Нил не помнил, когда в последний раз спал без неожиданных пробуждений в холодном поту и с бьющемся в агонии сердцем. Говоря откровенно, он вообще не уверен, что когда-либо спал всю ночь просто так – по-человечески. Наверное, Эндрю был прав – кошмары очень не любят, когда о них забывают.
Очередная ночь. Очередная встреча с призраками прошлого. Очередная нехватка кислорода в лёгких и приступ паники. Нил ненавидел тишину – гнетущую, вязкую и рассказывающую голосом матери об успешно преданных её сыном заветах. Нил ненавидел тишину, что рисовала в его, пока ещё отчаянно функционирующем, сознании картины страшных пыток отца: вот заточенный топор вонзается в плоть и разрезает медленно, точно играючи, перебирает каждое сухожилие острыми когтями, выбивая из груди крик. Божественную симфонию Мясника. А это сверкнул во тьме отполированный нож, вжикнул над ухом и коснулся линии челюсти, аккуратно забираясь под кожу. Натан Веснински знал, как растянуть веселье подольше, а после с упоением встречать рассветы по колено в крови. Неважно в чьей – жены, единственного сына или неудачно перешедшей дорогу дворняжке. Как-то так получилось, что Нил прировнял свою жизнь с мошкой, которую можно одним шлепком отправить на тот свет. А значит – не достойным крыши над головой, опоры под ногами и каменной стены перед носом.
Но почему сквозь истошные крики он чувствовал крепкую хватку на шее, не пытающуюся задушить, нет – возвращающую к жизни. Снова и снова пробивавшую до костей холодом, но распаляющую грудную клетку пожаром пятой степени. Нил ощущал это пламя нутром, терялся в заплетающихся ногах, но шёл на свет. Да, он всего лишь мошка – жалкое насекомое, что по щелчку пальцев сотрётся в порошок, будто не существовало вовсе. Да, он не заслужил второго шанса, как и всех последующих. Но чудеса ведь случаются, почему именно он должен стать исключением?