ОБРЕЧЕННЫЕ НА МЕСТЬ

“Месть, — это блюдо, которое не каждому по зубам.”

– Светлана Термер 

“Обреченные на месть”, — это рассказ, состоящий из нескольких историй людей, которые не смогли смириться с несправедливостью, и взялись вершить ее собственными руками. 

К чему это привело их? И стоило ли рисковать собою ради возмездия? 

Автор расскажет историю, и вывод о правильности решений героев читатель вынужден сделать сам.

Надеюсь, вывод этот не будет губительным. 

– Светлана Термер 

***

1. «ОГНЕМ ОЧИСТИТСЯ ВСЯКАЯ СКВЕРНА»

Духота, вонь застоявшегося воздуха, пота, и душок бродящих помой в ведре делали невыносимым пребывание в тесной тюремной камере колонии строгого режима номер 155, но заключенным некуда было деться.

“Черная” тюрьма для особо тяжких преступников. Здесь мучились теснотой, духотой и вонью шесть человек, пятеро из которых за скрипучим столом играли в карты, в то время как шестой сидел на шконке, прислонив спину к стене, разрисованной перечеркнутыми палочками, и читал А.Дюма “Граф Монте Кристо”, — роман о мести.

Месть, — как сладостно это слово, и как горек осадок послевкусия от совершения той долгожданной, сбывшейся мечты. Мечты о возмездии. Как ярко, как желанно для нас свершение справедливости. Но кто определил, что в действительности есть справедливость? Почему смертные берутся судить смертных? Кесарю кесарево? Око за око? Отдайте мертвым хоронить мертвых? Кто определяет кому тюрьма а кому смерть? Кто определяет, убийца ты или жертва? И кому положено больше? Денег, власти, отведенных на жизнь лет? Бог? Легко ли отдать власть над собой и себе подобным тому, кого ты никогда не видел в лицо? Тому, в чьем существовании нет уверенности, и ты вынужден отдавать ему власть над собою по слепой вере? Ведь так хочется, чтобы за то преступление, жертвой которого стали невинные ты бы сам, лично, собственными руками отомстил. Заплатил по счетам. Отнял зуб и глаз у отнявшего.

Так хочется.

И крик отмщения заглушает шепот милосердия.

И ты берешь камень, и отнимаешь жизнь, и воздаешь по заслугам.

И тебя же за это запирают в душной камере с вонючим помойным ведром и потными, татуированными убийцами.

Тебя сравняли с теми, кого ты презирал.

Выбирай, несчастный, — справедливость и заключение, или свобода и унижение.

Лишь редкий и честный человек признается себе что второе привлекательнее первого, и его за это назовут трусом.

В книге осталось всего двадцать страниц. Заключенный Хлопков Дмитрий Максимович совсем скоро будет вынужден вернуться в реальность из литературной вселенной Дюма, и пока он не дойдет до библиотеки, и не обменяет прочитанную книгу на новую, он вынужден будет мучиться осознанием своего пребывания в колонии, соседства с пятью зеками убийцами и вспоминать утешительные, но все же давящие на совесть фрагменты совершенного им преступления.

***

Шесть лет назад.

Пепелище сгоревшего дома еще дымилось и обдавало жаром стоящего Дмитрия Максимовича Хлопкова напротив. Судмедэксперты забрали два обгоревших тела на освидетельствование, а Дмитрий Максимович, давший уже показания был освобожден сотрудниками, с выражением ими сочувствия.

Слезы не могли вырваться из сухих глаз. Да и не было слез. Как не было и голоса, которым кричит всякий, у кого на глазах уносят любимых покойников.

Он чувствовал как сердце его разрывается от тоски, боли, злости и ужаса. Каково это, — гореть заживо?

Его красивая жена, его добрая мать, были всей его семьей, ведь больше никого и не было.

Теперь их обгоревшие трупы на столе, под скальпелем, изучаются равнодушным патологоанатомом, которого скорее всего тошнит от того вида, в котором они теперь находятся.

Больно.

Он кажется чувствовал, что кто-то выскребает его из его собственной души и из его рассудка, как выскребают нежеланный плод из чрева в абортарии.

Его, прежнего, счастливого, теперь хватают кюреткой за пятку, и тащат наружу, чтобы бросить в холодный, медный таз, — подыхать окончательно.

Он схватил тлеющее полено руками, и сжимал пальцами так долго, сколько мог. Он хотел ощутить все ту же боль, с которой умирала его семья. Эта боль была невыносимой.

***

Двое парней лет по двадцать, зависимые от веществ, которые полгода назад ограбили дом Хлопковых, связав двух женщин, и по неосторожности подожгли брошенным окурком их жилище сидели теперь в сарае, сбитом из сухих веток, в глубоком лесу.

Хлопков Дмитрий Максимович срубил сарай сам, сам оглушил и привез сюда двоих подследственных, отпущенных до суда под домашний арест, сам же связал их, облил бензином и прикурил сигарету. Пока курил двое молили о пощаде, клялись что дом сгорел не нарочно, что они уже под следствием и признали вину, но Хлопков закрыл им рты и бросил окурок им в ноги.

Они не могли кричать из-за тряпок, которыми были набиты их рты, но набухшие от ужаса и боли глотки разрывались стоном. Дмитрий Максимович смотрел как горят эти двое, и чувствовал, что его выпускают на свободу. Он отпущен дышать, отпущен из объятий несправедливости. Он свободен.

Вонь от паленой человечины вызывала тошноту. Дмитрий Максимович залил кострище водой, чтобы не спалить к чертям весь лес, и вернулся в город.

Через два дня его вызвали на допрос в качестве подозреваемого, и он тут же написал чистосердечное признание, чем удивил следователя. Он уже пришел на допрос с вещами, и из участка направился сразу в СИЗО.

После пяти месяцев пребывания в следственном изоляторе, на суде он был признан виновным в умышленном причинении смерти человеку, а если быть точнее, — двум людям, и приговорен к лишению свободы в колонии строгого режима на 15 лет.

Это был максимальный срок.

Хлопков Дмитрий Максимович не писал заявлений на УДО, не считал дни пребывания, и только старался облегчить свое заключение книгами.

Пятеро в камере были ему неприятны, но он мирился с их присутствием, как мирятся многие с присутствием в своем жилище тараканов. Только тараканы не ругаются матом, не харкают в парашу, не воняют и не смеются, обнажая чернозубые рты.

Хлопков Дмитрий Максимович отсидел больше пяти лет. Впереди еще десять. А библиотека уже почти прочитана.

«Готовься, умалишенная совесть, — скоро придет твой час.»

– Светлана Термер

2. «СЕГОДНЯШНИЙ ДЕНЬ»

В женской колонии было менее душно и тесно, нежели там, где пребывал Дмитрий Хлопков. Все то же жаркое лето, но у женщин форточка была открыта, и под нею стоял вентилятор. Женщин, как правило, держат в меньшей строгости.

Надеждина Инна Викторовна, женщина тридцати четырех лет, с темными, густыми, вьющимися волосами отбывала третий год из своих десяти, за причинение тяжкого вреда здоровью трем мужчинам, ставшим впоследствии инвалидами.

Ты спросишь, читатель, как женщина причинила тяжкий вред здоровью трем мужчинам? Начнем же наконец с истории пятилетней давности.

Надеждина Инна была не замужем, несмотря на приближение своего тридцатилетия. Она, в общем-то, и не планировала выходить замуж вовсе.

Большую часть жизни она посвящала книгам, однако находясь уже в заключении вовсе забросила их.

Она стала увлекаться рукоделием, много работала и в свободные часы все чаще стремилась к общению со своими сокамерницами, боясь, до жути, одиночества. Но мы снова здесь, а быть нам нужно пятью годами ранее.

Тогда.

Надеждина Инна работала в клининговой компании, где получала неплохие деньги. Путешествия и развлечения не интересовали ее, потому Инна и ее четыре подобранные с улицы, но горячо любимые кошки жили в роскошных условиях и питались отменно. Кошки получали по большому куску свежей индейки каждый вечер, и от этого были с хозяйкой очень ласковы.

А те, за чьи увечья она теперь в ответе уже предрешили ее судьбу.

Их было трое.

Беззаботные и безответственные, с золотой картой в кармане, с винирами во рту, несмотря на юный и нежный возраст, и даже с оружием, что хранилось у их отцов в сейфах, и к которому они имели доступ.

Они были молоды, свободны, безнаказанны.

И одним вечером они позвонили в клининговую компанию, где работала Инна, и попросили уборщицу возрастом моложе тридцати.

Менеджер без задней мысли принял заказ и отправил Инне адрес.

Забегая вперед и чуть заранее раскрывая карты признаемся, что пожелав развлечься молодые люди нарочно позвонили не женщинам легкого поведения, которые вероятнее всего выполнили бы все, чего те хотели, и добровольно, потому что не столько хотелось женского внимания, сколько игры. Ведь их трое, а уборщица вряд ли передвигается с охраной.

Инна провела в особняке за городом целую ночь. Этой ночью ее насиловали по очереди, били по лицу и груди, унижали, а под конец и вовсе помочились на ее волосы.

Выбравшись с рассветом из своего заключения она не пошла в полицию, которая гуманна по отношению к преступникам, но решила отомстить за себя своими силами.

Прошел год.

Инна очень удачливо, хоть и не без труда смогла собрать всех троих подонков в арендуемом гараже на отшибе, с отличной звукоизоляцией.

Безусловно, все трое были обездвижены, обессилены и напуганы.

Предлагали деньги, угрожали, умоляли, но Инна не собиралась отступать.

Прежде она помучила слегка побоями, чтобы измотать жертв, а затем приступила к самому пикантному развлечению.

Откуда-то добытый черный, заряженный пистолет заставил повиноваться наказуемых, и они по очереди, преодолевая отвращение, но страшно желая жить и освободиться содомировали друг друга, имея насильственную эрекцию от таблеток для потенции, которые Инна лично положила каждому под язык.

Пока происходил этот акт Инна наблюдала со стороны, испытывая долгожданное успокоение. Они думали, что на этом позоре все и закончится, но это было не так.

Да, они выбрались живыми, но не теперь.

Инна содомировала всех троих по очереди черенком штыковой лопаты.

Видно, слишком было глубоким проникновение, и Инна была не осторожна, но в следствие этого все трое получили разрывы прямой кишки, а спустя неделю, придя в себя в клинике нашли на поясе колостомы. Теперь дефекация будет происходить не естественным путем, а выводом через пластиковую трубку.

Судьей была женщина. Женщина эта приговорила Надеждину Инну к десяти годам лишения свободы, как того требовал закон, но выразила ей взглядом и сочувствие, и понимание, и солидарность.

Потерпевшим же благодаря судье не было выделено никакой компенсации и присужден условный срок (из учета инвалидности) за групповое изнасилование, которое удалось доказать благодаря устаревшим, но все еще действительным справкам Инны, оформленным год назад.

Теперь же, находясь в колонии Инна на особом счету в новом обществе.

Только все еще страх одиночества терзает ее.

Она забывает о боли и о свершенном только если ее отвлекают люди.

Как только голоса замолкают, тревога наполняет ее сердце, и она стонет, плачет, дрожит и кажется вот-вот в груди ее разорвется сердце.

Сердце, которому уже чужды все человеческие чувства, кроме боли, тоски и немыслимого страдания, от которого нельзя укрыться.

Единственный шанс не слышать стенаний собственного сердца, — заглушить их голосами снаружи.

Но выйдя на свободу Инна найдет утешение в алкоголе, который однажды погубит ее.

– Светлана Термер

3. «ГОЛОС СОВЕСТИ»

Психиатрическая клиника на окраине провинциального города.

В седьмой палате, рядом с надзорным постом, на второй по счету кровати от стены находится не первый год, почти не вставая женщина в засаленном, махровом халате.

Взгляд ее полон безумия, злобы, и неизмеримой тоски.

Женщину зовут Виталина, ей сорок пять лет, и она признана невменяемой, на фоне заболевания прогрессирующей шизофренией.

Пять лет назад женщина ждала из школы пятнадцатилетнюю дочь, которая так и не вернулась. Ждала ее Виталина до самого вечера, а после двадцати часов обратилась в полицию. Только к вечеру следующего дня начались поиски.

Две недели никто не мог найти и следа девочки, а Виталина уже была близка к своему теперешнему сумасшествию.

На четырнадцатый день в полицейском участке зазвонил телефон, и поднявший трубку участковый услышал голос напуганной женщины.

Она запинаясь сообщила, что в сдаваемой ею однокомнатной квартире пропали квартиранты, но оставили в ванной выпотрошенный труп девочки, который уже начал разлагаться. Участковый сообщил о звонке следователю, следователь опер.группе, и девочка уже через два часа была опознана матерью и изучена суд.мед.экспертом.

Уголовное дело завели сразу же.

У девочки отсутствовали две почки, два легких, печень и сердце. Тело было обескровлено.

Преступников нашли на удивление быстро. Это были два пенсионера врача в отставке, которые черным способом начали, совсем недавно, торговать здоровыми органами для пересадки. После дачи показаний их отправили под домашний арест.

Виталина навестила их ночью.

Приложив к лицу тряпку с хлороформом она усыпила их, связала пластиковыми хомутами руки и ноги, раздела, и выпотрошила их как бройлерных цыплят, почти наживую.

Органы она смысла в унитаз, а тела бросила в ванну и залила водой, в точности повторив преступление, совершенное ими в отношении ее дочери.

Утром женщина, все еще измазанная высохшей кровью уже была глубоко безумна.

Когда женщину арестовали и поместили в СИЗО, где она попыталась покончить с собой за двое суток восемь раз, и была перенаправлена в психиатрическое отделение закрытого типа.

Суд признал ее невменяемой и приговорил к принудительному лечению в психиатрической клинике бессрочно.

И теперь она здесь.

Здесь чисто, окна щедро пропускают солнечные лучи. Здесь скрипучая, но довольно уютная кровать. И главное, — нет той самой комнаты, в которой навеки останутся нетронутыми зеркала с наклейками, запылившиеся, но все еще любимые куклы погибшей дочери. Нет фотоснимков в резных рамках на комоде, нет розовой большой чашки в кухне.

Здесь нет прошлого, которое Виталина мечтала забыть.

Мать, вложившая всю себя в свое дитя теперь более всего хочет верить, что никого под сердцем не носила, никого не рожала, никого не Любила. Потому что знать эту страшную, смертоносную истину подобно пытке.

А еще ей было страшно помнить, как пальцы ее тонули в потрохах убийц, и как она вынимала теплые, пульсирующие органы, отрывая их от сосудов. И это, быть может, причиняло ей больше боли и ужаса, чем память о дочери.

Виталина Любила женщину в белом халате с красными пуговицами, которая приносила в медном блюдце шприц с желтой жидкостью. Когда жидкость эта попадала в кровь Виталины, — память сглаживалась. Наступало долгожданное забытье.

Месть. Она порою благословенна.

Но так часто отнимая жизнь преступника нашей трагедией становится не убитый, уничтоженный близкий наш человек, павший жертвой чужой кровожадности, но тот злодей, чью жизнь мы отняли сами.

Мы отнимаем око за око, и око отнятое преследует нас во снах и полубезумных припадках. Мы носим с собою не траурную память, а оружие, что в наших руках окрасилось кровью.

Жестокость всегда оборачивается местью. И если не придет сродник твоей жертвы отнять твою жизнь, все-таки непременно придет сам Дьявол, дохнет в спину мертвенной гнилью, и наполнит душу смрадом и скверной.

И не будет более в тебе жизни, если сердце наполнено смертью.

Если кровью окрасились твои руки, то звон в ушах, возвещающий реквием по твоей душе никогда не умолкнет.

– Светлана Термер

4. «ДИТЯ ЗЛОБЫ»

Ровно выставленные в два ряда двухъярусные шконки были заправлены после обеда, но уже был поздний вечер, и шерстяные одеяла скатались, выставив напоказ затертые, серые от грязи простыни, испещренные дырками; с облезлыми краями. На первых этажах коек сидели девочки подростки, курили, ругались отборным матом.

Женская колония для несовершеннолетних была поистине страшным местом.

Во всякой колонии, за исключением детской есть правила и порядки. Здесь же балом правит тот, в ком больше бесстрашия, наглости и физической силы.

Белье не сушилось ни на батареях, ни на спинках кроватей. Девочки здесь крайне редко меняли и стирали исподнее. Даже менструация не была поводом для особенной гигиены. Мыться девочек загоняют каждый вечер, но это бесплодный труд, без смены белья, — посему в камере, и без того душной, вонь от параши приправлялась так же вонью пота и женских выделений.

У самой стены, играя с ножом-бабочкой, чудом не найденным в тайнике надзирательницей, смотрела исподлобья на игру в «дурака» напротив себя девочка пятнадцати лет, по прозвищу Мальвина. Она всегда смотрела исподлобья. Она всегда наблюдала за происходящим, словно бы ожидая нападения и сама была всегда готова к нему. Она ждала нападения, но нападения не было.

Лишь к вечеру она устанет смотреть и опустит уставшую голову на худую подушку. Но и тогда сон не расслабит ее напряженного, как напряжено и сейчас, тела.

Всякая мышца натянута, всякий палец готов сжаться в кулак, всякий волос на голове готов отражать удар.

Прежде она была Еленой, но по приезде в колонию потребовала забыть ее имя, обращаться к ней по прозвищу, или по фамилии. Требования были агрессивными, и за любую попытку вспомнить про Елену, или не дай Бог Алену, Мальвина бросалась в драку, выставив острые, грязные ногти, впивалась в кожу, раздирала ее до кровавых ран, после чего в ход шли кулаки, а затем и ноги, бьющие уже по обессиленному и побежденному противнику, или, если быть точнее, противнице.

Мальвину никто не трогал, ее боялись, и ее даже в некоторой степени уважали.

Три года назад. Школа №24. 6А класс.

Пять лет Елена терпела самые изощренные оскорбления от Ивана Мельникова, грубияна, свалившегося на ее голову во втором классе, когда она перешла в эту школу после своего переезда в город из родной деревни. Пять лет Иван Мельников заливал клеем ее сумку, сбрасывал учебники с парты, подкладывал всякую мерзость на стул, толкал в спину на лестнице и в общем-то можно было с уверенностью сказать, что это была самая настоящая травля, с особой жестокостью, за которой решительно не могло скрываться ничего более, кроме как абсолютного отвращения, рьяной ненависти и презрения.

Елена терпела. Но одним утром случилось то, что навсегда изменило ее жизнь.

После первого урока физической культуры Елена, уставшая и обезвоженная очень хотела пить, и взяла из рук одноклассницы, частенько выказывавшей Елене пренебрежение бутылку с лимонадом. Жадно сделав два глотка она вдруг ясно ощутила что лимонад вовсе не был лимонадом, а оказался соленой, вонючей мочой. Иван Мельников, прежде сообщивший всему классу о содержимом бутылки первым засмеялся. За ним разыгрался гала-концерт оркестра гогочущих дикарей, столпившихся над поверженной жертвой, и алкающих свое злодейство, в предвкушении надругиваться над загнанным в угол существом до победного конца.

Елена не думала уже о будущем, о мечтах и целях. Она знала, что задуманное ею приведет ее в тюрьму, и жизнь кончена, но жажда мести оказалась сильнее зова рассудка.

Елена вынула охотничий нож из сумки, пробралась к обидчику через толпу, вонзила лезвие в кожу под пупком и провела по брюшной полости вверх до ребер, разрезая кожу долгожданно и смакуя немыслимое удовольствие, следуемое за настигшим ее вдруг успокоением. Толкнув Ивана на пол она раскрыла разрезанный живот и вынула оттуда еще пульсирующую, печень и продырявленный, кровоточащий кишечник, еще хранящий в себе следы прежней жизнедеятельности.

Иван был мертв.

Елена же забрав орудие убийства из чрева убитого направилась к Кристине, той, что предложила бутылку. Через минуту визги Кристины, у которой было порезано лицо вывели толпу из оцепенения, внушив панику, и все разбежались в разные стороны.

Дети и учителя попрятались в кабинетах, закрывшись изнутри, выходы были закрыты до приезда уже вызванного наряда и Елене было не сбежать. Вот только она и не думала бежать.

Она терпеливо сидела в коридоре, рядом с трупом безвозвратно побежденного Ивана Мельникова и медленно превращалась из загнанного в угол зверька в безжалостного и бешеного хищника.

Наряд полиции, арест, допрос, СИЗО, суд, тюрьма, камера.

Войдя в камеру Елена установила угодный себе порядок проживания, выбрала новое имя, заполучила самый привлекательный угол и на пять лет обеспечила окружавшим ее еще сорока девочкам страх и трепет перед собою.

Каким-то образом она протащила в камеру нож, и одной из бунтарок порезала кожу на затылке, обещая в случае неповиновения в следующий раз отнять голову. С того дня ее авторитет был неоспорим, ее важность превыше ценности мнения большинства, и камере теперь играть по ее правилам, иначе…

…иначе ожесточенное сердце Мальвины в очередной раз не дрогнет, когда руки начнут проливать кровь.

Ведь иногда унижение, длящееся годами, воздается по заслугам. И иногда это может стоить жизни тому, кто решил что ценность его жизни, его комфорта и его репутации почему-то превыше ценности всего того же, в отношении другого человека.

Что ж, иногда это чревато тем, что ты поменяешься с ним местами.

И никому от этого будет не легче.

Ни жертве, ни палачу.

– Светлана Термер

5. «СУДЬБЫ НАСМЕШКОЮ Я В РЯСУ ОБЛАЧЕН»

Мужской монастырь в далекой от цивилизации обители славится перед немногочисленными прихожанами худым стариком с черным, масляным лбом и выбитыми коленями, всякую минуту дающий ослабевшими членами земной поклон, ударяясь при этом левою бровью о старенький, влажный от плесени пол монастырской часовни.

Старик этот благословений не дает, ибо считает себя недостойным этой чести, и сторонится людей. Он спит четыре часа в сутки, питается только водой и сухим хлебом, и живет так уже несколько лет

Старика зовут отцом Афанасием, а в миру звали Иваном Матвеевичем.

Он был женат, но овдовел. Был отцом прелестной девочки, но стал бездетным.

В ноябре 2005 года девочке было семь лет, и она ушла поодаль от дома, ослушавшись матери, и попала в беду. Душевнобольной педофил заманил девочку в свою убогую, грязную квартирку, и изнасиловал.

Девочка была слишком хрупкой, и нанесенные травмы были несовместимы с жизнью.

Она скончалась от внутреннего кровотечения.

Отец девочки нашел преступника сразу же, избил, но избил так жестоко, что тот скончался, а Ивана Матвеевича арестовали. Пока он ждал суда в СИЗО его жена отравилась уксусом в заполненной газом кухне, чтобы наверняка.

Пережитые трагедии были выше ее сил.

Иван Матвеевич отсидел десять лет за умышленное убийство. Отчего-то суд не признал состояние аффекта, что, впрочем, не сильно и расстроило Ивана. Возвращаться ему все равно было некуда.

В 2016 году Иван Матвеевич, отсидевший от звонка до звонка вышел на свободу, и оказавшись в родном городе первым делом пошел в свой двор, и сел на лавку возле детской площадки, где прежде гулял с дочерью. Он увидел маленькую девочку, так похожую на его дочь. Тоска и умиление не сразу позволили раскрыть истинную природу его чувств. Он ощутил возбуждение чресел, а затем и эрекцию.

Не в силах мириться с настигшим его желанием он поднялся с лавки, покинул площадку, и попытался удавиться на пустыре, веревкой от брошенной кем-то тарзанки. Но ветка сломалась трижды, и солнце сменилось дождем.

“Целованием ли предаешь меня!?” вспомнились вдруг слова из нового завета, и почему то показалось Ивану что он предатель.

Он оставил вещи, ушел лесом в далекую обитель, и после изнуряющего пути, верный своей цели молил в ногах у настоятеля принять его.

Пять лет он был послушником, и не было ни секунды, когда он забыл бы о молитве.

В 2021 году он принял постриг, взял сразу несколько аскез, и славит Бога, спасшего его под епитрахилью настоятеля от тоски, отчаяния, и бесполезного существования.

Он отомстил за дочь. Что же, сгинул душевнобольной развратник, забрав с собою невинную душу. Эта месть оставила после себя заключенного отца и мать самоубийцу.

Ведь если бы не было убийства, то Иван Матвеевич не дал бы жене отравиться.

Месть отомстила за себя.

А справедливости не нужны исполнители.

– Светлана Термер

6. «БЕССМЕРТИЕ ПОЗОРА»

В одной российской провинции, в 20 году второго тысячелетия, через 75 лет с тех пор, как последний солдат третьего Рейха был изгнан с русской земли, напротив памятника советским солдатам, в двадцати метрах, под асфальтированным, истоптанным участком земли, сравнялась, и даже опустилась земля. Цветы у мемориала победителям, павшим в борьбе за освобождение родной земли от жестокого врага никогда не увядали. Нет, на самом деле как и всякие цветы, все таки увядали, однако тут же, 75 лет подряд их заменяли новые, свежие.

Красные гвоздики, розы, хризантемы.

Напротив же, под асфальтом, лежали кости побежденных.

Облаченные в военную форму, по уставу, с железными крестами на костяной груди, — их тоже помнили.

И каждый проходивший по их праху знал, кого попирает ногами.

Кто-то с гордостью, кто-то с ненавистью, кто-то с обидой.

Двадцать метров разделяли мертвых врагов. Здесь, наверху, в бренном и почти свободном мире, где уже было и безопасно и даже временами весело и легко, крестами себя осеняли славяне, проходя мимо объемного камня с красной звездой. А внизу, под землей, которая упокоила и первых и вторых, — никакой, решительно, не было разницы между погребенными.

***

Что есть память? Отпечаток на душе, порою драгоценное украшение, венчающее шею, а порою зияющая, открытая, кровоточащая и воспаленная рана.

Память, — это то, что нужно живым. Она не спасет и не восхвалит героя, не унизит подлеца. Она бесполезна для тех, кто не присутствует непосредственно рядом.

Память ценна, лишь если ее достают из сердца при слезной молитве.

“Прости им, ибо не ведают что творят”, — вторил великий и безгрешный. Мы предпочитаем ставить иногда свечи под иконой, за упокой еще живым и дышащим.

Мы разучились прощать даже тех, кто никогда более нас не обидит.

Но именно такая, порою жестокая память тоже бывает спасительна.

Ибо когда ты Любишь врага, тебя не поднимет с постели гордая и внушительная фраза “пусть ярость благородная вскипает как волна”.

***

Земля не дышит, а под двумя метрами ее поверхности десятки

одинаковых, только сгнившей военной формой отличающихся разложенных, высохших, поеденных червями скелетов.

И вторые, подобно первым, как обычные смертные стали прахом.

Могила равняет всех не на поверхности, а в глубине.

И то, что мы помним освободителей и карателей не решает их судеб.

Это решает только наши судьбы.

– Светлана ТермеР

«ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА. ЭПИЛОГ.»

Месть, — это блюдо, которое не каждому по зубам.

Месть, — это грех непрощаемый, ибо зиждется на непрощении.

Тот несчастный, что речет себя борцом за справедливость, заслуживает справедливости.

Не будет отпущено тебе, если не отпустил сам. Не будет прощено тебе, если не простил.

Не будет милосердия и жалости к тому, чье сердце злобно.

Бывает, порою, что человек несчастный, отчаявшийся не видит в жизни более смысла, кроме одной лишь мести, кроме той крови, что пролита была злодеем. И кровь эта не омывает душу, как кровавый бассейн, исцеливший Алмазную Донну, но превращается со временем в грязь и гной, и разум израненный заражается этою грязью, и старые все шрамы воспаляются, и новые, и загнивают, и обрекают на гибель.

Еще живое, — предается мертвенному гниению.

И не вынуть заразы наружу уже, и живой труп бродит по земле, и ни света не видит, ни благородства, ни радости от самого своего существования.

Великая сила, — прощать. Не преступление в пылу горести и отчаяния загубить врага. Страшнее этого отпустить его, и затем жизнь свою положить на поиск его, на возмездие, и уже безоружного, в трезвом рассудке, застав слабым уничтожить с особой жестокостью.

Ни один смертный приговор, даже несправедливый, не подразумевает мучительной смерти.

Выстрел, — сразу в голову.

Петля, — сразу на шею, и чтобы непременно одною секундой.

И гильотина, и отравление, и утопление, — сразу и до конца. Жестоко? Да! Но минутою, и бесповоротно.

Нет греха страшнее, чем пытка безоружного, чем восхваление собственной злобы, когда огонь праведного гнева утих, а ты питаешь ненавистью кострище, которому давно суждено потухнуть!

Остановись же, о несчастный, жестокий палач! И если тут же, сию минуту ты упустил шанс ответить оком за око, — оставь навсегда это в прошлом!

Ведь судьба, Господь, провидение и даже карма (выбирай любое), настигает однажды всякого преступника.

И незачем ради чужого Ада лишать самого себя призрачного шанса на милосердие Создателя.

Кем хочешь сделать ты его, твоего обидчика? Мучеником, или затворником Сатаны?

Кем себя обрекаешь быть? Страстотерпцем, или убийцей?

– Светлана Термер

Еще почитать:

Народ против Сбербанка / София Шапиро

Истории трактирщика — Тяжелая ночка

Десять ночей со Стариком Холом — Пиццерия пятая ночь

Дикий. Глава 7 «Вариации»