в секцию бокса, сидели на старых матах, поправляя сигаретки за ухом, и присматривались к мальчишкам. Никита заинтересовал их сразу.
-Эй, парень. – позвал его один из компании. – Разговор есть.
Никита подошел, посмотрев на парней равнодушным взглядом. Он был наслышан о их выходках, сначала об ограблении почтальона, потом о том, как сгорел ларек , а эти парни как будто просто стояли рядом.
-Ты классно боксировал. – сказал ему парень с железным кольцом в носу. – Не хочешь с нами вечером пивка попить?
-Спасибо. Мне в школу завтра.
Парни засмеялись.
-Какая школа? Ты там учителем работаешь?
-Нет, я учусь в восьмом классе. – спокойно сказал Никита.
Парень с кольцом в носу присвистнул.
-Ладно, малыш, тогда подрастешь поговорим. – небрежно бросил он.
-Я не малыш.
-Тогда в восемь на пустыре.
И компания удалилась, закуривая на ходу, несмотря на ругань тренера.
Никита был польшен, и еще до восьми примчался на пустырь. Но компания была уже там.
-Я Щепа. – представился парень с кольцом. – Это Змей, Кирпич, Гайка. У нас клички в основном, только вот Дима не хочет быть Корягой, говорит лучше Димой будет.
-Я тебе врежу , если еще раз так скажешь. – огрызнулся парень в темных джинсах.
-Гайку я уже представил? – Щепа кивнул на единственную девушку в компании. Она была не красавица, но в то же время невероятно красива. Никита задержал на ней взгляд и через секунду понял ,что и дыхание тоже задержал. – Не пялься, она со мной. – резко бросил Щепа. Погнали на рынок?
-Зачем? – не понял Никита.
-Вскроем пару палаток, пивка возьмем. Или что, в школу рано вставать? Мама заругает? Или папка ремнем отшлепает?
Никита невольно покраснел , вспомнив про ремень.
-Погнали. – с мрачной решимостью сказал он.
Впервые за тринадцать лет Вера не спала не потому, что у сыночка температура, а потому что его нет дома. Никита пришел к рассвету, едва держась на ногах и тут же рухнул у порога. Вера, морщась от запаха перегара, отволокла сына в постель, чтобы не увидел отец. Но буквально через час Петр Иванович разбудил Никиту, окатив ледяной водой из чайника.
-Объяснись! – потребовал он.
Никита отмахнулся, и помчался в туалет, чувствуя резкий приступ тошноты. Чтобы унижение было полным, отец все это время стоял чуть позади, постукивая о дверной косяк пряжкой все того же дедушкиного ремня.
-Ну что, сынок, за поступки принято отвечать. – Петр Иванович замахнулся, но Никита резко отошел в сторону и ремень рикошетом ударил отца по ноге. Петр Иванович взвыл от боли.
-Больно? Вот и мне было больно! – крикнул Никита, быстро натянув брюки и прихватив рубашку бросился за дверь.
-Петенька, это возраст такой. – пыталась успокоить мужа Вера. – Ты бы лучше лампочку ввернул в комнате, а то к вечеру и нитку в машинке разглядеть не могу, а я хотела Никитке рубашку подшить.
-Нужны ему твои рубашки, как же. – отмахнулся Петр Иванович, потирая саднящую ногу. – Ну придет он вечером, пусть только на минуту попробует задержаться.
Но и в эту ночь Никита пришел к рассвету.
На этот раз не упал на пороге, доковылял до постели. Петр Иванович рвался все утро растолкать сына и своими методами провести воспитательную беседу, но Вера спровадила мужа на рынок за картошкой, и начала сама тихонько будить сына. Но резкого запаха перегара в комнате трудно было дышать.
-Никитушка, сынок. Ты меня слышишь?
-Да мам. – пробормотал Никита, не отрывая головы от подушки.
-Что же ты как ведешь себя плохо? Гуляешь непонятно с кем, гадость всякую пьешь. Я волнуюсь.
-Хорошо, я больше не буду.
-Ты же у меня хороший мальчик, умненький. Вот отцу все лампочку вкрутить некогда. Сделаешь?
-Через час.
— Пойду тебе оладушек сделаю к завтраку.
Через пару часов вернулся домой отец, то, что он не в духе, было ясно по хлопнувшей двери.
-Петенька, что случилось? Картошки не было?- выбежала суетливая Вера в прихожую.
-Ты кроме жратвы еще о чем-то можешь думать? – сердито рявкнул Петр Иванович. – Иди сюда. – Он потащил жену на кухню и грубо толкнул на стул. – Знаешь где и с кем вчера был этот урод?
-С ребятами гулял, ну выпили немного, взрослый уже мальчик.
На кухню заглянул Никита.
-Мам, где стремянка? – спокойно спросил он.
-В углу в кладовке.
Никита вышел и заскрипел дверью кладовки.
— Этот взрослый мальчик вчера ограбил пять ларьков со своими дружками, потом избил дворника, потом удрал от милиции. – принялся загибать пальцы Петр Иванович, перечисляя проступки сына.
-Может это не он?
— Он. Хозяева ларьков на рынке организовали ночное дежурство, его описали все. И дворник, он чудом выжил после встречи с этой шайкой. Что будем делать?
-Надо провести беседу, сходить в школу , пожаловаться родителям этих ребят, которые Никитушку в это втянули.
-А по мне бы лучше ремня и под домашний арест. – вздохнул Петр Иванович.
В комнате раздался грохот. Вера и Петр Иванович тут же бросились туда. На полу валялась стремянка со сломанной ножкой, а рядом Никита с неестественно вывернутой шеей.
-Петя, я же просила чтобы ты лампочку вкрутил. – пробормотала Вера и лишалась чувств.
Петр Иванович вызвал скорую, но врачи лишь зафиксировали факт смерти.
Похороны прошли как в тумане.
После этого Вера больше не выходила из дома, лишь сидела , скрючившись , за швейной машинкой и перешивала Никиткины рубашки. Петр Иванович уже через три дня вышел на работу, он не мог больше смотреть как прогорает изнутри жена, и больше никогда не смог посмотреть ей в глаза, а ведь что ему стоило вкрутить эту лампочку…
*******
Кв №23 и 24
**********
Про эту семью говорили во дворе «Жили бедно, но весело»
Главой семьи в квартире 23 был загорелый, темноволосый Заур. Он перебрался работать на местную фабрику в начале восьмидесятых, быстро влюбил в себя молодую звонкую Катю, она работала там же. От фабрики выдали двухкомнатную квартирку в одном из домов под номером девятнадцать. Двухкомнатную дали, потому что Катя удачно родила двойню девочек. А через год еще двойню. Потом год за годом рождались мальчишки. И останавливаться Катя не собиралась. Но на восьмом ребенке решила сделать паузу.
Катя когда-то была юной веселой и звонкой, а сейчас она весила как средней величины холодильник, ходила по дому и по двору в одном и том же засаленном халате и развешивала белье на веревках под окнами. Заур пахал в три смены, спал урывками по два часа, но денег все равно не было. Дома постоянно пахло прокисшим молоком, плохопрожаренной капустой и черным хлебом. От красавицы жены остались лишь воспоминания о былой красоте, дети тоже умом не блистали, в комнате всегда громко работал старенький телевизор. Радости такая жизнь приносила мало. Несмотря на восточный темперамент, Заур был очень сдержан, руку на Катю поднимал очень редко, и только когда она выпьет. Катя начала пить после рождения пятого ребенка. Тогда Заур впервые ее ударил и испугался сам себя. Потом неделю каялся, плакал, извинялся, а через месяц Катя поняла, что снова беременна.
Дима и Лена были немолодой супружеской парой, ему было около 40, Лене 37. Но выглядели старше. У них был четырехлетний сын Алешка, очень капризный залюбленный мальчик. Лена долго не могла забеременеть , почти отчаялась, но на четвертом десятке все-таки удалось. Алешка родился худеньким , слабеньким. Лена и Дима круглые сутки дежурили у его кроватки. Вскоре Алешка окреп , и на радость своим родителям, благополучно сел им на шею. Ему покупали все, что было в детских магазинах, любые сладости, самую лучшую одежду. Если чего-то не было, доставали через знакомых за тройную цену. Дима был директором магазина, Лена когда-то давно работала учителем, но вскоре решила посвятить себя дому и лечению от бесплодия, а когда вылечилась – сыну.
Лена и Дима вместе с Алешкой переехали в 24 квартиру недавно из соседнего городка. Там они ютились в однокомнатной, и даже при хорошем достатке пока не могли себе позволить расширить жилплощадь, а в 24 квартире жила престарелая троюродная сестра Диминой матери. У нее никого не осталось из родственников, и она завещала квартиру Диме. С работы он не уволился, до соседнего городка полчаса на машине, а жить на большой площади все-таки удобнее .
Дима всегда был на работе, приезжал только к ночи. И Лена, к своему удивлению. Быстро подружилась с Катей, соседкой по лестничной площадке. Что общего было у сдержанной интеллигентной Лены с быдловатой, постоянно смеющейся Катей непонятно, но женщины постоянно проводили время вместе, Алеше иногда разрешали играть с Катиными детьми, но он был очень капризный и жадный и не мог делить свои дорогие новые машинки с этим ободранными девочками и мальчиками в грязных вещичках. Женщины особо не пытались подружить детей, лишь посмеивались, видя как Алеша отбирает свои машинки и прячет их под кровать . Как-то Дима приехал с работы пораньше перед праздниками и столкнулся с Катей на кухне своей же квартиры. Лена в это время укладывала Алешку.
-Здравствуйте. – вежливо сказал Дима. – Вы наверное , Катя, напротив живете?
-Да, Катя я. – хихикула совершенно по-девичьи и засмущалась она.
-Рад знакомству. – галантно кивнул Дима. – С вашего позволения пойду переоденусь.
Катя смотрела ему вслед и недоуменно хлопала глазами. Таких мужчин она еще не встречала. В пиджачке, аккуратно подстрижен, с чистыми ровными ногтями , а запах… И она! Грязный халат, сломанные покусанные ногти, пучок на голове, а ведь моложе Лены!
-Кать, ты чего застыла? Чай еще будешь? –на кухне возникла Лена.
-Побегу я. Старшие наверное уже со школы пришли.
Катя всегда стеснялась признаться, что путает имена своих детей, и называла их по размеру «Старшие» «Средние» и «Младшие». Старшие ходили уже в третий, вроде, Катя не была уверена, класс, средние во второй, а мелкота еще в сад. Старшие забирали средних после школы и они вместе забирали младших из сада. Вот такая не хитрая арифметика. Несмотря ни на что, катины дети были очень дружны, всегда веселы, по мере сил помогали по дому, неплохо учились. Старшие пели в каком-то кружке, средние танцевали, а младшие просто были милыми смышлеными малышами.
Катя вернулась домой от Лены, оглядела свою убогую квартирку и со стоном выдохнула. Заур был на работе, дети видимо еще не пришли из школы, и Катя принялась сначала за уборку, потом за себя. Конечно , нельзя было за один вечер вымести и отдраить все, что загрязнялось годами, но квартира приобрела более ухоженный вид. Затем Катя аккуратно подстригла ногти, приняла душ, зачесала волосы, выбросила засаленный халат и поставила тесто для пирогов.
Когда пришли дети, они сначала замерли в ступоре. Катя им тут же раздала указания, разуться, помыть руки, аккуратно сесть на застеленный диван и не нарушать идеальную чистоту. Ее указания выполнялись несколько минут, а потом снова полетели в разные стороны игрушки, старшие начали репетировать песню для школьного концерта, средние учили уроки, младшие весело носились по комнате. Кате хотелось выть и плакать. Неужели она такая плохая мать, что ее не слушаются собственные дети. В порыве гнева отвесила звонкий подзатыльник средней, за то, что та хотела стащить пирожок , только что вынутый из духовки.
Вскоре пришел со смены уставший Заур. Не глядя прожевал пирог, глазами пробежал по телепрограмме и завалился спать. Катя вздохнула еще печальнее.
С утра она видела, как Лена и Дима усаживают Алешку в машину, как Дима заботливо придерживает перед женой дверь машины. Катя начала злиться на Лену. Почему одним и малыш чудесный, и муж заботливый, а другим шум, гам, вечный беспорядок и вдесятером в двушке ютиться. Кате не хватало ума осознать, что Лена не виновата в своем счастье, да и счастье это было относительным. Если посмотреть на ситуацию глазами Лены, то можно сказать , что счастлива как раз Катя, ей же не пришлось годами ходить по врачам, проходить всевозможные обследования, ездить к бабкам знахаркам. Рожай одного за одним да радуйся.
В какой-то момент, через несколько дней тяжелых раздумий, Катя решила , что Лена украла ее счастье. «Почему одним все, а другим ничего» — подумала Катя, и начала изобретать план мести. Сначала она воткнула несколько иголок в дверной косяк квартиры напротив, но с соседями ничего не произошло. Лена так же приветливо улыбалась на лестничной клетке, Дима по возможности предлагал подвезти по-соседски в магазин, а сынок бегал по двору каждый раз с новой игрушкой, перебирая пухлыми ножками. Потом Катя заметила, что Дима на ночь забыл закрыть окно машине и подбросила свою старую засохшую помаду, но потом решила, что помады не достаточно, кинула еще сигаретный окурок со следами помады и носовой платок с вышитыми цветами . Утром она смотрела в окно, расчитывая увидеть крах семейной жизни соседей. Но Лена лишь кончиками пальцев выкинула хлам на улицу и отчитала Диму за незакрытое окно, подумала, что местная шпана накидала мусора. И снова Катин план рухнул. Время от времени она продолжала засовывать иголки в дверной косяк соседям. Если она таким образом пыталась воздействовать на карму Лены, то от количества игл ее карма должны была походить на ежа.
Несколько месяцев ничего не менялось, лишь Катя ни разу не согласилась зайти к соседям на чашку чая. Вскоре соседи пропали . Просто сначала на машине уехал Дима, через несколько часов прыгнула в такси Лена, закутывая на ходу Алешку. К вечеру ситуация прояснилась, ее обсуждал уже весь двор. Дима погиб в аварии, машину повело при первом гололеде, и развернуло прямо под грузовик. Через несколько дней Диму похоронили, а Катя взяла вину на себя. Она падала перед Леной на колени, умоляла простить, говорила, что она прокляла их семью, Лена лишь пожимала плечами и смотрела перед собой. Сразу после похорон Лена продала квартиру и вернулась в родной город, а Катя так и не простила себе эту аварию.
****
Кв № 16
****
Владик рос очень болезненным мальчиком. За месяц он ходил в садик пару дней, тут же подхватывал все инфекции, и ложился в больницу. Затем , когда пошел в школу, за четверть мог прийти на несколько уроков и тут же мама, Ольга Петровна, увозила его по всем врачам в городе и области. Она думала, что болит у Владика все, от горла до пяток. Все врачи знали Ольгу Петровну в лицо, а историю болезней Владика могли цитировать наизусть. Сначала Владик сопротивлялся изо всех своих детских сил, пытался убегать играть с ребятами во двор, даже попробовал дикие яблоки с легендарной яблони в центре двора , когда мать узнала про яблоки, тут же вызвала скорую, долго промывали желудок, в общем с тех пор яблоки Владик не любил. Несколько раз он видел, как мальчишки под окнами на спор пытаются пройти по длинной трубе , служащей изгородью. Это редко кому удавалось, но самый удачливый, Васька из 41 квартиры, потом долго именовался во дворе канатоходцем Владик искренне ему завидовал. Постепенно Владик смирялся со своей болезненностью. Вспышки его неповиновения мгновенно подавлялись властной матерью Путей подавления было два. Либо Ольга Петровна хваталась за сердце, долго стонала, охала, помирала. Владик не выдерживал и ложился в постель, глотал все горькие таблетки ,ставил градусник., пил молоко с медом, и даже иногда специально кашлял, чтобы мама не зря мучилась. А второй способ был проще. Если Владик сопротивлялся, Ольга Петровна долго и занудно вкрадчивым голосом рассказывала про «того мальчика», например «тот мальчик, из соседнего двора, тоже не выпил такую таблетку, когда ему мама сказала , и умер долгой мучительно смертью». «Тот мальчик» болел всеми болезнями, что и Владик, и почти ежемесячно умирал по сломам мамы. Только в школе Владик постепенно начал осознавать и плюсы своей болезни, и на какой-то момент они ему даже помогли. Учителя жалели, рисовали тройки, а особо жалостливые даже четверки. В любой момент можно было уйти с уроков, сделав печальное лицо и сказав что-то вроде «я так готовился к контрольной, но голова болит просто сил нет». Если встречался упертый учитель, Владик на него напускал маму, она бежала в школу, тряся перед лицом педагогов и директора всеми листами истории болезни сына, время от времени хватаясь за сердце и причитая «муж козел бросил, сама мучаюсь с этим инвалидом, вот она карма Божья за грехи». После двух-трех таких выступлений, от Владика окончательно отстали.
Но классу к седьмому Владик опечалился. Все его одноклассники таскали за девочками портфели, дергали за косички на переменах, и бегали наперегонки по длинным школьным коридорам. Владик же сидел за партой. Любая попытка встать пресекалась строгим взглядом учителя, который в случае очередного приступа болезненности Владечки не готов был оправдываться перед взбудораженной мамашей. Почти до мая Владик ходил в теплой шапочке и на двое штанов. Он с трудом отвоевал право поддевать хотя бы подштанники, а не утепленные колготки. Уже на первое сентября мама его снаряжала в теплую куртку и вручала плотно упакованный букет со строгим нареканием не нюхать цветы, а то вдруг аллергия. Владик был безумно счастлив, когда к концу седьмого класса мать решила , что он вырос и перестала провожать его в школу. Вернее, перестала официально провожать, но щла чуть издали и наблюдала как идет Владик и не снял ли шапочку. Если у Владика появлялся друг в классе, то выдерживал он недолго. Мама Владика устраивала такой тотальный контроль, что ребята, даже самые доброжелательные, не выдерживали. Так Владик доскрипел до окончания школы, его могучий организм выдержал все таблетки, уколы, грелки и прочие атрибуты маминых страхов. Перед последним звонком в школу приезжали представители авиационного училища, и владик загорелся. Но при словах «физподготовка на высшем уровне» померк. С его болезями он на физкультуре в школе был два раза за все годы учебы.
Но Владик, не смотря на старания мамы, дураком не был. Он выбросил все таблетки, нашел в шкафу старые треники и начал заниматься. У него было несколько месяцев до экзаменов и он очень хотел все сдать. Сначала каждый шаг давался с трудом, и перед каждой тренировкой в ушах стояли крики матери, что он ее в гроб загоняет. Но Владик бежал и чувствовал, как наверстывает все потерянное за эти годы. Затем он сбрил ненавистные усики щеточкой, которые мать называла милым юношеским пушком. И понял, что не зря это сделал, когда самая красивая девчонка в классе посмотрела на него с явным интересом. Труднее всего пришлось с учебой, и Владик не просто грыз гранит науки, он разносил его в маленькую пыль. Каждое утро бежал и прокручивал в голове формулы и теоремы.
И итоге в институт Владик поступил, не на летчика конечно, нельзя даже при всех усилиях было наверстать все упущенное за почти двадцать лет, но быть авиаконструктором тоже неплохо, решил Владик, собрал маленький чемоданчик с самым необходимым и уехал в столицу, даже не обернувшись на стоны матери «как ты мог бросить больную мать».
************
Послесловие.
Наши дни
Я вернулся в родной двор через почти двадцать лет как отсюда уехал, приезжал лишь пять лет назад на похороны больной матери, той самой ,которая кричала «как ты мог бросить больную мать». Эта больная мать прожила еще пятнадцать лет после моего отъезда, значит е так уж и была больна. Возможно. Это рассуждение покажется циничным, но не цинично ли было лишить ребенка детства, погрузив в бесконечную череду врачей, больниц, очередей. Все друзья у меня только из института или с работы, из детства никого, потому что некогда было дружить ,нужно было глотать таблетки.
А двор все такой же. И стол в центре, и оба дома номер 19 на месте. И запах , все тот же теплый и уютный. У второго подъезда курит мужичок, подошел к нему, сказал , что жил здесь когда-то, он меня не вспомнил, не страшно. Коротко распросил о тех ,кого помнил. Лариса умерла, а Милана вышла замуж, уехала во Францию, там встретилась с отцом, но подробности не известны. Катька родила еще троих ,но из этих детей мало кто выбился в люди, только старшие девчонки. Петр Иванович умер следом за женой Верой, которая сгорела за два года после нелепой смерти сына.
Во дворе бегает много незнакомых детей, все так же рвут кислые яблоки с покосившейся яблони, только теперь их никто не гоняет. Смелые мальчишки играют в канатоходцев, один смог пройти до конца трубы и радостно прыгает под завистливые взгляды друзей,которые снимают его на камеру в телефое, хотя сейчас они наверное называю себя смелыми ренджерами или спайдерменами…
Я был рад , и в то же время опечален, погрузившись в годы своей юности. И подпишусь как в детстве, ваш Владик.
Еще почитать:
Полнолуния — Первое полнолуние
Квартира страха — День 1
девушка в белом платье — она мечтала закричать
Светлячки
«
»
24.03.2022
2 Комментариев