–Поди сюда, девушка! Поди, не бойся, одарю! Щедро одарю! – Боянка вздрогнула, заслышав эти речи. С испугом обернулась, одёргивая юбку. Не думалось Боянке, что в этот тихий утренний час кто её здесь встретит. Пришла стираться. Вернее, так для матери. А для себя – тихонько погадать. Увлеклась Боянка, на колени к самой воде встала, венок по воде плетёный пустила. А чтоб юбку не замарать, подоткнула её, и тут…голос. Женский, тихий, но нехороший, вроде как вкрадчивый.
–А я ничего и не делаю! – испуганно солгала Боянка, обернулась вправо, пытаясь понять, кто с нею заговорил, затем влево. Ага. Чуть левее, у самых тростников, белая кожа мелькнула.
Боянка теперь и сообразила кто с нею заговорил. Русалка. Белая кожа, почти прозрачная, хищный взгляд, острые зубы и длинный чешуйчатый рыбий хвост вместо ног – такими пугали Боянку с детства, упреждая ходить одной на реку. Не думала Боянка, что встретит когда живую такую!
–Чур меня!– Боянка отшатнулась, испуганно осенила себя знамением, вздумала даже уже бежать к дому, да ноги как приросли.
А русалка неспешно выплыла из-за тростника, оказалась она красива и нежна лицом, но особенное впечатление произвели на Боянку её волосы – даже мокрые они были густыми и крепкими на вид, словно смоль.
–Видишь, не карает Боже меня. Не чёртова дочь я, а самая что ни на есть – господняя, – улыбнулась русалка, останавливаясь. Она была близко к берегу, и Боянка могла видеть, что внешние черты её ничем не отличаются от людских. Разве что глаза… такие ярко-ярко синие, но разве не бывает такого на свете?
Слова русалки показались Боянке убедительными, она осторожно переступила вперёд, оставалась на берегу, готовая, чуть что, броситься назад.
–Не бойся, – повторила русалка, – я худого тебе не сделаю. Ты же меня ничем не обидела, верно?
Боянка испуганно кивнула.
–Так чего мне тебя губить? – спросила русалка. – Ты не гневись, я только по людскому соскучилась. Хочу узнать, как у вас и что. Ответишь мне – одарю, щедро одарю.
И не успела Боянка рта раскрыть, а русалка вытащила откуда-то из воды чудесной красоты гребень. Основа и зубья блестели серебряным светом, который бывает, наверное, только у самых чистых звёзд, а ещё…мелкие жемчужинки складывали на широкой части гребня изящные завитки.
–Он не простой, – продолжила русалка, пока Боянка любовалась, – помимо красоты имеет он дар. Делает он девицу краше, крепит косу её.
Боянка перевела взгляд на волосы русалки. Она знала, что связываться с нечистой силой, а русалка была ею, не стоит. Но отказаться почему-то не могла. В конце концов Боянке показалось, что если ответит она русалке, ничего не случится. Но подозрительно прищурилась:
–Без обмана? Без колдовства?
–Без него, – отозвалась русалка, – не бойся, сказала же – ни к чему мне тебя губить! Можешь даже не подходить, стой на берегу.
Русалка толкнула гребень по воде, и тот, неожиданно покорный её движению, легко-легко заскользил к бережку, и Боянка, склонившись, быстро подцепила его. Гребень был тяжёлым, а ещё…сухим.
Но Боянка об этом не думала. У неё не было ничего красивого – в доме пятеро по лавкам – сёстры её и братья, замотанные жизнью мать и отец. А Боянке нужно было уже давно приданое собирать. Да из чего его собрать, когда то мать расшибётся, то засуха ударит, губя хлеба?
А так…хоть что-то, да ей одной. Ей!
–Спрашивай, – велела Боянка, осмелев, – только быстро. Недосуг мне трепаться, дела много.
–Скажи, девушка, ты из Малой Деревни? – русалка не обиделась на грубость Боянки.
–Известно! – фыркнула Боянка.
–А в Большой бывала?
–Каждую неделю там торгуемся, – Боянка занервничала. Ту часть она знала мало – условно их деревня делилась на Большую и Малую – к Большой вела дорога и город был ближе, а Маолая стояла к лесам, разделяла их река, вот кто-то и до рождения Боянки пошутил, мол, Большая Земля и Малая. Так и повелось.
«Местная!» – подумалось Боянке, и она вгляделась в русалку внимательнее, вдруг видела её где, и может вспомнить имя?
–А известен тебе Петар, сын Гамира? – русалка будто бы стала ещё бледнее.
Боянка невольно вздохнула. Да кто ж его не знает! Высок и статен, а что хлеще – в достатке живёт. У отца его мельница своя, и торгуется он свободно с городом. Уважаемый человек! а сын его, и уважаем, считай, и красив, и молод. Спроси на улице – его любая девка знает!
–Вижу, – улыбнулась русалка, – а что слышно о нём?
–Женится, – мрачно ответила Боянка. – Из города привёз. Еленой звать. Лицом худа, сама…
Боянка чуть не заревела от этой всеобщей девичьей обиды. До объявления свадебной пирушки, на которую были приглашены едва ли не всем составом обе деревни, у каждой свободной девушки была хоть слабая надежда, отражавшаяся заклинанием: «не мой, но и не занят!»
А тут Петар явился из города. И не один. И суровый отец его Гамир вдруг повеселел, начать хлопотать и на празднество не скупился. Боянка сама в прошлую поездку видела, как завозили бочки с вином в сторону дома Гамира, как несли целые сундуки с лентами и отрезами, чувствовала аромат медовых пряников и пирогов…
–Завтра празднество, – сказала Боянка с той же мрачностью. Боянка была приглашена с отцом, матерью и братьями-сёстрами. Но готовилась идти без радости. Знала – идти нужно, иначе что люди подумают? Но боялась, тошно ей было идти.
Не просто так вздыхали девку по Петару. Кому его внешность очень сердце помутила, кому ей нрав, а вот Боянке больше, наверное, дом его и костюм. Таких Боянке не видать.
–Спасибо, девушка, – задумчиво промолвила русалка, – ступай отсюда. И забудь про нашу встречу.
Боянка даже охнуть не успела, спросить, одёрнуть: как же так? толком и не поговорили ведь, а над речною укладой уже кричала её мать:
–Боянка! Боянка, ты куда пропала? Дурная девка!
Боянка обернулась на голос, подняла корзину с кое-как постиранным бельём, да бросилась к матери, да е выдержала – обернулась.
Но тщетно. Вода была светла и равнодушна.
«Не сон ли?»– подумала Боянка, но, точно отвечая на её вопрос, тяжёлый гребень выскользнул из её пальцев.
–Боянка! – надрывалась мать.
Боянка подхватила гребень, спрятала его в руках:
–Иду!
«Не сон! Не сон!»
***
–Угомонилась бы ты, Варна! – укоряет Ганка. Сама укоряет, а хвост русалочий её плещет лукаво, мол, эх, игрища твои не одобряю, но ты мне рассказывай, рассказывай, хоть так поживу.
–Молчи, Ганка! – огрызается Варна, а сама мечется по воде.
Здесь их не увидят и не найдут. Лишь могут услышать далёкий плеск, да выяснять не пойдут – Русалочий Яр – дурное место. Здесь и встретились две сестры по несчастью – Ганка – весёлая, рыжеволосая русалка и Варна – мрачная, с копной чёрных волос и ярко синими глазами…
Прежде, встреться они живыми, ни Ганка на Варну бы не глянула, ни Варна на Ганку. Обе были они горды собою, красивы. Но кончилась земная жизнь, наступила жизнь вечная, горькая, холодная. И здесь они близко друг дружки держатся – делить им нечего. Красоту их точат воды и ракушки, а над водою слава дурная обо всём их племени идёт. Плачут вместе, вместе плывут, и в стае средь сестёр вместе держаться – так проще, так есть иллюзия надежды.
–Далась тебе эта девочка? Ещё и гребень ей мой отдала! – Ганка ворчит нарочито, делает вид, что недовольна, а у самой глаза горят от азарта: что-то будет! Варна просто так ничего не делает.
–Не твоё дело! – шипит Варна, но замедляет своё метание. Чего метаться? Думать надо.
Крепко думать, как сердце своё мёртвое и дух свой яростный успокоить. Сгубил её Петар, он её такою и сделал, а сам женится? Так, словно и не было её на свете.
–А ты утопи его, – предлагает Ганка, зевая. – Чего проще?
Варна мотает головой: нет, нет, так дело не пойдёт. Эта вода не берёт мужской души, только женскую серебряным светом увивает, да тянет сквозь темноту в русалочий мир. Только глянешь как утопилась девка, да только выволокли её на берег, а в Русалочьем Яру уже открыла душа её глаза, да увидела сестёр по несчастью своих.
Не все, впрочем, топились.
Дарья вот – ещё одна русалка – та, конечно, сама. Креста не побоялась. И Демира, и Ждана, и сколько ещё – все сами, кто от позора, кто от безумия, а кто от горя.
А вот Ганку мать в ярости утопила за то, что Ганка не хотела выходить замуж по расчёту, а хотела по любви. У Ганки всегда был характер: скала! – не сдвинешь!
Не сдвинули. Только никакой любви у Ганки нет. Жалеет ли Ганка, что не пошла к тому, кто старше её на два десятка лет и на три дома богаче, или нет? кто её знает! Только не дышать Ганке больше, не ступать на берег.
Или сама Варна. Её Петар притопил. Грех за Варной и самой был – связалась без всякой свадьбы с ним, но не устояла! Дрогнула!
Шептала в редкую встречу:
–Мы же с тобой поженимся, да?
–Конечно, – отвечал ей Петар, – только вот сейчас отцу помогу, занемог.
То отец у него болел, то на мельнице требовалась помощь, то неурожай, то неделя не та, а тянул Петар. Пока не почувствовала Варна неладное. Пришла сама:
–Затяжелела я, Петар… давай уже по-людски станем жить?
А Петар в крик:
–С чего взяла ты, дурная, что мой он? Откуда я знаю, кто тебя таскал?
Варна не ждала такого. Плача, повинилась перед родителями, выдержала самое худшее – разочарование в их глазах. Не били её, из дома не гнали, не бранили даже, так, вдвоём, состарившись будто бы разом, смотрели на неё с горечью.
А ночью прилетел камешек… выглянула Варна в окно, от слёз и горечи раскрасневшаяся, увидела – Петар стоит, пришёл.
Понадеялась Варна на благоразумие его, решила, что виниться пришёл, пошла с ним. Уводил её Петар всё дальше и дальше, а она верила. В темноте он её оглушил и скинул в воду.
А утром, пока голосила мать, пока старел отец, глядя на любимую, пусть и виноватую, но всё равно бесценную дочь, открывала Варна уже глаза в Русалочьем Яру.
А следствия не было – решили, сама утопилась. Петар быстро отряхнулся, мол, не моя вина, если и была тяжела, то я здесь не при деле! Ищите виноватого.
Но Варна-то всё помнила…
***
–Давай рассуждать, – предлагает Ганка, – если не можешь утопить его, да на вечную муку обречь, утопи невесту его. Елена, да?
–Невинную? – Варна признать сама боится, но эта мысль и ей на ум пришла. Пришла, и хоть гонит её Варна, а мысль не уходит. Вроде и жалко Елену, и не при вине она, а всё же скребёт – станет ли Петар мучиться? Прикидывает Варна, а ведь при жизни злою не была, но теперь от бешенства ей не избавиться!
–А хоть бы и так! – для Ганки ничего странного и ужасного в этом нет. – Чего с того? С тобою так можно было, а тебе? Нет уж, сестрица, тут надо тем же оружием! Тем же мечом!
Отмахивается Варна, а скребёт змеёй в опустелой груди. А ну как права Ганка?
–Далеко живёт, – вздыхает Варна, скрывая радость. Нашла она способ отказаться. А самой отказаться не хочется, хочется, чтобы Ганка нашла способ-обход. Тогда Варна вроде бы не виновата – пыталась отказаться! Разубедили.
Не первый день знает Ганка людей. Видала она русалок многих, больше, чем людей – умерла-то рано, а в посмертии уже дольше живого своего состояния пребывает, от того и чует Ганка что нужно Варне.
–А там река изломлена… проход узкий, но пролезть можно. Особенно тебе, – Ганка оценивающе глядит на Варну. – Там и болот много.
–А как же я её узнаю…– вслух размышляет Варна. Решать ей не хочется, хочется мстить, хочется сделать больно Петару.
Чтобы страдал! чтобы мучился!
Про Елену как о живой и не думает Варна.
–У сестёр спросим, – улыбается Ганка. Варне нечего возразить, да она больше и не хочет – знать судьба такая у Елены – частью её мести стать. Чего ж Варну винить за это?
А сестёр у них много. Лежат по болотам в спячке, дремлют на дне рек. А когда вскрывается лёд, когда в силу входит весна, пробуждаются разом. Плещутся, песни поют, куролесят, отыгрывая всё, что не успели отыграть в прошлый сезон. Кружат путников, силы набираются, иные в далёкие реки уходят – водяницами стать, да власть к рукам прибрать, а не играться. Иной раз Варна думает, что Ганке самое место в водяницах – с её норовом и управом. А Ганка не идёт и не идёт. Откуда знать Варне, что вроде бы равнодушная к смертным Ганка, любуется ими? Издали хоть увидит свой запустелый ныне домишко – и то радость. Услышит говорок родного края – и то услада ей.
Но Ганка не покажет такого. Она насмешница. Чего ей ещё остаётся? В вечности горько. В воде холодно. Мёрзнет душа проклятая водой, да ею же поднятая. Иной раз Ганка про себя и подумает тоскливо, что надо было на косе повеситься, или отравиться…всё не так холодно было бы. Не так тоскливо.
Но назад не воротишь. Смерть нашла Ганка в реке, здесь ей и ждать конца времён.
–У сестёр…– эхом отзывается Варна, кивает, – спросим!
***
Шепчется ветер с водою, касается реки осторожно, собирает лишь слухи с поверхности, что к живым равнодушна. Час, другой – и знают уже сёстры по несчастью, что ищут Елену из мира живых, что скоро вступит в новую жизнь.
Иная сестра и пожалела бы Елену, но нет, если и жалеет, то так, в мыслях – вслух ни одна такого не скажет. Сестра по несчастью ближе живой, и если хочет отыскать живую, ей надо помочь, а не живую сторожить.
Жизнь – это повод к зависти русалочьей.
Жизнь – это повод к их тоске. От того и отнимают они жизни случайные, что со своею тоскою сладить не умеют. Молоды были – все до одной, а толку? Не сберегли жизни. Поддались, думали, что в вечную тьму канут, а нет – в вечную воду.
И вода страшнее. Ей все чужие. Никого не ютит по-настоящему, никому домом не становится. Лишь пропасть, бездна!
–Варна ищет Елену…– шепчет одна русалка другой.
–Елена живёт в доме Петара, на женской половине, – передают по воде.
–Елена ходит одна…не любят её местные девки! – ликуют кувшинки, которые предательски качаются на поверхности, а силу берут из воды, ей они и служат.
–Елена часто ходит по берегу! – шипит тростник, и это тоже передаёт сестра по несчастью другой сестре.
Кипит водный мир, а поверхность остаётся равнодушной. Не помешать, не отменить нельзя – и ветер подхватывает сплетню: Варна хочет невесту Петара сгубить.
Ветер подхватывает и несёт её, а толку? Он бьётся в стены и в ставни, разбивается о землю, кричит…
Его не понимают. И не знает Петар, что за ним наблюдают, что готовят ему горе, что ненавистью прониклись к нему даже те, кого он и знать не знал. Не от деяния его прониклись, нет. А от того, что в воде иной мысли, как яростной и нет. Но мертвы обидчики многих русалок, а у иных и не было обидчиков. А тут…живой.
Карать его, карать! Оставить мучиться. Утащить его невесту накануне свадьбы, в сестру свою обратить и пусть плачет она вечность за то, что Петар-подлец по земле ходит!
–Варна ищет Елену!
–Сёстры смотрят за нею, за живой.
–Нашли…
Ничего не спасёт уж Елену!
***
–Смотри, вон она, – Ганка незаметно указывает вправо. – В красной юбке. Видишь?
Варна видит. Она Елену уже сама угадала по лицу. Счастливое уж очень, только счастье то фальшивое. По губам улыбка, а глаза светятся такой же треклятой русалочьей тоской.
Варна тянет носом воздух… от Елены пахнет по-особенному. Маслами и мёдом. Видимо, перебирала угощения или просто на кухне была, или так пахнет жизнь?.. сладкая, единственная жизнь, которой у Варны не будет?
–Вон какая! – с ненавистью цедит Ганка. – Бесстыжая!
Она сплевывает в воду. Это должно бы выглядеть грозно, но Варна с трудом сдерживает смешок – потешно! Под водою Ганкин рыбий хвост, а она водою плюётся.
Сама Варна бесстыжести не видит. Красивая девка, молодая! Не её вина, что она выходит за Петара. Ведь так, боже? Ответь, милый!
Молчит. И сходит с Варны всякое милосердство – ярость поднимается. Эта живёт, а Варна нет. Эта выходит за Петара, а Варне в вечном холоде быть!
–Нету нам с тобою его…– хрипит Ганка. Она за лицом Варны давно наблюдает, всё по нему как по книге читает. – Нету. Молчал он. И сейчас молчит.
Варна не отвечает, а только вглядывается в Елену, запоминает с бешенством каждую её черту…невыносимо живую черту! И не видит уже тоски в глазах её, а видит одну улыбку счастливую, напускную. Да только кажется Варне, что она реальнее всего, и бесится, и ярость поднимается в ней всё сильней.
***
Елена блуждает у берега. Темнеет ныне поздно, а в этот час тут тихо. Да и у Елены нет компании – сторонятся её. Она, конечно, знает почему, да только что ей-то делать? Не спросили у Елены согласия!
Отец Петара сговорился с её отцом. У одного мельница. У другого лавчонка. Так и сошлись. А чтобы сговор скрепить, да и капиталы, как бы между прочим, вспомнили о детях своих. Елена сначала пропала, увидев Петара, на красоту его польстилась, на нрав, на улыбку.
А потом поняла – оно всё показное. Пока отец не видит, Петар и не притворяется. С Еленой хмур и мрачен, холоден. А судя по всему – уже неверен.
Елена пыталась с отцом говорить:
–Не дело это, когда жених до свадьбы, при невесте так себя ведёт!
Но отец и слышать не хочет:
–А ты на что? утешь! Измени! Направь. Что, не научила мать тебя?
Елена к матери, но и там нет сочувствия. Вернее, есть оно, материнское, да только бессильное оно. Мать против отца никогда не шла, тому же учила Елену, и хоть жаль дитя, а сопротивляться не умеет. Да и зачем? есть на всё ответ:
–Бог даст – слюбитесь.
–А если он меня бить станет? – пугалась Елена, отчётливо понимая, что кончается её мирная жизнь. Сердце её ещё не знало глубины своего отчаяния, но уже подступала тревога.
Мать вздохнула:
–Это по молодости…
Елена не хотела, Елена спорила, но так как спор её был неумелым, так как прежде не умела она возражать, то этому враз не смогла научиться. Не победила.
–Чтоб боле не говорила об этом! – не выдержал отец, но тут же смягчился: – для блага твоего, дурёха! После нашей с мамкой смерти всё твоё будет. Станете крепкой рукой вести хозяйство. Общее ваше. Так и помирать не страшно, верно, мать?
–Верно, – соглашалась мать и важно кивала головой.
Нечего жаловаться Елене. Напоена-накормлена, в сундуках крышку не поднимешь – добро вываливается, а то, что жених на неё с презрением и холодом глядит, так то молодое дело.
А ещё Елене завидуют. Чувствует она – забрала не своего, вот и косятся девки. Шипят меж собой, подмечают, где прядка выбилась, где Елена неровно ступила. Нет у неё подруг. Ничего нет.
Одна река осталась. Тихая, ровная, равнодушная. Кажется, всё река та понимает.
–Вишь, как оно…– усмехается Елена и сама не рада – с ума она сходит, что ли? С рекой разговаривать!
–Вижу…– отзывается ей голос и Елена с изумлением поднимает голову.
Страха в ней нет. Когда полдня изображаешь счастье, томясь тревогой и страхом, уже готов ко многому. В том числе и к встрече с русалкой.
Слыхала про них Елена и до того, но не видала ни разу. Но не боится. Сидит у самой воды, смотрит, как подплывает к ней Варна.
–Здравствуй…– медленно говорит Елена и несмело касается ладонью воды. Вода холодная – вечереет.
–Ну здравствуй, коль не шутишь, – русалка останавливается недалече. Смотрит в упор, Елена видит, как под нею ходит мерно туда-сюда хвост. – Боишься?
Елена качает головой.
Испугайся, девка, не будь дурой! Заплачь, глядишь, разжалобится Варна, вспомнит и жизнь свою, и твою пощадит!
Не плачет, не плачет Елена. Смотрит на Варну смиренно, словно едино ей – в петлю, в воду или завтра замуж.
–Счастлива? – спрашивает русалка, спрашивает холодно, досадливо.
–Завидуй, – предлагает Елена, — так, как я тебе завидую.
***
«Заплачь, заплачь!» – молит про себя Варна. Ярости в ней нет. Вблизи видит она Елену, но – чудо – нет в ней никакой ненависти к ней.
–Завидуешь? – усмехается Варна.
–Ты свободная,– Елена смеётся. Совсем бесстрашная и от того ещё печальнее.
Варна замолкает. Она о себе так никогда не думала. Сво-бод-на-я. надо же! А ведь и правда – свободная. Или ненужная? Даже чёрту ненужная!
–Я ведь не дура, – спокойно замечает Елена, – ты утопить меня пришла. Так?
За спиною Варны встают призрачные головы. Прямо из воды поднимаются, гонимые страшным любопытством к поверхности. Событие, событие! Елену будут карать! Хоть капля страдания за их страдания!
Женские головы. Сёстры по несчастью. Сёстры по посмертию.
Елена смотрит на них как зачарованная. А Варна смотрит на неё, и странная ярость жжёт ей давно мёртвые глаза.
Неужели сгубить ещё одну? Да и ради кого? Из-за кого? Нет уж. Хватит! хватит! не река то, а слёзы!
–Пошла вон! – кричит Варна так, как не кричала не в жизни, ни за её пределом. – Прочь! Прочь!
Елена вздрагивает, она не понимает. Смерть кажется ей обманчиво-простой, она привлекает её. Это ведь так просто – присоединиться? К ним, ко всем. Упасть в эту холодную воду, протянуть к ним руки.
–Еле-е-ена, – тянут русалки, простирая к ней ладони.
–Прочь! Прочь! – Варна плещет мощным хвостом, поднимает тысячу брызг, перебивая этот заунывный призыв.
–Ты чего? – возмущается Ганка,– сестрица, для тебя же…
–Не получите вы её! – Варна сильно отталкивает Ганку. Ей ничего не будет, само собой. Мёртвые не ссорятся между собой, они только помнят. – Беги же, дура!
Елена отмирает. Вода пугает. От её равнодушия больше нет ничего. Вода плещет. Видит Елена, что вся гладь её – это тела русалочьи – руки их, хвосты, волосы…и всё в змеином движении клокочет, хочет достигнуть Елены.
–Нет…– Елене страшно, Елене холодно. Она бежит, бежит от берега, уже не думая про смерть. Неважно, какая её ждёт жизнь – она всё равно лучше, чем навечное сплетение с водою, чем поглощение ею, становление ею.
–Ах! Упустили! – ревёт Ганка и толкает Варну, – сдурела?! Всё для тебя же!
–Пусть страдает, – отбивается Варна слабо, но не отбиваться не может. Нельзя ей признавать, что пожалела девочку. Надо придумать, добавить, хоть для формы, про страдания её.
–Ну смотри, у меня это так не пройдёт! – улыбается Ганка, присмирев. Но в глазах её зловещий огонёк – придумала отомстить. Знает уже способ, а Варна пока и не поняла.
***
–Я в тяжёлую косу
Вплетала утренню росу.
Я на солнце загадала,
Чтобы счастье отыскалось,
Чтоб пришло оно ко мне
По земле и по воде…
Чтобы жгла любовь меня
В чёрной ночи, в свете дня…– Боянка отложила гребень и глянула на себя в осколочек зеркала. Целого у них в доме не было, да и в этот приходилось глядеться тайком, чтобы мать не заругалась, что у Боянки одно зеркало на уме.
Результатом она была, впрочем, довольна.
То ли зеркало осколочком своим угождало, то ли гребень действовал всерьёз – но волосы Боянки будто бы отяжелели, заблестели.
«Удачное утро!» – подумала Боянка и прикинула, как бы половчее спрятать гребень так, чтобы завтра на свадьбе Петара и Елены достать его незаметно и воспользоваться. Надеяться было глупо, но не надеяться было невозможно. И Боянка верила во что-то совсем безумное, таящееся в завтрашнем дне.
–Ты иди, сестра ко мне,
Шаг свой в ночке затаи.
По земле иди к воде,
Встань у берега и жди…
Боянка вздрогнула и заозиралась. Никого. А голос прозвучал так явно, так разборчиво, и что-то было в нём настойчивое, требовательное и одновременно просящее.
«Уморилась!» – подумала Боянка и тряхнула волосами.
Голос повторил:
–Ты иди, сестра, ко мне,
Шаг свой в ночке затаи…
«Может, ещё чем одарит?» – Боянка поднялась. Идти было боязно, но не идти она не могла. Простые слова манили её в неизвестность.
***
–Ну и зачем? – спросила Варна, когда Ганка отпустила уже посиневшую девушку.
Варна не вмешалась. Не могла. Она и без того сегодня уже прошумела. Не забудут её сёстры, но Варне и не надо их прощения. Она уйдёт этой ночью в дальние реки, станет водяницей. Не по ней это, но ничего не сделаешь – даже в посмертии можно быть достойной.
Но прежде Ганка позвала её за собой, к берегу.
–Поплыли, покажу кое-что, – обещалась русалка и подмигивала.
Варна поплыла. На берегу увидела знакомую ей с утра фигурку Боянки, обернулась к Ганке, чтобы спросить что та хочет ей показать, и только сейчас поняла, что Ганки нет за нею.
А в следующее мгновение Ганка объявилась. Мощный хвост змеиным ударом хлестанул по берегу, и Боянка, испугавшись, не ожидая такого, потеряла опору, и в следующее мгновение сильные женские руки – множество рук потащили её вниз, к воде.
Напрасно Боянка билась. Напрасно звала на помощь, её утащили, а через минуту явили её на поверхность, положив лицом в воду и не позволяя голове дёрнуться.
Топила сама Ганка. На жертву она, между прочим, даже не смотрела, смотрела на Варну – как та отреагирует.
Варна выдержала. Посмертие закаляет от слабости. Спросила только:
–Ну и зачем?
–Как зачем? – нарочито изумилась Ганка, – за гребень! Мне он нужен назад!
И добавила уже тише:
–И тебе в назидание. Знай своё место, Варна!
Варна улыбнулась:
–Нет у меня места, Ганка. И не было. Поплыву искать!
Не дожидаясь ответа, плеснула хвостом, и поплыла прочь от сестёр по несчастью поскорее, чтобы не видели её горечи и не думали что победили.
