Лили(т) #6 | Penfox 🦊

Всё вышло из под контроля изначально, когда я заинтересовалась, откуда у неё шрамы.

У меня первоклассный нюх. Знаешь, сколько людей по всей Москве носит на своём теле шрамы, читатель? По моим субъективным подсчётам, каждый седьмой. Общее население у нас 10 114 203 человек. Значит, меньше полутора миллиона человек носит шрамы, наносит их себе, но именно Ева вызвала во мне интерес.

Определённо, контроль был мной потерян ещё в самом начале.

Мы шли к кафе. Я мечтала напоить её настоящим вкусным кофе и купить ей пирожное. Мне бы хотелось, чтобы она согрелась и снова улыбнулась — той доброй улыбкой. Я шла, и мне самой хотелось улыбаться, хотя я не понимала, почему. Мне казалось, я нашла что-то важное для себя. Оно переполняло меня, как вспененное шампанское, которое вот-вот выбьет пробку и обрушится на мир сверкающе-сладким конфетти.

«Лили… что, мать твою, происходит?» — робко стучался ко мне голос рациональности, но я его не слышала.

— Ты любишь людей, — начала я, рассматривая меню, потом ткнула пальцем в название кофе на картонке и в название пирожного заодно, потом отдала меню официанту. — Помимо прочего ты любишь мир. И рисуешь ты то, что видишь вокруг.

— А… — она неопределённо повела рукой в сторону ушедшего официанта и неуверенно посмотрела ему вслед хмурясь, — я и себе заказать хотела.

— Прости, — улыбнулась я, приложив ладони ко лбу и едва не смеясь. — Прости, я уже заказала тебе. Не сердись. Обещаю, кофе вкусный и пирожное тоже.

— Я сама за себя заплачу, — строго сказала она.

Я очень отчётливо вспомнила способ заработка этих денег и поняла, что не могу их видеть.

— Нет, — у меня получилось ледяным тоном, отчего её брови взметнулись вверх. — Позволь мне… сделать это за нас обеих. Пожалуйста. Я люблю делать приятное людям, которые мне нравятся.

Она недоуменно сощурилась, склонила голову:

— Ты… хочешь от меня чего-то?

— Есть у меня к тебе дело одно, — я постаралась произнести это мягко, и тут же поняла, что выражение лица Евы от этого стало серьёзным.

— Ладно, я слушаю.

— Я пытаюсь учиться фотографировать, а твоё лицо… очень интересное. Можно я иногда буду фотографировать тебя? Не бесплатно, конечно. И разрешу забрать лучшие снимки.

Некоторое время она молчала. Смотрела в стол. Потом покачала головой:

— Нет, спасибо.

— Только лицо, — попробовала уговорить я.

— Не надо меня фотографировать, — напряжённо прошептала она.

— Ладно-ладно… а рисовать хотя бы можно? — я притворилась удивлённой.

— Рисовать?

— Да. Я рисую немного. И у меня получаются исключительно портреты. У тебя невероятные черты лица, и я была бы благодарна, если бы ты начала мне позировать.

— А можно мне посмотреть твои рисунки?

— Можно. Только все они у меня дома. Если ты никуда не торопишься, я бы тебе их показала.

— Хорошо, — она очень строго и внимательно посмотрела на меня и сказала, сделав паузу: — Я довольно резкий человек. Могу я быть с тобой честной?

«Я только этого и хочу!»

— Конечно.

— Не притворяйся, пожалуйста. Тебе не идёт. Вот… — она внимательнее посмотрела на моё помрачневшее лицо, — так гораздо лучше. Всё ещё хочешь меня рисовать?

— Очень хочу, — пробормотала я, глядя ей в глаза.

Кофе ей и правда понравился. И я была рада наблюдать за тем, как она согревается в уютном помещении. Как кошка, которую с мороза принести в дом и поставили рядом с обогревателем.

— Мне кажется, что ты рисуешь то, что видишь вокруг. В действительности, — сказала я, неторопливо пригубив свой кофе.

— Ты первая, кто понял это. Объяснять такие вещи обычно сходу сложно… и я вру, что я мизантроп и таким образом отыгрываюсь на людях, — она беспомощно, самоиронично улыбнулась, сложила тонкие пальцы домиком и вдохнула. Мне показалось, в спине её ледяной стержень стал понемногу таять.

— На прошлой картине… мне показалось, ты рисуешь ненависть, — осторожно сказала я. — Я угадала? Прости, я плохо разбираюсь во всём этом, хотя и сама рисую.

— Ты про младенца, который пожирает сам себя в утробе мёртвом матери? — она снова взглянула мне в глаза. — Да. Это ненависть.

— Где тебе доводится видеть такое?

— Везде, — она мягко улыбнулась. — Например, месяц назад Света поволокла меня к гинекологу, и там в очереди полусидела… полулежала женщина. Девушка младше меня. Неплохо одета и явно беременная. От неё пахло выпивкой и сигаретами. Большую часть времени она с кем-то ругалась по телефону. На тему денег.

Картина представилась мне очень яркой, чистой, почти липкой на ощупь, живой. И рисунок Евы ожил, оброс страшной историей.

— А почему ты это рисуешь?

— Мне кажется… — она осеклась, посмотрела на меня и покачала головой, — не скажу. Извини. Я тебя ещё не знаю. Может, в другой раз…

«Возможно, ту женщину, которую я мельком видела в квартире Евы, зовут Света. Нужно понять, кто она ей. Уж точно не добрая мама, судя по фразе «потащила к гинекологу»».

***

Я живу в самом обычной доме в девять этажей. У меня две маленьких комнаты в квартире, небольшой беспорядок и есть длинный шкаф во всю стену. У меня не застеклён балкон. Иногда я открываю двери и окна, тогда в комнате становится холодно.

Иногда я набираю ванную ледяной воды и в полной темноте слушаю звуки труб — у них там своя музыка, свой грязный амбиент.

Моя квартира — зона отчуждения, но об этом никто не знает. Ни Игорь, ни Аллла, ни Валерия, ни её младший брат, ни остальные мои многочисленные знакомые, имена которых — прах — не знает, что они находятся в зоне совершенного отчаяния и одиночества. Чтобы это понять, нужно видеть намёки, видеть мелочи. Видеть, как Ева.

И ты увидишь слишком чистую плиту, на которой давно никто не готовил.

Ты увидишь отсутствие ковров и разного рода украшений, магнитиков, фигурок, статуэток, открыточек…

Ты не увидишь шкаф с верхней одеждой.

Ты заметишь, что в моём холодильнике всегда продукты, которые очень долго хранятся и слабо сочетаются друг с другом.

Ты увидишь квартиру, в которой никто не живёт. Точнее, словно в ней кто-то отчаянно притворяется живым.

Я впустила Еву к себе за порог и испытала нечаянный стыд, словно я раздеваюсь перед врачом, который мне немножко нравится. У меня впервые так дрожат руки, и сама по себе моя квартира кажется мне чужой, недостойной того, что я привела сюда эту девушку. Господи, какой у меня бардак!

— Здесь так уютно и одиноко, — сказала Ева тихо, оглядываясь. — Сразу видно, что ты живёшь одна.

Я ничего не ответила.

Я помню, как прошла мимо неё, пока она неловко разувалась, повесила свою куртку на гвоздик, сняла шарф. Я ощутила мягкое, опасное тепло в груди, взволнованность. Посмотрев на Еву ещё раз, я поняла, что люблю её.

Но вместо того, чтобы удивиться, стала с интересом рассматривать, точно пытаясь понять, как же так вышло. Прямые рыжие волосы — тонкие и нежные на ощупь. Они магнитились, это раздражало её, и Ева машинально убрала волосы резинкой. У неё эльфийский профиль с вздёрнутым носиком и высокими скулами, ну и что? Слишком тонкие ноги, слишком широкие бёдра, при походке она самую малость косолапила. Если разбирать её облик, она такая скучная…

— Чего это ты застыла? — спросила Ева, проницательно на меня глядя.

Она почувствовала. Это всегда чувствуют, когда на тебя так смотрят. Но Ева решила подумать, что ей показалось. Она опустила голову.

— Устраивайся, где удобно, я покажу тебе свои рисунки, — пробормотала я.

Я научилась рисовать на лекциях, на занятиях, которые вынуждали мои руки заниматься на полях тетрадей вынужденным творчеством. Иногда я делала зарисовки профилей незнакомых мне людей. Мне было не жаль отдавать свои работы на растерзание критике Евы, потому что я бездарь, и знаю это.

Она устроилась в зале на краешке дивана. Своими тонкими пальцами листала неаккуратную папку… Это и впрямь была старая канцелярская папка из картона для листов формата А4, только там перемешались мои «салфеточные» рисунки, мои обрывки из тетрадей, рисунки на бумаге для офисной печати. Их небрежность меня не смущала, я не выбрасывала их только потому, что меня очень просил Микаэль.

— Не сжигай их, — голос у него тихий, глаза добрые, он смотрел на мои рисунки и чему-то улыбался. — Они мне очень нравятся. Правда, обещай, — и он посмотрел на меня с ожиданием.

Пришлось пообещать.

— Ты ничего в них не вкладываешь, кроме скуки и иронии, — произнесла Ева. — Смотреть их, это всё равно что идти вдоль череды старых хрущевок в бедном районе, где на стенах ты видишь надписи, граффити и рисунки, — тут она пожала плечами и осторожно посмотрела на меня, точно желая удостовериться, что эти слова меня не обидели. — Это не цепляет. Хотя в них есть во всяком случае искренность, а её нет почти нигде сейчас… Точнее, — она усмехнулась, — я вижу у большинства искреннее желание выделить своё эго посредством творчества. Хорошо, что у тебя этого нет.

— Плевать мне на него, — спокойно ответила я, пожимая плечами.

Ева снова улыбнулась:

— Тогда ты же понимаешь, что я не хочу, чтобы ты меня рисовала.

— Сначала я этого хотела, но сейчас меня кое-что другое заинтересовало. Зачем ты режешь себе руки?

Всё. Конец милой и невинной части моего знакомства с человеком.

Она на моей территории. Я заманила её домой, дверь закрыла на ключ и успела немного расположить к себе. Ева в ловушке.

Она непроизвольно посмотрела на свои запястья, скрывая их рукавами:

— Это… не твоё дело.

— Моё, — покачала головой я. — Скажи мне, что ты режешь себе руки по собственной воле, потому, что тебе это нравится, и я от тебя отвяжусь.

— А если нет? — тихо спросила она. Ева начинала немного бояться меня.

— А если нет, то я хочу знать причину.

— Это и правда не твоё дело, — вздохнула она с решительностью человека, намеревающегося уйти, но я быстро сказала:

— Кто этот человек, который тебе платит? Это же против твоей воли, верно? Кто он? Кто тебя свёл с ним? — я смотрела на неё холодно и спокойно. Я не двигалась с места, потому что знала, что Еве некуда бежать. Максимум — она сможет подойти к двери и обнаружить, что она закрыта.

— Зачем тебе это знать? — спросила она серьёзно почти по-деловому.

«Она почует ложь. Нужно извернуться».

— Ты мне нравишься, — спокойно выговорила я. — Как человек. И мне просто не хотелось бы… чтобы ты так зарабатывала себе на жизнь, учитывая, как ты талантлива. Вот, — я развела руками, — самый честный ответ. Твоя очередь.

— Я не шлюха, — резко и с вызывающей гордостью сказала Ева, глядя мне в глаза. — Ты ничего не знаешь.

— Я знаю, что тебе противно делать это. Я знаю, что он дрочит на тебя, — я склонила голову, голос мой был тих. — Я хочу прекратить это.

Она рассмеялась искусственным, нервным смехом, встала, подошла к выходу:

— Кто ты такая? С чего ты взяла, что тебя касается моя жизнь?

— Потому что я человек.

— Что ты несёшь?!

— Мы братья и сёстры. Мы живём в одном мире. Я понимаю, что где-то может потребоваться моя помощь, и я предлагаю её.

— Ты больная, да? Типа повёрнутой пацифистки?

— Я плохой человек, — я задумчиво опустила голову. — Ева, я хочу, чтобы ты рисовала. Рисовала то, что видишь вокруг. Если ты не расскажешь мне всё, как есть, я узнаю сама. И тебе это не понравится.

— Ты понимаешь, что ничего сделать не сможешь?

— Я смогу.

— Да? Как? Что ты сделаешь? Денег дашь? Сколько тебе надо? Ей всегда мало будет. Я обязана давать ей больше и больше, потому что я не заслужила другого отношения! Я убийца… — она задыхалась. — Мои рисунки — это чушь собачья. Просто мазня. Я делаю что-то не против воли. Я сама на это пошла, чтобы хоть как-то… сгладить вину. Ты ничего не можешь тут поделать. Ты не вернёшь мёртвого к жизни.

— Кто-то умер по твоей вине? Кто? — я, не мигая, смотрела в её лицо. Она раскраснелась, руки её дрожали, по щекам вот-вот потекут слёзы ярости.

— Мама… — прошептала она. — Семь лет назад я села с ней на переднее сидение машины. Я отказывалась пристёгиваться и хотела ехать, как взрослая. Мама отвлеклась на меня… Потом я помню столкновение с машиной. Меня вынесло вместе с дверью к канаве… Мама приняла весь удар на себя, её просто согнуло как-то… как будто человека можно смять, как бумажку, — она побледнела. — Из родни у меня только тётя. Она мамина сестра-близнец. Ты осознаёшь, кого я отобрала у неё? — тихо спросила Ева. — Хочешь, чтобы я рисовала? Серьёзно? Эти картиночки что-то исправят? Нет. А если какой-то ненормальный будет фотографировать, как я голая делаю себе сильные порезы на теле и стону… если он разденется и кончит прямо передо мной… и заплатит за это бешеные деньги, то я, чёрт возьми, не против так отрабатывать, сколько потребуется.

Теперь я знаю, кого съем в первую очередь.

Спасибо, Ева.

Я подошла к ней, хотя вся она вжалась в дверной косяк и смотрела на меня со злостью, испугом. Я обняла её за плечи и прижала к себе. Она попыталась вырываться:

— Что… ты делаешь, ненормальная?

— Я помогу тебе, — прошептала я ей на ухо. — Тебе не придётся ничего делать…