— Дедушка, — жалостливо протянул я, поднимая голову.
Дедушка забрался на высокую ветку и широко улыбался, болтая ногами в воздухе.
— Это слишком высоко, я не залезу, — я продолжал хныкать уже полчаса, ходя вокруг дуба и не решаясь забраться. – Слезай оттуда и пойдём домой, бабушка будет ругаться, что ты снова залез на дерево. А если змея нападёт на меня? Ну дедушка, — я топнул ногой и скрестил руки на груди, на что он лишь звонко рассмеялся.
— Ну и сиди там, — я показал язык и развернулся, спускаясь с холма.
Будто я не пытался забраться на этот глупый дуб! Я каждое утро бегал сюда и карабкался по стволу, но примерно на середине вечно падал. Дедушка всегда так ярко улыбался, когда сидел часами на ветке и смотрел куда-то. Иногда он говорил что-то, но я не мог разобрать, что именно. Я тоже хотел увидеть это удивительное «что-то», ради которого дедушка залезал так высоко. Но каждый раз…
Почти спустившись с холма, я услышал дедушкин вскрик. Обернувшись, я увидел, как он держится за грудь и тяжело дышит, наклоняясь вперёд. Я рванул с места, смаргивая слёзы и буквально пролетая над землёй. Схватился за ветку, забираясь на дерево. Ноги соскальзывали, в ладошки впивались наросты. Но я не замечал ничего и не слышал, кроме тяжелого дыхания дедушки и бешеного стука своего сердца. Ухватившись за толстую ветку и кое-как закинув на неё ногу, я перевернулся.
— Д-Дедушка, дедушка, — я тряс его за плечо, всхлипывая. Он молчал, сжимая ткань хлопковой рубашки на груди и слабо дрожа. Я закинул его руку себе на плечо, готовый спускать дедушку на себе, но он поднял голову… Из-под старой шляпы на меня смотрели два маленьких глаза, с красотой которых, казалось, не сравнятся все сады мира. Дедушка прижал меня к груди и поцеловал в макушку, поглаживая по спине. Прислушался – сердце бьётся тихо и ровно – и зарыдал в голос, мотая головой и жмурясь до белых пятен.
— Ты напугал меня! Я думал… думал… — я спрятал лицо в складках рубашки и провалился в небытие.
— Проснулся? – прошептал дедушка, когда я открыл опухшие глаза.
— Где, кха… – я закашлялся и хрипло продолжил, — где мы?
— Посмотри сам, — дедушка указал рукой вперёд.
Я поднял взгляд и сжал ладонь дедушки от удивления. Небо пылало алым пламенем, затянутое тёмно-синими облаками. Золотые лучи солнца прорывали пушистую пелену, отскакивая от водной глади озера и попадая мне на лицо. Ветер нёс облака к западу, кружа медные листья в воздухе, и волнами ступал по траве. Тут и там загорались огни в домах, слышалось мычание коров, возвращавшихся в сараи, и едва уловимые разговоры людей.
— Ты даришь ему такой закат, — дедушка усмехнулся, смотря на небо,- неужели в награду?
Ветер потоком ударил по лицу дедушки, оставив на лбу большой лист.
— Да разве я против? – он часто заморгал, сводя глаза ко лбу и хмурясь.
Я звонко засмеялся. Всё это время он говорил с небом и ветром, а ждал – закаты. Снизу такой вид точно не откроется, потому он и забирался так высоко. Теперь я понимаю зачем.
— Извините, — нерешительно подал голос я, — можете рассказать о местах за пределами деревни?
Дедушка слабо улыбнулся, опуская ладонь мне на голову, и потрепал по волосам. Ветер поднял листья и закружил вокруг дуба. Повеяло чем-то сладким. Запах был очень знакомым, такой же исходил от шкафа дедушки, кажется это…
— В соседней деревне готовят варенье из одуванчиков, — дедушка прикрыл глаза, глубоко вдыхая воздух.
Одуванчики. Точно, это были они.
Мы слушали рассказы ветра до поздней ночи. Дедушка не раз ловил лицом листья, когда прерывал рассказ или комментировал его. Облака уплыли за солнцем и небо прояснилось. Робко на полотне стали появляться огни, одна за другой загорались звёзды.
— Нам часто кажется, что мы не в силах сделать что-то, — дедушка убрал прядку моих волос за ухо, — что ветка слишком высоко, что таких веток слишком много, что дерево, как оказалось, совсем не то, что было нужно. Нам многое не нравится и предстаёт невозможным, но вот однажды кто-то забирается на ненавистный ствол. Не бывает «слишком трудно, высоко, страшно и напрасно». Бывает «я не смогу, потому что трудно, высоко, страшно и напрасно».
— Но я смог забраться, — широко улыбаюсь, гордо подняв голову, — смог, хоть и было слишком высоко.
Меня как током ударило – этими же словами я оправдывал свою трусость несколько часов назад, а сейчас – гордился ими.
Дедушка смеётся и закладывает очередной кирпич в фундамент моей будущей крепости:
— Недовольство труса – похвала для храбреца.
?A.K.?