Пешие реки лжи

ПЕШИЕ РЕКИ ЛЖИ.

Ни один персонаж не выдуман.

Всё так и было.

Ага.

Глава первая.

“КОНЕЦ.”

— А может, это вообще не твоя жизнь, ну, откуда ты знаешь? – чуть прикрыв глаза и улыбаясь своей змеиной улыбкой, Нина откинулась в кресле скоростного поезда, уносящего нас из Петербурга в Москву. Нина — мой первый зам., и я записал её в телефоне, как Deputy: на манер обращения американских шерифов к своим заместителям. Пять утра, вагон первого класса заполнен пиджачной публикой, а сзади нас сидит пара известных актёров. Нина регулярно пытается выбить меня из колеи провокационными вопросами. Типа: зачем ты работаешь на этой работе, а не пишешь книгу, не снимаешь фильмы, не ставишь спектакли, как режиссёр, если именно это влечёт тебя по-настоящему?

— Ну, вот, — игриво прокомментировала Нина. – Всего пять слов, и ты уже сомневаешься. А жизнь-то – вот она.

Она руками показывает отрезок пространства, намекая на его краткость. И, многозначительно замолчав, смотрит на меня. Уже с первого месяца знакомства и совместной работы я имел неосторожность рассказать Нине про себя все: своё бурное прошлое и фальшивый диплом, благодаря которому я смог получить должность генерального.

— А ты ведь ещё можешь стать режиссёром, — словно призывая, продолжает наставительно Нина.

Я про себя продолжаю этот манящий ряд: и актёром, и музыкантом, и писателем. Мысленно я переношусь в то время, когда мы с друзьями на троллейбусе ездили на репетицию в ледяной питерский холод — такой безразличный ко всему живому, включая даже те светлые мысли, которые вспыхивали в наших юных и романтичных сердцах. Жаль, что равнодушный и слепой ветер времени разносит их — словно прах — по грязным улицам и стареющим набережным, похожим на огромные декорации брошенной съёмочной площадки. Хотя, с другой стороны – не зря ведь спел Боб Дилан: “The answer is blowing in the wind”. Хорошая фраза. Но для меня ближе фраза Жени из Tequilaджазз – про Ветры Лестниц. Я обошёл сотни подъездов и лестниц в центре Питера и каждый раз эта песня крутилась у меня в голове.

— Да, — с удовлетворением сказал я, – а ещё я играл в группе. Писал музыку и тексты.

Что я чувствую, когда говорю об этом? Мне очень сложно это сформулировать. У меня есть ощущение несбывшихся надежд и какой-то печали. Потери чего-то важного. Наверное, это связано с тем, что в те годы я чувствовал себя самим собой, а во все иные времена и во всех остальных проявлениях – как актёр, играющий написанную кем-то роль. И с каждым годом я всё лучше и всё больше сращиваюсь со своим персонажем, уже придумав всё больше и больше реалистичных деталей для своего образа и постепенно забывая того парня, который впервые примерил на себя этот грим. “All work and no play makes Jack a dull boy…” Так бывает. Ничего страшного. Главное — что это у меня все-таки было. Чёрт, а эта умная стерва, кажется, права…

— Ты же явно человек творчества, — прикоснувшись к моему запястью и сузив глаза, Нина наклоняется ко мне с соседнего кресла, и я чувствую, как её грудь касается моего плеча. Она внимательно изучает линии судьбы на моей ладони, и что-то мне подсказывает: не зря она так пристально смотрит на мои линии рук, ох, не зря. Мои руки, так умело умеющие доставлять удовольствие женщинам, сразу выдают музыканта, как Шарапова в “Месте встречи изменить нельзя”. И хоть я и стараюсь быть жёстче, понимая, что этот мир не любит слабых, я по своей натуре добродушен и время от времени хочу спасти весь мир от всепоглощающей ненависти к самому себе. Не будучи хиромантом, я и так знаю, что место мое – между небесным светом и юношеской любовью, но когда заходит вдруг солнце, то мне очень нравится валяться в тени порока и наслаждаться ночными и животными звуками двух или трех тел – это уж, как пойдет.

— Можно и так сказать. Я не могу назвать себя поэтом, но пару раз вдохновение посещало меня. Лет хм-цать назад, — ответил я задумчиво, но искренне. Я понимаю, что самый большой кайф я получал именно от творчества.

С Ленинградского вокзала в Москве мы сразу едем в офис к дубайским инвесторам, чтобы завершить сделку. Мы подписываем весьма приличный контракт на год работы вперёд — это результат работы всей нашей команды, и поэтому мы находимся в приподнятом настроении. Ещё до этого финала переговоров, я сказал, что если мы подпишем его, я станцую “джигу-дрыгу” на столе в офисе. И вот, контракт – наш. Мы едем в свой офис под конец дня, где я с улюлюканием взобрался на длинный стол в переговорке и начал какой-то безумный шаманский танец. Нина, не колеблясь ни минуты, залезает на стол и начинает призывно вилять бёдрами, предлагая парный танец. Я, в меру своих способностей, стараюсь приспособиться к её извивающемуся телу, и вот это уже похоже на какую-то “сальсу-румбу”, при том что из музыки у нас только хлопки наших ладоней и стук каблуков по столу. Это длится недолго, мы слишком трезвы, и нам пора по домам… Или?

В такси, которое мы взяли — одно на двоих — она внезапно и без каких-либо намёков с моей стороны садится на меня верхом, лицом ко мне, её колени обнимают меня, а её язык проникает в мой рот. Нина высокая, намного выше меня, длинноногая, стройная и с большой красивой грудью. Всё это создание вооружено острым умом и звериной хитростью. Меня переполняет возбуждение вместе со страхом перед этим опасным животным. Я хорошо понимаю, что она метит на моё место и, если я уйду из компании, у неё есть шанс на то, чтобы мгновенно получить роль исполняющей обязанности генерального. Я трогаю её грудь, её соски реально размером и формой напоминают виноградины и, к тому же, — стоят. Я хочу понять, какие они на вкус, пытаюсь изогнуться – так, чтобы один из них попал мне в рот, но она резко спрыгивает с меня. Я не могу пригласить её ко мне на съёмную квартиру, в которой я живу во время командировок в Москву, потому что она уже не пустая. С утра я уже разместил там одну симпатичную милфу, чью дочку я несколько раз трахал до того, как та слиняла в Лондон. Девушка буквально вчера по телефону познакомила меня со своей мамой, и вот уже её симпатичная мамочка после одной короткой встречи — и не будучи по-настоящему знакомой со мной — оказалась в моей съёмной квартире в Москве. Я пытаюсь виновато оправдаться перед Ниной и намёками объясняю, что приехал в Москву с «самоваром». Нина всё понимает с полуслова (крайне сообразительная стерва) и выпархивает из такси, пожелав мне удачи с «самоваром».

— Так чья? Чья жизнь? – глядя ей вслед, я постарался улыбнуться и даже немного расправил плечи, но уже через секунду был вынужден признаться, что прозвучало это фальшиво. Фальшиво и беспомощно. Черт… Честно говоря, этот совсем непростой вопрос я задавал самому себе уже тысячу раз, но на пути к ответу всякий раз долго и беспомощно бродил по лабиринтам совести. В конце концов, я незаметно сворачивал в сторону, будто бы предвидя, что в истинной разгадке кроется некое простое, эмоциональное и односложное слово, с помощью которого можно выразить почти все человеческие чувства, во всяком случае, мужские – точно. Тем более, что в конце – стоит мягкий знак. И здесь важна интонация — как именно ты произносишь это самое по­пулярное в русском языке слово.

Создавалось странное ощущение. Если вкрадчивый голос Нины невольно сокращал пространство между нами, деля пространство на смущение, искренний интерес и, может быть даже, доверие, то взгляд ее достаточно четко определял ту границу, за которой даже краешком глаза нельзя было подсмотреть, как это самое доверие выглядит.

— Даже страшно подумать, что было бы, если бы мы стали любовниками – произношу я вслух, обращаясь к захлопнувшейся за ней двери такси. Таксист неодобрительно молчит.

Я уже в квартире на Садовом кольце. Хозяйка, сдавшая её мне, утверждала, что раньше — её владельцем был сам Утёсов. Напротив меня — обиженная Марина, просидевшая дома целый день одна. Я нюхаю кокаин и пытаюсь с ней о чём-то говорить, разговор не клеится, но остановиться у меня не получается.

— А музыка? – я задаю этот вопрос, как будто продолжая прерванную беседу, не замечая, что выгляжу при этом, как сумасшедший. Туман заливает мой рассудок, но запас порошка уже кончился, и скоро дымка развеется, оставив после себя холодное и пустое поле. — А хочешь, я почитаю тебе свои стихи?

— Давай! – Марина холодно и отстранённо поддерживает разговор.

— Это из раннего, — я замечаю, что у меня начинает пузыриться пена в уголке рта. – Вот, послушай:

“Пролетает над землёй

Низко ветер.

Он возьмёт меня к себе,

К себе на плечи. Но приходит за тобой

Чья-то боль. Чья-то боль…»

— Стихи ужасные, — говорит Марина. – Ты бросил меня здесь на целый день одну. В квартире нет еды.

– Но я же оставил тебе ключи! –удивляюсь я. — Можно было выйти спокойно на улицу и погулять по Москве или купить себе что-то.

Сейчас я понимаю, что вёл себя как полный мудак, но это можно частично оправдать отсутствием опыта. У тётеньки просто не было денег. То есть, совсем. И плюс к этому — она стеснялась выйти на улицу в порванных чулках. И, если бы это понимание настигло меня в этот момент, то жалость тисками сдавила бы мне сердце: да я из таких, и я бы начал рефлексировать на эту тему и, возможно, попытался бы как-то успокоить её и задобрить, а может быть, даже, и нюни распустил. Но в тот вечер я просто подумал, что она — чокнутая, и что мне, собственно, похуй на это всё и просто трахнул её на огромном страшном коричневом кожаном диване. Сначала просто задрал её ноги, потом развернул к себе спиной и, поставив раком, долбил её сзади. Она была старше меня лет на пятнадцать или больше. У неё были крупные бёдра без растяжек и, хотя у неё не было узко внутри, это давало мне фантазию о том, что вместе со мной в нее мог бы поместиться ещё один член. Она настолько шире меня в бёдрах, что я чувствую себя как школьник, которому наконец удалось трахнуть привлекательную училку, и с этой мыслью я кончаю ей на задницу. Никаких прелюдий не было, просто я слил всё напряжение этого дня и возбуждение от поцелуя с Ниной с помощью недовольной жалующейся милфы. Но ей явно этого мало, она только начала заводиться. Для её недовольства появился ещё один повод, и она опять начинает возмущаться и ворчать. Мне лень, я устал, и не хочу ничего делать для её удовольствия, но её обиженное выражение лица настолько нелепо выглядит, что я слегка возбуждаюсь и вталкиваю себя в неё, после чего ещё какое-то время имитирую коитус. Вскоре становится понятно, что это не то, что нужно, и я прекращаю этот фарс.

Она уходит в ванную, а я иду в спальню и пытаюсь заснуть. Это сложно сделать под кокаином, нужно настроиться и поймать волну.

Через некоторое время она возвращается. Кровать в квартире всего одна, и ей приходится лечь со мной под одно одеяло. Но она не настроена спать. Ей мало. Ей нужно общение. И тогда она пускается на главную хитрость – спрашивает что-то обо мне. Меня уже потянуло ко сну, но разговор о музыке выдёргивает меня из дремоты.

— Я тоже пишу стихи, — неожиданно говорит Марина и через несколько секунд произносит:

“Холост холст

И плотно полотно,

Лишь тщета бессильного возврата,

Брошенная ночью на окно,

Где заката красная соната

Будто бы хоронит имена,

И меня,

Любившую когда-то. “

— Вот это красиво! – я имитирую восхищение, хотя мне глубоко насрать на эти строчки, и я даже не понимаю о чём они.

— Ерунда, это просто, — небрежно заметила она. — Так ты говоришь, что играл в музыкальной группе? И прямо репетиции и концерты? – Марина сменила удивленный свой тон на оценивающую улыбку знатока несостоявшихся представителей подпольной музыкальной богемы. – Как это было?

— Наши репетиции редко проходили без наркотиков, — с места в карьер начал я и даже не удивился тому, что откровенничаю об этом с человеком, с которым только что познакомился.

— Как и всё остальное время? – съязвила она, намекая на тот порошок, который я весь вечер занюхивал.

Я пропускаю комментарий мимо ушей. Не такой уж я и подсевший. В принципе, могу бросить это в любой день! Ладно, придется сделать вид, что я этого не услышал.

— Про все остальные группы, я, конечно, не знаю, но наша — была именно такой. В основном, мы постоянно курили травку, забивая её в папиросы «Беломор». Пачка этих папирос до сих пор лежит у меня дома. Как ностальгическая нотка в интерьере.

— Нотка, значит. Одна, — перебивает меня. – То есть, не триоль. Уже хорошо. Так, а дальше?

Тупая корова! Я зачем-то начинаю рассказывать ей о временах, когда в начале девяностых у меня на кухне стоял кокосовый орех, полностью наполненный травой, и мы курили её почти каждый божий день. Между репетициями на выходных в моей квартире могло собираться по 25-30 человек. Это был своего рода небольшой клуб, где встречались друзья, знакомые и малознакомые нам люди.

Зачем мы курили? В нашем случае ответ был прост: покурив на репетиции, мы достигали необыкновенного состояния, в котором твои эмоции и музыка соединялись в одну живую ткань и можно было выражать эмоции музыкой. Эту эмоцию понимали мы все. Мы разговаривали друг с другом языком наших инструментов, и это был разговор наших сердец. Вместе мы становились одним ткацким станком, мощно и ровно выдающим ряд за рядом. Мы раскрашивали общий узор большого полотна, невидимый простому глазу, но понимаемый и ощущаемый каждым из нас.

— Сначала рождается что-то похожее на предчувствие, — увлеченно захлёбываюсь я. – Из ритмичного шума, где звуки еще не нашли свою мелодию, неясные музыкальные контуры появляются сами по себе. Они не хотят торопиться или спешить. Потом рождаются слова. Обычно они появляются парами, но есть среди них и слова-одиночки.

— Хорошо сказано, — похвалила меня голая малознакомая женщина, прикрывающая грудь одеялом.

— Иногда мы могли играть какой-то маленький фрагмент целый час, оттачивая ровность, слаженность и находя нюансы в сочетании отдельных звуков. Складываясь вместе, звуки наших гитар порождали новые оттенки, и в нашем звучании вдруг появлялись духовые инструменты, которых физически у нас не было. Это походило на настоящую магию, мы погружались в транс и наслаждались этим состоянием. Мы были камешками, омываемыми огромными звуковыми волнами, и были счастливы в тот момент.

— Про камушки мне не понравилось, но мысль я уловила, — и Марина равнодушно отвела от меня взгляд. Похоже, она теряла интерес к разговору.

— Сейчас из того, что составляло суть таких упражнений возник целый стиль под названием “техно”, и рейвы стали собирать огромные площадки, — высокомерно заметил я. – Правда, живых музыкантов заменил ди-джей, но суть осталась похожей. Ну, и наркотики на рейве – тоже не редкость.

— А наркотики вообще нигде не редкость, — холодно и даже как-то колюче прокомментировала Марина. – Ну, хотят люди себя обманывать – так пусть и обманывают, только от этого у них не стоит. А Владик меня любил! — вдруг невпопад всхлипнула она.

— Я не люблю наркотики, — не замечая ее ледяного тона, продолжил я. — Мне нужно вдохновение. И да, был такой момент, когда мне казалось, что они связаны. Но наступил тот день, когда я физически почувствовал, что не я курю косяк, а он “меня курит”, и с этого дня я просто разделил эти понятия. Вдохновение нужно искать в своей душе, а не в веществах, это – факт.

— Это если есть душа, — печально заныла пожилая дамочка. Кокаиновый туман уходит из моей головы, и я замечаю следы возраста на её лице и то, что её грудь обвисла.

— И повезло тем, кто понял это раньше, чем соскользнул за горизонт событий этой чёрной дыры, где ужасная гравитация поделит его личность на ноль, — завершаю я свою мысль, потому, что хочу поставить точку в этом разговоре.

— Как на лекции, — устало вздохнула Марина.

— Завтра самым ранним поездом – я обратно в СПб. Тебе тоже нужно поспать, — говорю я и почему-то вдруг ложусь на неё сверху.

Мой уд снова в боевой позиции, и я без дальнейших разговоров надеваю презерватив и вхожу в неё. Такие дела… Ну, никак без цитат моего любимого Курта Воннегута. Это также была любимая фраза моей мамы, а ведь соседняя фраза была: Залез в свою задницу и задохнулся. Я кончил и быстро уснул. Провалился в темноту, в самое ее сердце, в тайную ее непредсказуемость. С последующим – и обязательным – мрачным ее “после-зловием”.

Мне снится мой недавний поход в салон к проституткам. Я знаю абсолютно все салоны с в Петербурге, так как я обошёл множество парадных и совсем непарадных. Один из салонов какое-то время занимал квартиру на Малой Конюшенной улице — тогда ещё Софьи Перовской — в самом центре Петербурга. В салонах встречались самые разнообразные варианты оригинальной меблировки. В этом салоне моя первая мысль была такой: «А этот гардеробный шкаф мог бы понравиться моей жене!». Я разглядывал его, пока девица упражнялась с приседаниями на моём члене.

Сегодня я тут с двумя. У девушек стандартная внешность для журнала “Playboy”, многие назвали бы их красотками, но у меня — другие предпочтения: я люблю высоких, худых, с маленькой грудью… Однако, я не против экспериментов и знаю, что иногда нужно разнообразить рацион. С одной из них я уже встречался и, похоже, оставил о себе хорошее впечатление.

— Он индонезиец! Они могут долго не кончать! — быстро повернулась она к своей подружке.

Подружка оценивающе разглядывала меня. У меня — внешность неопределённого возраста и поэтому меня часто путают в Европе с мексиканцем. Я искренне не понимаю, как моё сознание попало именно в это тело. С самого детства мне приходилось разными способами доказывать всем, что внешность обманчива, но сейчас не об этом. Что касается моего прошлого визита к первой девице, то я, как уже сказал, разглядывал шкаф, пока девушка, как и большинство встречаемых в этом мире, плохо справлялась с тем, чтобы доставить мне удовольствие своими полными и влажными губами. После чего я долго и механически вдалбливал ее фигуристое тело с силиконовой грудью в большую и мягкую кровать.

В этот раз всё было иначе. Настоящее возбуждение начало заполнять комнату, в которой две симпатичные и спортивные девушки, наполненные пусть и напускным желанием, старались мне всячески угодить. Они обнимали и гладили меня, обвивали руками и ногами, прижимались, заискивающе глядя в глаза, и вели себя так, будто от меня зависело что-то чрезвычайно важное в их жизни… И, развратно и похабно причмокивая и конкурируя друг с другом, они ласкали мое тело, опускаюсь все ниже и ниже. Я, похоже, действительно был возбуждён. Я погрузился в ощущения, одновременно подражая порно-актёрам и стараясь вести себя максимально развязно и кинематографично.

— Пусти, я хочу кончить первая! — в какой-то момент времени моя первая знакомая выпалила скороговоркой своей подружке и после этого водрузилась на мой стоящий колом член.

Она внутри не слишком узкая, но и не заставляет думать, что ты тут ничего не значишь без второго пассажира. Её подруга ложится рядом, но ждать ей остаётся совсем недолго. После того, как первая испытала оргазм, они меняются местами, и настаёт её очередь ощутить моё мастерство. Вскоре утробный и протяжный стон подтверждает мою квалификацию. Я понимаю, что мой собственный оргазм совсем близко. Резко поднимаюсь и встаю у края кровати. Подруги, не сговариваясь, садятся передо мной на колени. Их глаза смотрят на меня, их рты широко раскрыты, а языки – извиваясь подобно муренам — шарят в воздухе — пробуют воздух на вкус. Моё дыхание участилось, перед глазами пробежали огоньки предстоящего фейерверка. Мы — на финишной прямой.

— Я хочу быть твоей рабыней, — внезапно сказала вторая.

Собственно, понять её слова было непросто: мой член тычет ей в рот, и её дикция нарушена, но именно на этой фразе, на отголоске своей давней фантазии, в эпицентре своих тёмных желаний, я сделал выдох и распался на молекулы. Началось это с щекотки где-то в анусе и одновременно в головке члена. Электрические импульсы пробежали по ногам и одновременно – по спине. Кончилось все — взрывом в макушке, и это взрыв заставил мои глаза закатиться, и всё на миг погрузилось во тьму. Я чувствовал, что падаю сквозь эту тьму и снова рождаюсь в этом мире…

Я вышел на улицу и закурил. В те часы с севера забрел холодный пронзительный ветер, и как одинокая и пугливая птица – неслась в звездном оперении ночь. И из двух перевернутых ковшей две Медведицы поливали небо яркими серебряными каплями. И Млечный Путь трижды подсказывал мне дорогу домой, но я отчего-то медлил. Мелкий дождь что-то уныло канючил у осени, а затем он заплакал навзрыд, как самый обыкновенный ребенок, у которого горьких слов – не больше, чем с пригоршню, но зато — какие же они все точные!

Мне нужно ехать домой, где меня ждёт жена и маленький приёмный сын. Всё моё существо стремительно летит в бездну отчаяния. Я чувствую себя так, как если бы коснулся мерзкого илистого дна. Я противен самому себе, и мне хотелось забыть всё то, что только что происходило несколькими этажами выше. Мне очень страшно, холодно и бесприютно. Я понимаю, как бесконечно я одинок…

Глава вторая.

“ПРИВЕТ! Я – ДОМА.”

— Это точно не моя жизнь, — тихо открыв дверь квартиры и изо всех сил стараясь казаться невинным и беззлобным привидением, я повторял эту фразу до тех пор, пока из спальни не вышла жена.

Она – чернокожая воспитанница детского дома. Не потому, что у неё чёрная кожа, или у нее не было родителей. Она такая — по паттернам своего поведения. Фраза про детский дом – это про то, что у неё обострённое чувство нехватки мировой справедливости в этом жестоком мире. А еще – у неё сильнейшее желание, чтобы, наконец-таки, наступила всеобщая справедливость. Внутренний конфликт заставляет её по-особому смотреть на всё вокруг. Например, её могут привлекать яркие и вычурные вещи, такие, как красная кожаная куртка “косуха” с мехом и с большими замками. Этот набор однозначно, явно и безоговорочно привлекает внимание на уровне: “да ну, на хер!”. И в то же время — она считает, что не имеет права покупать одежду дороже, чем определённая и выдуманная ею же сумма, потому что есть люди, которым даже на еду не хватает денег.

Это можно было бы охарактеризовать, как “сорока”, которую привлекает всё блестящее или как “цыганочка” — памятуя, что у неё есть часть цыганской крови, в отличии от африканской. Но я называю ее чернокожей. Может быть, тем самым я не хочу обидеть цыган, ведь они гораздо ближе, чем африканцы, буквально в соседней деревне, а, может быть, это потому, что ей очень нравятся чернокожие ребята. Как они выглядят. Как они поют. Как они двигаются. Как они её трахают. Такая вот у нее масть…

Однажды мы были с ней в магазине, где продавались яркие сумочки поддельных брендов. Ценники были такими, что заставляли покупателей задуматься – а не настоящие ли они? Разгуливая среди этого яркого великолепия и стараясь не умереть от скуки, я вдруг заметил знакомую спину девушки, которую отымел буквально несколько часов назад. Стройная, с короткой стрижкой, выгодно подчёркивающей её изящную тонкую шею, она навевала мысли о необходимости обязательно снова побывать в Париже, а заодно — и во всей остальной Франции.

У неё была маленькая, почти не оформившаяся грудь, что могло бы у кого-то вызвать жалость, но лично меня её вид заставил приникнуть к соску губами, как если бы я был ребёнком, измученным жаждой и увидевшим питьевой фонтанчик. Помню: я пью из неё, она содрогается подо мной, я становлюсь больше, девушка бьётся сильнее и уже непонятно, это – оргазм или ей больно, и я, действительно, забираю её жизненную силу, подобно вампиру. Наконец, я опорожняюсь в неё, а она замирает в последних судорогах. Мы отлипаем друг от друга. Я расплачиваюсь и молча ухожу, ловя на себе её удивлённый взгляд.

И вот, буквально через несколько часов, мы с женой смотрим на витрины, и она — тут же, в этом магазине поддельных сумочек. Мне стало неловко, но не от того, что она как-то выдаст меня. Она, наверняка, уже увидела меня. О, я знал эту манеру шлюх — разглядывать мужиков краем глаза. Виду она не подавала и старательно избегала пересекаться своим маршрутом со мной или даже встретиться с моими глазами. Мне же – было неловко именно от того, что она застала меня в магазине поддельных (!), а не настоящих брендов. Я боялся, что шлюшка подумает, будто у меня мало денег или, что-то в этом духе, но — одновременно меня забавляло и злило, что она избегала моего взгляда. Я начал дурачиться, резко меняя свой маршрут по магазину и специально заходя с фронта. Пытался перехватить её взгляд, подмигнуть или показать язык, понимая, что если вдруг вызову реакцию, то могу запалиться, и мне придётся объясняться с женой, чего совсем не хотелось бы. Но ничего не получалось. Она ловко уходила от всех моих атак, как рыбка от попытки схватить её рукой в воде. Потом мне стало скучно. Я вышел на улицу. Передо мной – ленивый поток унылых граждан и грязный, неухоженный город.

— Qui sas, Qui sas, Qui sas, — тихо повторил я.

— Опять поёшь песни своего папы? — оглядев меня с головы до пят и, судя по всему, сделав быстрый и неутешительный для меня вывод, жена устало размяла свои красивые кисти и мягко добавила. – Ложись спать. Тебе ведь завтра опять в командировку. Доклад какой-то. Сам ведь говорил…

Неважно, говорю я и иду с ней в спальню. Она рассказывает мне про своего чернокожего массажиста, он доставил ей удовольствие пальцами, когда она лежала голой на массажном столе и потом забрался к ней на стол и сам насладился её телом. Меня этот рассказ заводит. У неё удивительно пахнет изо рта. Какой-то естественной свежестью. Такое чистое дыхание и такие грязные слова. Мой вам совет: выбирайте себе жену так, чтобы вы могли наслаждаться её дыханием.

Когда она, обессиленная и накричавшаяся до хрипоты, засыпает рядом, я думаю о том, что она – третья за этот день женщина, которую я довёл до оргазма. Я открываю ноут прямо в кровати и читаю доклад, содержание которого — по идее — я должен знать наизусть: таблицы, графики, принципы сквозного документооборота, системная матрица горизонтального взаимодействия, жизненные циклы технологических цепочек, многомерные векторы развития вертикально-интегрированного холдинга, методология, ориентированная на автоматизацию основных процессов технологического производства, конфликты гибких методик и жестких требований регулятора, синтез фреймворка и уникальных платформ по внедрению… Сон поглощает меня.

Свет гаснет. Надо сказать, что когда тишина и темнота сталкиваются нос к носу и стараются выяснить – кто же из них здесь самый главный, то побеждает, конечно же, тишина. Какой бы могильной она ни прикидывалась, а все равно – можно услышать и неровные ее шаги по половицам, и потрескивающие отражения в зеркалах, которым абсолютно безразлично, кто перед ними находится. Но это – обычно. В ту ночь все было совсем иначе. В комнате происходило что-то странное: помимо тишины, темноты и меня, в комнате находился кто-то еще. Я это чувствовал. И тут меня разбудил громкий телефонный звонок.

— Алло! Сынка, я приехала! — голос мамы дрожал, она почти плакала. — Меня никто не встретил. Я тут одна. Стою, жду, не знаю, что делать!

Спросонья я плохо соображаю. Язык мой еле ворочался, и горло не слушалось меня.

— Мама? Как так? Ты где? Я сейчас приеду!

В голове был полный сумбур. Она же всегда заранее мне писала, когда приедет, и каждый раз я встречал её в Пулково. Она уже в аэропорту? Да как я вообще мог пропустить её приезд? Это же просто невозможно.

— Алло, мама!!! Ты где??? — Я уже кричал, и сердце начинало набирать обороты, как двигатель при нажатии педали. Трубка в моей руке молчала. Я вскочил с кровати, в последний момент успев заметить, что это трубка старого домашнего жёлтого телефона с диском. От него шел чёрный пластиковый шнур, завивающийся пружиной.

— Да что ты кричишь-то? – моя испуганная жена трясёт меня за плечо. – Что случилось, родной?

— Мама звонила, — обнимая жену, растеряно ответил я и в этот самый момент понимаю, что мамы нет уже целых семь лет…

Грань между снами и реальностью… Кто только её не обсуждал. В голове крутится фраза Шекспира, произнесенная голосом Высоцкого: “Умереть, уснуть, уснуть? И видеть сны?” Для меня эта грань давно потерялась. Я считаю, что у меня интересная работа и счастливый брак. Я люблю своих детей, они здоровые, и каждый из них развивается в своём направлении. Мне довольно часто снились кошмары или тревожные сны, после которых я с удовольствием осознавал, что это был лишь сон, и что на самом деле тех проблем или ситуаций — на самом деле нет.

Но иногда… Я просыпаюсь и понимаю, что только что за той гранью я и был несказанно счастлив. Счастлив так, как не могу этого чувствовать в реальности. И что же там было? Я видел яркий день, наполненный не просто солнечным светом. Этот свет был тёплым и ласковым и заполнял собой весь видимый мир. Она – та единственная — улыбалась мне, и именно ее улыбка была источником этого света…

Утреннее такси приехало без опозданий. Ехать от меня до Московского Вокзала – минут пять, не больше. Моя неделя состоит из постоянных поездок между Петербургом и Москвой. Семья – здесь, офис — там. Так получается, что иногда я приезжаю просто переночевать дома. По пути от дома до вокзала я каждый раз проезжаю мимо одного и того же сквера, в котором мы когда-то часто выгуливали мелкую собачонку моей одноклассницы Яны.

— Рано или поздно – любая дорога выводит к какому-нибудь перекрестку, — желая расшевелить самого себя, обратился я к водителю.

— Любая жизнь – тоже, — после небольшой паузы ответил таксист, а я демонстративно втыкаю наушники в уши, чтобы не слушать чужие разглагольствования о жизни. Заебали, блядь, все кругом философы. Особенно таксисты, которые хотят поддержать разговор. А что здесь скажешь-то?

Важным и забавным в истории романтических отношений с Яной было то, что они начались после того, как я угодил ей камнем в глаз — столь резкую реакцию с моей стороны вызвала её насмешка надо мной. Не люблю, когда надо мной смеются, хотя теперь я уже привык слышать от женщин — а раньше от девушек, а ещё раньше от девчонок — одну и туже фразу: “А ты смешной!”

Тогда — глаз ее чудом уцелел. А её насмешка была адресована мне и моей подружке Лене, кстати, тоже моей однокласснице, её я трахнул уже после того, как мы закончили школу. Вообще-то, закончив школу, я перетрахал множество своих одноклассниц. Итак, мы встречались с Яной довольно долго (как мне тогда казалось), и вскоре я был вознагражден ее первым поцелуем в щеку. Я летел домой и не чувствовал под собой земли – настолько сильно радость и гордость переполняли пятиклассника Сашу.

Наши родители познакомились после того случая с камнем. Ее воспитывала бабушка и прабабушка. Мои мама и папа бывали у них, а ее бабушка несколько раз заходила к нам. Вскоре наше с Яной знакомство переросло в чувство. Я ни разу не отважился посмотреть на ее грудь под майкой или дотронуться до нее ниже пояса. Ей же — хотелось большего, ее тянуло встречаться с хулиганами, которые ходили по улице и задирали прохожих. Эти парни ругались матом, курили и напивались вином и пивом в четырнадцать лет. Я явно не был похож на ее идеал и вскоре получил почетную роль наперсника. Мы занимались в одной секции фехтования, учились в одном классе, и наши родители иногда встречались, приходя друг к другу в гости. Естественно, она тоже приходила ко мне.

После ужина мы с Яной оказывались в моей комнате за стандартным советским секретером, который был в большинстве советских квартир в ту древнюю эпоху. Мой секретер был украшен наклеенными мамой вырезками из журналов с фотографиями Жана Поля Бельмондо. Маме он нравился своим брутальным шармом, и она хотела, чтобы я был похож него. Жан Поль улыбался мне, пока я сидел и с тупым видом слушал истории Яны, рассказанные корявым “гопническим” языком ее идеалов. Истории были о том, как она проводит время со своими новыми друзьями. Она показывала мне руками размеры их плеч и их высокий рост, и первая ревность начинала капать ядом на мое сердце.

Поскольку наше с ней расписание было очень похожим, я имел возможность слышать краем уха и мнение ее ухажеров о ней. Один раз я не выдержал и опрокинул дерзкого красавчика на пол одним из приемов, которым меня учил папа. От неожиданности он засмеялся, а моя злость пропала. После тренировки его друзья в ватниках и кирзовых сапогах встретили меня на улице, но не побили, а лишь обозвали мелочью и губошлёпом, но папины приёмы джиу-джитсу, которым он меня учил с 5-ти лет, выручали меня ещё не один раз.

Ближе к старшим классам Яна закончила заниматься в моей секции, и мы перестали встречаться так часто. После окончания школы Яна сразу вышла замуж за одного из ухажеров — совсем несимпатичного и не такого уж высокого. Скорее даже, мелкого. По-моему, он был слесарем, а может, и нет. Ее брак был связан с беременностью. После родов Яна очень быстро подурнела и превратилась в обычную тетку. Я не знаю, чем она занимается сейчас.

Получилось так, что мои первые выводы по поводу женщин были такими: “Если они красивые (а Яна была красивой), то они почему- то общаются с развязными типами и влюбляются в мерзавцев. Но выходят замуж за других”. Сейчас же я могу добавить, что оценка красоты в детстве не всегда объективна. А с другой стороны, когда она становится объективной? Короче, есть такой тип девочек, которые быстро дурнеют после перехода во взрослую жизнь. И, кстати, Бельмондо — тоже губошлёп. Теперь уже — был…

Глава третья.

“РАПИРА”.

Такси остановилось возле центрального входа на вокзал. Я уезжал из Петербурга в Москву в очередную командировку, чтобы в башне «Мордора», расположенной в Сити, отчитаться перед советом директоров о моих потраченных трех годах жизни. Я шел по перрону и понимал, что раньше нумерация была другой. Теперь они взяли моду делить перрон пополам на разные номера. А раньше это была просто 5-ая платформа и правый перрон. Я помнил это отчетливо, потому что это было одним из самых ярких воспоминаний моей жизни.

В бизнес-классе Сапсана вам обязательно предложат напитки и еду довольно неплохого качества и, конечно же, алкоголь, но он уже уровнем попроще. Вот и сегодня появился медленно ползущий мини-бар, а за ним показалась девушка. Она стильная и похожа на стюардессу, и мне интересно, как у них проходит кастинг на такую работу, они ведь в большинстве — такие симпатичные девушки.

— Не желаете прохладительные напитки? — легкий южный акцент выдавал в ней уроженку Краснодара или Ростова.

Я выбираю воду с газом, смотрю на пузырики в стакане и вспоминаю огромные серые автоматы с водой из моего детства. Они были величественными и вместе с тем — абсолютно кондовыми. Что делать – конец восьмидесятых. Они сочетали в себе прогресс и дешевизну. Они пахли особым образом. Каким-то сладковатым газом. Иногда они о чём-то сипели. Иногда – радостно фыркали. С сиропом вода стоила дороже, без сиропа –дешевле, но в жару было тоже хорошо. Автоматы стояли на жарких улицах летних городов, таких, как, например, Новочеркасск. И мы, мальчишки, бежали по его длинным раскалённым проспектам. Мы были на летних сборах спортивной школы олимпийского резерва такого экзотического вида спорта, как фехтование. Среди нас — Саша Дюков, который станет главой ФК “Зенит” и заодно – руководителем “Газпромнефти”, Игорь Водопьянов — будущий владелец сети офисов в Санкт-Петербурге, Игорь Павленкин, которого зарежут в драке на первых курсах горного университета и много других простых советских мальчишек. То есть, тех, у кого есть копейки, на которые они покупают воду и делятся ей с другими. Сейчас мы бы не стали пить воду из нашей водопроводной сети, но тогда у нас не было питьевой воды в бутылках, и после тренировки все мы жадно пили воду из-под крана на входе в наш спортивный клуб.

Таким мне запомнилось то давнее лето: кроссы, футбол, пропахшая потом кожаная перчатка и вонючая маска на лице. И вечный страх, что рапира сломается. Клинки тогда были дефицитом, а ещё было нужно самому вклеивать в него провод. В домашних условиях клей плохо схватывал ненатянутый провод, и, надо признаться, я не был особым умельцем делать что-то руками. После нескольких тренировок провод начинал предательски вылезать из клинка и свисать, что придавало моей рапире бомжеватый вид. Мне было стыдно, что я такой безрукий, и что мы с рапирой выглядим, как бомжи.

Подсознательно я стыдился и своей бедности. Во времена начала застоя было еще не очень понятно, что такое бедность, и в моей семье часто звучали слова о том, что честность — важнее богатства. Идеология Советского Союза плотно окутывала людские массы сознанием неизбежной одинаковости. У всех — одни права и одна бедность на всех. Отдельной кастой жили где-то партийные чиновники, существующие в своём особом мире. Остальной же народ был уравнен в своём быте одинаковой мебелью, одинаковой одеждой, детскими игрушками и едой. Сейчас Лапенко кому-то кажется смешным. Лично мне – нет. Мы именно так и жили.

Моя мама активно боролась с этим усреднением и одевала меня в одежду собственного изготовления. Она овладела искусством вязки и начала “обвязывать” меня всего. Потом в доме появилась машинка с множеством петель, и дело пошло ещё интенсивнее: шапки, шарфы и кофты собственного изготовления. Затем – появились шуба из какого-то немыслимого материала, которая стояла на мне шариком и шапки, как у Буратино. Я выглядел, как ребёнок в реквизите из какого-то детского спектакля. Например, как вам такая деталь гардероба: красный конус из кож.зама, который венчает помпон из искусственного меха, а внизу конуса тем же мехом сделана оторочка? И это — моя зимняя шапка… Я просто забыл эту шапку в гардеробе спортивной школы и очень расстроился, что её кто-то забрал. Единственный экземпляр прет-а-порте, как-никак.

Иногда я думаю, что мне просто суждено было жениться на женщине, которая способна купить печь на 1400 градусов, слепить из глины посуду для нашего дома и обжечь ее на огне, сшить одежду всей нашей семье и друзьям и заполнить дом своей живописью и звуками своих песен. Я нашёл женщину, красящую волосы в рыжий цвет (как мама), с зелёными глазами (как у мамы), и от которой я вынужден хранить свои секреты также, как когда-то оберегал их от своей мамы.

Но мы-то помним… «Не выдержав внутренних позывов, однажды он вырыл ямку и прокричал в неё «У короля ослиные уши!!!» и зарыл её, и ему стало легче, но потом из этой ямы вырос колокольчик и беспрестанно звенел только об одном: «У нашего короля Мидаса…»

Глава четвёртая.

“РУЧНАЯ СОБАЧКА”.

Обычно Сапсан делает остановку в Вышнем Волочке на одну минуту, так что едва хватает времени для того, чтобы вдохнуть свежего воздуха и тут же перемешать его с никотином. Выйдя на перрон и быстро закурив, я краем глаза заметил какое-то хаотичное движение около соседнего вагона. Повернувшись в ту сторону, я увидел трёх полицейских, которые крутили руки худосочному длинноволосому парню, жалобно скулящему что-то о своих правах, свободе и о мире.

— Лицом на асфальт! – выкрикнул тот, кто был выше и толще остальных, и я сразу вспомнил сказку про Трех Толстяков. Строго говоря, никакая это не сказка. В ней рассказывается о революции, затеянной бедняками против богатых в одной вымышленной стране. Этой страной правили Три Толстяка — олигархи, которые захватили монополию на важнейшие ресурсы. Первый толстяк имел монополию на хлеб. Второй – владел всеми угольными месторождениями. Третий — монополизировал добычу железа и тяжёлую металлургию. Интересная сказка и персонажи забавные. Похоже, ситуация выглядит знакомой. И неважно, что сказка была написана почти сто лет назад, в 1924-ом году. Только добро там всё-таки победило. Но ведь это сказка.

— Да падай ты, сука! – один из полицейских ударил худосочного ногой в ту самую область, которая отвечает за продолжение рода человеческого, если это самое человечество вообще намерено жить, воспроизводить и что-то такое оставить после себя и с почти сексуальным удовольствием жахнул совершенно не сопротивляющегося парня элетрошокером.

— Либерастов мочим, — увидев моё опешившее лицо, спокойно прокомментировал третий полицейский. Был он крепкого телосложения, подвижен и быстр. – Пидоры проплаченные, на нацистов работают, — резюмировал он.

Его голос и крепко сбитая фигура показались мне знакомыми, но в тот момент моя память наотрез отказывалась подсказывать мне – где и когда я видел похожего на него человека.

Проводница дёрнула меня за руку, и я вернулся в свой вагон. Сев на свое место и провожая глазами трёх упырей в форме и лежащего без движения на перроне юношу, я вдруг вспомнил. Точно! Тот, третий, был похож на Игоря. Я закрыл глаза: в темноте – лучше рассматривать прошлое, потому что так ничего не отвлекает. В те времена, когда мы заканчивали школу, в нашем городе были популярны так называемые видеосалоны. В маленькие, душные и плохо проветриваемые комнатки набивались нетрезвые и дурно пахнущие мужики, которых рассаживали на стульях в несколько рядов. Сидели они в шахматном порядке, поскольку именно таким образом максимальное число зрителей могло увидеть небольшой экран телевизора с лучевой трубкой.

Там, при помощи видеомагнитофонов с плёночными видеокассетами, им в ужасном качестве и с отвратительной озвучкой показывали американские комедии, боевики и примитивную эротику. Надо заметить, что были и другие сеансы с фильмами, содержавшими бесконечные сцены драк китайских мастеров боевых искусств, которые можно было посетить, что называется, «по приколу»: ведь мало кому в России такие фильмы нравились по-настоящему, а, значит, и прокатчики их не особо жаловали.

Мы с одноклассниками из элитной — как тогда говорили «партийной» школы центрального района Петербурга — также бывали в этих видеосалонах. Я, конечно же, ходил на эротику, но в соседстве с хмыкающими, пахнущими перегаром и куревом мужиками, удовольствие что-либо смотреть было довольно сомнительным. Азиатские сказки про дедушек с длинными белыми бородами, передающими своё мастерство настырному Ван Дамму или молодому китайцу, меня мало привлекали. Другое дело — Игорь… Мы с ним странным образом “приятельствовали”. Это было своего рода соревновательное приятельство или — некое сочетание двух будущих “сигм”, как мне тогда казалось.

Мы не стремились быть лидерами во всём, но наша уверенность в том, что на территории школы мы можем навалять любому, укрепилась уже в средних классах. Меня тянуло во все стороны: я хотел играть на гитаре, танцевать брейк, ходил в театральный кружок и занимался фехтованием. Его же интерес был чётким и сфокусированным. Он не просто ходил на эти фильмы. Игорь их изучал. Он им ВЕРИЛ. Его собственная философия и убеждения складывались из простых понятий и формул: для человеческого тела нет невозможного, если ты – посвящённый, и если ты готов долгими часами тренировать одно и тоже, будь то попытка свалить дерево или необходимость оттачивать удар, доводя его до совершенства и загоняя в подкорку, формируя из простых движений полноценное боевое оружие.

И он начал этот путь. Стопка газет висела на стене для того, чтобы он мог бить по ней кулаками. Тренажер для отработки ударов со странным названием макива́ра – что в переводе с японского означает скатанная солома – был установлен в его комнате. Многочасовое повторение движений, связанных с принципами ведения боя, называлось “кате “. Итак: секции единоборств, упорство, постоянство и капли воды, которые расточат любой камень. Каждое движение должно получить финальный, законченный вид, свой эволюционный пик. Шаг, взмах руки, удар. Всё должно выглядеть естественно, природно-органично, как бросок гадюки, как удар скорпиона, как ловкость маленькой рыбки, ускользающей из руки, и вместе с тем – лучше. Ведь человек – венец творения и, значит, он может лучше, быстрее, точнее, смертоноснее.

Каждое движение должно иметь смысл, причину и последствия, которые можно понять и прочувствовать, повторив их тысячи раз. Движения не заучивались красивыми, они становились такими, как камешки, принимающие округлую и приятную форму, находясь в зоне прибоя, перекатываемые волнами постоянно и непрерывно, изо дня в день, из ночи в ночь, отсеивая мусор и всё ненужное — слой за слоем, перетирая это в песок, в пыль. Однажды, после занятий я заносил ему домой какую-то тетрадь и застал его, гуляющим с безмятежным лицом по тоненьким железным перилам балкона на шестнадцатом этаже. Несколько парней хулиганского вида – очевидно, его приятели – вроде бы, небрежно, но с плохо скрываемым восхищением глазели на него. Мне было до дурноты страшно смотреть на него. Я просто положил тетрадь и ушёл, а он посмеялся мне вслед.

По мнению Игоря, главная цель в комбинациях этих отточенных и эффективных движений была одна: за минимальное время нанести максимальный урон противнику. А что является максимальным уроном? Полная неподвижность… А дальше? Ведь только мёртвый противник перестаёт быть противником. Ну, и кроме того, у выживших есть ещё один недостаток – они способны делиться информацией, а этого допускать никак нельзя.

Любые травмы залечиваются: смотри пункт первый. Тем более, что в отношении отсутствия невозможного для тела Игорь уже все знал на собственном опыте — получив несколько серьёзных травм и восстановившись после этого. Оценить отточенность движений и эффективность наносимых повреждений можно было в спаррингах, но настоящая проверка была на улице. Мы проводили какое-то время вместе, выискивая себе противников побольше и посильнее нас. Мы хотели доказать себе, что при возможных разборах последствий – наша самооборона, как оправдание, выглядела убедительно. В самом деле: сломанная рука у «огромного шкафа» с лицом бандита, а рядом – невысокий подросток с задумчивым видом или взглядом романтика… Какое-то время это прокатывало.

Мы закончили школу в 80-х годах прошлого века, и нас разбросало по новому этапу жизни: кто-то ушёл в медицину, кто-то в коммерцию, а я серьёзно считал, что стану суперпопулярным музыкантом, и моим лозунгом стал «Sex, drugs & rock-n-roll». А Игорь ушёл в профессиональный спорт. Армия, служба в горячей точке. Девяностые застали его в хорошей форме. Он начал выступать на ринге в боях без правил в знаменитом казино “Конти”. Мы редко тогда общались. Пару раз пересеклись, но я уже заметил начало его трансформации. У него появился мерседес, нефритовый фонтанчик в квартире и другие нелепые атрибуты роскоши тех лет.

Бои без правил нравились ему возможностью ставить и выигрывать, но, несмотря на своё название, правила всё-таки в них были, и как раз эти правила и не нравились Игорю. В первую очередь — своими ограничениями. Следующим этапом в его жизни стали запрещённые бои, где уже сам термин “спорт” не стоило использовать в буквальном смысле этого слова. Но и это не приносило ему должного удовольствия, и эта неудовлетворённость постепенно накапливалась. Другое дело — разборки с уголовными элементами, в которых Игорь (за свою неприкрытую жестокость и жажду убийства) получил свою кличку «Нечисть».

И вдруг он внезапно пропал. Никто из наших одноклассников не знал — куда именно и при каких обстоятельствах это произошло. Я же предполагаю, что дело было так: в Гамбургский порт на погрузку встал российский сухогруз универсального назначения. Так получилось, что именно в этот вечер отслеживать движение контрабанды, которая тогда рекой лилась на российский рынок, поручили Дрезденскому подразделению внешней разведки. В качестве помощи, так сказать, родственной структуре. Наши спецы во главе с полковником Лазарем Матвеевым и амбициозным капитаном по имени Владимир расположились для наблюдения на причале. Команда сухогруза закончила погрузку, наступило время вечернего отдыха, и в этот момент на борт зашёл молодой человек крепкого телосложения, хотя и не слишком широкий в плечах. Одно плечо — слегка ниже другого, черты лица и форма черепа выдавали примесь восточной крови. Глаза же при этом — большие и на выкате, как у сома. Игорь Нечисть — а это был именно он — зашёл в кают-компанию и спокойно предложил бой без правил.

— Ставлю все, — коротко сказал он, выложив при этом на стол солидную пачку валюты. Глаза Игоря за поблёскивающими стёклами очков смотрели прямо и немного отрешённо. Он говорил негромко, но голос был звучным и уверенным. Своеобразное пришепётывание придавало его манере говорить некую мягкость, как будто он рассказывал сказку или играл в аудио-спектакле для засыпающих ребятишек, а не предлагал пари, при котором его никто не сможет вырубить в кулачном бою.

Команда состояла в основном из сильных, проверенных морем парней: кто-то увлекался боксом, некоторые прошли через Афган, и, как и многие, они успели повидать всякое в лихие 90-е. Разглядывая фигуру Игоря, они не видели горы мышц, но сам-то он уже давно знал, в чём заключается настоящая сила человеческого тела. Сухожилия и кости – вот главные строительные материалы и сила мужчины. Статические упражнения, которые натренировали его в течение последних лет, позволяли ему завязывать арматуру в узлы голыми руками.

— Давай, — оторвав взгляд от стопки денег, вызывающе ответил боцман и вышел вперед. Он был на голову выше Игоря, и его кулачищи не раз сбивали с ног недотёп, которых угораздило вступить с ним в спор в пивном баре.

— Я готов, — спокойно ответил Игорь.

Он снял куртку и показал, что оружия у него нет. Деньги лежали на столе и привлекали к себе всё внимание экипажа. Тишина становилась оглушающей. Выстроились полукругом. Боцман сделал шаг навстречу. И тут Игорь сделал первое движение: маленький шаг и пол-оборота корпуса. За это движение он успел оценить, как стоят все люди в комнате, как расположены их руки и ноги, какая кинетическая энергия заложена в каждой фигуре и сколько времени нужно будет каждому, чтобы попасть по нему. Первый взмах руки и старпом, стоявший справа от боцмана, схватился за горло. Он ещё не понял, что кадык его сломан и навсегда заблокировал дыхательные пути, а, значит, предыдущий вдох был последним в его жизни, потому что следующего просто не будет.

Боцман ринулся вперёд, ожидая, что с его массой он просто снесёт Игоря с ног, но получилось так, что Игорь встретил его ударом головы в солнечное сплетение. Со стороны это выглядело так, как если бы быку ветром принесло картонную коробку от холодильника, которую он надел на рога. Грудная клетка боцмана с хрустом сломалась, и Игорь с удовлетворением отметил про себя, что рёбра боцмана проткнули его же собственные лёгкие.

Команда ещё ничего не успела понять, а механик уже крепко схватил Игоря-Нечисть двумя руками за кисть, посчитав, что это даст им всем преимущество. В этот момент ему показалось, что он схватил за руку бронзовую статую, а в глазах Игоря в первый раз появилось какое-то новое выражение. Это была смесь заинтересованности, удовлетворения и жажды большего удовольствия. Используя захват своей руки как дополнительный рычаг и точку опоры, он выкинул ногу вверх и вбок, и со стороны это выглядело, как почти вертикальный шпагат. Механик, крепко вцепившийся в руку Игоря, сам оказался в роли зафиксированной цели. Страшный удар ноги по неожиданно широкой амплитуде с ужасающей скоростью и силой обрушился ему на затылок. Шея хрустнула, а правый глаз вылетел из черепа, повиснув на красной мокрой нити. Боцман и механик начали медленными куклами заваливаться на пол, где старпом в судорогах захлёбывался кровью. С начала боя не прошло и пяти секунд, а три члена команды уже покидали этот мир.

Подобно огромной, тяжелой волне, ужас начал накатывать на оставшихся членов команды. Их мозг отказывался понимать и принимать то, что происходило, но уже сформулировал мысль: их пришли убивать. Когда говорят: «это происходило, как во сне», то как раз и имеют ввиду такую защитную реакцию — мозг просто отказывается верить в реальность происходящего и предлагает человеку привычное объяснение – ты, скорее всего, просто спишь.

Кто-то потянулся за молотком, кто-то за гаечным ключом, кто-то просто пытался ударить Игоря-Нечисть. Когда же гаечный ключ сломал ему палец руки, он быстро поднёс руку ко рту, прокусил кожу и второй рукой оторвал сломанный палец. Затем он бросил его за спину, ни на мгновенье не сводя глаз с оставшихся противников. Нельзя сказать, что по Игорю никто ни разу не попал. Ему прилетало, но каждый раз как бы вскользь и не причиняя особого вреда. Он же, в свою очередь, был всё время быстрее, точнее и намного эффективнее в своих движениях. Каждый удар Игоря имел катастрофические последствия для того, кто становился его целью, и тот либо получал травму, которая полностью обездвиживала его, либо приводила к летальному исходу. Поломанные, ослеплённые, захлёбывающиеся кровью и униженные своей беспомощностью моряки, пытались выжить. Но шансов у них уже не было. На причале оживились оперативники. Они видели, как посторонний зашёл на борт и слышали, что там происходила драка. Младший офицер сходил на разведку.

— На лесовозе обнаружено шесть трупов, — подбежав к полковнику, доложил шепотом младший оперативник.

Капитан Дрезденского отделения, уставший от офисной рутины, был готов отдать приказ стрелять на поражение, но полковник, помнивший старую школу НКВД и практику работы во времена 2-ой мировой войны, сделал упреждающий жест.

— Отставить на поражение. Брать живым. Дай-ка мне мегафон, — приказал он, задумчиво разминая между пальцев незажжённую сигарету. — Игорь! Нечисть! Выходи. У тебя две минуты до приезда местной полиции, — громко прорычал он.

И Игорь вышел. Смотрел он оценивающе. Сколько метров до ближайшей цели? Есть ли снайперы или только оперативники с пистолетами? Матвеев подошёл ближе и, достав пистолет с глушителем, дважды выстрелил в Игоря. Пистолет два раза лязгнул затвором и глухо кашлянул. Игорь упал.

— Товарищ полковник! Вы же сказали живым! – удивился капитан.

— А я и не убивал, – спокойно ответил Матвеев, убирая пистолет в кобуру скрытого ношения. — Жизненно важных органов не задел. Такой выживет. А ты, Володя, будешь его выхаживать и с ложечки кормить. И научишь этого бешенного пса командам «фас, фу и — к ноге». И станет он боевой тенью в твоей группе. После него, если нужно, ни одного свидетеля не останется. Да и твоих ребят по рукопашному бою он подтянет на уровень выше. Только никогда, слышишь, никогда не снимай с него поводок.

В первые же годы работы Игоря на группу Владимира позывной ему сменили на более солидный, но постарались оставить созвучность. Так сказать, буквы местами поменяли, и вместе с тем — смысл связали с военным делом, в дань традициям и с уважением к тем временам, когда ратные воины выходили на битву, на СЕЧЬ. Был Нечисть, а стал…

Глава пятая. Театр.

— Уважаемые пассажиры, через пятнадцать минут наш поезд прибывает в город-герой Москву, — в салоне прозвучал мягкий баритон диктора, разбудивший меня, и я открыл глаза. Все, приехал. Сейчас – в Сити. Ехать недолго пол-часа, с пробками час. В самый раз. Проснусь и потихоньку приду в себя. А там уж – как карта ляжет. Или – упадет…

Совещание по стратегии развития проектного института, который мне доверили возглавить, можно было бы назвать короткой интермедией в стиле произведения великого Дюма-отца, которое называется “Три Мушкетера”. «Три толстяка» я сегодня уже вспоминал, а теперь ещё и мушкетеры с гвардейцами сражаются за власть при дворе.

Итак, зал для переговоров находился в правом крыле башни, названной в честь древнеримского бога торговли Меркурия, и по совместительству – сына громовержца Юпитера. Из окон видна стройка и пробки. Можно представить себе, что окна стали высокими узкими затянутыми шторами бойницами, через которые московское весеннее солнце напрасно изо всех сил старалось рассмотреть сидящих за длинным прямоугольным столом господ. Взяв в руки список присутствующих, Анна Австрийская бегло посмотрел

на их имена – опять те же. Задумчиво поправил очки и одобряюще посмотрел на меня: Ну что, готов? Бон Нувель, а по совместительству ваш покорный слуга, скромно разместился рядом, заискивающе посмотрел ему в глаза и повилял хвостиком. Руки дрожат, пот предательски течёт по спине.

Усталый и вечно всем недовольный кардинал Ришелье вошёл в зал и грузно уселся напротив Анны Австрийской – лидеры двух лагерей встретились глазами.

Кардинал считает себя непогрешимым и в этом залог его поражения. Я чувствую, что он нездоров, вместо дыхания – звук неприятный, будто бы немой человек сказать чего-то хочет, а не получается

у него, и от этого волнуется человек и хрипеть начинает.

Герцог Бэкингем, как будто бы нейтральная сторона, но на самом деле сам претендующий на власть, привстал и сделав небольшую паузу, подал жест рукой, и я приступил к презентации.

Красиво говорить я не умею, и всё ещё чувствую себя среди этих взрослых дядек как мальчишка из сказки «Принц и Нищий», с фальшивым дипломом в кармане.

Короче, говорю как могу:

— План такой. Нанять людей. Загрузить их работой. Дать им денег и предусмотреть средства на бонусы. Тогда у вас через три года будет, кому разгребать тонны макулатуры.

— То есть, у тебя есть план, а у нас есть деньги на бонусы? – ласково промурлыкала та, кого я про себя назвал Де Капэ.

— Сынок, ежеквартальные выплаты не подтверждены, — прожурчала она дальше. — Есть четкая привязка к вехам выполнения работ? Только она и подтверждена. Остальное – пыль.

— Конкретные вехи в приёмке результатов работ –это Глав ГосГосЭкспертиза, — в тон ему заметил человек, сидящий напротив и по всем правилам версальского двора исполняющий роль кардинала Ришелье – главного злодея и интригана. Удивительно, что, создав его антигероем, Дюма постоянно делал ему комплименты, видимо, подчеркивая тот факт, что кардинал был великим человеком и мудрейшим политиком.

— Мерило качества работы Института – это ГлавГосЭкспертиза, — монотонно продолжил Ришелье. — Так что используйте на бонусы 3% своей маржинальности, когда вам заплатят деньги после самой экспертизы. А впрочем, Институт надо наказывать, штрафовать, бить розгами и сдирать кожу. Все так делают и это нормально.

— Стадия “Проект” – это еще не всё, — примирительно заметил я. — Есть другие стадии, по ним могут быть отдельные контракты и к ним могут быть привязаны иные бонусы.

— Удавлю тебя. Гнида…- то ли произнёс, то ли подумал кардинал, но я услышал.

— Не трогай его, он мне еще пригодится, — гладя мягко свою выбритую щеку, высказался в мою защиту Анна Австрийская.

— Институт должен работать на внешний рынок и доказать там свою профпригодность, — постепенно повышал голос кардинал. — Когда работу института там полюбят, вот тогда мы их и позовём обратно. Работать на нас.

— А вы не боитесь, что, когда они вам понадобятся, они будут заняты чем-то другим? – заинтересовался проснувшийся от спячки Бэкингем, который не прочь поумничать.

— Нам – похуй, — лаконично и высокомерно выплюнул свою мысль наружу граф Рошфор. У Дюма этот Шарль-Сезар де Рошфор был приспешником кардинала Ришелье. Этот бывший конюший Ришелье выполнял его различные поручения, в том числе — следить за людьми, интересующими кардинала.

— Печалька, — под нос себе пробормотал Де Капэ.

— Ну, категорически неприемлемо, — вскочил на ноги Бэкингем. В своем первом воплощении он являлся фаворитом королей Якова I и Карла I Стартов, но стал скандально известен после ухаживаний за королевой.

— Институт – это сервисная компания внутри группы, — громко зазвучали слова этого дважды фаворита. — Вы же не просите, чтобы наша транспортная компания или Общий Центр Обслуживания работали на внешников?

— Мудак, бл..дь, — неразборчиво пробормотал Рошфор. — Институт перестал работать на внешний рынок и деградировал. Мы не пользуемся институтом – у него нет компетенций.

— Хотя сейчас всё плохо, но потом будет норм. План очень хороший, и я знаю, что делаю, — поправив монокль, убедительно и веско произнёс Анна Австрийская.

— Чем платить 50 млн. долларов за трансформацию Института — не проще ли купить другой институт? – повысил тон Рошфор.

— А есть чо купить за такие деньги? – ехидно поинтересовался

Бэкингем.

— А есть! – отрезал Рошфор.

— За такие деньги можно купить только такую же старую шляпу, и в таком же состоянии, — осчастливила своим голосом присутствующих Дэ Капэ.

— Нет, — прорычал Рошфор. Надо сказать, что для персонажа мирового бестселлера он очень быстро выходил из себя.

— А чо нет-то? – уточнила Дэ Капэ.

— Что такое есть БИМ? Что такое есть цифровой двойник? – с трудом и по слогам выговаривая эти мудреные слова, Бэкингем недовольно поморщился и посмотрел на меня.

— Цифровой двойник – это цифровая копия физического объекта или процесса, которая помогает оптимизировать эффективность ведения бизнеса. Концепция «цифрового двойника» является частью четвёртой промышленной революции и призвана помочь… — я попытался дать четкое определение этого простого термина, но меня уже пребивают.

— Слушай, ты пиздец какой тупой, — с очаровательной улыбкой голодной очковой кобры остановил меня Рошфор. — БИМ отличается от проектирования в 2D тем, что 2D — это линия, а 3D — это проектирование ТВЕРДОТЕЛЬНЫХ, cука, элементов.

— Мне кажется, вы идиот, — ответил я. — И вы меня не слушали.

— Заебали оба. У заказчика есть потребность в целевых компетенциях института? Вы у них получали подтверждение? Проводилась ли формальное согласование?  — раздраженно вмешался в разговор неугомонный Бэкингем.

— Нее, — спокойно произнес я.

— Даа, проводилась, — встрепенулся Анна Австрийская. – И неоднократно, между прочим.

— Как? – изумился Бэкингем.

— Серия интервью, включая консалтинг “МакКинзи”.

— Оптимизация, совокупная стоимость владения, вся херня… — я делал все возможное, чтобы продолжить презентацию.

— Скучно. Я пошёл, — Ришелье встал и направился к двери. — В принципе, у вас тут и без меня работы много. Обращайтесь – как говорится, помогу, чем смогу.

— Конечно же, помимо высокого потенциала существуют еще и определенные риски, — стараясь говорить активнее, я смотрел на его удаляющуюся спину и быстро переключал слайды.

— Всё, я ушел, — и на прощанье взмахнув всем рукой, кардинал Ришелье закрыл за собой дверь.

— Стойте!!!! А как же чай? – воскликнули все те, кто только что обсуждал стратегию развития института на ближайшие пять лет.

— Да некогда мне…- глухо раздалось из-за двери.

После небольшой паузы, в течение которой я по очереди разглядывал своих оппонентов, мой телефон проворчал что-то невнятно-тихое, и я посмотрел на экран.

“Я редко жил, но часто умирал,

Когда служил деньгам и суете,

И в темноте свечу не зажигал,

Боясь увидеть слезы на кресте.”

Это была Марина. Ну, самое, блин, время! Хотя – почему бы и нет? Напомнила о себе тётенька. Поэтически кратко и, можно даже сказать, вежливо. И ее сообщение не требует быстрого ответа. Так, предложение еще немного поболтать. Не очень понятно про свечу и крест, но две первые строки – точно не про меня. Вернее, про меня – но в этот конкретный день. В общем, на обратном пути в Питер обязательно подумаю.

— Вот вы. Вы когда-нибудь где-нибудь внедряли БИМ? — угрюмо и с каким-то плохо скрываемым наездом спросил меня Рошфор. — А я внедрял. В МосИнжПроекте. Там коробочки однотипные, всё просто было, это тебе не Белку-Стрелку в космос пулять. А здесь тут у нас всё уникальное. Вы два года будете библиотеки наполнять и два года кодировать. А у вас тут написано, что в 2023-ем году вы 3D внедрите, а вы хуй чо внедрите.

— Очки купи, — вступился за меня Анна Австрийская. — Тут ведь по-русски написано – начало “пилотника”.

— Здесь 4D-5D написано, — возразил Рошфор.

— Меня, меня спроси, падла, и не перебивай меня, гад, — возник вдруг из молчаливого небытия престарелый граф де Тревиль. — Я таких, как ты, в 90-х из пулемёта… И да, я внедрял БИМ. Для 3D и 2,5 года — и то много. А 5D “ваа-ще” никто в России делать не умеет, только за рубежом есть.

 

Все встали и собрались уходить по своим делам, а я стоял и искренне не понимал, что же мне делать дальше.

— Ну и заебись, значит, так и запишем – всё одобрено, — тихо и удовлетворенно резюмировал Анна Австрийская.

— Ни хуя не одобрено, — обернулся на нее уходя Рошфор. — Презентация — говно. Институт – говно. А этот вот – пидорас, — и он указал на меня длинным указательным пальцем, на котором блестел дорогущий перстень.

— Ну же! Будьте конструктивнее! – примирительно зашептала Дэ Капэ.

— Да от него от самого попахивает…холодно прокомментировала Анна и ласково посмотрела в мои туманные очи.

Занавес…

 

И хотя за день до поездки я подогнал свой камзол у портного, а его опрятность и новизна скрадывала очевидную скромность отделки, я вот всё думаю про свои брюки… Нет, их положительно надо заузить, и тогда явно будет лучше. Уходя, я рассмотрел костюм Анны Австрийской. Шерсть! Совершенно очевидно, что это очень хороший и дорогой костюм. Тысяч пятнадцать долларов, не меньше. И который раз я уже замечаю, что он не носит ремня. 

Глава шестая.

“ПАПА”.

Последний “Сапсан” каждый день отправляется из Москвы в Питер ровно в 21-00. Одним из первых войдя в вагон, я устроился на своем месте возле окна и час за часом восстанавливал в своей памяти события прошедших дней. Сначала – Нина, затем Марина, сны про предыдущие походы по салонам, звонок мамы и утреннее воспоминание об однокласснице, потом три упыря и под занавес – совещание с кардиналом Ришелье. Интересно, что обо всем этом сказал бы мой папа?

Моей жене не нравится, что с возрастом я становлюсь похожим на своего отца. Это сложный для меня момент, поскольку я очень его люблю. Я говорю «люблю», а не «любил», потому что, когда он мне снится, меня переполняет нежность. Во сне я тянусь к нему, чтобы обнять… Папа — маленького роста, и для сегодняшней молодежи он мог бы считаться почти что карликом. У него ярко выраженная азиатская внешность, поскольку родился он в Индонезии, на острове Ява, самом перенаселённом острове земли, покрытом вулканами и тропической зеленью. Русский язык в совершенстве папа так и не выучил и, разговаривая на нём, он совершал огромное количество смешных ошибок, путая падежи и вставляя возвратные суффиксы где надо и где не надо, делая, тем самым, свою речь невыносимой для моего уха… Я поправлял его после каждой фразы, и эта привычка исправлять чужие ошибки в речи осталась у меня очень надолго.

У нас с папой были очень сложные взаимоотношения, которые можно было бы разделить на несколько периодов. Первый период пришёлся на мое раннее детство. Тут нужно отметить, что в Индонезии детей принято баловать, и их принципиально не ругают и не наказывают вплоть до четырёх лет. Как правило, в этом возрасте люди мало, что помнят. Лично мои обрывочные воспоминания об отце сводятся к вечерним и утренним моментам, когда он укладывает меня спать и гладит своими волшебными тёплыми руками. Его руки всегда остались для меня наполненными заботой и любовью, а его прикосновения — ощущением счастья, настолько чистого, глубокого и настоящего, что это чувство стало для меня основой взросления.

Никакие искусственные стимуляторы не могут воссоздать даже подобия той атмосферы и чувств, в которые было погружено моё детство. Никакой героин или “экстази” не дадут настолько сильного ощущения защищённости и спокойствия. Более того, мне кажется, что те, кто подсел на стимуляторы ощущений – это как раз те самые обделённые люди, которым не хватило родительской любви: настоящей и самой сильной. В этом и состоит моё первое серьезное открытие, мой личный «инсайт».

Второй период отношений с отцом длился достаточно долго: все школьные годы. Он постоянно был мной недоволен, пытался меня воспитывать, рассказывал про проблемы истощающихся ресурсов планеты, про те изменения вселенной, которые нужно начинать с себя, прямо вот с сегодняшнего дня. Я же его совсем не понимал и не слушался, а весь смысл его слов про честность и порядочность не доходил до меня.

Следующий период можно отнести к годам моей учёбы в университете, когда папа навсегда уехал жить в Нидерланды, где ему сделали операцию на сердце. Мы мало с ним общались, ведь в те годы у обычных людей мобильных телефонов пока не было — ими владели только бандиты и бизнесмены. Так что — для нашего общения оставались только бумажные письма. Отец жил в общежитии для ожидающих разрешения на получение гражданства. Он учил голландский язык, который я совершенно не понимал и не чувствовал. Моя жизнь была наполнена событиями восемнадцатилетнего подростка, получившего, наконец, свободу, и этот подросток имел доступ ко всему, что предлагала наша страна на грани распада СССР. Иными словами, я существовал в совершенно далеком от него мире.

Последний наш с ним период можно отнести к моменту моей уже взрослой жизни. Я получил повышение по карьерной лестнице офисного планктона. Мне нравилась моя работа, а мой папа болел. Я рос, а папа, имея совсем слабое сердце, уменьшался и становился всё больше похожим на слабого ребёнка, за которым нужен постоянный уход. И именно тогда я начинаю его любить всё сильнее и сильнее. Пытаюсь обнимать его при встрече, а он, будто стесняясь чего-то, отстраняется. Каждый раз, получая от него входящий звонок, я волнуюсь, ожидая услышать что-то ужасное…Но в тот конкретный вечер он мне не позвонил. Позвонила знакомая, подруга мамы, и сообщила, что полиция нашла папу дома. Мёртвым.

Когда ты днём едешь на поезде, то можно бесконечно долго рассматривать пролетающие мимо картинки жизни, где живут какие-то незнакомые тебе люди. Я вспоминаю свою любимую историю Рэя Бредбери про человека в картинках. Татуировки на его теле оживали в маленьких окошках и показывали, как короткометражку, историю отдельных персонажей. Их истории сложно назвать трагичными: такие судьбы встречаются на каждом шагу, но если быстро пролетать мимо них на поезде, то эти судьбы превращаются в высокую изгородь, отделяющую тебя от всего, что принято считать человеческим состраданием или вниманием к ближнему. Однако, в тот час за окном было темно, и каждый второй пассажир придумывал со своим телефоном что-то свое. Я тоже достал из кармана почти разряженный айфон и тут же увидел отправленное мне полчаса назад сообщение:

“Поцелуя алый звук

Тишину нарушил кожи,

Легким шепотом – испуг

От волнения и дрожи.”

Это снова была Марина со своими дурацкими стихами. Ну, зачем она так? Я блокирую её в контактах своего телефона. И дальше погружаюсь в сон.

Глава седьмая.

“НАЧАЛО.”

Вот объясните мне принцип работы гормонов в организме! Только недавно девушка казалась мне не просто привлекательной, а желание и возбуждение переполняло меня до такой сильной трясучки, что я был готов на любые выходки, на любые безумства и глупости ради близости с ней. И куда это потом уходит? Или не уходит? Моя главная проблема в том, что когда я уже совершил все свои геройские подвиги и заслужил право на проникновение, то после главного события меня накрывает совсем другая волна – это смесь отчуждения, недоумения и печали. Меня начинает переполнять чувство отвращения к самому себе: почему я оказался тут с ней?

Кроме этого во мне зреет отвращение и к своей новой и ещё совсем недавно привлекательной партнёрше: как я мог так сильно хотеть её? Как я мог не видеть такого количества изъянов и не чувствовать столько чужих и неприятных оттенков её запаха? Как только семя выходит из меня, на оставшемся пустом месте зарождается быстрое желание скрыться, уйти, убежать и забыть все то, что только что произошло. Я, как правило, начинал в этот момент истерически хохотать, чем вызывал недоумение, негодование или злость. Да и пофиг. В крайнем, случае я говорил: «Это я над собой!» Что, в принципе, было правдой.

Мне вообще кажется, что некоторые девушки изначально знают весь сюжет этой довольно древней истории и стараются как можно дольше оттягивать момент сближения. Девушка начинает завлекать тебя в особую игру – в русскую рулетку – усиливая твоё полубредовое состояние, когда ты готов на Бог знает какие глупости, только бы она отдалась твоему желанию. В каком-то смысле это похоже на встречу с продавцом из лавки с сувенирами на задворках улиц большого города. Вот — витрина, разукрашенная разноцветными фонариками, музыкой и сладостями. Продавец с порога берёт тебя под руки и, расхваливая свой товар, ведёт тебя к самому далёкому стенду с яркими игрушками в блестящей упаковке. Продавец прекрасно знает, что стоит тебе купить одну такую игрушку, взять ее в руки и выйти из магазина, как она тут же сломается прямо в ладонях, и, разочарованный, ты уже никогда больше не вернёшься в это заведение.

Иными словами, ты не останешься в её пещере защищать её потомство от хищников и не будешь приносить им добычу — потому что тебе не понравилось. Так что, хозяин магазина пытается всеми правдами и неправдами совершить свою единственную с тобой сделку максимально прибыльно, но вот только в нашем случае разменной монетой являются твое внимание, эмоции, восхищение и ухаживания. Ну, или деньги… Если они у тебя есть… Но случается и другое…

В череде странных встреч находится та, с которой всё абсолютно по-другому. Например, поцелуй, который может длиться бесконечно долго. Или её дыхание, которое ты хочешь вдыхать и вдыхать, и всё, что она чувствует, ты чувствуешь вместе с ней. И вот ты уже на вершине наслаждения. Ты умер в сладких судорогах, потерял сознание, очнулся другим, после чего открываешь глаза и видишь её полузакрытые веки и замечаешь, как на ее лице блуждает мечтательная расслабленная улыбка. Ты тянешься к ней, прижимаешься, чтобы слиться и стать одним целым. Нежные поглаживания превращаются в страстные танцы двух тел, и через некоторое время — где уже меньше неловкости — вы приноравливаетесь друг к другу, пробуете новые позы, звучат иные ноты, в ощущениях появляются незнакомые доселе оттенки, которых не было до этого… И так — раз за разом… Шесть, семь, восемь раз. И ещё, когда внезапно оба проснулись, охваченные желанием… когда тебе восемнадцать…

Ее звали Оля. Её губы можно было целовать бесконечно. Я часами этим и занимался. Полные, чувственные, мягкие, нежные и упругие — они обрамляли рот, полный крупных белых зубов. Её улыбка не казалась идеальной или безупречной, но точно была яркой, сногсшибательной и умопомрачительной. Огромные, широко распахнутые глаза — которые смотрели весело, но вместе с тем внимательно — были, как бы странно это ни прозвучало, наполнены любовью: каждый, на кого был обращен этот взгляд, чувствовал, что в этот момент именно ему досталось что-то личное и важное.

Она одевалась в дорогие вещи, которые ей доставались от старшей сестры, и при этом её образ всегда был максимально закрыт: юбка постоянно почти до пола, так что максимум, что мог уцепить любопытный взгляд – так это лишь ее щиколотка и всё. Да, да, вспоминаем Пушкина. Никогда не было на ней облегающих штанов или леггинсов. Кофты и свитера — надетые, впрочем, на голое тело — были всегда свободными, но иногда с усиленными вставками в плечи. И при этом каждому, абсолютно каждому мужчине было понятно, что перед ним — красавица. Она вызывала в людях воспоминания об архетипах из русских сказок. Сказочная русская красавица, которая даже в шубе, валенках и замотанная платком — не требует никаких доказательств красоты своей фигуры. Это была «безусловная» красота, которую не нужно было подчеркивать, накрашивать, обнажать, чтобы доказать кому-то что-либо. Иными словами, перед нами был тот самый случай, когда скромность служила оправой для бриллианта. Внутренняя гармония человека проявилась в её внешних чертах, красота души прорвалась изнутри и не позволяла некоторому несовершенству лица или фигуры обращать на себя внимание.

Слишком широкая переносица или слегка выпирающие верхние зубы… все эти мелочи складывались в то, что знатоки называют особенностями или проявлением своей индивидуальности в образе. И да, вы, конечно, уже поняли, что я был безумно, “по уши” влюблен в нее. Один ее силуэт заставлял меня трепетать, и внутри у меня все начинало отчаянно вибрировать. Я сох по ней, ждал от нее звонка, ловил её взгляд и искал в нём одобрение или восхищение.

И тот же “Я” постоянно изменял ей. Я говорил ей в лицо, что не люблю её и параллельно имел отношения с двумя другими девушками. Например – Оксана. Я попал к ней на встречу в салоне на Садовой улице. Я следовал своему привычному алгоритму: хотел доставить удовольствие девушке, чтобы всласть “насублимироваться” и получить максимальное подтверждение своих способностей, как самца – то есть, настоящего ёбаря и, вместе с тем — самца, так тонко чувствующего женскую натуру. Чтобы пройти по всем частотам — от нежных мелких прикосновений, стихов и шёпота, до звериного рыка с восхищением и закатанными глазами, безумной скачкой и вдалбливанием в кровать. И с криками из широко открытых ртов, за которые потом стыдно перед соседями.

И не вышло. Чтобы я ни делал, я чувствовал, что ключ не найден. Используется не тот код. Обратная связь показывала, что все усилия напрасны. Я не доставлял удовольствия! А это в моем извращенном мире – полное фиаско! Это значит, что я – неудачник в том, в чем считал себя максимальным гуру, можно сказать — первосвященником, стоящим на недосягаемом пьедестале. Ибо я верил и знал, что все смазливые юноши, эти созревшие красавцы-самцы, обгоняющие меня размерами, впечатляющие экстерьером, крутые и самоуверенные, богатые и спортивные и — одним словом, просто охуительные — проигрывали мне на этом поле.

Как мне всегда казалось, я понимал и чувствовал женщин. Мои руки сами находили, как доставлять им удовольствие. Стоит мне коснуться любой части тела женщины, это часть превращается в эрогенную зону. Я только в зрелом возрасте понял, почему это так происходит и откуда у меня этот дар. И я предвижу глупые возражения: “это же продажные женщины! Они готовы за деньги на всё, что угодно. Они готовы притвориться и наговорить тебе с три короба!”.

Да, изначально – все верно: девушки из этой индустрии идут туда не от хорошей жизни. Но! Это если рассматривать нижний ценовой диапазон, но стоит взглянуть и выше по ценовой шкале – туда, где средний доход далеко обгоняет доход инженера, работающего в офисе, да и начальника его отдела… Иными словами, они могут свысока смотреть на входящего клиента и оценивать: “Что ты можешь мне предложить? Ты оставишь на чай? Ты оплатишь дополнительные услуги? Ты торопишься или способен не следить за временем и отплатить еще один час?”

И вот на этом поле я и сражался. Нет, чаевых не будет. Нет, мы не возьмем дорогое шампанское. Нет, не будет дополнительного часа. Но ты захочешь все бросить и уйти за мной. И, когда я буду уходить, ты захочешь не просто чмокнуть меня в щечку и упорхнуть, кокетливо виляя задом. Ты захочешь прильнуть ко мне, как к близкому человеку, и заглянуть мне в глаза, чтобы получить ответ на вопрос: “Что это было? Кто ты? Почему я чувствую то, что чувствую? Почему я хочу уйти вместе с тобой?” Вот такие моменты я собирал в копилку своего эго.

А тут – произошла осечка! Человек был закрыт! Ну, закрыта и закрыта, не такая уж она и сногсшибательная красотка, чтобы париться по этому поводу. Этот недочет я был готов спокойно списать на статистическую погрешность: не очень-то и хотелось. Ну, торопился, был не в форме и т.д. Я отвалился и стал смотреть в потолок. И тут произошло это. Я встретил “зеркало”.

Меня коснулся ветер. Сначала — легким дыханием. И я очутился в детстве. Я иду с сестрой к озеру в жаркий день. Мой дед с нами, мы идем через проселок – там гуще тень. Ветер становится прохладным и щекочет кожу. Он успокаивает и дает ощущение сладости, как будто ты пьешь молочный коктейль, приготовленный бабушкой из пломбира с молоком и голубикой. А вот я еще младше, я даже не знаю, сколько мне лет, может, три года. Я лежу в кровати, я в полусне, мой папа сидит рядом с кроваткой и гладит меня, чтобы убаюкать и помочь заснуть. Он удивляется, как быстро его малыш растет. И приговаривает: “какой же ты большой!”. Его удивление искренне. В его голосе смешивается печаль и любовь. Я не понимаю, что его может так печалить в том факте, что я расту. А он, очевидно, понимает, как быстро проходит время его жизни…

Я засыпаю, чувствуя его руки на своем теле. Он гладит меня, и все тело наполняется теплом его любви. Я уплываю в сон, и вот я уже на футбольном поле, я бегу к воротам соперников. За мной никому не угнаться. Я уже близко, кто-то делает подкат, но я перепрыгиваю через его ноги и забиваю гол. Я кричу от радости во весь голос, мое тело содрогается. Я ору, как сумасшедший, мой голос срывается, я открываю глаза… я в борделе. Оксана снимает с меня презерватив и вытирает меня влажной салфеткой. Я молча одеваюсь и ухожу…

Сказать, что я удивлен и ошеломлен, будет абсолютно недостаточно. Я в тотальном “ахуе”. Неужели, секс может быть таким? Что это вообще было? Почему я испытываю все это с человеком абсолютно незнакомым, с которым мне даже не о чем поговорить? Но я ведь далеко не первый в этом. Таких случаев в истории не счесть. Но одно дело — читать об этом в книгах, слышать рассказы людей, и другое -пережить это самому.

Тарас Бульба, Граф Орлов, Клеопатра, Царица Тамара – этим историям нет конца. Мужчины и женщины предавали идеалы, нарушали все принципы и чего только не творили, когда в их жизнь вторгалось такое. Мне просто довелось коснуться этого. И мне повезло, что мне не надо предавать Родину и выдавать государственную тайну. Я не иду ни на поле брани, ни на ограбление банка ради этих ощущений. Я просто сходил на час к проститутке на Садовой улице в Санкт-Петербурге в обеденный перерыв офисного дня и просто охуел. Вот и все. Проверял ли я ещё раз эту магию? Конечно же, да. До последнего дня этой девушки в этой индустрии. На прощание она сказала, что вместе со своим молодым человеком собирается открыть … булочную! Булочную, блядь! И ушла из этой сферы. И сменила симку. А я просто навсегда запомнил, что есть такое вот – некая химия или физическая магия между телами.

Да, я причинял Оле много боли. Иногда я думаю, что именно это заставляло её быть со мной. Уходя, она сказала, что хотела победить соперниц. После школы, для того, чтобы устроиться в какую-нибудь успешную компанию, она получила образование экономиста в колледже и начала делать карьеру в стремительно развивающемся бизнесе телекоммуникаций, и у меня появился только один бриллиант в моей жизни, который показывал всем, что я не “лузер”, что я не безнадёжный.

Итак, в моей нищей квартире жила эта сказочная красавица, которая выбрала именно меня. И, значит, я в чем-то лучше всех своих друзей и знакомых с их дорогими пиджаками, с их немецкими и японскими тачками – и это в то время, когда у меня есть только пара крепких и быстрых ног. И вот она решила, что мы не подходим друг другу. У нас была собака, которую мы вместе любили, выхаживали, и, как могли, содержали — крупный кобель афганской борзой. И вот в один тёмный зимний вечер мы вышли в наш двор вместе с собакой. Пребывая в полной безмятежности от выкуренного косяка, я искренне считал, что впереди у нас — долгая и счастливая жизнь, полная внезапных и чудесных возможностей, которые сами по себе должны на нас сваливаться с неба. И вдруг я услышал от неё эти непонятные слова: она сказала, что уходит от меня. И что мы — из разных миров.

В то время я сам понимал, что живу в мире своих иллюзий. Я был уверен, что стану известным музыкантом известной рок-группы, а она попытается сделать карьеру финансового аналитика и бизнес-леди. Это со стороны звучит, как избитое клише. А когда ты слышишь эти слова от любимого человека, с которым ты счастлив и слышишь такое в первый раз в жизни, то возникает ощущение, что твой мир закончился. Дальше нет ничего. Нет никакого смысла в продолжении. И она ушла. А я остался с нашей собакой. Которую завёл ради нее и для неё. Не так и далеко она ушла-то: жила в соседнем дворе. Пять лет мы жили вместе. Семь лет я пытался её вернуть.

Поезд снижает скорость, и скоро Петербург со своей хмурой и тоскливой погодой останется в другом измерении. Но я мысленно всё ещё на перроне, с которого наш поезд челноком отправился в Москву. Я вспоминаю нашу с ней встречу на этом перроне. Тогда я чуть ли не силой выяснил у ее сестры, каким поездом она едет в Москву и приехал на вокзал. Я не знаю, на что я надеялся, но мой друг сказал мне: “попробуй с ней поговорить!”. И я почему-то решил, что это хорошая идея, и, может быть даже, из этого что-то выйдет. Я догнал ее на перроне и попытался заговорить. Мне кажется, всё, что я мог выдавить из своего пересохшего горла – было ее имя. А может, я сказал еще: “я люблю тебя” … Ведь раньше, в течение пяти лет нашей совместной жизни, каждый раз, когда она ловила меня на измене, и я всеми силами прикидывался деревом, травой и кустиком, это заклинание всегда срабатывало. Но тогда на перроне оно не сработало. Возможно, Он уже ждал ее внутри вагона. Или она не хотела, чтобы её коллеги увидели меня рядом с ней. Я не знаю. Её лицо вспыхнуло от гнева и, как всегда, стало еще прекраснее. Невыносимо прекраснее.

Сейчас можно сопровождать такую картинку словами: “Ты горишь, как огонь-е! Давай, позлись ещё, пожалуйста! Давай позлись ещё! Это любовь или просто паранойя?!!”

Некоторые вещи не меняются… Она остановилась буквально на полсекунды и, повернувшись в пол-оборота, обожгла меня быстрым взглядом.

— Я вернусь, и мы поговорим, я обещаю! — тихими яростным шепотом ответила она.

Я помню интонацию каждого ее слова. Я вижу, как шевелятся ее красивые выразительные губы. Она заканчивает фразу, уходя дальше по перрону номер пять, который теперь живёт безымянный между шестым и седьмым путями. Она ушла, а я замер, как каменный: ведь я привык ей верить. Верить без всяких условий. Я продолжал смотреть вслед этой самой прекрасной спине на свете. Между мной и этой спиной дерзко прыгал девчачий хвостик. Ей двадцать лет, и она работает экономистом в стремительно развивающейся сфере телекоммуникаций, в компании “Метроком”. А я – по-прежнему никто, и у меня нет ничего особенного в карьерных планах, кроме своих амбиций стать музыкантом в суперпопулярной группе. Я живу в мечтах, где невзрачный басист группы “U-2” встречается с Наоми Кэмпбелл. Это такая супермодель была, если что. И вполне возможно, для читающих этот текст – это уже совершенно незнакомое имя.

Она уехала, а я счастливый! Понимаете? Счастливый! Ушёл домой. Ведь она говорила со мной. Она даже пообещала поговорить еще, когда вернется. Значит, есть надежда! Есть возможность продолжения, а значит, есть возможность успеха! Но это были последние слова, которые я от неё услышал. По крайне мере, услышал от той Оли, которую я знал. Конечно, она не хотела продолжать со мной беседу и не планировала следующий разговор.

Однажды, устав от моих не отвеченных звонков — в том числе и в дверь — я запрыгнул к ней на балкон из окна лестничной клетки. Это был прыжок со скользкого после дождя карниза на седьмом этаже — вбок на открытый балкон. Шанс умереть, поскользнувшись с карниза, у меня был точно: как никак, седьмой этаж. И я смертельно боюсь высоты. Но мне повезло, я попал на балкон и постучал в квартиру. Она выбежала в халате и стала бить меня тапкой, как какого-то провинившегося кота. Как же я был счастлив в этот момент! Может, в романтической мелодраме я должен был бы насильно заставить её поцеловать меня и простить. Но я повел себя по-другому. Я позволил себя вытолкать взашей из квартиры. И каким-то образом по пути ей удалось укусить меня за руку. Я не чувствовал боли, настолько я был опьянен своими гормонами. Укус был сильный, и шрамы остались навсегда. Но слов никаких не прозвучало, и разговор не состоялся.

Чуть позже, в одну из поездок в Москву со своим любовником (женатым начальником компании, в которой она работала), она попала в аварию. Черный Гелендваген, в котором она спала на заднем сидении, был умело подрезан остросюжетными товарищами, но они что-то не рассчитали, и Оля вылетела из машины… И часть ее мозга осталась на асфальте. Может быть, совсем небольшая, но все-таки, очевидно, важная часть. Она пролежала в коме семь дней. Мне позвонила её сестра и сказала, что Оля хочет со мной поговорить. Я пулей метнулся в Москву, прибежал в больницу и увидел радостные широко распахнутые глаза и счастливую улыбку.

В первую же секунду я понял, что это совсем другой человек. Выражение счастья на ее лице застыло, как у восковой фигуры, плюс пол-лица было съехавшим куда-то вбок. Я поговорил с ней столько, сколько позволяли врачи. И за все это время ни один мускул на ее лице не дрогнул. Выражение ее лица ни разу не изменилось. Она была счастлива просто видеть меня. Свет, исходящий из её глаз, был невыносимым. В нём можно было бы искупаться, но он был абсолютно неуместным и пугающим. Когда я уходил, доктор сказал мне: “Когда она очнулась, ее первыми словами было – у меня в Петербурге есть друг Саша.”

Прекрасные доктора сделали всё, чтобы она могла жить и заботиться о себе. Я до сих пор встречаю ее иногда в магазине напротив нашего дома. Я, как и много лет назад, узнаю её силуэт издалека, даже если он еле различим на расстоянии. Это называют: «сердцем чую». Она стоит ко мне спиной, о чём-то задумалась. Вот она начинает движение. Выглядит и одевается — как старушка лет семидесяти. Сухая старушка -балерина или бывшая модель. Я помню, как меня шокировала история Наины у Пушкина. И вот я в жизни наблюдаю ту же самую ситуацию…

И можно было бы здесь поставить точку. Она не стала инвалидом — талантливые врачи умеют творить чудеса. Она способна сама о себе заботиться, но стала “другой личностью”. Никакой карьеры не случилось, и тот мужик её, конечно же, бросил. Но тридцать лет подряд она регулярно приходит ко мне в снах, где свет её улыбки делает меня абсолютно счастливым. И сейчас, встречая на улице эту сухонькую старушку, идущую мимо и избегающую смотреть в мою сторону, я вижу в ней ту красавицу, которой я до сих пор хочу во все лёгкие крикнуть волшебное заклинание: “я люблю тебя!”, и услышав наконец мой крик сквозь время и колдовские чары, она, как ассистентка какого-нибудь иллюзиониста на сцене, стряхнёт с себя всё, что нанесло на нее время, посмотрит на меня насмешливым и острым взглядом своих огромных и прекрасных глаз и скажет: “Ну и что?”. И мы поговорим…

Глава восьмая.

“ПРЕДИСЛОВИЕ”.

Я дописываю эти строчки, а поезд подъезжает к Москве. Мне кажется, если я выложу весь этот ворох мыслей на бумагу, я смогу избавиться от всего, что меня мучает и тяготит, переверну страницу, стану легче и свободнее, снова смогу мечтать о чём-то или даже смогу снова писать музыку.

Ведь несостоявшееся счастье с любимым человеком – это и есть вечная любовь. То, что не случилось, но перевернуло и изменило твою душу – остаётся с тобой на всю жизнь. Я оберегаю себя от упреков или взаимных обвинений – только тогда в этом есть какой-то высший смысл. Я люблю, и я счастлив. Это моя форма.

А что я могу сказать про сегодняшнюю ситуацию 22-го года? Если завтра небо начнёт обрушиваться на землю, я бы хотел, чтобы со мной рядом была моя жена. Конец света я бы хотел встретить, держа её за руку… Последнее, что я хочу услышать, уходя из этого мира – это её нежное и тихое пение колыбельной. Потому что это – лучшее, что было для меня в этом мире.

Мы подъезжаем к Москве, и я передаю Нине свой черновик, который в бешеном темпе записывал всю поездку. Рука отваливается, мы ведь привыкли печатать и отвыкли писать. Почерк очень неровный, в тексте много исправлений и зачёркиваний. Но я доволен. Нина бегло и благосклонно просматривает страницы. Сейчас мы выйдем на перрон и растворимся в московской суете, каждый сам по себе, каждый — в свою сторону, каждый со своим багажом незакрытых “кругляшков”, чтобы завтра встретиться в офисе и продолжить запущенное давным-давно театральное действие.

Но теперь у меня есть ты. Моя первая новелла…

Еще почитать:

Тёмные истории королевства 18+ — 15. В похоти

Хардкор

Как уронить самооценку и разочароваться в мужиках.

Люцифер — 2) Слезы Мейзи